Новая Орда

Андрей Посняков, 2013

Продолжение знаменитого цикла «Ватага»! Наш современник, частный предприниматель Егор Вожников, угодивший в начало пятнадцатого века, уже много чего добился – княжество, красавица жена и далекоидущие планы. Правда, на пути Егора стоит коварная Орда, где старый эмир Едигей – давний враг Руси – по-прежнему сажает на трон угодных ему ханов. Однако претендентов на ордынский престол хватает: все чингизиды, сыновья Тохтамыша, искренне ненавидящие друг друга. Больше всего шансов у царевича Джелал-ад-Дина, который в союзе с Великим князем Литовским Витовтом успешно выбил Едигея из Крыма. Именно Джелал-ад-Дин может возродить былую мощь Великого ханства, и тогда кривая ордынская сабля вновь зависнет над русскими землями. А пока у татар – распря, и князь Егор понимает, что другого шанса подчинить себе Орду может и не оказаться…

Глава 2

Боксера каждый обидеть может…

Темно-зеленый «Урал» с «фискарсом» и собранными на платформе бревнами — сортиментом, как положено говорить официально — катил прямо на Егора. А он, Егор Вожников, как есть — в пластинчатом тяжелом доспехе, в высоком шлеме-мисюрке, стоял прямо посередине грунтовки, почему-то не имея сил пошевелиться. Была не то чтобы ночь, но уже и не день — так, сумерки, летящий на всей скорости лесовоз яростно сверкал фарами, словно сказочный дракон глазами, вокруг дороги сгрудились сосны и ели, и до бампера сошедшей с ума машины оставалось всего чуть-чуть… а ноги словно вросли в землю, не отойти, с места не сдвинуться…

Егор закусил губу — и вместо сабли на левой руке его вдруг оказалась обычная боксерская перчатка… коей молодой человек и двинул прямо по тупой «уральей» морде! Лесовоз отлетел в кювет, а Егор приосанился, захохотал да принялся считать, словно рефери: «Нок… два, три… пять… Аут!»

Сосчитал. Выкрикнул… И вдруг, подхваченный с грунтовки какой-то непреодолимой силой, оказался в проруби, стал тонуть, чувствуя, как сдавило легкие, как не хватает воздуха, не вздохнуть уже, а вокруг — черная ледяная водица. И стучит в висках близкая смерть, и кажется — уже не выплыть… Не-е-ет!!!

Егор проснулся в холодном поту, погладил по спине спящую супругу. Та повернулась, приоткрыла глаз:

— Что, милый, опять худое привиделось?

— Спи, спи, — натянув на лицо улыбку, успокоил князь. — Мало ли что мне привидится, впервой, что ли?

— И все ж боюсь я за тебя, — прижимаясь к мужу, тихо произнесла княжна. — В даль далекую отпускаю, знаю — надо, умом понимаю, а сердцем — нет. Эх, мне б с тобой поехать — может, чего подсказала бы… как тогда, помнишь?

Егор ласково провел рукой по распушенным волосам своей молодой жены, мягким, словно бы напоенным солнцем и медом. Приласкал, улыбнулся, чувствуя, как потихоньку отпускает кошмар. Елена снова заснула, а князь вдруг залюбовался супругой — и повезло же взять такую красу в жены! В «Плейбое» бы увидали — завыли бы от зависти всей редакцией. Да уж, говорить нечего, Еленка редкостной красавицей уродилась, да ведь еще и не дурой, очень даже не дурой, о чем и сама прекрасно знала, полагая, что всеми своими успехами молодой заозерский князь обязан ей! А кто об Орде рассказал, обо всех тамошних склоках, кто советовал, кто…

Егор во всем с супругою соглашался — ну, как же, милая, без тебя ничего б не было — ни княжества, ни ватаги, ни богатства. Соглашался, прекрасно понимая, что далеко не Елена во всех этих делах главная, и даже не он сам, а его способности, без всякого преувеличения, магические, волшебные — умел князь предвидеть опасность, словно накатывало на него что-то, появлялись видения — оставалось лишь их истолковать. Способность эта появилась у молодого человека не просто так, а по его же желанию — научила одна колдунья, еще там, в той, далекой и теперь уже казавшейся нереальной жизни, когда Егор еще не стал заозерским князем, а был простым частным предпринимателем, занимался лесными разработками, имея несколько делянок, пару бригад и пилорам. Лес — дело непростое, опасное — и вот эта способность предвидеть, по мысли Егора — Егора Вожникова, — очень бы ему во всех делах пригодилась, он же сам эту колдунью, бабку, нашел, сайт ее в Интернете изучил, связался… ну и получил, что хотел. Способность волшебную — это да, но и… сам себя загнал в прошлое, оказавшись вдруг в тысяча четыреста девятом году — сразу после нашествия на Русь Едигея. Сам, сам виноват — ведь предупреждала бабка, мол, не вздумай лезть после снадобья в прорубь (а это было условием) в грозу. Вожников тогда не обратил внимания на предупреждение — какая может быть зимой гроза? После баньки, распаренный, облился бабкиной водицей-снадобьем да ухнул в прорубь… и вынырнул — в пятнадцатом веке! Гроза ведь все-таки случилась, и гром громыхал — так-то! Поначалу Егор никак не мог понять — где он, ведь кругом и в начале двадцать первого века тянулись глухие необжитые места. А когда догадался, попытался просто выжить и выбраться тем же путем, что и попал — через снадобье, через прорубь — ничего не помогало. Зато выпал случай обратиться за помощью к местной волшбице… которая на прямой вопрос Вожникова, удастся ли ему вернуться обратно домой, дала столь же прямой и честный ответ: нет. Никогда.

Другой бы, может, и скис, ударился в панику — да только не Егор, сирота с раннего детства, привыкший всего добиваться сам, к тому же в юности — кандидат в мастера спорта по боксу. Вот это вот — бокс — пригодился потом — здесь, не хуже, чем способность предвидеть угрозы.

Ну, еще и супруга, Еленка, — не насмотреться, до чего красива, и жили душа в душу, это несмотря на то, что в той, прошлой жизни Вожникову с девушками не очень везло — все какие-то пустышки попадались, гламурки деревенские — глупые, без души, а в глазах одни «бабки». Не срасталось у Егора с такими, а вот с Еленкой — срослось, да так крепко, что все это — княжество, новгородскую усадьбу, друзей-ватажников — Вожников считал уже своим родным домом. А теперь вот еще и наследник появиться должен… или наследница.

Князь снова посмотрел на спящую красавицу-супругу, волна нежности к любимой женщине нахлынула на него так, что запершило в горле. Эти волосы, васильковые глаза, ямочки на щечках… и не только на щечках… Егор знал совершенно точно — ради этой женщины, ради их будущего ребенка он готов на все: не только Орду разорить — звезду достать с неба! Надо ж — судьба, встретились в татарском плену и… И теперь Егор — князь, а Елена — княгиня, и все кругом, даже чванный московский князь, вынуждены с ним считаться! А попробуй, не посчитайся-ка — Василий Дмитриевич вон попробовал — едва ноги унес, а жена его, Софья Витовтовна, в монастыре нынче.

В монастыре… А Еленка-то ее убить хотела, на полном серьезе — убить, да и убила бы, кабы Егор не воспрепятствовал. Не любил он, когда женщин… как скот…

Отправлялись «посольством», само собой, через Заозерье, через любимую Еленкину усадебку, с кремлем неприступным, с садом, на ордынский манер устроенным. Любила княгиня юная свою малую родину, трон свой, владычество — правила железной рукой, но и без самовластия тупого, иному князю такому поучиться б не худо, потому Егор спокойно оставлял супружницу на княжении, знал — плохого не сделает, наоборот даже. Тем более, кругом люди имелись верные, всем заозерскому князю обязанные, ему же только и нужные, ватажники знатные — Никита Кривонос по кличке Купи Веник, Иван Карбасов, Окунев Линь, Федька… Иные, как Осип Собачий Хвост да Тимофей Гнилой Зуб, погибли уже, иные в родные места подались — кто на Ладогу, кто куда еще, а кто и в Хлынов на Вятке-реке, как говаривал иногда Вожников — «в местную Тортугу». Пиратствовали, ушкуйничали, если по-новгородски — ордынские города на копье брали, да так, по мелочи. Вот этих-то людей к делу б и приспособить.

На второй же день после приезда Егор позвал в свою горницу Федьку — некогда челядинца беглого, а ныне ж человека солидного, землицей за верную службу пожалованного, землицей не пустой — с деревенькой, и пусть в деревеньке той всего один двор, что с того-то? Несмотря на молодость, Федька от даров таких не возгордился и преданность свою не раз уже делом доказывал… и хлыновцев многих знал, потому и выбор пал на него.

— Звали, господине? — войдя в горницу, юноша снял беличью шапку и глубоко поклонился.

— Звал, звал, — князь оторвался от принесенных управителем-тиуном берестяных грамот и гостеприимно махнул рукой на лавку. — Проходи, садись, Федя. Как деревенька твоя, мужички худые не балуют ли?

Федька улыбнулся:

— Да не балуют. Я ж сам из таких, нешто забыл, княже?

— Да на тебя глядя, не вспомнишь.

Еще раз взглянув на вошедшего, Егор покачал головой — вряд ли кто признал бы сейчас в этом высоком богато одетом парне бывшего домового раба. Все при всем: и красивый темно-синий кафтан, длинный, почти до голенищ, и пояс с кинжалом с ручкой златой — кстати, княжий подарок, — и волосы длинные темно-русые причесаны — волосок к волоску, кожа, правда, смуглая, зато глаза светлые — жемчугами… всем пригож отрок!

— Слышь, Федя, а ты невесту-то себе не присмотрел часом?

Юноша смутился, повел глазами по сторонам, и князь не стал настаивать на ответе, да и спрашивал-то просто так, для беседы.

— Вот что, Федор, — Вожников понизил голос почти до шепота, хоть и знал — некому тут его разговоры подслушивать… окромя верной супруги, но то другое дело. — Поедешь в Хлынов, к атаманам. Письмишко тебе дам, да на словах кое-что обскажешь — о том нынче поговорим. Пусть войско дадут, по весне, как лед сойдет, отправят к Итиль-реке, к Волге, там и моя ватага будет — у Борисычей, в Нижнем, оставлю, пусть ждут до весны.

— Почему до весны? — удивился Федя. — Разве ж, господине, нельзя на поганую Орду по зиме ударить?

— Хлопотно по зиме, неспешно, по реке-то и нам, и хлыновцам куда как сподручнее будет. — Егор наставительно поднял вверх указательный палец: — Да и ладьи нам за зиму построить надо, и немало — не тащить же из Новгорода? Серебришко, слава Господу, есть — выстроим. Пусть и задержка, да без ладей-то как?

Юноша задумчиво покивал:

— Ага, ага, понимаю… Значит, наши-то ватажники у нижегородских князей зимовать будут?

— У них. Только ты хлыновским атаманам покуда про то не говори — рано.

— А коли спросят?

— А коли спросят, скажи, мол, к весне ближе решит князь, где ватагам встретиться. Главное сейчас — согласием их заручиться. Про долю их я в письме отписал, а ты в том не уполномочен.

— Что, княже?

— Слова своего не имеешь.

Отдав последние наставления Федору, Вожников хотел было спуститься вниз, во двор, да, проверив хозяйским глазом недавно выстроенную угловую башню, нанести визит в гостевые хоромы, предоставленные нынче царевичу Яндызу со свитой. Князь уже накинул на плечи теплый, подбитый волчьим мехом плащ — на улице-то за последнюю неделю похолодало изрядно, как и должно быть в декабре — однако спуститься с крыльца не успел, нагнала черноглазая хохотушка Палашка — сенная девка Еленки. Поклонилась в пояс:

— Дозволь, князюшко, слово молвить.

Егор пожал плечами:

— Ну, молви.

— Княгинюшка к себе кличет, видеть хочет.

— Встала, значит?

Молодой человек улыбнулся — утром поднялся осторожно, беременную супругу будить не стал, вот и проспала голубушка аж до обеда почти.

Отпустив Палашку, Егор бросил на лавку плащ и быстро прошел в опочивальню. К его удивлению, Елена уже была одета — синее длинное платье тонкого шерстяного сукна, поверх накинут легкий распашной кафтан ордынского кроя с разрезными, завязанными сзади рукавами — летник, желтый, с красной опушкой и маленькими золотыми пуговицами. Платье очень Еленке шло, особенно — к васильковым глазам, ну а летник — тот к волосам золотистым, коих юная княгинюшка вовсе не стеснялась и вопреки всем традициям под убрус не прятала, разве что стягивала узким серебряным обручем. Знала — мужу волосы ее очень даже по душе… и не только мужу. А раз есть такая красота, так чего ж ее прятать-то? Местные священники да монахи, может, то и осуждали, да помалкивали — попробовали бы вякнуть, крутой нрав княгини все хорошо знали, да за глаза говаривали — внешность, мол, ангельская, а внутри-то — бес! Вот и опасались связываться.

На столе, в серебряном поставце, ярко горела свечка — если б Егор не знал свою супругу так хорошо, то подумал бы — забыла. Ан нет, не так! Ничего не забывала Еленка и ничего зря не делала.

— Поднялась уже, милая?

Подойдя, князь поцеловал супругу в уста, обнял. Елена улыбнулась, прищурилась довольно от ласки да кивнула на дальнюю стену, украшенную большим персидским ковром — для тепла, как считали слуги, но на самом деле — не только для этого. Ковер скрывал за собой дверцу, сквозь которую можно было пройти потайным ходом и в гостевые хоромы, и в дальний амбар, и даже выбраться за пределы детинца. Предосторожность по нынешним временам вовсе не лишняя.

— Идем, — княгиня откинула край ковра. — Покажу тебе кой-кого.

— Кого? — прихватив со стола горящую свечку (не зря горела-то!), Егор тщательно прикрыл за собой дверь.

В ответ раздался ангельский голосок:

— Там увидишь, милый. Недалеко уже.

Они спустились на первый этаж, но под землю не пошли, повернув налево, к блестевшей железными петлями дверце. Петли были хорошо смазаны — о потайном ходе княгинюшка заботилась самолично, не доверяя в этом никому. Ни скрипа, ни хлопка — просто потянуло вдруг сквозняком, и желтое пламя свечи дернулось, задрожало, едва не погаснув. Да и не нужна уже стала свечечка — пройдя в дверь, супруги оказались в небольшом притворе за печкой, откуда прошли в одну из людских — небольшую, со слюдяными оконцами. Тусклый дневной свет падал на сидевшего на лавке человека в темном кафтане и заячьем треухе. Завидев вошедших, незнакомец вскочил и, сняв шапку, молча поклонился в пояс.

— И кто это? — князь нетерпеливо скосил глаза на супругу.

Та улыбнулась, поправила на голове обруч:

— А ты присмотрись!

Пожав плечами, Егор всмотрелся… и ахнул! Перед ним стоял — он сам! Даже сейчас, здесь, в тускло освещенной людской, это было хорошо видно. То же лицо, те же глаза, брови, даже улыбка. И густые светло-русые волосы… пожалуй, даже слишком светлые.

— Не переживай, милый, волосы мы подкрасим, — словно подслушала мысли Елена. — Ну, как он тебе?

— Что и говорить — похож, похож, — Вожников во все глаза рассматривал незнакомого парня. — Двойник, понимаю. И даже не спрашиваю — зачем.

— Я знаю — ты умный. Не спросишь.

— Не спрошу. А вот поблагодарить — поблагодарю! — Вовсе не стесняясь присутствия постороннего, князь снова поцеловал жену в губы. — И где ж ты его надыбала-то?

— Что-что?

— Где сыскала? Только не говори, что места надо знать рыбные.

Княгинюшка прыснула в кулак:

— А я и не говорю! Это ты такое присловье любишь, а я — нет. Сего молодца Палашка как-то на торгу присмотрела, мне донесла — мол, так на князя похож. Вот я и подумала: может, сгодится?

— Умная ты у меня.

— Я, Егорша, запасливая. Людьми-то зря раскидываться — зачем? Нынче не нужен, а потом — вдруг?

Егор ласково погладил жену по плечу: двойник — это было здорово, особенно в свете предстоящего предприятия. И хорошо, что Еленка устроила все в тайне — уж это она умела, интриганка та еще! Теперь об одном голова болела — как бы этого двойника от лишних глаз до поры до времени упасти?

— Горшеня, шапку надень, — вдруг приказала княгиня.

Парень послушно натянул на голову треух.

— Ну? — Еленка победно взглянула на князя. — Кто в нем тебя узнает?

— Так — нет, — всмотревшись, согласился Вожников. — Но ежели шапку снимет…

— А он еще бороду отрастит, окладистую, как у твоих ватажников многих. И — космы. Потом, как нужда придет — бороду ему подбреешь, космы острижешь.

Егор почесал бородку, усмехнулся — ну, что тут скажешь?

— А ты, паря, ведаешь ли, на сколь опасное дело идешь?

— Ведаю, — спокойно ответил двойник. — За то и плату прошу.

— Я ему немало уже заплатила, — заметила Елена. — За то, что просто сюда пришел. И домочадцев его на полный кошт возьму, с долгами расплатятся.

— А ты, Горшеня, вообще кто? — Вожников задумчиво покусал губу. — Может, беглый?

Парень покачал головой:

— Нет, не из беглых, княже, вот те крест! — Он размашисто перекрестился на висевшую в красном углу икону Николая Чудотворца. — С родичами на рязанской земле крестьянствовали — потом Едигей со своими татарами. Один и уцелел из мужиков-то. А сестры остались — замуж надобно выдавать бы… А я так, с артелью плотницкой странствовал, башню, князь, тебе строили, да староста наш, Козьма, обманул при расчете, так что мне теперь — хоть куда. А опасностей я не боюсь — навидался.

— Понятно, — кивнул Егор. — Ну, что ж — пусть будет.

Как и планировал молодой заозерский князь, большую часть своих ратников он оставил у нижегородских князей, Ивана и Данилы Борисовичей, с коими сдружился еще в ту пору, когда только оказался здесь, сразу после нашествия Едигея. Князья приняли давнего своего знакомца ласково, сразу устроили пир и обещали поспособствовать с ладьями.

— Только, Егор-друг, извини, войска мы тебе на Орду не дадим — с ханами живем дружно, — предупредил старший из братьев, Иван по прозвищу Тугой Лук.

Вожников покивал — иного ответа он и не ждал и на воинскую помощь нижегородских князей, совсем недавно получивших ярлык и по сути вырвавших свое княжество из алчных лап московского государя Василия, не рассчитывал изначально. Не с руки сейчас было Борисовичам с татарами ссориться, не с руки.

— Ну, спасибо и за ладейки — коли поможете, буду рад.

Егор пировал с князьями один, без Яндыза — столь одиозной личности не стоило слишком «светиться» в Нижнем, неизбежно вызывая волну самых разнообразных слухов. Пока же слух был один — мол, едет через Нижний Новгород в Орду посольство московского князя и задружившегося с ним владетеля Заозерья. Подарки везут, дань, да хотят ссоры свои урегулировать, разобраться — кому на какие земельки ярлык. Что ж, дело ясное. От московского государя, кстати, не Яндыз официально в посольство ехал, а князь Иван Хряжский, та еще орясина — ему бы мечом помахать, в крайнем случае — кулачищами, а вот голову напрягать — совсем не обязательно. Однако ж, при всей своей тупости, князь Хряжский был послушен и Василию Дмитриевичу верен, как никто другой. А потому четко усвоил, что на самом-то деле главный в посольстве — царевич Яндыз и его нужно во всем слушать. Такое положение самого чингизида вполне устраивало, да иного просто и быть не могло, ну, не посылать же с визитом к хану Булату его злейшего родственника-врага? То, что в Орде его могут узнать, царевич опасался не слишком — отрастил бороду, волосы «под горшок» постриг — издали не только мать родная, а даже и верная убиенная нянька не признала бы, ну, а вблизи, по повадкам, по разговору — другое дело. Да только близко общаться Яндыз в Орде ни с кем не собирался… разве что с некоторыми особенно нужными людьми, о которых князю московскому знать не надобно. Потому и триста сабель своих — людей надежнейших, верных, самолично царевичем набранных — по здравом размышлении пришлось оставить — на каждый роток не накинешь платок. Опальный царевич прихватил с собой лишь только самых преданных и верных, про которых точно знал, что не проболтаются, об остальных же, честно говоря, — жалел. Триста сабель — это триста сабель, никогда лишними б не были. Но сложилось уж, как сложилось, по всему — рисковать было никак нельзя, ведь Яндыз ехал в Орду тайными глазами Василия… и сам себе на уме.

Заозерских ватажников, умелых и отважных бойцов числом около десяти тысяч, Егор, естественно, всех за собой не тащил. Взял с собой лишь небольшой отряд для охраны да часть людей оставил в Нижнем — присматривать за строительством ладеек и так, чтоб, в случае чего, хоть эти-то были бы, можно сказать, под рукой, пусть даже относительно. Основная часть войска должна была по весне, как сойдет лед, идти на Волгу и встретиться там с хлыновцами, после чего… На потом пока у Егора четкого плана не было — все зависело от того, как сложится ситуация в Орде, от результата разведывательной миссии «посольства».

Своих людей в Нижнем — не такой и малый отрядец, где-то с полтысячи человек — Вожников разместил на обширном подворье богатого новгородского купца Михайлы Острожца, тоже, как и Борисычи, давнего своего знакомца и — иногда — компаньона. Сам купец находился в это время в Новгороде, однако ж послал с Егором своего человека — приказчика, что занимался делами в Нижнем.

Устроив ватажников, Вожников погостил у нижегородских князей еще три дня — ждал, покуда уймется злой, налетевший из южных безлесных степей ветер, — после чего «посольство» без особого шума отправилось по санному пути вниз по Волге. Егор с Яндызом рассчитывали добраться до «Новой столицы» — Сарай-ал-Джедида — где-то в начале января. Таким образом, «чистого времени» на все важные дела осталось бы где-то до мая, максимум — до августа, если учитывать, что, в случае чего, нужно будет посылать гонцов к ватажникам, да и тем ведь тоже еще до Орды добраться надо.

Оптимальный вариант — примерно пять месяцев, почти полгода — срок для выполнения миссии не малый, но и не великий, поспешать во всем надобно!

После недавней бури несколько дней кряду в небе ласково сияло солнышко. Продвигаясь вперед, «посольские» обогнали пару неспешно ползущих купеческих обозов — торговцы ехали недалече, в Булгар-ал-Джедид — Новый Булгар, местными жителями называемый Казан, Казань сиречь.

Имея удобное для торговли месторасположение, сей город, несмотря на многократные разорения ушкуйниками, все время отстраивался вновь, как утверждали жители — «пуще и краше прежнего», и ныне являлся центром ордынской административной области — султаната.

Местный правитель — седобородый старец в огромной белой чалме — принял «московское посольство» радушно, оказывая его номинальному главе, орясине-князю Хряжскому, всевозможнейшее почтение. По нынешним неспокойным временам все татарские мирзы вели себя незаносчиво, ибо неясно было, как лягут кости в дальнейшей жизни Орды, кто станет правителем, кто кого победит? В таких условиях любой друг — посланец Аллаха, пусть даже не друг, а просто — не враг — и то дело.

На обросшего за время пути Горшеню никто не обращал внимания — да и кому какое дело до простого обозника? Разве что начальнику обоза, захудалому боярину Олексе Копытову, коего все так и звали — Копыто. Лет хорошо за сорок, с черной редковатой бородкой, кривобокий, но живенький, боярин казался одним из тех незаменимых людей, про которых все знают, что вор, но без него все дело встанет. Это ведь только так кажется, что с обозом легко управляться, а при нужде поди-ка попробуй! Поди, высчитай, сколько надобно взять с собой запасных полозьев, сколько рогожек, досок, припасов, фуража для коней и прочей тяглой силы. Да еще догадайся — какие сани вперед поставить, а какие, наоборот, никогда на новоснежье не выпускать. Как организовать на ходу ремонт, чтоб обоз зря не беспокоить, как с проводниками да толмачами рассчитываться, как то да се — обоз-то немаленький, дел сыщется много, а Олекса Копытов все те дела накрепко ведал, будто и не боярин вовсе, а какой-нибудь там торговый гость-купец. Сам великий князь московский Василий Копытова хорошо знал, и знал, что ворует, но на все важные дела ставил: боярин Копытов не дурак, лишнего не возьмет, а то, что украдет, при невежде-обознике и так потеряно будет, а может, даже и того больше.

К Горшене, кстати, Копытов благоволил — неплохой из «двойника» оказался плотник, а хороший плотник в обозе никогда лишним не будет. Ну да — бородища клочьями да нестрижен — космы, и нелюдим, молчалив преизрядно — так то и хорошо, что не болтун, языком, что помелом, почем зря не чешет.

Копыто к Горшене — со всем уважением, а вот приказчик обозный, Тимоха Карась — отнюдь нет! Тот все к новому плотнику с претензиями — то не так сделал, это… Неприязнь объяснялась просто — как-то, в Нижнем еще, подкатил Тимоха к Горшене с неким предложением начет санных полозьев — мол, можно ведь их и не из ольхи да березы заготовить, и не из сосны даже, а, скажем, из осины. Осину быстренько нарубим, а ольху да березу… продать — выгодное дело!

От такого «выгодного дела» Горшеня сразу отказался — не ровен час, Копытов прознает, хоть Карась и божился, что нет. А всяко бывает, путь-то долгий — вдруг да что?

— Так ты, ексель-моксель, дурачком-то прикинься! — уже в открытую советовал ушлый приказчик. — Новичок-неумеха — какой с тебя спрос? Да ведь, паря, не за так все. Не за так!

«Не за так» — это, по-тимохиному, выходило в десяток ордынских серебряных монеток — дирхемов, по здравом размышлении — не фиг-то и шиш! Овчинка выделки явно не стоила, Горшеня на нее б и раньше-то не повелся, а уж тем более сейчас, когда сам заозерский князь в тайных покровителях ходит.

Карась, конечно, обиделся, затряс бороденкой своей рыжеватой, глазками поросячьми под белесыми ресницами захлопал, протянул:

— Ну, смотри-и-и-и, ексель-моксель, как бы тебе теперь все боком не вышло.

— Не выйдет! — сказал, как отрезал, плотник.

Да еще с таким видом сказал, что выжига-приказчик, что-то такое нутром почуяв, не стал «наезжать» на Горшеню в открытую, а так, устраивал лишь мелкие пакости, на большие не решаясь. В том, что от него зависело, Карась понемножку подличал — на самые худые работы плотника нового ставил: кого после дневного перехода сани осматривать заставить? Горшеню, конечно же. Кому поломки на ночь глядя править? Ему же, и часто — не в очередь. Горшеня, конечно, мог бы и возмутиться придирками, но князь настрого наказал, «без нужды не высовываться», вот плотник и терпел. Да ведь и можно было терпеть-то — серебра преизрядно за все было обещано, мало того — частью и выплачено уже. Теперь чего ж? Назвался груздем — полезай в кузов.

Вот и в Казани-граде поручил Карась новому обознику очередной ремонт, мелкий, но нудный — там досочку заменить, сям дышло подправить — это покуда все остальные отдыхали-веселились. Расположились обозники на окраинах, в двух караван-сараях — в один не поместились, больно уж людей-коней много, и так-то было тесно, да никто не жаловался — тесно, да тепло, да сытно, пьяно. Князья — и московский, и заозерский — на «посольство» серебришка не пожалели, и корм был, что надо, и питье, особенно здесь вот, в Казани. Воины да обозные, что постарше рангом, в гостевом доме караван-сарая спать полегли, вес ж остальные — во дворе разбили шатры, костры запалили. Горшеня тоже, конечно же, в дом не попал — так, у костерка, плотничал, стучал топорком-стамесочкой, подправлял кое-что.

И, работу вечернюю сладив, в костер дровишек кинул — пусть жарит — да уж и спать в шатер идти собрался, как вдруг…

Показалось, мелькнула по двору чья-то быстрая крадущаяся тень. И главное — что подозрительно-то: если ты здешний — так зачем тебе красться? А если обозный — тем более. У ворот стража выставлена, мало ль, с улицы кто зайдет с намерениями нехорошими — чегой-то украсть, так этот — кто крался — как раз к воротам бросился… Не знает, что там стража? Ну, так словят сейчас, шум поднимут.

Горшеня прислушался: однако же — никакого шума. Наоборот, вроде как посмеялся кто-то… этак задребезжал по-козлиному:

— Дак я и говорю — весело, ексель-моксель!

Тимоха Карась?! Ексель-моксель — его присловье, больше никто так в обозе не говорил. К воротам пошел — просто так, с караульщиками позубоскалить? А почему ж тогда таился — от кого? Явно ведь таился, оглядывался, да вот Горшеню и не приметил — костерок-то притух. Значит, от своих прятался — от Копытова? Что-то такое затеял ушлый приказчик, небось собрался имущество обозное на сторону продать — сейчас вот в ворота шмыгнет, и… Или захотел очередную пакость строптивому плотнику учудить? Может, и так — тогда во все глаза следить-смотреть надобно!

Таясь за шатрами, Горшеня подкрался к воротам, насколько мог, близко, всмотрелся, прислушался — Тимоха о чем-то лениво болтал со стражниками, их беседа иногда прерывалась смехом, не особо сильным, так, похоже, больше из вежливости. Не спешил никуда приказчик, трепал языком да иногда на ворота — зырк-зырк — посматривал, видать, поджидал кого-то. Или времечко выжидал — чтоб какую-нибудь пакость сделать — дышла ножичком поковырять или еще чего нехорошего по плотницкому делу сотворить.

Подумав так, плотник тоже решил подождать, благо спешить-то было некуда, завтра еще в поход выступить не собирались, Корытов сказал, что дня два, а то и три «посольство» в Казани прогужуется — точно.

И снова от ворот послышался смех, а потом чей-то голос что-то прокричал по-татарски… Ага! Вот еще на постоялый двор какие-то гости пришли — на ночь-то глядя. Подозрительно! Хотя с другой стороны — чего подозрительного-то? Когда еще в караван-сарай завернуть, как не ночью?

Вошедшие, впрочем, не очень-то походили на купцов, скорей, на местных мелких бояр или детей боярских — в свете горевшего у ворот костерка хорошо были видны богатые стеганые халаты и привешенные к поясам кинжалы в дорогих золоченых ножнах. Держались гости — а было-то их всего трое — весьма дружелюбно и вообще поведением своим напоминали припозднившихся гуляк — хохотали, пошатывались, то и дело хлопали друг друга по плечам и переходили на русский — видать, специально для обозников:

— Э, Эрчин-бек, ты ж говорил — в майхоне Ильчигана Иранца до утра гулеванить будем, а вот поди ж!

— Да кто ж знал, что у иранца нынче поминки? — оправдывался Эрчин-бек — жилистый красномордый татарин с вислыми усиками и длинной узкой бородой. — Да их, огнепоклонников, не поймешь!

— Хорошо хоть про этот караван-сарай вспомнили, — примиряюще произнес третий татарин — толстяк в изысканного вида тюрбане, украшенном серебряными цепочками.

Первый — широкоплечий, с квадратным подбородком и хрипливым голосом — упрямо набычился:

— Вот уж не знаю, сыщется ли у Каима-баши вино?

Каим-баши — так, как помнил Горшеня, звали хозяина постоялого двора, что же касаемо майхоны — то так в ордынских (и не только в ордынских, а и вообще в магометанских) городах именовались питейные заведения, дабы не оскорблять своим присутствием правоверных, обычно расположенные на окраине, в каких-нибудь трущобах-мархобат. И держали эти заведения, конечно же, не поклонники Магомета, а чаще всего огнепоклонники, католики да и православные даже.

— У достопочтенного Каима-баши всяко вино сыщется, — как-то слишком поспешно успокоил гуляк Тимоха Карась. — Идемте, я вас к нему провожу. Не, не, он не спит еще, а мне вот как раз выпить не с кем, ексель-моксель.

Скрывающийся в тени шатра плотник удивленно покачал головой — вот интересно, какое дело приказчику до заблудших ночных пьяниц, с чего б это он им помогает — к хозяину караван-сарая ведет и вообще, не слишком ли он с этими чужаками любезен? Может, от того Карасю какая-нибудь корысть имеется?

А и имеется — так что? Какое дело Горшене до чужой корысти? Главное, чтоб самому пакость не сделали, а корысть… что ж. Спать давно пора уже, нечего тут стоять, подглядывать за ушлым приказчиком!

И все же любопытство пересилило. Тем более что ночные гости в дом не пошли, а завернули… в Тимохину кибитку, стоявшую отдельно от остальных обозников, у дальних амбаров. Интересненько!

Дождавшись, когда все четверо скроются под пологом, Горшеня ужом прошмыгнул к саням и затаился. Из кибитки донеслись глуховатые голоса, достаточно громкие, чтоб хорошо разобрать каждое слово — так бывает, когда находишься в палатке или шатре; люди обычно забывают, что стены-то — тряпичные и каждое словечко снаружи слыхать.

— Да, да, уважаемый бек, мы по Итиль-реке и дальше пойдем… Да, триста конных воинов… и еще примерно столько же… ну, чуть больше.

— Считай около тысячи — минг, — подвел итог хрипливый голос. — А у нас — три, плюс пятьсот сабель Ильчана-хаджи.

— Эх, жаль, лед! Была б чистая вода, корабли бы вышли… Эх.

— Не переживай, уважаемый Эрчин-бек, что ты! И так всех возьмем — на льду, меж утесами. Пушками крайние повозки разобьем — потом стрелы… а уж затем — все наше будет!

— Вы меня только не прибейте в горячке, ексель-моксель! А то знаю я, как бывает.

— Не прибьем, Тимоха-бек, не думай, — успокоил хрипливый. — Ты нам еще пригодишься, дела-то у нас с тобой — взаимовыгодные. Иль мы тебе в прошлый раз мало заплатили?

— Да нет, заплатили изрядно. И все ж, ексель-моксель, боязно как-то. Вдруг шальная стрела… или сабля?

— А ты ленту синюю к рукаву привяжи… и людям своим — тоже.

Предательство! Тут явно затевалось предательство, и самый главный предатель — приказчик Тимоха Карась! Как же таких в посольство-то взяли? Их не проверяли, что ли? Так московские — чего им своих проверять, понабрали, кого попало. Нет, ну Тимоха, ну и змей. Доложить! Доложить обо всем надобно. Три тысячи сабель… три тысячи с половиной. Еще и пушки, и лучники… Ой, несдобровать посольству, несдобровать.

— Три тысячи? — не поверив, переспросил Егор.

— И еще пять сотен, — сказал Горшеня, искоса поглядывая на высокого, стриженного «под горшок» парня, которого молодой заозерский князь представил как свою «правую руку».

— Меж утесами вполне могут напасть, — задумчиво покусав длинный ус, кивнул стриженый. — Дальше по Итиль-реке есть удобные местечки.

Вожников закрыл глаза, представляя, словно бы наяву, как все будет: вот едет себе спокойно обоз, растянулись по льду сани, потихонечку подтягивающиеся на теснину, промеж утесами — тут вдруг резко: бабах! Пушка. Один выстрел, другой — и все, в засаде обоз, первые сани в куски, последние, громыхают яростно вражеские пушки, а сверху, с утесов, тучей летят разящие стрелы.

Так может быть, именно так… А может и не быть, ведь никакого предвидения нынче на Егора не накатывало — значит, можно противостоять западне, можно!

— Ты иди, Горшеня, — кивком поблагодарив парня за службу, Егор подозвал слугу — выпроводить двойника через задний двор, чтоб никто не видел.

Яндыз сверкнул карими очами:

— Веришь ему? Думаешь, не врет?

— А зачем ему врать? — пожал плечами князь. — Какой смысл-то? Да и странно было бы, чтоб никто на богатое «посольство» напасть не попытался!

— Ш-шайтан!!! — не выдержав, выругался царевич. — Попробовал бы кто при отце моем напасть! Эх, худые времена на дворе, князь Егор, худые!

Вожников кашлянул: кто б печалился! Для Орды — да, времена нехорошие, но так татарам и надо — самое время ударить, чего уж тут говорить.

— Обозника того, может, пытать? — Яндыз покосился на завешенную ворсистым ковром стену и понизил голос до шепота: — Как его? Карася Тимоху.

— Можно и пытать, — поерзав на широкой лавке, Егор потянулся к стоявшему на низеньком столике недопитому кубку — вино у хозяина караван-сарая Каима оказалось превосходным. Интересно, сам он его пьет или так, для важных гостей только держит?

— Можно и пытать, — выпив, повторил князь. — Ну, вызнаем что-то… И что? Думаешь, не нападут?

— Нападут! — уверенно бросил царевич. — Всенепременно.

— Вот и я о том.

Поднявшись с лавки, Вожников прошелся по узенькой гостевой комнате, располагавшейся в дальнем крыле дома и вообще-то предназначавшейся для слуг… но сейчас используемой князем для приватной беседы: в покоях для важных гостей вполне могли быть «уши».

— Ты, друже Яндыз, здешние места хорошо знаешь… Вот скажи — где удобней напасть? А мы помозгуем.

На следующий день, столь же ясный и солнечный, как и предыдущий, «посольство» двинулось в путь с солидным опозданием — сначала долго меняли постромки у передней лошади, а затем лопнули полозья сразу у двух саней. Пока ремонтировали да меняли, прошло около двух часов, так что на ночлег стали, еще не дойдя до утесов, расположившись прямо на берегу и выставив надежную стражу. Место для ночлега князь Хряжский, вняв настойчивому совету Егора, выбрал самое что ни на есть удачное — на возвышении, откуда и степь и река как на ладони. Да еще воины (посланные тем же Егором), устроив во льду проруби, облили склоны холма водой — причем делали это не торопясь, вдумчиво и долго, так что все, кому интересно, могли за их занятием наблюдать — даже издалека, хоть во-он из-за тех деревьев, что росли узкой полоской вдоль противоположного берега.

— Плакучие ивы, — поглядывая на потрясающе красивый золотисто-алый закат, ностальгически улыбнулся Вожников. — А нам все равно, а нам все равно, хоть боимся мы волка и сову…

— Какую сову, княже? — недоуменно обернулся орясина Хряжский.

Здоровущий, в богатом, накинутом поверх теплого кафтана плаще и бобровой шапке, он чем-то напоминал Егору портрет типичного феодала из старого учебника истории. Этакий угнетатель крестьян, тиран.

— Да никакую сову, — молодой человек улыбнулся в ответ со всей возможной искренностью. — Просто вспомнилось кое-что.

Хряжский хохотнул:

— И мне вспомнилось! Как-то, отроками ишо, девок мы по таким ивнякам ловили.

Подъехавший ближе царевич сказал:

— Насчет пушек я распорядился уже.

Орясина-князь недовольно почмокал губищами — не очень-то нравилась ему такая ситуация, когда им командовали, тем более — вот этот татарский выскочка, да что делать, приходилось терпеть — на все воля великого московского князя Василия Дмитриевича.

Егор, как мог и если удавалось, сглаживал эти противоречия.

— А что, князь Иван, пушкари-то твои как, изрядные? — спросил он.

Хряжский сразу же приосанился, подобрел:

— Хо! В галку на лету попадут… а то — в ворону аль в воробья даже! Хы-хы…

Захохотал гулко, закашлялся, не обратив внимания на колкие слова Яндыза — мол, из пушек-то мы по воробьям бить не будем.

Заозерский молодой князь тоже поулыбался, а потом, перекрестясь широко, промолвил со всею серьезностью:

— Дай Бог, удачно все завтра сложится.

— Ни-чо, княже! — снова захохотал Хряжский. — Главное, чтоб напали.

А вот это он верно сказал. Егор глубоко вздохнул и непроизвольно поежился: скорее бы все уже началось. Скорее бы!

Рано поутру, как начало светать, дозорные заметили в степи чьи-то стремительные тени — кто-то пронесся конной лавой да снова исчез в тумане, быстро, впрочем, рассеивавшемся, таявшем под лучами морозного зимнего солнца.

Обозные неспешно — никто особо не подгонял — собрались и столь же неспешно пустились в путь, на котором, как помнил Вожников со слов Яндыза, имелось два очень даже неплохих местечка для нападения и одно — относительно удачное: там все же широковато было.

— Н-но!!! — щелкая кнутами, покрикивали возницы.

Весело скрипел под полозьями снег, пахло свежим навозом и дымом костров, еще не успевшим рассеяться, раствориться меж берегами. Ехали так же неспешно, как и собирались — не гнали лошадок, не тратили зря силы.

Верные люди заозерского князя внимательно присматривали за Тимохой. Тот вел себя спокойно, ничего необычного не примечая, ну, разве что впереди уже шли другие сани, не те, что вчера, да и позади — так и все и правильно, менялись!

Через пару часов пути впереди замаячили синевой утесы — огромные, казалось, до самого неба, они стиснули реку своими корявыми заскорузлыми пальцами с такой недюжинной силой, что думалось, лед вот-вот затрещит, вскроется, и весь обоз сгинет в разверзшейся водяной пучине. Кстати, если хорошая пушка да ядро поувесистей — пробьет ли лед? Егор озадаченно сдвинул на затылок шапку — наверное, может и пробить. При особо удачном раскладе.

Первые сани уже втянулись в расщелину, на узкоречье, вмиг стало темно…

— Тимоха Карась лоскутом синим правый рукав обмотал, — подскочив, доложил Егору юный безусый еще воин. — Об куст рукав ободрал, так говорит — чтоб весь-то не истрепался.

— Об куст, — усмехнувшись, Вожников потер руки. — Ну-ну.

Пришпорив коня, подскочил к Яндызу, что-то шепнул… Тот кивнул, посылая гонца к ехавшему впереди Хряжскому.

— Ну, все, — Егор ощутил в груди некое томление, гулко забилось сердце. — Сейчас начнется, сейчас…

Он положил руку на эфес сабли, в любую секунду готовый взмахнуть клинком, скомандовать… и теперь ждал первого выстрела.

Бухх!!!

Полное впечатление, что это, громыхнув, лопнул, раскатился на камни утес — такое было эхо!

Рвануло огнем откуда-то сверху… И снизу сразу послышались отклики: бабах, бабах, бах!

Полетело ядро в последние сани — плохо прицелились, упало рядом, лишь взвились, истошно заржав, лошади.

Егор махнул клинком.

Раз!

Вздернулись на санях борта, как на ладьях — насады, защищая воинов и обозных от летящих с утеса стрел.

Два!

Последние возы — заозерские, с «сюрпризами» — развернулись боками, и, дождавшись показавшихся на реке всадников, изрыгнули из пушечных жерл огненную жаркую смерть — бабах!!!

Как и приказал Вожников, сначала ударила легкая артиллерия — та, что быстрее перезарядить — гаковницы, ручницы — всего было припасено в изобилии. Запев кларнетами — фьють-фьють — полетели во врагов ядрышки — небольшие, сантиметра два-три в диаметре. Хоть и не столь уж легко попасть в скачущего из гаковницы — почти что ружья, однако ж в столь скученную массу — да запросто!

Сразу слетело с коней с дюжину человек. Валясь в снег, жалобно заржали кони. Животных-то было жаль, а вот людей — ничуть. Разбойники, вражины!

Однако же лиходеи быстро опомнились, вновь поскакали, замахали саблями, стрелами затмили небо!

И вновь сверкнул клинок молодого заозерского князя. Теперь уже небо запело гобоем — бу-у-у — то стреляли тарасницы, орудия посерьезнее, калибром сорок пять миллиметров. А потом — снова взмах клинка — ба-ба-бах!!! — ухнули басом «великие пушки».

И сразу — кларнеты-ручницы — успели уже перезарядить, да им в помощь — арбалетные стрелы, а вражьи-то в высоких бортах застревали!

Татарское разбойное войско сметал огненный смерч! Флейты, гобои, басы — ручницы, гаковницы, тарасницы, тюфяки, великие пушки — все рявкали в строгой последовательности, одна за другой — и здесь, в арьергарде и — хорошо слышно было! — впереди. Даже не дошло дело до сабельной рубки! Вернее, враги до нее просто не доскакали — не успели, да и куда — на верную гибель? Как тут поскачешь, когда впереди — словно клокочущее жерло вулкана, огненный рой, музыка боя! Автор «партитуры» Егор, вполне довольный произведенным впечатлением, горделиво вздернул бороду и снова взмахнул саблей — на особо упертых нашлась и картечь! А получите! Нечего мирных гостей обижать. Нате!

Полчаса — и все было кончено. Конечно, и многих обозников настигли татарские стрелы, но то, что сталось с врагами… Нервным лучше не смотреть! Одно кровавое месиво, фарш, где не разберешь, чья голова — человечья ли, лошадиная?

— Да-а-а, — медленно пустив коня в сторону убитых, Вожников убрал саблю в ножны, с улыбкой глядя на скачущего к нему Яндыза. — А я что говорил? Артиллерия — бог войны!

— Ты о чем, князь?

— Как там у вас?

Царевич радостно расхохотался:

— Так же, как и здесь. Даже, пожалуй, повеселее. Да, предателя мы убили — пытался бежать.

Кто-то из воинов, осматривающих трупы, повернул голову к Вожникову:

— Княже, тут, кажись, наши! По-нашему, по-русски ругается.

Егор спешился — среди крови и осколков костей что-то сильно блестело. Доспех? Наверное, это какой-то богатый мирза, пусть и не предводитель, однако ж может кое-что рассказать.

Точно, мирза! Золоченое зерцало, изысканный, заляпанный кровью и чужими мозгами плащ.

— Говоришь по-русски? — Вожников наклонился… и едва успел увернуться от брошенного в него кинжала.

На бросок, впрочем, ушли все последние силы мирзы — татарин сразу же умер, еще до того, как стража забила его копьями.

— Ну вот, — обиженно протянул Егор. — Не зря сам великий Костя Дзю говорил, что боксера каждый обидеть может…

— Умры, сабака!!!

Еще один недобитый враг — надо же, живой и прыгучий, сволочь! — выскочил из-за убитой лошади, словно черт — или, в данном случае, шайтан — из бутылки. Взмахнул саблей:

— Умры-ы-ы!!!

Бух… Быстрый хук слева — и прыгун вернулся в прежнее положение, правда, теперь уже со сломанной челюстью и без сабли — клинок упал в снег.

— Но не каждый успевает извиниться, — все же закончил мысль Егор, прежде чем отдать приказание воинам не трогать пленного. Лучше уж допросить.

— Я сам могу допросить, если позволишь, — хмуро ухмыльнулся Яндыз. — Я знаю, как.

Едва обозники скрылись, прихватив с собой своих раненых и убитых — последних не в снег же зарывать, — как вдруг, словно сам собой, шевельнулся труп лошади, из распоротого брюха ее, еще дымящегося кровью, вылезла наружу тонкая человеческая рука, откинула прочь кишки, и вот уже выбрался — словно родился — юный, лет, может, четырнадцати или пятнадцати, отрок, темноглазый, с русыми, испачканными бурыми ошметками волосами. Огляделся, скривился от боли, потрогав помятую генуэзскую кирасу, еще называемую бригандиной. Сталь спасла от ядра, а вот кольчуга бы — вряд ли.

Поглядев в небо, юноша возблагодарил Аллаха и, припадая на правую ногу, заковылял к утесам.

Где-то рядом с ним прошмыгнул волк или одичавшая собака — еще неизвестно, кто хуже! Подросток выхватил из-за пояса нож и упрямо сжал губы, по всей видимости, намереваясь дорого продать свою жизнь. Оглянулся — ага, вот еще одна тень, а вон — за сосной — две! Стая! Как глупо, глупо, спастись от урусутских пушек и погибнуть вот так, от волчьих зубов…

А звери уже подходили ближе, сжимали кольцо, и видно стало — волки. Серые, отощавшие, голодные. Сейчас набросятся, вот сейчас — вопьются в горло, как будто мало им еды — вон сколько убитых! Или… или им просто захотелось поиграть, удовлетворить свой охотничий инстинкт?

— Идите вон! — махнув кинжалом, словно бы указывая путь, крикнул отрок. — Спускайтесь вон туда, к реке, там сыщете всего вдоволь.

Оп! Вожак стаи — мощный, с широкой грудью и желтыми, с подпалинами боками — повернул лобастую голову, словно бы внял словам… принюхался… И вот уже вся стая побежала за ним к трупам.

Мальчишка перевел дух… и снова услыхал шорох. Кто-то спускался с горы…

— Азат! Ты жив? Вот это чудо!

— Эрчин-бек! Благодарение Аллаху — подаренный почтеннейшим Ильясом-хаджи доспех оказался крепким.

— Рад! Рад, что ты жив, парень. А эти собаки…

— Я узнал одного… Разглядел. Раньше думал, что он утонул — ан нет. Он убил отца, Эрчин-бек! Я обязательно отомщу!

— Отомстишь, да. Конечно. А сейчас пошли, у меня еще остались воины. Как славно, что я тебя повстречал.