Новая Орда

Андрей Посняков, 2013

Продолжение знаменитого цикла «Ватага»! Наш современник, частный предприниматель Егор Вожников, угодивший в начало пятнадцатого века, уже много чего добился – княжество, красавица жена и далекоидущие планы. Правда, на пути Егора стоит коварная Орда, где старый эмир Едигей – давний враг Руси – по-прежнему сажает на трон угодных ему ханов. Однако претендентов на ордынский престол хватает: все чингизиды, сыновья Тохтамыша, искренне ненавидящие друг друга. Больше всего шансов у царевича Джелал-ад-Дина, который в союзе с Великим князем Литовским Витовтом успешно выбил Едигея из Крыма. Именно Джелал-ад-Дин может возродить былую мощь Великого ханства, и тогда кривая ордынская сабля вновь зависнет над русскими землями. А пока у татар – распря, и князь Егор понимает, что другого шанса подчинить себе Орду может и не оказаться…

Глава 3

Будь моим гостем

Надоело! Надоело все. Господи, господи, как же медленно тянется время, тащится, словно ленивый, запряженный в скрипучую повозку вол, и в этом времени утопаешь, вязнешь, как в патоке, чувствуя, как медленно, без малейшей надежды выплыть, погружаешься в самый глубокий омут, омут ничегонеделания и расслабленной, навалившейся неизвестно откуда лени.

В славной ордынской столице Сарай-ал-Джедид Вожников и все прочие находились уже около двух месяцев — а «великое посольство» все еще не удостаивали аудиенцией ни хан Булат — или Пулат-Темюр, как его звали на местный манер, — ни сам великий эмир Едигей, «делатель королей», сиречь — татарских ханов. Приняли, правда, с почетом, грех жаловаться, предоставили для жительства просторный караван-сарай на самой окраине города и даже иногда звали на пиры — но о деле, о том, ради чего сюда посольство и прибыло, упорно говорить не желали. Ни Булат, ни его кукловод Едигей. И Егор прекрасно понимал — почему. Витовт! Вот в ком причина. Ждали результатов посольства, надеясь переманить великого литовского князя на свою сторону. И в самом деле, какая ему разница — кому из ордынских родов помогать? Была бы выгода.

Ну, да, конечно, наверное, имели место и старые обиды — ведь именно мирза эмир Едигей вместе с ханом Тимур-Кутлугом разгромил объединенное войско Витовта и Тохтамыша на реке Ворскле, но тому минуло уж больше десяти лет — вполне можно было бы и забыть, политика — штука переменчивая, а князья и ханы — не экзальтированные барышни, чтобы сидеть, надув губы, вспоминая бывших врагов. Именно так, вероятно, и рассуждал Едигей, к тому же сам хан Булат ничем таким перед литовцами не провинился — вот посольство от своего имени и заслал.

Витовт, конечно же, тоже тянул — тевтонцы, Москва, да тот же братец Ягайло — нынешний король Польши — врагов хватало, хватало и таких друзей, которые куда хуже врагов, а потому великий литовский князь осторожничал, тщательно просчитывая все возможные выгоды от союза с Булатом… или от сговора с Джелал-ад-Дином. Кстати, был еще царевич Керимбердей и… Яндыз, насчет которого Вожников вовсе не терзался никакими сомнениями. Ясно было, зачем юный чингизид, наплевав на смертельную опасность, поперся с посольством в Орду — свою выгоду ищет. За Яндызом, по тайному велению Егора, конечно, приглядывали, да и сам царевич об этом не мог не догадываться, поскольку дураком вовсе не был и при аналогичной ситуации поступил бы точно так же. Кстати, его возможные связи в ордынской столице следовало использовать, не сидеть же сложа руки!

Подойдя к окну, молодой заозерский князь усмехнулся — вот уж сложа-то руки он не сидел! Ждать, конечно, надоело, оно так, но ведь и действовал — потихоньку, очень и очень осторожненько нащупывая подходы к ханскому «совету министров» — дивану. Еще лучше — к гарему бы, но там запросто башки лишиться можно, по первому же подозрению, все ж диван есть диван, а гарем — гарем! Ханские жены — это не какие-нибудь там вельможи, которых в любой момент одного на другого заменить можно запросто.

Со стрехи над окном — высоким, двустворчатым, со вставленным в свинцовый переплет стеклом — уже который день капало, и во дворе набралась изрядная лужа. С ней, конечно же, управлялись вооруженные метлами слуги, разгоняли воду, однако за ночь лужа набиралась вновь. Оттепель, предвестие весны.

— А весной дороги встанут, — отойдя от окна, вместо приветствия бросил Егор вошедшему Яндызу. — Скоро уже. Что скажешь, царевич?

Чингизид был в аксамитовом синем азяме — кафтане с длинными рукавами и сборками, щегольски накинутом поверх узкого чекменя из тепло-коричневого сукна с серебряным кружевом и узорочьем. Положив руку на эфес привешенного к поясу-татауру кинжала, он кивнул:

— Да, скоро. А ответа от Витовта до сих пор нет — вчера верный человек доложил.

— Чего ж сразу-то не сказал? — попенял сиятельному приятелю Вожников. — Договаривались ведь.

Яндыз пожал плечами, привычным жестом попытался поймать пальцами ус… ан не было уже длинных усов-то — сбрил в конспиративных целях.

— Я и хотел. Да поздно уже было — людина моя ночью явилась.

Вожников спрятал улыбку. Ага-ага… как же. Просто не хотел человечка своего подставлять, вдруг да Егор бы полюбопытствовал… или князь-орясина Хряжский — дурак дураком, но на подлость вполне способный. Все правильно, а как же.

Отношения между царевичем и заозерским князем установились ровные, можно сказать — дружеские: Яндыз из-за своего происхождения в бутылку не лез, разговаривал спокойно, и даже вот, докладывал князю, советовался, хоть он и чингизид, а Егор, честно-то говоря — черт-те кто и сбоку бантик. Нет, князь, конечно, и ватажников под его хоругвями почти десять тысяч… да! Еще две пилорамы и три лесовоза, два «Урала» с «фишками» и один «Вольво», тракторы и на дальней делянке — трелевочник. Вот! Есть у Яндыза трелевочник или «Урал» с «фишкой»? Ага, нету! Тогда и не фиг выпендриваться — и что с того, что чингизид и Тохтамышев сын?

Впрочем, Яндыз и не выпендривался, держался просто и явно был себе на уме.

— Значит, ответа нет, — указав рукой на скамью, Егор уселся за стол, налил из кувшина вина в два серебряных кубка, прищурился и повторил: — А дороги ведь вот-вот встанут.

Чингизид снова попытался покрутить ус, да махнул рукой:

— Думаю, эмир от лица Булата пошлет к Витовту новых людей. И очень скоро.

— Вот именно, — Вожников встрепенулся, пристально посмотрев в умные карие глаза собеседника. — Когда пошлет? Кого? Мы должны это знать.

— Должны, — кивнул Яндыз, задумчиво посмотрев на кубок. — И больше скажу — посланцы не должны выехать из Сарая!

Хорошо сказал, правильно. Именно так рассуждал и сам заозерский князь — мало ли чего еще пообещает Витовту эмир? Вдруг да литовский князь и прельстится да вместо Джелал-ад-Дина станет помогать Булату?

— Н-никогда! — видимо, подумав о том же, царевич гневно хватанул кулаком по столу.

— Александр Македонский, конечно, герой, — не выдержав, хохотнул Егор. — Но зачем же стулья ломать?

— Искандер? — Яндыз недоуменно похлопал глазами. — При чем тут Искандер? Витовт, конечно, великий правитель, но с Двурогим не сравнить же!

— А мы не будем сравнивать, — улыбнулся Вожников. — Мы действовать будем. Твой человек как? Сможет все разузнать вовремя?

— Сможет, — уверенно сказал царевич. — Булат когда-то отобрал у него красавицу жену.

— И после этого допустил к себе? — искренне удивился князь.

— Он маленький человек. Не мирза, не вельможа, не бек… Кому они нужны — маленькие люди? Кто их всерьез опасается? Конечно, никто. Да никто моего человека и не проверял, а мозольщик он знатный.

— Кто-кто?

— Моет хану ноги, мозоли срезает, ногти стрижет.

— Понятно, — кивнул Егор. — Галантерейщик и кардинал — это сила! Хорошо, славный Яндыз, еще немного подождем известий от твоего человека. И если посольства к Витовту не последует…

— Они не выедут из Сарая, — сверкнув глазами, еще раз заверил молодой чингизид.

Хан Пулат-Темюр — Булат, распахнув красно-желтый бухарский халат, сидел в низеньком креслице, опустив ноги в серебряный таз с горячей водой, и, блаженно прищурив глаза, внимал рассказчице — слепой старухе Гаиде-ханум, вдохновенно повествующей о подвигах славного Чингисхана.

— И повелел господин убить всех своих врагов, — нараспев струился тихий скрипучий голос. — Одного убили на охоте, второму отрубили голову, третьему сломали спину и бросили собакам.

— Вах-вах, — покачал головой Булат. — Собакам! Вот так всем им и надо, врагам! Ах, как бы я хотел вот так сломать спину Джелалу! Что ты притихла? Говори, старая Гаиде, сказывай дальше!

Старуха продолжила свою песнь, и хан все так же внимал в полудреме, то проваливаясь в сон, то вновь поднимая голову. Желтокожий, с круглым лицом и светлыми, чуть скошенными глазами, Булат не был красавцем, однако считал себя самым сильным мужчиной в Орде — а как же, у кого ж еще имелся такой вот гарем?! Даже у эмира Едигея, и у того… впрочем, эмир уже стар, и власть его становится все слабее, что с одной стороны — плохо, потому что эмир всегда поддерживал Булата, а с другой — хорошо: зачем поводырь зрячему человеку? Может, пришло время и совсем избавиться от него? Нет, рано — слишком много кругом врагов. Вот бы договориться с Витовтом, и… Или лучше принять помощь Москвы? Но московиты всегда помогали Тохтамышу! Так и Витовт помогал Тохтамышу! Ах…

Хан скривился, словно от зубной боли, и, потянувшись к распахнутому сундуку, вытащил оттуда горсть серебряных монет — дирхемов:

— Возьми, славная женщина. Эй, слуги! — правитель Орды хлопнул в ладоши. — Живо зовите мозольщика. А ты, Гаиде-ханум, пой еще.

Старуха, довольно улыбнувшись, спрятала деньги под юбку:

— Эта песнь уже кончилась. Какую другую желаешь ты, мой повелитель?

— О белой верблюдице. Ну, ту, что поет Ай-Лили.

Ай-Лили… Старая Гаиде скривилась, услыхав имя ненавистной соперницы — молодой, красивой, богатой. О, она сама сочиняла песни, эта гнусная кобылица Ай-Лили, правда, песни-то все выходили глупые, особенно та, что про белую верблюдицу… Но мужчинам они почему-то нравились: и сама Ай-Лили, и ее глупые песенки. Ну, понятно, почему… Эх, быть бы помоложе! Хотя… можно привязать к себе хана другим, сделавшись нужной. О, нет, вовсе не песнями, и не… ну, об этом и говорить-то уже поздно, а вот о другом… Сказительница Гаиде-ханум хоть и старая — недавно пошел пятый десяток — и слепая, однако далеко не глухая и не такая глупая, как эта гнусная дурочка Ай-Лили. О, кое-что Гаиде-ханум услышала, прямо здесь, во дворце — уверенный в себе и давно забытый голос. Сперва даже подумала — обозналась, послышалось, однако вот теперь полагала, что нет. Тот был голос, тот…

— Эй, старая! Ну, так ты поешь про верблюдицу?

— Нет, мой господин.

— Что-что?

Непонятно, чего было в голосе великого хана больше — удивления или гнева? Наверное, все-таки удивления: как это так, какая-то там слепая старуха…

— Мой господин, я хочу предупредить тебя об опасности, — понизив голос, уверенно произнесла Гаиде-ханум.

— Об опасности? — хан удивленно моргнул. — Ты?! Что же ты можешь знать?

— Кое-что могу, мой повелитель, — встав на колени, старуха поклонилась, коснувшись лбом кошмы — гибкая еще была все же.

— Ну… говори, — подумав, милостиво согласился правитель. — Что там у тебя?

— Нам бы с глазу на глаз…

— Вот мерзкая карга! Да нет здесь никого… Говори!

— Совсем недавно я слышала голос, мой повелитель. Здесь, в твоем дворце.

Булат саркастически рассмеялся:

— Голос, ну надо же! Я тоже иногда слышу голоса. Да и вообще, в моем дворце немых нет… ну, разве что кроме некоторых особо доверенных слуг и евнухов. Голос она слышала… И чей же?

— Это был голос царевича Яндыза!

— Что-о?!! — Гневно дернув ногой, хан Булат выплеснул воду на пол: — Яндыза?! Этого гнусного выродка? Так он же в Москве! Подвизается в слугах у лесного князька Василия… чингизид называется! Срам! Постой, постой, старая! Яндыз — здесь, в Сарае, во дворце, в моих покоях?! И никто его до сих пор не узнал?!

— Дворец большой, мой повелитель. Я слыхала голос Яндыза в людской, на заднем дворе. Ну, там, куда привозят дрова, припасы, где всегда толчется много народу, самого простого народу, мой господин.

— Еще раз говорю тебе, глупая: его б узнали тотчас!

Гаиде-ханум упрямо покачала головой:

— Узнали б, если б приглядывались. Но кто будет приглядываться к простолюдину? До мелких людишек никому и дела нет. Усы можно сбрить, бороду и волосы подстричь, перекрасить — переменить внешность легко, мой государь. А вот голос… Голос не сменишь!

— Это точно был Яндыз?! Ты утверждаешь? — Поразмыслив, хан счел за лучшее отнестись к словам сказительницы на полном серьезе — слишком много при дворе плелось интриг, а хан Булат вовсе не был глупцом, хоть иногда и производил подобное впечатление.

— Да. Яндыз. Раньше я слышала его голос часто. Запомнила, как зрячие запоминают лица.

Гаиде-ханум не стала вдаваться в подробности и упоминать о том, что когда-то была подругой той верной няньки Яндыза, казненной по приказу Булата. Что было, то быльем поросло, никогда не нужно жить прошлым.

— Так-так, — озадаченно промолвил правитель. — Значит, если верить тебе — Яндыз здесь, в Сарае! Интере-е-есно, с какой целью пожаловал? Что он говорил?

— Ничего тайного. Обычные слова, о чем говорят на людях. О погоде, о скоте, о детях. Даже имени ничьего не назвал.

Хан недовольно прищурился:

— И что? Где его теперь прикажешь искать, старуха? Сарай-ал-Джедид нынче, конечно, не такой большой, как до разорения Хромцом, но все же… тысяч сто жителей, пожалуй, наберется. Урусуты говорят — иголку в стоге сена легче найти.

— Найдем, — спрятав ухмылку, заверила Гаиде-ханум. — Я запомнила и второй голос. И не раз слышала его во дворце… как раз в твоих покоях. Услышу еще раз — обязательно вспомню, кто.

— Хорошо, — согласился хан. — Я подумаю, как это лучше сделать. Пока же можешь идти и явишься по первому моему зову… Эй, слуги! Да где ж наконец этот шайтан мозольщик?

Орясина князь Хряжский от безделья устроил во дворе караван-сарая забаву: велел слугам вкопать у забора кол да наперебой со своими воеводами швырялся в него комьями глины — кто скорее собьет. Веселая вышла забавушка, истинно молодецкая. Жаль, зрителей маловато было — постоялый двор отдали посольству целиком, и местная шантрапа тут не шлялась. Правда, мальчишки, услыхав богатырский смех, за забор все же заглядывали, и даже, обнаглев, забрались на растущие рядом деревья, смотрели во все глаза, ставки, стервецы, делали.

— Эй, Айгиль! Свистульку свою, новую, против твоей пращи — на того вислоусого!

— Моя праща против твоей дрянной свистульки?! Да ты совсем страх потерял, Аллахом клянусь!

— А победит-то не вислоусый, а вон тот здоровенный батыр! На него, Айгиль, ставь — не ошибешься.

— Батыр? Вислоусый… Ладно, покажь твою свистульку! Она хоть свистит?

Егор тоже вышел на галерею — полюбоваться, поглазеть — с чего такой шум? Сразу узрев плечистую фигуру Хряжского, поискал глазами Яндыза и, не найдя, удивился — что же царевич-то, спит еще? Не похоже, никогда не дрых чингизид до полудня, даже если и ложился поздно.

Подозвав одного из своих воинов, Вожников послал его в каморку царевича — именно так, в каморку, опять же, отведенную Яндызу в чисто конспиративных целях.

— Нету господина Абыза, — вернувшись, доложил слуга. — Говорят, и не возвращался еще.

— Ну, нет так нет. Как вернется, доложишь.

Абыз — так звали в обозе царевича. Князь Хряжский, конечно, обо всем осведомлен был, однако, помня наставления Василия Дмитриевича, язык зря не распускал — уж на это-то ума хватало. И еще кое на что — ишь, какую забаву нынче удумал!

Моросивший с утра дождик перестал, и в прорывах желто-жемчужных облаков проглядывало широкими полосками зеленовато-лазурное небо. Со двора пахло верблюжьим и конским навозом, у хозяйского птичника, важно переваливаясь в грязи, галдели гуси. С галереи — караван-сарай стоял на невысоком, спускавшемся к Волге холме — неплохо просматривался город. С мощеными улицами, кирпичными и каменными домами, керамическими трубами канализации и водопровода, с мечетями и церквями — ордынская столица являлась центром православной Сарайской епархии — и круглыми уютненькими площадями, чем-то — наверное, платанами и фонтанчиками — так похожими на парижские. Вот выйдешь на улицу, закроешь один глаз — и вылитый бульвар Сен-Мишель или, скажем, Клиши, разве что без секс-шопов. Честно сказать, Егору нравился город — чистый, уютный, зеленый, правда, так толком и не оправившийся от разорения Тимура. Вообще же, не везло в последнее время Орде — то чума, то тот же Железный Хромец Тамерлан со своими непобедимыми туменами. Не везло. Однако и того, что еще возрождалось, для общего впечатления хватало, а уж Вожникову — точно имелась возможность сравнивать. Та же канализация, водопровод, фонтаны, стекла в окнах, сады… ах, сады! Они уже и сейчас, казалось, пахли яблоневым и вишневым цветом, хотя и рано было еще.

— Ай, вай! Давай, давай, батыр! Не промажь!

Ах, как орали мальчишки! Впрочем, не только они, среди зрителей хватало уже и взрослых, тем более, что князь-орясина Хряжский, желая славы, велел распахнуть настежь широкие ворота. Смотрите, любуйтесь русской удалью молодецкой!

— А ну-ка, гони свистульку! Обещал!

— Так я…

— Давай, кому говорю! А не то ка-ак плесну в морду!

Тот паренек, что со свистулькой, попытался было, соскочив с дерева, убежать, затеряться, как парижский гаврош в Сент-Антуанском предместье, да не успел малость — ухватили его за шиворот, хряснули в нос да, пустив юшку, отобрали свистульку. А и поделом: не играй почем зря, не хвастай! На прощание еще и пинков надавали — совсем скис пацан, заныл, заплакал, потащился вдоль улицы, воровато кулак недругам своим показывая: мол, ужо, позову старшего брата, он вам…

— Бача! Эй!

Мальчишка остановился, огляделся, зыркнул вокруг глазами заплаканными зелеными — его, что ль, звали? Иль показалось, ослышался? Да нет, по уху-то не били.

— Парень!

Из-за дерева да меж заборами, где рос старый платан — оттуда и звали. Тихо так, но слышно. Подойти? Ага… Башир подошел как-то… лучше и не рассказывать.

— Монету хошь?

Ага, ага, бедолагу Башира именно так и зазывали, а потом…

— Да нужна мне твоя медяха!

— Так не медяха. Дирхем.

— Дирхем?

Снова показалось, что ослышался. Нет, правда — неужто о дирхеме речь шла? Это ж сколько свистулек можно будет у косого Хайнуллы на старом рынке купить! Дюжину! Да что там дюжину — больше, намного больше! И пусть этот шайтан Айгиль со своими дружками описается от зависти! Да. Так!

— Так как насчет дирхема? Или я другого кого попрошу.

— Не, не надо другого! — совсем позабыв про печальную судьбу Башира, парнишка подбежал к платану. — А чего делать-то?

— А то, чего я скажу. И зря языком не болтать — это лишнее.

Шмыгнув носом, ордынский гаврош — звали его Зуятом — с надеждой воззрился на прятавшегося за платаном человека в синем азяме поверх коричневого, испачканного чем-то бурым — то ли грязью, то ли кровью — чекменя. Карие глаза, русые волосы, бородка, шапки нет — потерял, видно, или украли, ухарей тут, в этом районе, хватало. На вид человек вполне приличный, не какой-нибудь там махробатный пес. Махробат — так багдадские да ургенчские купцы развалины старые называли — трущобы. Может быть, это даже и не простой человек, а… скажем — приказчик! Или даже — сам торговый гость, торговец живым товаром, уважаемый всеми человек! Напали на него нехорошие люди, видно, вот и…

И дирхем! На ладони — маленький, блестящий… дюжина свистулек! Больше!

— Ну, что смотришь? Бери.

Зуят несмело протянул руку… оп! Есть монетка! Теплая! За щеку скорей ее, чтоб не потерять.

— Фто делать-то?

— Вон караван-сарай, видишь?

— Уву.

— Зайдешь, найдешь — сам найдешь, особенно не выспрашивая! — Егора-князя, скажешь, здесь я, ранен — помощь нужна… Быстро и тайно. И не в караван-сарай. Понял все?

— Уву, уву…

— Да вынь ты дирхем — подавишься. Все сладишь — еще один получишь.

— Еффе?!

— Беги, давай.

Застонав, незнакомец схватился за руку и откинулся к толстому стволу дерева, впрочем, Зуят этого уже не видел — со всех ног мчался к караван-сараю.

— О! Гляньте-ка! Плакса Зуят прибежал. А что, Зуят, у тебя еще есть свистулька?

Эх, сказать бы вам — срыгнули бы с зависти! Дирхем! Ва! Два дирхема — ва, Алла! Господи, господи, не сглазить бы.

Никто за гаврошем и не смотрел — кому надо-то? Шмыгнув в ворота — а там уж вся толпа и была, — мальчишка пробрался к дому, заглянул на галерейку… Ап! Кто-то крепко ухватил его за ухо, да так, что аж искры из глаз — не вырвешься!

— Ты что тут, пес, шастаешь? Небось украсть чего хочешь?

— Не-а, я к хозяину, Казиму-хаджи.

Неместный схватил — урусут — то Зуят понял сразу, потому про хозяина караван-сарая и вспомнил, если б другой кто схватил — по-другому бы разговаривал. Дирхем… Ммм… Нет, один дирхем все же лучше тетушке Фатьме отдать. Да, так лучше будет. Зато на другой — свистульки!

— Ай, пусти, да?

Освободили ухо, оно запылало, да не до него сейчас — Зуят живенько в дом бросился, на заднюю, для слуг, половину. Там вдруг и углядел на лестнице важного господина — красивого, как весеннее солнце, в алого аксамита кафтане с золотой тесьмой, при сабле. Тут уж никаких сомнений не оставалось: повезло — вот он, Егор-коназ. Сразу-то к нему гаврош, конечно, не сунулся — наказ раненого накрепко запомнил. Выждал, проследил, прошмыгнул — поскребся, как кот, в дверь.

— Ну, входи, кто там?

— Я, господин, к вам.

Егор-коназ, как видно, хорошо понимал по-татарски и даже ничуть не удивился, на лавку кивнул — садись, мол. Уважительный и, видно, не злой, хоть и князь! Сильно он этим Зуяту понравился.

— Вы, господин, Егор-коназ? — все же уточнил мальчишка.

— Ну-ну! — князь моргнул с таким нетерпением, будто только Зуята и ждал. — Тебя послал кто-то? Говори, не бойся.

— Я, господин, и не боюсь. Друг твой в азяме синем тут, недалеко, за платаном, раненый.

— Понял. Молодец. На вот!

Золотой!!! Вот это да! Вот это подфартило!

— Идем, господин, я провожу.

Князь Егор покусал ус:

— Беги пока. Жди за воротами. А я сейчас.

Проводив задумчивым взглядом нежданного вестника, Вожников быстро позвал к себе самых верных людей:

— Местечко тайное в городе присмотрели, да?

Те поклонились:

— Так мы докладали, княже.

— Помню, — Егор нахмурился. — Теперь другое придумать надобно — как туда кой-кого доставить, чтоб не прознал никто.

Питейный дом — майхона — Федохи Утырка, как и положено всем подобным заведениям в мусульманских странах, находился за городской чертой. Впрочем, вполне в зоне свободного доступа, поскольку в ордынских городах не было стен — ханы опасались восстаний и предпочитали не иметь укреплений, чтоб, в случае чего… в общем, действовали по принципу «бей своих, чтоб чужие боялись».

Федохе Утырку отсутствие городских стен было на руку — клиенты приходили часто, распивали, конечно — за тем и являлись, — развлекались с падшими девками, играли в зернь и прочими нехорошими излишествами занимались, за что платили хозяину майхоны сполна кто звонкой монетой, кто продуктами, кто ковер из дома тащил, а кто-то и последний халат снимал — всякое бывало. Обо всех своих клиентах-пьяницах, в магометанском обществе явно порицаемых, Утырок, как и подобает, во всех подробностях рассказывал начальнику округа, вернее, конечно, не самому начальнику, а его заместителю, кривобокому Кариму Истузи, по совместительству — смотрителю местного рынка. Так себе был рынок, мелкий, в основном рыбники, зеленщики да торговцы всякой теребенью — да Карим не жаловался, мзды хватало, да еще вот майхонщик Федоха информацию сливал. Сливал осторожно, далеко не на всех — иные и самому по крайней нужде могли пригодиться-понадобиться, как, к примеру, тот же Рустам-хали, смотритель фонтанов, или даже… Нет. Такие люди обычно и не «светились», приезжали тайно. Вот как эти парни, мелкие приказчики из Бельджамена, застрявшие в Сарае до схода льда. А что? Приплыли по осени с караваном судов, теперь летней водной дорожки ждали. Скучали, а сюда, в майхону, приходили веселиться, да уже, похоже, спускали последние денежки, вот уже и до имущества докатились — ишь ты, богатый какой ковер волокут! Неужто хорасанский?

— Здоров, Федоша, нам бы в покои отдельные.

Ясно, что в отдельные. Майхонщик потеребил рыжую бороду, поклонился: платили эти парни исправно, а то, что до ковра пропились — так с кем не бывает? Федоха всегда относился к людским порокам терпимо, с них ведь и жил.

— Вона, по лествице поднимайтеся, покуда другие питухи не пришли. Ковром-от платить будете?

— Им, Федоша, им!

Идущий впереди молодец с усиками и бородкой, подмигнув майхонщику, засмеялся. Судя по накинутой поверх обычного кафтана дорогой однорядке на волчьем меху — он и был в этой компании за старшего, видать, сам купец или его ближний помощник. Что ж, люди — по всему — надежные, опять же — не в первый раз. Можно и ковром взять, можно. Уж не краденый же, хотя… а хоть бы и краденый — так что с того? Честно сказать, барыжил частенько Утырок, разбойным товаром вовсе не брезгуя.

— На ковер-от взглянуть надоть.

— Так приходи, погляди. Заодно вина принесешь.

— Уж в этом не сумлевайтеся!

Четверо знакомых парней, плюс их главный приказчик — пятый. Ничего и никого подозрительного, да. А ковер-то можно потом соседке продать, молочнице Рашиде, она возьмет с удовольствием и откуда ковер — не спросит.

Пока Федоха распоряжался насчет вина и закуски для новых гостей, пока бегал самолично проверить доставленных осетров, пока с рыбаками ругался, пока то да се, время и пролетело — оглянуться не успел, как уже ближе к вечеру, пора б и ковер посмотреть, а то, бывает, подсунут всякую рвань, потом ни за что не продашь и никаких денег не выручишь. Пора! Пора ковер посмотреть, а как же!

Прихватив с собой кувшин с красным вином, майхонщик ловко вскарабкался по приставной лесенке на второй этаж, куда до того спровадил «приказчиков» вместе с ковром. Те уже веселились, пили, усевшись прямо на кошму в низеньком, под самой крышей, помещении с небольшой жаровней. Сидели не так просто, один все ж за входом поглядывал, как лестница заскрипела — высунулся:

— Кого там несет-то? Ты, что ль, Федоха?

— Я. Кому ж-от и быть?

— Оно и правда. Влезай… Парни! Кабатчик еще вина принес! Цельный кувшин.

— Вот это славно! Ковер-то растаскивайте — пущай поглядит.

Когда, передав кувшин, хозяин питейного заведения влез-таки в каморку, ковер уже был растянут вдоль дальней стеночки, придержали за кромочку, насколько смогли. Смеркалось на дворе, а тут-то и давно было темно, лишь тускло горела свечечка. Однако ж Федохе Утырку света вполне хватило — разглядел опытным глазом и ворсистую шерсть, и изысканно витиеватый рисунок. Он! Хорасанский! Такой ковер немало серебра стоит.

Кто-то прошептал в ухо, обдав перегаром:

— Щупай, щупай ковер-то, гляди!

— Да я уж вижу… помятый. А тута, в углу — моль.

— Сам ты, Федоха, моль! За ночь пропьем — возьмешь?

— За ночь? — прикрыв рукой алчно сверкнувшие глаза, Утырок еле сдержал радость. — Возьму, пожалуй — больно уж вы люди хорошие.

— А еще, — подмигнув, все так же настойчиво зашептал главный, — с купцами из Кафы-города нас сведешь иль с гостями сурожскими. И ковер — твой. Лады?

— Лады. Как раз сегодня, может, и заглянет сурожец один — почти кажный день заходит.

Тут же по рукам и ударили, а сурожского гостя, как тот только явился, кабатчик живенько под крышу настропалил-спровадил. Мол, компания там веселая, а внизу, в майхоне — скучновато нынче.

Сурожец не упирался — влез. Там, наверху, и выпили, и договорились. Караван синьора Сергио Карабатти, купца из Солдайи-Сурожа, отправлялся в Крым завтра с утра — лучше и не придумаешь.

— Возьмете с собой нашего товарища — он из тех мест, — рекомендовал веселый молодой парень со щегольской бородкой и усиками.

— Из тех мест? — Карабатти недоверчиво посмотрел на молодого человека с бледным — даже в свете тусклой свечки — лицом и несколько болезненным взглядом. Кстати, и правая рука его оказалась перевязанной кровавой тряпицей, видать, совсем недавно бедолаге изрядно досталось.

— Си, синьор, — широко улыбнувшись, по-итальянски отвечал раненый. — Будьте уверены, я и мои слуги не доставим вам никаких хлопот.

— Так вы хотите взять еще и слуг?

— Конечно. Я же благородный человек!

— Но…

— И за все заплачу щедро.

В ладонь купца скользнули рейнские гульдены… некогда захваченные Егором еще в Стокгольме. Много тогда поимели — нынче на все авантюры хватало.

— Бене, — тут же согласился купец. — Хорошо. Я вижу, вы и впрямь благородный человек, синьор… э-э-э… скузи…

— Можете звать меня — синьор Моска, — осклабившись, пошутил Яндыз.

Шутить он сейчас имел полное право — это именно его, раненого, только что протащили через весь город завернутым в ворсистый ковер. Душно и не очень удобно — но дело того стоило, от погони удалось оторваться, ни один местный шайтан ничего не заподозрил. Ну, тащат ковер… В майхону? А хоть бы и в майхону, есть ведь и среди мусульман пропойцы, а эти-то — ясно видно — не правоверные, а… Купцы, приказчики — чего с них взять-то? Одно слово — презренные винопийцы!

— Только это, — сразу предупредил купец. — Мне надо вернуться к утру в гостевой дом синьора Феруччи, что на улице Золотых Ослов, напротив русской церкви.

— Это далеко? — Егор обернулся к Яндызу… благородному синьору Моске.

— О, нет, — отозвался тот. — Хорошее, красивое место. Там еще фонтан в виде позолоченных ослов — отсюда и название. Если идти пешком — часа через три будем.

Вожников только ахнул:

— Ох, ничего себе — недалеко!

— Так ведь Сарай — город немаленький.

— Вот и завели б хоть какой-нибудь городской транспорт, трамвай там, конку… или хотя бы омнибус, что ли.

— А что такое… то, о чем вы сейчас сказали, достопочтимый синьор? — допив размерами напоминавшую ночной горшок чашу, с большим интересом спросил итальянец. — Трам-вай… кон-ка… омни…

— Самое простое, конечно, омнибус, — охотно начал Егор. — Это такое маршрутное такси на конной тяге… Ну, карета, обычный воз, колымага, едет всегда по одному и тому же пути, скажем, от причалов до… главного рынка или мечети. Те, кто не хочет тащиться три часа пешком, как вы нам тут всем рекомендовали, может купить би… заплатить вознице, сесть и спокойно ехать.

— Так-так-так, — озадаченно протянул купец. — Молодой человек, да вы — гений! И я знаю, кому продать эту вашу идею. Моему покровителю и другу синьору Феруччи, человеку весьма богатому, знаете ли!

— Идет, — подумав, согласился Вожников. — Только имейте в виду — я тоже в доле. Создадим товарищество на паях — «Сарай-сити-тур» или что-то вроде.

— Да, да! — громко зашептал купец. — Так мы и сделаем, вложимся, все трое — а вы еще и поможете советами. Главное только — дать мзду визирю…

— Лучше уж самому хану, — засмеялся Егор. — ООО «Золотая Орда» — транспортные услуги.

— Есть Синяя Орда и Белая, — словно бы к чему-то прислушиваясь, тихо промолвил Яндыз. — Есть еще и Ногайская, но — Золотая? О такой никто не слыхал, но… название очень красивое, я запомню.

К запьяневшему сурожцу вызвали крытый паланкин, где вместе с купцом, вовсе не таким уж и пьяным, с комфортом поместился и царевич Яндыз — «синьор Моска».

— Я тотчас же пришлю твоих верных слуг к офису синьора Феруччи… — напутствовал беглого приятеля заозерский князь. — В смысле — к его конторе… на улицу Золотых Ослов. Удачи, и да хранит тебя Бог!

— И тебе удачи, брат, — прощаясь, чингизид улыбнулся. — Спасибо за все. Если б не ты…

Егор отмахнулся:

— Пустое. Я ж не так просто тебе помог. Помни, друг мой, зачем мы сюда явились. Я знаю Пулат-Темюра — Булата, знаю Едигея и даже Джелал-ад-Дина. Слыхал и знаю, чего от них ждать. А вот царевич Керимбердей — для меня загадка, впрочем, и не только для меня.

— Ты прав, друг, — Яндыз попытался укусить собственный ус… не достал, сплюнул. — У Керимбердея не так много воинов… но очень много денег. Ему верят генуэзские банкиры, он для них свой. А имея деньги, не трудно достать и войско. Керимбердей жесток и умен, он умеет ждать. Пусть дерутся за престол Едигей и Булат с Джелал-ад-Дином, пусть ослабляют друг друга — пусть. Наступит время, и Керимбердей своего не упустит, это хитрый, жестокий и властный человек.

— Поэтому ты к нему и поедешь.

— Я понял, — усмехнулся царевич. — Все будет, как надо. И еще раз — благодарю.

— Мы встретимся…

— Я найду тебя сам, князь Егор, не сомневайся… ведь еще в моих силах изменить что-то на этой земле.

Вторую часть фразы чингизид произнес по-тюркски, приглушенно-мечтательным голосом, каким обычно читают свои вирши поэты, пишущие о неземной любви. Опасный был товарищ этот Яндыз, царевич без трона, если хоть что-то в этой жизни и любивший, так только этот самый трон.

Проводив взглядом расходившихся в предрассветной дымке гостей, майхонщик Федоха Утырок первым делом еще раз внимательно осмотрел ковер, раскатав его в главной гостевой зале и не пожалев для света полдюжины восковых самых лучших свечей. Ах, какой знатный ковер, да сам падишах не отказался бы от такого! Какой рисунок, какая шерсть! И новый ведь, совсем новый! Вот уж, поистине, Господь лишает пьяниц остатков разума. И этакое-то чудо — вот так запросто взять и пропить? Ну и ну.

Поцокав языком, трактирщик припал щекой к теплому ворсу, улыбнулся… и почувствовав что-то мокрое, дотронулся пальцами, лизнул… Кровь! Определенно — кровь. Так вот, значит, откуда у них такой дорогой ковер. Небось грабанули кого-то, разбойнички-лиходеи… Впрочем, это не его, Федохи, дело. Грабанули и грабанули — и что с того? Мало в Орде грабежей? На том, если уж к слову, когда-то все ордынское государство встало… как вот сейчас встает солнышко, алое, словно кровь. Воздух кругом дрожит, свет с небес голубых чистых льется… денек-то, видать, морозный будет, хоть и недалече уже до весны.

Царевич говорил о некой Ай-Лили, куртизанке, певице или что-то вроде — она имела вход в ханский дворец, одновременно не чураясь и иных вечеринок, где с этой известной в определенных кругах женщиной можно было познакомиться. Быть может, не так просто, но, во всяком случае, стоило попытаться, ибо Ай-Лили являлась сейчас, после поспешного бегства Яндыза, единственной ниточкой к хану.

Да! Сведения о посольстве царевич все-таки добыл, и в нужном месте посланцев ждала засада. В живых не остался никто, о чем и похвастался-доложил князь-орясина Хряжский. Вожников лишь головой покачал:

— Эх, Ваня, Ваня. Прежде чем убивать, спросить надо было.

— А мы, думаешь, не спросили? — гулко расхохотался здоровяк князь. — Еще как спросили, у меня знаешь какой палач? Всем катам кат!

— И что?

— К Витовту они ехали с поручением. Помощь против Джелал-ад-Дина да Керимбердея просить.

Егор ничего не ответил — и так уже все знал, а больше — догадывался. Догадки подтвердились… и что? Булат-хан по-прежнему не очень-то торопился звать «московитов» для официального разговора. Встречу настоятельно нужно было ускорить, и помочь в этом могла только Ай-Лили, местная сказительница и певица, выступающая нынешней ночью в особняке синьора Амедео Феруччи, авторитетного работорговца, предпринимателя и банкира, время от времени кредитующего и самого хана. Вот к Феруччи-то — на улицу Золотых Ослов — Вожников к вечеру и отправился, вот этак запросто, по-наглому, можно сказать.

И неожиданно для себя получил самое доброе расположение хозяина — едва только сослался на свое недавнее знакомство с сурожским купцом Карабатти.

— Да, да, синьор Карабатти — мой добрый приятель и старый друг, — покивав, итальянец с интересом взглянул на собеседника, отрекомендовавшегося «новгородским купцом». — Вы хотите мне что-то предложить? Какое-нибудь дело?

Пронзительные черные глаза торговца сверкнули из-под кустистых бровей неожиданно жестко и требовательно.

— Вообще, знаете ли, я не любитель пустопорожних бесед, — подумав, счел уместным пояснить синьор Феруччи.

Весь какой-то нескладный, сутулый, с тощими, затянутыми в темные штаны-чулки, ногами, он, тем не менее, вовсе не производил смешное или даже забавное впечатление. Может быть, благодаря умному и жесткому взгляду, или даже скорее — лицу: сильно вытянутое, смуглое, с длинным горбатым носом и холеной бородкой, это было лицо не купца — аристократа и воина. На груди купца, поверх синего бархатного кафтана, сверкала тонкая золотая цепочка самой изящной работы, к поясу, кроме кошеля, был привешен изрядных размеров кинжал, впрочем, изящный ничуть не менее, чем украшение на груди.

— Видите ли, мой старый друг Сергио — Сергио Карбатти, это я о нем говорю — прекрасно знает об этой моей слабости и, коли уж рекомендовал вас, так видно, не зря. Говорите же! Что вы хотите предложить? И имейте в виду, уважаемый, я вовсе не привык зря терять время.

— Не потеряете, — хмыкнув, заверил молодой человек. — Дело вот в чем: Сарай-ал-Джедид — очень протяженный город…

Идея о маршрутных такси поначалу вызвала у купца лишь презрительную улыбку, но чем дольше он слушал, тем более благосклонным становился взгляд черных глаза, тем живее шевелились брови. Под конец беседы синьор Феруччи, явно волнуясь, уже начал перебивать:

— Так-так! Значит, повозки едут всегда по определенным улицам, да? Я правильно понял?

— Совершенно правильно, любезнейший господин, — широко улыбнулся Егор. — И хорошо бы разные маршруты… пути… сделать одного цвета — ну, повозки выкрасить, возниц в кафтаны обрядить. «Зеленый» пусть, скажем, от рынка до старой мечети, а «синий» — от ханского дворца до гавани. «Красный» можно вообще вкруговую пустить.

— Да-да-да! — довольно кивал синьор Феруччи. — Я даже знаю, кто будет возницами. Греческая община — я перед ними в долгу… не по деньгам, нет, скорее, в моральном плане.

— Ну, это ваши дела — кого хотите, того и ставьте.

Они говорили по-татарски. Оба знали его неплохо, итальянец, естественно, лучше, но и Вожников в бытность свою в Орде подучил, да и потом не забывал — болтал с супругой, редко упускавшей случая продемонстрировать свое красноречие, тем более — на чужом языке.

— И ведь денег-то на это дело много не надо — повозки должны быть дешевые и, самое главное, вместительные, удобные — чтоб люди могли на каждой остановке садиться в них без помех.

— Так, так, — поглаживая бороду, покивал синьор Феруччи. — Значит, арба не подойдет — колеса слишком высокие.

Егор фыркнул:

— Ну, скажете тоже — арба! Шайтан-арба, кстати — Среднеазиатская железная дорога.

— Какая-какая дорога? Железная?

— Ну, об этом еще говорить рано. Маршрутки наладим пока, а там поглядим. Верно?

— Угу, угу… — почтеннейший негоциант весело сверкнул глазами. — Белиссимо! А вы не такой простой молодой человек, как показались мне поначалу.

Вожников кашлянул, про себя недоумевая — с чего бы это он показался вдруг простачком?

— Понимаете, ведь я же не первый год здесь, — словно прочтя его мысли, купец пустился в пространные разъяснения; как видно, ему иногда нравилось чувствовать себя ментором, — и хорошо знаю все и всех. И о вас… ваше сиятельство, конечно же, слыхал. Вы ведь герцог Заозерский Георг, Джорджио, так?

Конец ознакомительного фрагмента.