А я еду за туманом… Дальневосточная быль

Андрей Пономарчук

В книге автор освещает эпизод из своей жизни.С иронией, честно и без фальши.О том, как служил на Дальнем Востоке в нелёгкие «перестроечные» времена. О красоте и суровом величии дальневосточной тайги. Об интересных людях, с кем ему довелось познакомиться. О том, какие приключения выпали на его долю, и каких неизведанных тайн он коснулся.В процессе повествования автор затрагивает краеугольные философские вопросы, призывая читателя к размышлению… а, возможно, и переоценке навязанных стереотипов.

Мастер-класс или складская философия

В моей памяти навсегда останется ярким пятном вводный мастер-класс, который мне, молодому лейтенанту, любезно предоставил на продовольственном складе товарищ старший прапорщик «Семёныч».

Этот вояка служил в батальоне дольше всех и пользовался определёнными привилегиями. Он был вхож в столовые, кочегарки, автопарки и любые складские помещения, где, по случаю или без, по кружкам разливался спирт.

Семёныч важно восседал на пустом деревянном ящике из-под сока между бочками с солёными огурцами. На бочке, как на столе, излучая манящие ароматы и вызывая обильное слюноотделение, красовался натюрморт, достойный кисти художника. Сочные, только что из бочки, солёненькие огурчики, сало с мраморными прожилками, восхитительная копчёная колбаска, луковица и буханка ржаного хлеба — всё было аккуратно, по-хозяйски, нарезано ломтиками и в сочетании с тремя алюминиевыми кружками и трёхлитровой банкой, на треть заполненной прозрачной жидкостью, создавало атмосферу, располагающую к доверительным беседам.

Вращающиеся выпученные глаза и седые кудри, выбивавшиеся из-под фуражки и «технички», одетой на упитанный голый торс, делали Семёныча похожим одновременно на старого бывалого боцмана и жирующего морского слона.

— Здорово, летёха! Ты думаешь, что в училище всему научился? — проревел он с ходу… и сам себе ответил: — Ни хрена подобного!

Я инстинктивно кивнул и, уважительно улыбаясь, подошёл ближе. В силу привитого мне с детства чувства уважения к старшим (по возрасту) и, подозревая, что Семёныч не просто так пользуется привилегиями в батальоне, я приготовился впитывать мудрость, добытую в тяготах и лишениях, а возможно, и в ходе реальных боевых действий.

Семёныч оценил моё поведение и, одобрительно рыгнув, указал мне на одну из алюминиевых кружек, стоявших на бочке с огурцами. Я взял кружку и поднёс её ближе к лицу — в нос резко ударили пары неразведённого спирта.

— Уфф! Это ж спирт… — непроизвольно сморщился я.

— Хррр, хыр, хыр… — прорычал в усмешке Семёныч.

— Чистый! Как моя сооовесть! — поправил он меня, похлопывая ладонью по-товарищески стоявшую перед ним трёхлитровую банку.

— Так… впереди же ещё совещание, — улыбаясь и изображая недоумение, парировал я.

— Э-эх… Слушай, лейтенант! Спирт в армии — это одновременно «связующее» и «смазывающее» — без него от избыточного трения люди стираются до оголённого нерва, — произнёс он сиплым басом и, выпучив глаза, для наглядности сжал в кулаке со всей силы кусок ржаного хлеба. Затем, подняв кверху указательный палец крепкой волосатой руки, и, не сводя с меня изучающего внимательного взгляда, добавил: — Без него нету хода ни нам, ни вертолётам…

Он смотрел на меня какое-то время, вероятно, оценивая правильность моей реакции на глубину и иронию выданной им философской мысли… Затем перевел взгляд на спирт в кружке, осушил её, крякнув, и закусил сдавленным чёрным мякишем.

— Учись, лейтенант! — проревел он, качаясь на деревянном ящике и бешено вращая глазами.

— Ты думаешь, надо быть прилежно-уставным, тупым и исполнительным, и тогда всё само собой сложится? — он, слегка подавшись вперёд, опять пристально уставился на меня с лёгким прищуром и, не дождавшись ответа, скрутив огромную волосатую фигу, тихо по слогам прорычал: — НИ — ХРЕ-НА.

— Всё крутится и вертится на знакомствах и отношениях. И никто из начальства тебя близко не подпустит с твоими дурацкими мыслишками и рацпредложениями, хоть ты сотрись до костей на своей службе, — он искал в моих глазах правильный отклик… и, похоже, не нашёл. — Не понимаешь?!.

— А вот другое дело — когда после тяжёлой службы ты вместе с командиром «песняка задавишь» по случаю «дня части», ну или… звание кому отметить… Вот там и покажи себя, что и служить, и отдыхать умеешь… Там и по душам поговорить без дистанции можно… со своими рацпредложениями. Командир — он ведь тоже мужик… и мужик крепкий, видит, кто чего стоит. А спирт язык-то развязывает и показывает у кого какое нутро. Сильный — уважение тебе, а если слюни, да сопли, да гниль всякая полезла — то ты потом хоть заслужись, а ходу тебе не будет. Поднимут рюмки за наших «павших», и что ты скажешь тогда? — он поворочался, усаживаясь поудобнее на ящике, посмотрел на меня и, изобразив гримасу дебильного лица, судя по всему, копируя меня, ехидным тонким голосом добавил: — А я не пьюююю…

— Пока стержень в себе не нащупаешь — права не имеешь подчиненных на смерть посылать! Ты понял? — назидательно прорычал он, повысив голос.

Я стоял и улыбался, внимая голимую суть, соль, так сказать, служебного механизма, вынесенную старым служакой невысокого звания через долгие непростые годы службы, и, конечно, в силу молодости и необстрелянности не воспринимал сказанное всерьёз.

— Учись пить, лейтенант! — рыкнул Семёныч и опрокинул в свою лужёную глотку содержимое из предложенной мне ранее кружки. Затем нахмурился, на некоторое время уставился в потолок, задумавшись о чём-то тревожном и важном, абсолютно потеряв ко мне интерес… закатил глаза и молча съехал на пол между бочками.

Меня подкупала искренность его посыла при очевидном желании донести свою выстраданную правду до необстрелянного и ещё незапятнанного суровой реальностью лейтенантского мозга. Мне было жаль, что я попал на склад лишь к финалу философских бесед.

По прошествии лет, наделав массу ошибок, обломав все имевшиеся в запасе копья о ветряные мельницы армейского абсурда тех злополучных лет, я с улыбкой и теплотой вспоминаю складскую инициацию, устроенную Семёнычем, и по-настоящему жалею, что мало общался с ним.