А я еду за туманом…

Андрей Евгеньевич Пономарчук, 2020

В книге автор освещает эпизод из своей жизни. С иронией, честно и без фальши. О том, как служил на Дальнем Востоке в нелёгкие «перестроечные» времена. О красоте и суровом величии дальневосточной тайги и интересных людях, с кем ему довелось познакомиться. О настоящей мужской дружбе и очаровательных женщинах. О том, какие приключения выпали на его долю и каких неизведанных тайн он коснулся. В процессе повествования автор затрагивает краеугольные философские вопросы, призывая читателя к размышлению… а, возможно, и переоценке навязанных стереотипов. «Имена персонажей изменены»

Непревзойдённым драматургом, режиссёром и сценаристом, несомненно, является наша жизнь… — надо лишь остановить мгновение и зафиксировать происходящее вокруг себя…

Паламарчуку Сергею Андреевичу

моему близкому другу посвящается

А Я ЕДУ ЗА ТУМАНОМ…

А я еду, а я еду за туманом…

За туманом и за запахом тайги…

(Юрий Кукин)

Дело было в начале девяностых. Я тогда служил в Амурской области в легендарном отдельном батальоне авиационного обеспечения вертолётного полка в славном посёлке городского типа с загадочным названием Магдагачи…

Помню, как по окончании военного училища сходу отверг вариант распределения в тогда ещё Ленинград, чего близкие из Ленинграда и Прибалтики мне не простили по сей день, называя меня ненормальным… хотя порою я с ними полностью согласен, и, пользуясь правом выбора, рванул на Дальний Восток!

Рванул, как мне казалось тогда, к Японскому и Охотскому морям с их удивительными тайнами, в объятия дальневосточной девственной тайги с её сказочными ландшафтами, величественными горными хребтами, к рекам, наполненным красной рыбой — любимым лакомством бурых медведей!

Я ехал, представляя, какие возможности открываются передо мной, начиная с того, что год идёт «за полтора», служба напрямую связана с военной авиацией, и заканчивая тем, какие незабываемые охоты и рыбалки мне предстоят. Мечтал и не заметил, как пролетели 7 суток в поезде с храпящими, пьющими, дерущимися в тамбуре соседями по купе, и мы вместе с молодой женой и годовалой доченькой шагнули на перрон железнодорожной станции города Хабаровск.

Вдохновлённый книжной романтикой о суровых, но искренних и справедливых людях: геологах, старателях, строителях, осваивавших дальневосточные просторы, о военных частях, в которых одной крепкой и дружной семьёй служат идейные, отзывчивые люди, защищая просторы нашей бескрайней Родины, я даже не придал значения тому, что в Хабаровске упитанный штабной офицер скорректировал моё распределение. Он буднично указал мне на войсковую часть, находившуюся в Амурской области.

Меня не огорчало, что придётся ехать ещё почти сутки в обратном направлении — на запад, что уезжаю в обратном направлении от моря. В глазах моих уже взбивали чистый таёжный воздух лопасти винтокрылых машин… а в амурской тайге как минимум бродили в ожидании меня амурские тигры!

Завораживало само название населённого пункта, перекликающееся с названием древнего Магдебурга — столицы саксонских земель Германии. И поскольку в названии фигурировало, как мне казалось, красивое древне-европейское женское имя МАГДА, что несомненно свидетельствовало о локальной фиксации исторического факта соприкосновения западной и восточной цивилизаций, то история самого названия просто не позволяла быть населённому пункту серым и невзрачным.

Как чисты и наивны были помыслы и суждения мальчика, выросшего в объятиях аккуратных городков Польши и Прибалтики той, ещё советской, эпохи… взрослевшего на идеалах книжных романов и повестей о дружбе и взаимовыручке, о тяжёлых испытаниях и заслуженной радости первооткрывателей…

Это потом я узнал, что Магдагачи — это бывший лагерь системы БАМ Лаг, а в переводе с нанайского означает — «склад гниющей древесины». Переварил и усвоил смысл фразы: «В МАГДАГАЧАХ — ВСЁ ИНАЧЕ», а ещё позже и непреложной истины: «В МАГДАГАЧИ ЕДУ — ПЛАЧУ, УЕЗЖАЮ — ХОХОЧУ».

Однако, именно разительное несоответствие моего представления о предстоящей службе на Дальнем Востоке с реальностью… с учётом определённого воспитания, позволило мне остро прочувствовать глубину обстоятельств на контрасте событий.

ПРОЗРЕНИЕ

В 90-м перестройка набирала обороты, заменяя под видом демократии долг вседозволенностью, а мораль — рыночными отношениями. Уходили в историю настоящие офицеры — те, которые служили за честь и совесть, те, которые, не стесняясь, били на офицерских вечеринках хитрое толстое лицо «начпрода», чутко уловившего возможности перестройки на фоне перебоев в снабжении.

Последний, создав на базе продовольственного склада «односторонний траст», смело заменял «на выдаче» копчёную колбасу на яйца, яйца на масло, масло на комбижир, мясо на тушёнку… а тушёнку — «налево»… в результате чего был первым, кто за свои «кровные» приобрёл подержанный японский автомобиль. С довольным, временами побитым «едалом».

Прибыв в войсковую часть — Отдельный Батальон Авиационного Технического Обеспечения — ОБАТО (хотя в силу специфики службы все привычно заменяли букву «О» на «Е» — в соответствии с не сходящим с языка прилагательным), я окунулся в серый, корыстно-завистливый мирок, где настоящих, достойных уважения мужчин было единицы, а «уважаемыми людьми» считались те, кто сидел на «нужном продукте». Так сказать, каста имущих: «начфин», «начпрод» и «начвещь». Это к ним необходимо было стоять в очередях и заискивать отношений, чтобы получить положенные по закону харчи и шмотки надлежащего качества и в срок. И, как обычно, начальниками продовольственного и вещевого складов были надменные, самолюбивые, в меру упитанные прапорщики украинских кровей. Именно поэтому «продпаек» я старался не получать, а на строевых смотрах офицеры из управления, как правило, одетые во всё новое и блестящее, с недоумением и порицанием тыкали пальцами на мои истёртые ботинки.

Магдагачинский гарнизон не просто жил своей обособленной от жителей посёлка жизнью, а кипел страстями, как закрытый котёл — скороварка, безжалостно переваривая судьбы и чаяния людей, и, как водится, грязь и пена всегда занимали положение «сверху»… вследствие чего, у некоторых персонажей время от времени «срывало крышку».

Интересному и увлекательному сериалу о гарнизонном «молочном» братстве, несомненно, следует уделить отдельную повесть. Что же касается моей истории, то можно лишь упомянуть, что рутинное, зачастую бесцельное, прозябание в караулках, кочегарках и автопарках, без выходных и проходных, никак не укладывалось в моём понимании о доблестной службе — на благо Родины.

Служба была сопряжена с постоянными авралами, вызванными отсутствием нормального планирования, снабжением «по остаточному принципу» и, как следствие, — отсутствием боевой подготовки… да и полной неразберихой в стране.

В то время не было вездесущего интернета и сотовых телефонов, однако, через родных, друзей и знакомых, оставшихся в Прибалтике, Польше, Ленинграде, Москве… я ощущал, насколько зашкаливает там накал страстей, и фонтанирует в связи с этим адреналин, вызванный невиданными историческими переменами. Переменами и, как казалось тогда, сказочными возможностями, которыми лукаво крутил рыночный «напёрсточник» — Запад перед доверчивой, неискушённой, сорвавшейся в неизведанную пропасть страной.

До нас доносилось смачное чавканье «счастливчиков», перераспределявших в свой карман невероятные богатства, как сейчас принято говорить — активы, нашей бескрайней Родины, и как на глазах менялись мотивация и мироощущение её граждан.

В глухом Магдагачинском углу грандиозные перемены страны проявились лишь перебоями в снабжении и повальной задержкой зарплат, что мгновенно сделало вчера ещё преследуемых законом спекулянтов — блестящей экономической «элиткой» посёлка… а офицеров и прапорщиков — просто перестали пускать в военной форме в единственный ресторан. В свете основного тогда тезиса о том, что нехватка всего вызвана чрезмерно раздутой, неэффективной и ненасытной армией, — быть военным как-то вдруг «в народе» стало невыгодно и непрестижно.

ОБАТО приспосабливалось к существованию по «остаточному принципу», заменив боевую подготовку само обеспечением. При этом замкнутый круговорот забирал время и все жизненные силы, в то время как мечты… оставались мечтами.

И вот однажды ночью в караулке, отгоняя ненавистных, вездесущих тараканов, читая урывками очередную повесть о достойных людях, занимавшихся интересным и нужным для страны делом на побережье Охотского моря, я замер с широко открытыми глазами в неестественной позе… На меня снизошло озарение…

— Какой же я идиот!..

Ведь с таким же успехом я мог сутками просиживать в караулках и читать эти нужные книги в большом, культурном, просвещённом Санкт-Петербурге на берегах «седой Балтики»… Там, где жизнь бьёт ключом, где творится история… рядом с родными и близкими мне по духу людьми… без бардака и фальши…

Из лап тяжёлого оцепенения меня вырвал эмоциональный вопль младшего сержанта Турсункулова. Его скуластое лицо было искажено гримасой, и он что-то верещал мне на своём — я сосредоточился и вник. Оказалось, что правильный и отзывчивый боец Турсункулов переживал за меня… и мне оставалось лишь догадываться, с какой физиономией он меня застал.

Я отчётливо понял тогда, что в это дурное время вся моя служба здесь… с искусственными тяготами и лишениями, является жалкой, постыдной пародией, презираемой властью и населением, и, по сути, сравнима с классическим переносом грунта «туда и обратно» с единственной целью — лишить свободного времени и жизненных сил.

Так бывает, когда где-то там, «наверху», процессор «сдох» или очень сильно «болеет», а механическая часть без чёткой идейно-программной линии продолжает своё движение по инерции, перемалывая шестерёнки и деформируясь под среду.

Конечно же, такое озарение и осознание, так сказать, бытия не придавало мне особой радости, и я начинал излишне копаться в себе, либо чудить.

МАСТЕР-КЛАСС ИЛИ СКЛАДСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

В памяти ярким пятном навсегда останется незабываемый мастер-класс, который мне, молодому лейтенанту, любезно предоставил на продовольственном складе товарищ старший прапорщик «Семёныч».

Этот вояка служил в батальоне дольше всех и пользовался определёнными привилегиями. Он был вхож в столовые, кочегарки, автопарки и любые складские помещения, где, по случаю или без, по кружкам разливался спирт.

Семёныч важно восседал на пустом деревянном ящике из-под сока между бочками с солёными огурцами. На бочке, как на столе, излучая манящие ароматы и вызывая обильное слюноотделение, красовался натюрморт, достойный кисти художника. Сочные, только что из бочки, солёненькие огурчики, сало с мраморными прожилками, восхитительная копчёная колбаска, луковица и буханка ржаного хлеба — всё было аккуратно, по-хозяйски, нарезано ломтиками и в сочетании с тремя алюминиевыми кружками и трёхлитровой банкой, на треть заполненной прозрачной жидкостью, создавало атмосферу, располагающую к доверительным беседам.

Вращающиеся выпученные глаза и седые кудри, выбивавшиеся из-под фуражки и «технички», одетой на упитанный голый торс, делали Семёныча похожим одновременно на старого бывалого боцмана и жирующего морского слона.

— Здорово, летёха! Ты думаешь, что в училище всему научился? — проревел он сходу… и сам себе ответил. — Ни хрена подобного!

Я инстинктивно кивнул головой и, уважительно улыбаясь, подошёл ближе. В силу привитого мне с детства чувства уважения к старшим (по возрасту) и, подозревая, что Семёныч не просто так пользуется привилегиями в батальоне, я приготовился впитывать мудрость, добытую в тяготах и лишениях, а возможно, и в ходе реальных боевых действий.

Семёныч оценил моё поведение и, одобрительно рыгнув, указал мне на одну из алюминиевых кружек, стоявших на бочке с огурцами. Я взял кружку и поднёс её ближе к лицу — в нос резко ударили пары неразведённого спирта.

— Уфф! Это ж спирт… — непроизвольно сморщился я.

— Хррр, хыр, хыр… — прорычал в усмешке Семёныч.

— Чистый! Как моя сооовесть! — поправил он меня, похлопывая по-товарищески ладонью стоявшую перед ним трёхлитровую банку.

— Так… впереди ещё совещание. — улыбаясь и изображая недоумение, парировал я.

— Э-эх… Слушай, лейтенант! Спирт в армии — это одновременно «связующее» и «смазывающее» — без него от избыточного трения люди стираются до оголённого нерва\», — произнёс он сиплым басом и, выпучив глаза, для наглядности сжал со всей силы в кулаке кусок ржаного хлеба. Затем, подняв кверху указательный палец крепкой волосатой руки, и, не сводя с меня изучающего внимательного взгляда, добавил. — Без него нету хода ни нам, ни вертолётам…

Он смотрел на меня какое-то время, вероятно, оценивая правильность моей реакции на глубину и иронию выданной им философской мысли… Затем перевел взгляд на спирт в кружке, осушил её, крякнув, и закусил сдавленным чёрным мякишем.

— Учись, лейтенант! — проревел он, качаясь на деревянном ящике и бешено вращая глазами.

— Ты думаешь, надо быть прилежно-уставным, тупым и исполнительным, и тогда всё само собой сложится? — он, слегка подавшись вперёд, опять пристально уставился на меня с лёгким прищуром и, не дождавшись ответа, скрутив огромную волосатую фигу, тихо по слогам прорычал. — НИ — ХРЕ-НА.

— Всё крутится и вертится на знакомствах и отношениях. И никто из начальства тебя близко не подпустит с твоими дурацкими мыслишками и рацпредложениями, хоть ты сотрись до костей на своей службе. — он искал в моих глазах правильный отклик… и, похоже, не нашёл. — Не понимаешь?!.

— А вот другое дело — когда после тяжёлой службы ты вместе с командиром «песняка задавишь» по случаю «дня части», ну или… звание кому отметить… Вот там и покажи себя, что и служить, и отдыхать умеешь… Там и по душам поговорить без дистанции можно… со своими рацпредложениями. Командир — он ведь тоже мужик, и мужик крепкий, видит, кто чего стоит. А спирт язык-то развязывает и показывает, у кого какое нутро. Сильный — уважение тебе, а если слюни, да сопли, да гниль всякая полезла — то ты потом хоть заслужись, а ходу тебе не будет. Поднимут рюмки за наших «павших», и что ты скажешь тогда? — он поворочался, усаживаясь поудобнее на ящике, посмотрел на меня и, изображая дебильное лицо, судя по всему, копируя меня, ехидным тонким голосом добавил. — «А я не пьюююю».

— Пока стержень в себе не нащупаешь — права не имеешь подчиненных на смерть посылать! Ты понял? — назидательно прорычал он, повысив голос.

Я стоял и улыбался, внимая голимую суть, соль, так сказать, служебного механизма, вынесенную старым служакой невысокого звания через долгие непростые годы службы, и, конечно, в силу молодости и необстрелянности, не воспринимал сказанное всерьёз.

— Учись пить, лейтенант. — рыкнул Семёныч и опрокинул в свою лужёную глотку содержимое предложенной мне ранее кружки. Затем, хмурясь, уставился в потолок, надолго задумавшись о чём-то тревожном и важном, абсолютно потеряв ко мне интерес, закатил глаза и молча съехал на пол между бочками.

Меня подкупала искренность его посыла и очевидное желание донести свою выстраданную правду до ещё незапятнанных лейтенантских мозгов, и было жаль, что я попал на склад лишь к финалу философских бесед.

По прошествии лет, наделав массу ошибок, обломав все имевшиеся в запасе копья о ветряные мельницы армейского абсурда тех злополучных лет, я с улыбкой и теплотой вспоминаю складскую инициацию, устроенную Семёнычем, и по-настоящему жалею, что мало общался с ним.

СЕРЁГА

В отсутствие нормального обеспечения, тем не менее, с самого батальона никто не снимал обязанности хоть как-то обеспечивать вертолётный полк, и «комбат» крутился, по выражению Семёныча, как «пёс в рукомойнике». На нём «висели» и склады, и автопарки, и казармы, и столовые, и свинарники, и бани, и…кочегарки. Ну, как же без кочегарок с вечно чумазыми «гномами» в суровые Магдагачинские минус тридцать пять, сорок по Цельсию? Трубы постоянно перемерзали, радиаторы отопления щерились ледяными зубами, электродвижки горели, а на зубах скрипела сажа…

Вместо боевой и политической подготовки между караулами и авралами комбат частенько откомандировывал меня на военном КАМАЗе, гружёном кучей перегоревших электродвигателей, в легендарный таёжный городок под названием Зея.

Городок расположен у южных склонов хребта Тукурингра на берегу одноимённой реки. Он знаменит циклопическим сооружением, которым заперли таёжную красавицу в объятиях горного хребта, сотворив бескрайнее Зейское водохранилище.

Зейскую ГЭС ещё с 60-х строили всей страной в течение 20 лет, и у меня захватывало дух от масштабности проекта и гордости, когда я озирал покорённые горные кручи и бескрайние таёжные просторы со 110 метровой высоты водосбросной стенки.

Уму непостижимо, как впоследствии могла небольшая кучка рыночных умников присвоить себе труды тысяч и тысяч самоотверженных первопроходцев, геологов, маркшейдеров, буровиков, бетонщиков, водителей и строителей различных специальностей советской эпохи, трудившихся во славу Родины и трудового народа.

Население городка в основном составляли люди, приехавшие в своё время на строительство ГЭС, геологи, золотодобытчики и работники леспромхозов. Люди грамотные, открытые и решительные. Суровые условия жизни выковали свои законы и правила взаимоотношений, основанные на взаимовыручке и не прощающие подлость. Так или иначе, деятельность жителей городка была связана с тайгой, в связи с чем почти у каждого имелся «ствол», а то и не один. От этих крепких и сильных людей так и веяло духом первооткрывателей из рассказов Джека Лондона.

В очередной раз, когда я привёз в Зею электродвигатели на перемотку, ко мне подошёл широкоплечий мужчина средних лет и среднего же роста, улыбавшийся во весь железнозубый рот. С бородой и чёрными бездонными глазами, одетый в меховую куртку, расстёгнутую настежь, свитер грубой вязки, в пышной лисьей шапке с хвостом назад и с кожаным чехлом от ружья, закинутым за спину, он напоминал мне басмача из какого-то героического советского фильма.

— Здорово! Ты что ли будешь Пономарчук? — по-свойски открыто спросил он.

— Да. — ответил я с лёгким недоумением. — Чем обязан?

— Ничем ты не обязан. У нас с тобой одна фамилия! — сказал он, широко улыбаясь, и принялся трясти мою руку.

Сергей, так его звали, узнал обо мне от братьев, которые занимались в городе Зея перемоткой электродвигателей, они-то и вычислили меня по фамилии в приёмо-сдаточном акте.

Мы пообщались, и он сразу пригласил меня к себе домой. Я как-то не был готов к такому позитивному напору и отказался, сославшись на необходимость возвращаться в воинскую часть, но его открытость и доброжелательность мне импонировали, и я, в свою очередь, чисто формально пригласил его к себе домой в Магдагачи.

Дело было в начале сурового декабря, и вернувшись в часть, я с головой погрузился в круговерть ежедневных никому не нужных тягот и подвигов, что напрочь выбило из моей памяти крепкого таёжного парня.

Где-то через неделю, часов в десять вечера, в дверь моей однокомнатной служебной квартиры кто-то настойчиво постучал. Жена — молодая и хрупкая девочка, вывезенная мною из далёкой, сытой и культурной Прибалтики, вопросительно посмотрела на меня широко открытыми глазами, подёрнутыми постоянным страхом перед неизвестностью. Для неё каждый день в Магдагачах был настоящим испытанием, но она держалась «молодцом» и постепенно осваивала нелёгкую профессию жены офицера. Я успокоил её и, ругнувшись, пошёл открывать дверь, ожидая очередного ночного, неотвратимого аврала.

Однако стоило мне открыть дверь, как в неё ввалился улыбавшийся Серёга — бородатый, в лисьей шапке, с большим рюкзаком за спиной и карабином в руке. Сказать, что я обалдел — значит, не сказать ничего, а в глазах жены стоял просто тихий ужас.

Но Серёга озарил нас своей железной улыбкой, поздоровался, поставил «ствол», скинул с плеча рюкзак, снял шапку и начал разуваться. Я, пожав ему руку, пригласил его на кухню, поскольку в комнате спала маленькая дочка, одновременно дав понять жене, что надо чего-нибудь организовать «на стол». Нина достала из-под подоконника две банки тушёнки, банку кабачковой икры, печенье и замерла возле окна в лёгком шоке. Потом тихим голосом сказала, что это всё… но есть ещё макароны, и их надо варить.

Назревала неловкая пауза, поскольку еды дома не было, а «продпаёк» я ещё не получил.

Однако неловкой паузы не случилось, ибо Сергей, едва успев познакомиться с Ниной, сообщил ей, что беспокоиться не стоит, и начал, как натуральный Дед Мороз, извлекать из своего огромного рюкзака всякую снедь. К ужасу жены и моему удивлению, он вытащил и положил на кухонный стол четыре ободранных замороженных косульих ноги, перепачканный кровью пакет, как оказалось позднее, с косульей печенью, три банки с различными соленьями, круглый каравай хлеба и целлофановый пакет с шоколадными конфетами. После чего попросил у Нины сковородку и нож. Нина, как загипнотизированный кролик, робко протянула ему наш кухонный нож.

Неодобрительно пощупав пальцем лезвие нашего ножа, Сергей вытащил из ножен, висевших у него на поясе, свой охотничий. Он взял мёрзлую косулью ляжку и начал строгать мясо прямо на сковородку, параллельно рассказывая нам про звериные следы, которые он видел на пути в Магдагачи.

Уже через пятнадцать минут: стол ломился от разносолов, на плите «шкварчало» мясо, Серёга угощал меня ломтиками сырой косульей печени с луком, а Нина пила горячий чай с шоколадными конфетами и, как ребёнок, хлопала удивлёнными глазами.

Общение текло само собой — непринуждённо и приятно. Под мясо я выставил пол-литра разведённого спирта, но Сергей категорически отверг предложение, сказав, что не пьёт от слова «вообще», и мы, вооружившись вилками, напали на нежную благоухающую дичь.

Он рассказывал, как работал в геологической партии, как мыл золото в артелях, извлекая из памяти различные смешные и курьёзные случаи, а я воодушевлённо слушал и сетовал на то, что отец, служа в советской армии, успевал и служить с удовольствием, и по заграницам ездить, и охотиться, и призы получать за меткую стрельбу… а у меня в Магдагачах сплошное выживание — неблагодарное и будничное.

Вникнув в мои чаяния и узнав, что на новогодние праздники у меня намечается аж четыре выходных, и имеется определённый спиртовой запас, Сергей предложил мне съездить на его «Ниве» в Бомнак за соболями, а заодно проветриться и поохотиться. Я просто не верил своим ушам и, конечно же, согласился.

Спать легли мы далеко за полночь. Сергей без претензий завалился на постеленные на пол куртки и шубы и засопел. Наутро мы перекусили остатками мяса и разъехались в разные стороны: он на своей «Ниве» малинового цвета куда-то в сторону Шимановска, а я — на дежурной машине в сторону кочегарок, казарм и караулок.

Ближе к Новому году, вечером условленного дня, Сергей приехал за мной на своей «Ниве», и мы отправились в наше увлекательное путешествие, срезая дорогу до города Зея через полузаброшенные таёжные деревеньки.

Одетые в снеговые шапки сосновые и еловые ветки, свешивавшиеся по обеим сторонам узкой лесной дороги, в свете фар мне казались лапами хищных таёжных великанов, охотящихся на беспечных людишек, которые, понадеявшись на надёжность своего «стального коня», осмелились сунуться в эту морозную ночь в их непролазную дремучую чащу. Я смотрел на заснеженную колею дороги, петлявшую и постоянно подкидывавшую под наши колёса ветки с коварными острыми сучьями, и, не показывая вида, немного волновался от мысли, что «Нива» — то… может ведь и заглохнуть…

Однако Сергей моих опасений не разделял и, как показало время, его абсолютная уверенность не была бравадой, поскольку основывалась на богатом опыте выживания в суровых таёжных условиях. Он рассказывал мне увлекательные истории из своей жизни, «зарезая» время от времени обочины лесной дороги и освещая фарами попадавшиеся опушки и луговины в поисках «глаз». Охота «из-под фары» — это был обычный способ для тех мест между делом разжиться диким мясом к ужину, в связи с чем карабин у него всегда лежал наготове между сиденьями.

Посреди глухого леса, в просвете между деревьями, показались несколько торчавших из сугроба деревянных крыш. Удалённость от цивилизации и бессмысленность, с моей точки зрения, нахождения их здесь давало мне полную уверенность в том, что это были постройки какого-нибудь заброшенного леспромхоза, однако собачий лай и упиравшиеся в чёрное морозное небо ровные столбы дыма говорили об обратном.

— Это деревня Пионер. — пояснил Сергей, глядя на застывший в моих глазах немой вопрос.

— Прошлой зимой тут шатун вломился в избу и задрал женщину. — спокойно продолжил он пояснения.

— Как это? — изумлённо спросил я.

На что Сергей обыденно рассказал мне, что время от времени медведи, которых здесь много, недобирают жира и встают из зимней спячки раньше срока, а поскольку выжить косолапому зимой — нереально, то он обычно пропадает или идёт напролом к человеческому жилью…

— Как, как? — продолжил он. — Ночью задавил привязанную собаку, вломился в окно и сходу оторвал хозяйке голову. Мужики-соседи на шум с собаками прибежали — застрелили шатуна, а у того лапы до локтей отморожены, как четыре деревяшки…

На мои расспросы по поводу причин для проживания в таких условиях и отсутствия на окнах железных решёток — Сергей только улыбнулся и сказал:

— Здесь люди всегда так живут.

«Нива», поскрипывая пружинами, перелезала очередную наледь, а я ехал и думал:

— Вот как бы я зимней ночью, в полной темноте, под лай и визг порванных собак сорвался выручать соседку из лап медведя?

Я ещё находился под впечатлением, когда километрах в двадцати от деревни Сергей остановил машину, взял лежавший между сидениями карабин, вышел наружу и начал что-то разглядывать в свете фар. Я последовал его примеру и увидел припорошенную снегом цепочку округлых следов, как мне показалось, от валенок, пересекавших лесную дорогу.

— Это шатун. Прошёл часов пять-шесть назад. — спокойно сказал Сергей, и потом буднично добавил. — Надо по приезду Сашке в Алгач позвонить, он с собаками быстро его заберёт.

Короче, в лютых местах живут эти бесстрашные люди…

В Зею мы приехали к полуночи. Поужинали дома у Сергея, не будя его родных, и забылись до утра глубоким сном в преддверии увлекательного и трудного путешествия.

Ранним утром, когда за окнами ещё правила морозная мгла, меня разбудил мелкий топот босых ног по деревянному полу. Я не сразу понял спросонья, где нахожусь, и в ожидании очередных авралов на службе приподнялся на локте — осмотрелся. Незнакомая комната, диван… из-за занавески на дверном проёме просачивался свет.

— Где я?..

Топот детских ног остановился за занавеской, она слегка отодвинулась, и из-за неё показалась голова симпатичной девчушки с большими, чёрными, любопытными глазёнками. Послышался приглушённый, переходящий в шёпот, женский голос:

— Алеся, не буди гостя. Иди помоги мне на кухне. — шторка колыхнулась, и босые ноги побежали в сторону женского голоса.

— Мы же едем в далёкий таёжный Бомнак!.. — в памяти начали восстанавливаться события вчерашнего вечера.

Сон как рукой сняло, и я начал одеваться. Теперь из-за занавески выглядывал уже я.

Сергей жил в большом одноэтажном деревянном доме с печным автономным отоплением, на что указывали душистый печной аромат потрескивавших смолистых поленьев и булькающие батареи с раздельной разводкой «подачи» и «обратки»…

— С чем, с чем… а уж с системами отопления Магдагачинские суровые зимы с казармами и кочегарками меня ознакомили вплотную.

Тёплый, уютный дом. Коридор, уходивший направо, явно скрывал в своей темноте ещё несколько комнат, а слева — на кухне потрескивала печь, и «женская» половина колдовала с тарелками и сковородками. Я их ещё не видел, но аппетитно пахнущая суета определённо мне нравилась.

Из-за косяка дверного проёма опять показались большие детские глаза… — и сразу спрятались.

— Мама, лётчик проснулся!

— Ну вот, Алеся, всё-таки разбудила…

— Доброе утро. Проходите на кухню. — это было явно адресовано мне, и я послушно вышел на кухонный свет.

— Здравствуйте, меня зовут Ольга. — произнесла женщина, встретив меня открытым дружелюбным взглядом, не прекращая магических манипуляций с тестом.

— Алеся!.. — она перевела побудительный взгляд на дочку, которая инстинктивно спряталась за маминой спиной.

— Здравствуйте… меня зовут Алеся. — послышался робкий осторожный голосок.

— И вам здравствуйте! — я не смог сдержать улыбки. — А меня зовут Андрей.

Ольга — симпатичная тёмно-русая блондинка средних лет с открытым и чистым лицом. Что сразу бросилось в глаза и подтверждалось впоследствии неоднократно — она никогда не хитрила и не прятала взгляд. Она всегда говорила о том, что думала, честно глядя в глаза, невзирая на горечь или сладость излагаемой правды.

А вот доченька… внешне на маму была совсем не похожа — красивая папина копия с длинными чёрными волосами и большими, бездонными, чёрными же глазами.

— А вы на вертолёте прилетели? А вы меня покатаете? — ну понятно же… что должен сделать человек, прилетевший на «голубом» вертолёте, — покатать.

Я ей пообещал, что обязательно прокачу. Позже я переговорил со знакомым командиром экипажа из вертолётного полка, и он разрешил мне взять её «на борт» во время небольшого перелёта с вынесенной площадки в Зейский аэропорт. Исполнил, так сказать, «волшебное» детское желание…

— Надолго собрались в Бомнак? И чего вы там забыли? — с иронией осведомилась Ольга.

Я только раскрыл рот, соображая, что сказать, и подбирая слова, но не успел — за спиной послышался голос Сергея:

— Да мы, Лёля, на пару дней… Дела у нас там.

Он ласково называл её так.

Сергей поцеловал свою «Лёлю» и взял на руки глазастую копию.

— А меня лётчик — дядя Андрей пообещал покатать на вертолёте.

— Ну значит покатает… раз пообещал. — ухмыльнулся Сергей, заиграв лукавыми огоньками глаз в мою сторону. — Иначе не надо было обещать.

За завтраком мы оговорили ряд подготовительных мероприятий: заправку топливом «про запас», укладку дополнительного инструмента, посещение «Волчары» — знакомого по фамилии Волков, чтобы забрать патроны для карабина, и прочее… чем, собственно, и прозанимались до обеда, и, уже подкрепившись основательно, отправились в наше путешествие.

ЛЕДЯНАЯ ДОРОГА

«Нива» без особого напряжения влезла по серпантину на скалистый ворот горловины водохранилища, и мы ненадолго остановились на смотровой площадке, наслаждаясь завораживающим видом на циклопическое сооружение ГЭС.

Снизу, из города, массивная железобетонная громада, низвергающая с диким рёвом бурлящие потоки ледяной воды, была похожа на окутанную облаками пара белую неприступную крепость «Минас-Тирит» из романа Толкиена Д. Р. Р. «Возвращение короля»… и производила на меня неизгладимое впечатление.

Но оказалось — она была лишь небольшим фрагментом огромного по масштабности природно-технического геосистемного проекта, от чего, как говорится, дыханье спёрло натурально.

Человеческая психика остро реагирует на резкие изменения ландшафта, и когда ты видишь с высоты птичьего полёта с одной стороны плотины — маленький, аккуратный, беспечно устроившийся в низине, городишко, мирно покуривающий печными трубами и деловито гудящий малюсенькими машинками, а с другой — невообразимо пугающую своим объёмом в 60 кубических километров толщу ледяной воды простирающегося на 227 километров водохранилища, да ещё и с перепадом высоты в 110 метров, то становится жутко… и при этом теперь уже не столь огромной и надёжной кажется её довольно узенькая бетонная полоска.

Воистину… всё познаётся в сравнении…

Мы стояли на краю скалы и, от избытка нахлынувших чувств применяя ненормативную лексику, бурно обменивались своими впечатлениями:

— Серёга! Да это же о… можно!

— А то! Я сам постоянно о…! Хоть и был тут сотню раз!

–… и т. д.

В приподнятом настроении мы уселись в «Ниву», переехали по серпантину на другую сторону плотины и выскочили на заснеженный лёд водохранилища.

Горловина водохранилища на протяжении первых сорока километров представляла собой своеобразный каньон, обрамлённый скалистыми берегами, изрезанными заливами впадающих речушек и ручейков. Открытые всем ветрам отвесные серые скалы переходили в заснеженные лесистые горы бескрайней тайги. Зимняя суровая красота завораживала.

Мы ехали по ровному заснеженному льду водохранилища, восхищаясь первозданными видами этого сурового края, делились мыслями, рассказывали истории из своей жизни и охотно обсуждали проблемы, волнующие нас обоих. Таким образом происходило более тесное знакомство. Мы ненавязчиво узнавали друг о друге всё больше и больше, сопоставляя шкалу ценностей и мировоззренческие суждения.

Сергей вырос в этом краю. Затем прошёл «срочником» армию, геологические экспедиции, золотодобывающие артели. В детстве он даже был воспитанником интерната в далёком таёжном Бомнаке. Поэтому, будучи человеком открытым, бесстрашным, умным, но при этом бесхитростным, имел много друзей и знакомых почти во всех населённых пунктах Зейского района.

При довольно разных условиях становления личности в различных социальных средах, оказалось, что ценностные суждения с детства у нас формировались на базе одних и тех же «правильных», по определению В. М. Высоцкого, книг. Мы ещё мальчишками зачитывались книгами о войне, строили планы на открытие новых земель и обожали дикую природу.

Извилистый «каньон» представлял нам всё новые и новые прекрасные виды. Слева, вдоль самого берега, как на подбор, показались молодые ёлочки.

— Сергей, смотри какая красота! Как на ёлочном рынке — выбирай — не хочу.

— На обратном пути обязательно выберем. — улыбаясь, пообещал Сергей. — Небольшую и самую красивую… с собой заберём.

Проезжая мимо одного из заливов, он кивнул в его сторону и сказал:

— Это залив «Удачливый».

На мой вопрос, с чем связано это историческое название, он ответил, что назвал его так лично сам, поскольку удачно охотился в этом заливе и не один раз.

— В прошлом году чуть выше по заливу видели «матку» изюбря с телёнком… убивать не стали. — улыбнулся он своим воспоминаниям.

Увидев, как загорелись мои глаза, он ещё больше расплылся в улыбке и добавил:

— Мой хороший знакомый — капитан катера, обслуживающего водохранилище. Я тебе обещаю — по осени обязательно с ним познакомлю, и организуем охоту.

ЗАЛИВ «УДАЧЛИВЫЙ»

Забегая вперёд, мне не терпится рассказать связанную с этим историю, произошедшую уже следующей осенью, но очень чётко отражающую железобетонную надёжность и решительность Сергея.

В начале ноября Сергей, как и обещал, договорился с капитаном катера «прошвырнуться» ночью по ещё незамёрзшим заливам водохранилища, чтобы по сопкам «лучить» из-под фары «зверя». Дело назначили на выходные дни, подстроившись под меня и мои условия службы.

Судя по множеству рассказов Сергея, охота обещала быть удачной и интересной. Всю субботу, а суббота в батальоне — это полноценный «круглосуточный» рабочий день, я находился в предвкушении удивительных приключений. Прогулка на катере по ночному водохранилищу, выслеживание «зверя», в зависимости от удачи — добыча трофея, ну и, конечно же… ужин у костра со свежеобжаренным мясом и охотничьими историями из нескончаемой серии таёжных рассказов. Причём, под название «зверь» у местных охотников подходили и медведь, и олень (изюбрь), и лось (сохатый).

Однако с самого начала всё пошло не по плану.

Начальник штаба в конце рабочего дня объявил построение личного состава батальона в казарме, где офицеры и прапорщики в очередной раз бесцельно проторчали более часа в его ожидании. Потом соизволил появиться сам начальник штаба и, что-то буркнув командиру роты охраны про недостатки, испарился, назначив построение ещё на час позже… При чём тут бардак в расположении роты охраны и личный состав остальных служб и подразделений, почему построение не проводится начальником штаба вовремя и почему это всегда на ночь глядя?.. Таким вопросом уже давно никто не задавался в «ЕОБАТО».

Не останавливаясь на детальном описании бездарного и бессистемного командования, скажу лишь, что домой я добрался в начале одиннадцатого. Быстро перекусив, поцеловав жену и дочку, я рванул к Эрику Иногородскому — начальнику службы пожарной охраны, который обещал добросить меня на своей древней «японке» до железнодорожной станции Тыгда. Тыгда находилась в 60 километрах от Магдагачей, и уже оттуда на «попутках» мне предстояло преодолеть ещё 90 километров до города Зеи.

Поскольку Эрик на бесконечных построениях был вместе со мной, а поездка в Тыгду планировалась к семи вечера, то мне потребовалось потратить ещё полчаса на уговоры его жены — Ирины. Мы вместе с ним клятвенно доказывали, что на ночь глядя её бесценный муж едет ни «к бабам», ни на очередную гарнизонную попойку, а лишь отвезти меня до Тыгды, и уже через час-полтора вернётся назад. Уговорили — выехали.

Всю дорогу до Тыгды я в красках описывал Эрику ожидающую меня удивительную охоту, а он поглядывал на меня блестящими выпуклыми глазами и внимательно слушал.

Конец ознакомительного фрагмента.