Железо. Книга 1

Андрей Но, 2021

Кровоточащий Каньон – место священное, а его жители – последователи высшей цели. Но нескончаемый голод, изоляция и моральное разложение уже давно склоняют аборигенов к мысли, что на самом деле цели никакой нет, а место насквозь проклятое. Растительности почти не осталось, а скалы будто окатило кровью – настолько здесь высококонцентрированная руда. Сбежать из каньона невозможно – его осадили каннибалы, которых сдерживает на границе лишь доблесть братства Смотрящих в Ночь. Да и зачем сбегать, когда долг Железу превыше всего… Но безостановочные невзгоды в племени, путаница в предписании предков, несменяемость вождя и начисто стертые границы в поведении его друзей, вызывают у жителей все больше неудобных вопросов. Героям из разных уголков каньона предстоит порознь или сообща взрослеть и разбираться в том, от чего остальные уже давно предпочитают отворачиваться…

Глава 2

Букет из кукурузного початка

Макхака, по прозвищу Замечающий Красоту, тяжело размахнулся и отвесил убойный подзатыльник тощему водоносу. От удара тот перелетел через телегу, опрокинув и разлив пару кувшинов с водой.

— Почему мы тебя должны ждать, червяк? — прогудел Макхака распластанному телу, но то не отвечало ему и не шевелилось.

Сагул перешагнул через водоноса и взял уцелевший кувшин. Кадык мощно задвигался, расталкивая толстые шейные жилы, вода заливала кирасу. Утолив жажду, он протянул Макхаке остатки, а сам покосился на лежачего паренька.

— Ты его убил.

— Да с чего бы, — Макхака сделал пару могучих глотков, а остальное вылил себе на бритую макушку. — Дурь из него выбил, да и только.

— Дурь — это все, что в нем было.

Жигалану надоело изображать, что он слеп. Отшвырнув точильный брусок и свой акинак, он шагнул к распростертому телу и приложил ладонь к груди. Затем и вовсе прильнул к ней щекой, прислушиваясь.

— Друже, ты что-то совсем без девах одичал, — сделал выводы Макхака, свысока наблюдавший за ним. — Уже и мужские титьки готов облобызать…

— Замолкни, — посоветовал Жигалан, напрягая слух. — Да, сердце у него еще поет. Давай сюда, — он вырвал у воина кувшин. Вода там уже плескалась на самом дне.

Жигалан набрал полный рот и распылил в лицо водоносу.

— Бабенку бы сюда, так сразу бы ожил, — бухнул Сагул.

— Да-а, — широко зевнул Макхака, не потрудившись прикрыть свой зев, полный кривых, желто-серых зубов. — Бабенку бы сюда сейчас самое-то…

Третий воин похлопал по лицу паренька, но тот в себя не приходил. А ведь начнись уже их тренировка, ни у кого бы не нашлось времени его прихлопнуть. Сагул и Макхака уже забыли про водоноса, стоя и обмениваясь похабными шутками, приправленными грубым гоготом. Жигалан стиснул челюсти.

— Ты смотри-ка, — жесткие брови Сагула изумленно вздыбились, глаза щурились в сторону лошадиного загона. — Неужто Отец и впрямь существует и слышит наши молитвы?

Воины присмотрелись. На горизонте широкого манежного поля показалась фигурка. Но не та, которую они терпеливо ждали уже третий заход ширококрылого кондора, что время от времени делал неторопливый круг над Материнским Даром и границей бескрайних прерий. Эта фигурка была куда повыше, поизящнее и не шла вразвалку. Ее бедра сладко покачивались, хотя та пыталась — и мужчинам это было видно, — скрадывать размах своих чресел, и идти деревянным шагом, словно опасаясь, что ее заподозрят в желании кого-то обольстить.

Остальные мужчины, бесцельно слоняющиеся по манежу и лениво размахивая руками, начали стягиваться к главному помосту, где уже скучала троица. Каждый был облачен в кирасу из шерсти и железных пластин. У некоторых она дополнялась поножами грубой выделки на ремешках и наплечниками, что удваивали внушительность фигуры воина и устрашали простой люд, но на деле серьезно сковывали свободу телодвижений своего носителя.

Эти нехитрые доспехи подпоясывались массивным ремнем, к которому крепились ножны для акинака и узкого кинжала. Также на пояснице была петличка, на которой бился о зад при ходьбе маленький круглый щит. Ноги воинов покрывала короткая, из чешуйчатых полос юбка по середину бедра. Ступни же были вдеты в мокасины из сыромятной кожи, что украшались орнаментом из игл дикобраза и защитной железной пластиной, вдетой в подошву.

Акинаки, доспехи и остальное снаряжение воинов ковал лично Мордовал, — близкий гвардеец вождя, что любил свободное время проводить в кузне, — его изделия получались грубые, тяжелые и незатейливые, под стать вечно распаренной физиономии их создателя, но со своей задачей они справлялись превосходно. Кинжал Сагула был неровным, лезвие — рябым, эфес же походил на кусок шишковатого навоза, однако всего с одного взмаха у воришки, что позарился на початок с кукурузного поля советника Ог-Лаколы, отлетели сразу четыре пальца на руке.

Но по большому счету, вся эта груда металла, которую они изо дня в день таскали на себе — кто с гонором и вразвалку, а кто с усталым раздражением, — использовалась по назначению так редко, что Жигалан порой начинал завидовать обычным соплеменникам, что разгуливали в струящейся на ветру шали, в наплечном пледе или вообще с голым торсом. Истекая кислым потом под кирасой, он завидовал им, но ровно до того момента, пока снова не становился свидетелем картины, похожей на ту, что разыгралась только что у телеги с водой.

Мужчины оживленно столпились у главного помоста. Мало кто из них обратил внимание на лежащего водоноса — все глазели на подошедшую молодую девушку. Та была в одежде не из их мира. Обтягивающие стройные ноги кальсоны из неизвестного материала, подчеркивающие все то, что обычно скрывалось у женщин под жесткой тканью циновки, съедающей форму туники или штанов из сыромяти. Грудь же ее наоборот была скрыта короткой и пышной рубашкой цвета облаков, что не дотягивала и до пупка — маленького и аккуратного. Волосы подобраны и спрятаны под странным головным убором, который их военачальник чванливо именовал шляпой. Из кукурузных листьев, с широкими полями, что прятали острое, молочного цвета личико от лучей беспощадного солнца.

Последние шаги к помосту у нее были очень неуверенными — будто девушку заставили приблизиться к стае койотов, грызущихся за кусок мяса, и отобрать его у них. Ее руки судорожно скрестились чуть ниже груди — наверное, так она пыталась прикрыть свой обнаженный живот, — а коленки, торчащие через тонкую ткань, щемились друг к другу, будто девушке не терпелось помочиться. Но присмотревшись к ней, Жигалан догадался, что так она желала спрятать от глаз свою тайную сладость, которую излишне подчеркивал шов кальсон. Девушка чувствовала себя в этих откровенных одеждах беззащитной, но ей явно не хватало ума, чтобы понять — эти одежды наоборот ее надежно защищали, давая всем присутствующим понять, кому именно принадлежит тщетно скрываемая ей сладость.

Замечающий Красоту вышел вперед, зорко и голодно разглядывая девчонку. Его рот полураскрылся, будто желая что-то рявкнуть, но темные глазки терялись в шнурках ее белой рубахи.

— Где Бидзиил? — наконец проревел он.

— Владыка просил передать, — дрогнувшим голосом начала вестница, — что после сегодняшней ночи, у него не осталось на вас сил.

Макхака громко и презрительно фыркнул, отвернувшись. Остальные мужчины заворчали вперемешку со смешками.

— А когда это он на нас их тратил…

В глубине души Жигалан был согласен с Макхакой. Их глава военного совета куда охотнее проводил время со своими наложницами, которым не было счету. Молодые, а порой и незрелые девушки, взятые якобы для ухаживания за его садами в Материнском Даре.

Конечно, простой люд догадывался, чем там занимаются самые нежные и прекрасные цветки из их общины. Злобные и возмущенные шепотки гуляли по племени, подобно предгрозовому ветерку, но лезть проверять воочию никто не смел — да и сами девушки не жаловались, видимо, предпочитая терпеть на себе лишь одного Бидзиила, вместо таких, как Замечающий Красоту и его ждущих своего череда братьев, которые до них доберутся рано или поздно и будут добираться регулярно, останься они в племени среди тех, кто не имел влияния и защиты. А Бидзиил был один на них всех. И если владыка не придумывал очередного способа, как задействовать всех девушек разом, тем только и оставалось, что нежиться в саду среди плодовых деревьев, да плескаться и хихикать в прозрачном водоеме днями напролет.

Но если у Бидзиила даже на всех своих наложниц не хватало сил, стал бы он их растрачивать на свой взвод? Само собой, но при условии, что ему вдруг хотелось пощекотать свое самолюбие как-то иначе. Он выдумывал экзотичные и откровенно бесполезные техники боя или упражнения на силу, опираясь на свою далекую, закрытую лоном Материнского Дара от внешнего мира фантазию.

Жигалан и другие воины до сих пор не могли забыть его Пляс Вожака Бизонов, когда Бидзиил велел пятерым воинам встать в круг и изобразить врагов, что готовятся напасть. Сам же глава военного совета замер в центре круга на четвереньках. Отдав приказ на него наступать, он вдруг начал с ревом только что оскопленного мерина прыгать с рук на ноги, то лягая, то толкая руками тех, кто подходил к нему слишком близко. Воины заведомо отводили акинаки в сторону, надвигаясь на него и еле сдерживали смех, просто дожидаясь, когда их военачальнику надоест и он закончит. Мужчин смущали две вещи. То, что Бидзиил это делал на полном серьезе, а после небрежно поощрял заимствовать его прием, но строго без оружия, так как в отличие от него другие воины не такие уворотливые, поэтому могут друг друга поранить. И то, что Бидзиил был то ли названным братом, то ли в самом деле младшей родней самого вождя, и тот относился к нему соответствующе.

Но за возможности, что открывались перед каждым, кто облачился в кирасу и присягнул совету, — возможности, от которых закипала кровь, и пробуждалось все самое животное в мужчине, — это легко было стерпеть. Да и в целом, Бидзиил больше доставлял мужчинам смеха, чем реальных хлопот, поэтому они единодушно предпочли ему подыгрывать.

Конечно, были среди воинов и те, кто наотрез отказался ему льстить. Все помнили давнюю историю с пожилым воином Чунгой, Спящем на Острие. Когда Бидзиил отказался поверить, что на самом деле не он уворачивается от акинака, а Чунга уворачивает акинак от него, и решил это доказать, в очередной раз продемонстрировав Прыжок Королевской Пумы, — когда на вооруженного врага предлагалось попросту запрыгивать, как можно выше, метя на голову, — Чунга не стал далеко отводить меч. Глава военного совета тогда не посещал манеж почти все лето из-за распоротого бедра, и вместо него тренировки возглавлял Сагул.

Но когда он вернулся, то хладнокровно приказал воинам вырыть узкую яму глубиной по шею и засунуть в нее Чунгу. Взвод тогда переглянулся, — каждый взвесил в уме перспективы, — и дружно исполнили приказ. Чунга сопротивлялся, но ему сломали руку в локте. Когда же на поверхности осталась торчать лишь его сквернословящая голова, а тело по шею было намертво сковано землей, Бидзиил неуклюже разбежался и пнул по ней той самой ногой, в которую его ранили. Голова хрустнула в шее и замолкла. Позже ее клевал ширококрылый кондор со своими подрастающими птенцами. Череп до сих пор блестел на солнце у лошадиного загона и напоминал остальным, что бывает, если ставить под сомнение таланты Побеждающего Всегда.

Если воины не подыгрывали ребячливым фантазиям своего военачальника, то нарезали круги по манежу в полной экипировке, боролись друг с другом на песке, устраивали забеги на лошадях, швыряли кинжалы в одинокий и ссохшийся дуб или, что происходило куда чаще всего остального, смаковали подробности своей охоты на женщин.

Беспредел воинов не был узаконен вождем — люди бы это попросту не приняли. Но он и остальные советники охотно закрывали глаза на ежедневные домогательства со стороны взвода — при условии, что это не происходило в открытую, и в произошедшем появлялась хотя бы малейшая возможность усомниться. Женщин молодых и старых, повенчанных и вдов, девственниц и даже давно переставших кровоточить подкупали, одурачивали, шантажировали, угрожали им и в крайнем случае, если не срабатывало все остальное, молча насиловали чуть ли не за первым же поворотом тропы в кукурузном поле.

Возмездие редко настигало воинов, да и если оно происходило, то было фальшивым — насильника якобы бросали в яму на несколько лун, без возможности его проведать, хотя на деле тот продолжал вкушать свободу, пусть и с некоторыми территориальными ограничениями. Но вне зависимости от того, наказывались воины или же их вину не удавалось подтвердить, если об этих происшествиях заговаривали в племени уж слишком часто, негодование людей начинало плескать за край — чего конечно же вождю совсем не было нужно. Домогательства на какое-то время сводились на нет, но вскоре с новой силой возобновлялись.

Прошло много-много зим и взвод, практически неизменный с той самой поры, как Пу-Отано засел в Скальном Дворце, а Бидзиил — в Материнском Даре, выработал безошибочное чутье на слабину женщин. Они трезво взвешивали все риски и старались действовать без шума и грязи — по сути, это было единственным, в чем воины за столько времени стали искусны. В остальном же они так и остались увальнями в железе, обросшими мышцами и жиром, злоупотребляющие силой и властью перед теми, кого они якобы поклялись защищать от незримого врага. Но никаких врагов не было. Это знал Жигалан. Это знали и все остальные гогочущие мужчины в кирасах.

Конец ознакомительного фрагмента.