Веселья жизни скрылся легкий дым. Рассказы для девушек среднего возраста

Андрей Марковский

К некоторым нашим дамам прочно прилепилось именование «девушка». «Сударыня» и «барышня» не прижились – чересчур старорежимные. У «особы» и «миледи» ярко отрицательное звучание. «Тётка» и «женщина» – грубо и пошло.Годы, как наличие или отсутствие детей, тоже ни при чём. Да, они не юные, но всё-таки девушки, только среднего возраста.Девушками называют и в тридцать, и в сорок, а некоторые остаются ими в пятьдесят и даже в шестьдесят лет.Для всех вас предназначены мои рассказы.

ГЛАЗ БУДДЫ

Совершенство достигнуто не тогда, когда нечего добавить, а когда нечего убрать.

Антуан Сент-Экзюпери

Сегодня утром Виталию жилось и дышалось тяжеловато, не то что вчера. Как будто сегодня наступило не простое октябрьское, а Суриковское «Утро стрелецкой казни». Вот вчера вечером на Васином дне рождения было хорошо. Весело и легко. Вася — старинный Виталькин друг, еще со школьных времён. Почему-то мальчишеская детская дружба частенько сохраняется, даже с годами крепнет, в отличие от ранней юношеской пылкой любви. Многие супружеские пары не выдерживают столько — почти тридцать лет.

Васин юбилейный день рождения был шикарный, изобильный, столы ломились, заказная профурсетка воодушевлённо хороводила праздником, какие-то «Звёздочки» или «Блестящие», или другие какие-то «татушки» пели и зажигали, но кто они точно и о чём напевали, Виталий вспомнить не мог. Проснувшись, он выпил некрепкого чая и двинулся пешком в сторону своей студии, небольшого помещения на верхнем этаже пятиэтажного жилого дома с окнами во всю стену. Там находилась его рабочая мастерская, он занимал её уже больше десяти лет, с той поры, как получил в пользование от Союза художников. С тех пор дома он практически не работал, лишь набрасывал эскизы, если в голову приходили интересные идеи.

И правда, чего ему, Ваське, не пошиковать? — по дороге вспоминал он вчерашний праздник. — Он за последние лет десять-пятнадцать круто поднялся, стал настоящим латифундистом, взаправдашним буржуином, даже лысину завёл и пузо в два обхвата. А на чём поднялся, и вспомнить-то смешно. Помогал сначала людям квартирки продать-купить, потом откуда-то свои квартиры начали появляться — ими спекулировал. Торговал целыми этажами, а сейчас у него огромная риэлтерская фирма, владеющая тысячей гектар земли в Подмосковье, сам жилые посёлки строит.

К тому же юбилей совпал с днём свадьбы. Специально, говорит, подгадывал. Так, чтоб праздновать заодно. На этот раз — ситцевая свадьба. Жена его была вся в белом, ну прямо как невеста. Единственное, чего Виталий не понимал — зачем сорокалетнему мужчине очередная девятнадцатилетняя девчушка? Он что, с прошлыми своими в эти игрушки не наигрался? В первый раз Васька влюбился в девятом классе в их одноклассницу Ленку, а она — в него. С трудом дождались окончания школы, поженились, но только не заладилось что-то с первых же дней. Сделали сына, полаялись друг на друга лет пять и разбежались. Что у них за любовь такая была? Со второй женой (имени её Виталий вспомнить не смог) случилось похоже, когда юная красотка за несколько лет превратилась в неисправимую стерву — еле-еле Васька от неё отделался. Вот и вчера, несмотря на шум-гам и приличный перебор по выпивке, заметил, как эта вчерашняя школьница порола чушь, а Вася хмурился.

Он тяжело поднялся на свой пятый с половиной этаж, лифт в этом доме брежневской ещё постройки не был предусмотрен.

То ли дело его Марина. Рассудительная умница. Жаль, её вчера не было. Может, он хотя бы при ней постарался не перебрать. Вообще-то Марина с недавних пор стала Витальке очень близка, очень-очень, так что он имеет право называть её «моя Марина». А немногие читающие дети лет до двенадцати смогли бы узнать в ней детскую писательницу Марину Пелле, довольно успешную: по одной её сказке даже нарисовали мультфильм. Интересно, что это у неё настоящая фамилия, а не вычурный псевдоним: кто-то из далёких предков был швед или датчанин. Когда Виталия с ней знакомили, он ляпнул глупую шутку про связь со знаменитым книжным Пелле-завоевателем (называется, проявил эрудицию), но оказалось, что эта расхожая байка надоела Марине примерно так же, как Фаина Раневская устала от навечно прилепившейся к ней «Муля, не нервируй меня». Загладить не очень хорошее первое впечатление удалось только картинами: он тогда выставлялся вместе с группой авангардистов, и ей понравилось, что его работы были самые неавангардные, особенно приглянулся портрет мальчика за компьютером, оседлавшем в своих фантазиях жуткого монстра.

«После вчерашнего» с самого утра настрой был ни к чёрту. Всё валилось из рук. Надо работать, но из-под пера выползали какие-то уродцы, совершенно непохожие на маленьких весёлых человечков, о которых так занимательно написала Марина, она же его самая любимая женщина на свете. Он перепортил кучу бумаги, но с каждым разом получалось всё хуже. Геометрическая прогрессия, только с минусом. Последний лист вывел его из себя совершенно: таких гнусных морд он не видел даже у карикатуристов. Руки отказывались повиноваться. Что такое? Ну выпил вчера, ну с кем не бывает? Тем более — такой повод, юбилейный день рождения.

Так-так. В подобном состоянии работать никак невозможно, здоровье требовалось срочно поправить. Где-то немного оставалось, кажется. Виталий двинулся в отгороженный от студии закуток, который с большой натяжкой можно назвать кухней. Там царил такой же кавардак, как и во всей мастерской, только с добавлением чашек, ложек вперемешку с пустыми пакетами сока, бутылками, преимущественно из-под пива, бутылками вина, конечно же, тоже пустыми. На немытых тарелках с остатками засохшей пищи лежали выжатые и сухие, скрученные как конфетный фантик, использованные чайные пакетики. Всё это сверху как будто специально присыпано сахаром — это позавчера из рук вырвался пакет, когда он хотел положить себе пару ложек в чай. А ведь был практически трезвый. Ну да, немного с Витюхой выпили. По паре пива здесь, и на остановке сколько-то, пока он его провожал. Сколько было выпито на остановке, он не помнил. По две или по три бутылки? Ничего другого вроде не добавляли, в киосках теперь как будто крепкого не купить, только пиво. Разговор с Витюхой состоялся серьёзный: как жить дальше. Совершенно невозможно стало с этими злобными карликами — совсем задушили свободу: скоро пива в киоске не купишь, запретят. Денег и без того нет, а они, суки, ещё акцизы на алкоголь повышают. Хорошо хоть, Маринка подсобила с заказом на иллюстрации к своей книжке, только это всё равно копейки, и работа разовая. Если б каждый месяц такой заказ — другое дело. Тогда любимой женщине можно сделать предложение, жениться и поехать куда-нибудь в свадебное путешествие. В Турцию, например. Там всё включено, хоть с утра до ночи пей — оплачено. А всё-таки, где-то тут была бутылка вискаря недопитая? Которую в пятницу с Саней не смогли докончить. Вообще-то Виталя не любил виски, оно особенно плохо идёт после водки, и в пятницу ему из-за этого вискаря даже стало немного дурно.

«Ага!» — обрадовался, — «вот!»

Он достал из-за углового шкафчика сильно початую бутылку «Дюар», отвинтил колпачок, поискал на столике чистую, хотя бы относительно, кружку. Нашёл. Как будто бы из-под чая, но это ничего, это сойдёт, и занёс над ней бутылку. «Гадство!», — всплыла вдруг откуда-то из глубины, из самого желудка мысль, — «обещал ведь Маринке сегодня не пить. Куда-то идти с ней надо, какая-то важная встреча. И работать тоже надо, она хотела глянуть на наброски, сравнить ощущения с придуманными в книжке образами». Он поставил бутылку на стол, навинтил обратно колпачок и нажал педаль на чайнике, тот моментально зашкворчал — воды в нём было на донышке. Лучше кофе попить, только некрепкий. Виталий стал искать в своих руинах кофе, но не попадался даже чай, только испитые пакетики. «Ну и ладно», — вслух с облегчением произнёс он, когда чайник щёлкнул, отключившись, — «попью кипяточка с сахаринчиком. Под кипяточек можно одну рюмочку, исключительно здоровья для». Он быстро свинтил крышку с бутылки, не глядя плеснул в кружку — получилось грамм около пятидесяти, одним глотком замахнул, тут же налил в неё немного горячей воды и положил ложку сахара. «Теперь если сюда капельку виски добавить — грог получится». Рука вновь потянулась к бутылке, но он решительно закрыл её и убрал обратно за шкафчик. Нет, больше нельзя. Разве только если вечером. Пивка немного, или если с Маринкой — вина. А сейчас — всё, точка. Надо работать. Быстро выхлебав сладкую воду, он вернул чашку на место, то есть в центр постоянной композиции, похожей на картину Верещагина «Апофеоз войны», где вместо человеческих черепов — гора керамики.

Но даже после небольшого «лечения» совершенно не работалось, идеи не приходили, голова была пуста. Виталий опять сбился на мысли о Марине, её тёплых руках, её улыбке, её бархатном грудном голосе, который становился немного жёстче только если она обижалась на него из-за выпивки. Сидел за столом, закрыв глаза, и видел её лицо, как наяву. А ведь они не виделись с четверга! Ему не хватало Маринки. Может быть оттого, что у него никогда не было жены, семьи. В молодости он много работал, даже заработал себе небольшое имя, но почему-то с каждым годом работалось всё трудней, а выпивалось всё больше. А когда больше выпивалось, работалось ещё меньше и ещё трудней. Будет большим преувеличением сказать о нем как о человеке, не понимавшем связи между крупными дозами алкоголя и плохим творчеством. Но это понимание жило где-то внутри, очень глубоко внутри него, и не делало попытки выбраться на волю. Потому всем вопрошавшим, с какой радости он постоянно выпивает, он обычно отвечал: «Мне — что? Мне выпивка работать не мешает. Мне козлы всякие по жизни мешают, а не водка. Водку я могу хоть завтра бросить пить, но пока не хочу. А как только захочу — сразу брошу».

Лицо Марины стояло прямо перед глазами, и ему вдруг захотелось сделать для неё сегодня что-то приятное, необычно и необычайно приятное. «Портрет надо её написать, хотя бы маленький», — решил он. Она несколько раз отказывалась позировать, вечно не хватало времени на любовь, не то что на позирование. Сейчас с небольшим карандашным портретом он справится по памяти. Вот это было бы хорошим сюрпризом, только… У него сегодня вместо сказочных человечков крокодилы получаются, какое сегодня рисование портрета!… Тут он вдруг вспомнил, что осталось несколько бокалов и краски по стеклу — он расписал таких целую дюжину в подарок другу Васе. Хоть какой-то выигрыш от профессии: ну чего этакого он мог подарить валютному мультимиллионеру, у которого есть всё! А его подарок произвёл впечатление, вехи жизненного пути юбиляра в картинках на стекле, причём из них ещё и пить можно, последовательно, как в жизни: маленький Вася — по чуть-чуть, подрос — до половины наплескать, а в последний бокал, изображавший наши дни, налить по самый край. Заодно Виталя хорошо сэкономил на подарке — отделался всего-то сотней евро, примерно пополам на чистые бокалы и краску.

Он решил написать её портрет на фужере. Виски опять пришлось достать из потайного места из-за шкафчика, но не для питья: другой спиртовой жидкости, чтобы обезжирить стекло, в мастерской не нашлось. Вообще-то надо бы сначала эскиз на бумаге сделать: на этой криволинейной поверхности сроду не угадаешь правильные пропорции, но лишних сил на это не было. Вот если начать с глаз, тогда не страшно. Крупновато получится — тогда контур лица не обязательно целиком пытаться вписать, есть такой приём в рисовании. Он начал со зрачков (для них выбрал янтарно-коричневый), затем голубая краска для радужки, чуть добавил синего, после него — белый, затем выписал глаза, ресницы. Виталий пользовался своей техникой: вообще-то перед нанесением этих цветных лаков для стекла полагалось сначала делать объёмный контур, но он так не любил — это сильно упрощало рисунок, превращало его из художественного творения в поделку. Контуры же он, напротив, использовал в самом конце, только чтобы сделать грани и подчеркнуть акценты. Конечно, его способ очень хлопотен: нанести новый слой можно только после высыхания первого, но результат того стоил, да и краска сохла довольно быстро. Когда он закончил возиться с глазами, глянул на свет. Получалось красиво, потрясающе красиво, глаза завораживали, были как живые, срабатывал эффект прозрачных материалов. Но как будто ещё чего-то не хватало. Он подумал и решил добавить индуистскую чандру, или как его называют — третий глаз, глаз мудрости — ярко-красную точку с крохотной капелькой золота. Имеет ведь он, как художник, право на небольшой вымысел? Нужны были брови и нос, он теперь просился другой, не Маринкин, а похожий на небольшую волну. Добавил «загогулину», визуальное отображение слов и дел первого президента Ельцина. Буквально двумя-тремя мазками наметил контур лица, чуть-чуть, намёком. Присмотрелся — больше вообще ничего не требовалось, любое добавление могло стать лишним. Лаконичный, но очень ёмкий рисунок. Не прибавить — не убавить.

Чтобы всё-таки не возник соблазн что-нибудь изменить, быстро включил печку и бокал поставил в неё, запекать краску. Мельком бросил взгляд на часы: почти половина первого, значит, таймер на выключение надо поставить на час пятнадцать. А пока порядок что ли здесь навести? Или на кухне? Он походил туда-сюда по мастерской, заглянул в кухонный закуток, будто оценивая, где больше работы. В результате решил, что проще сходить в магазин, купить кофе, чай, сливки, бисквит или печенья какого-то — Марина ведь сегодня придёт!

Пока он ходил (а это недалеко, за углом), время на таймере вышло, печь выключилась. Стоило подождать, чтобы бокал остыл, но ему не терпелось. Виталий прихватил горячущее стекло полотенцем и аккуратно поставил на подоконник. Солнце как раз поднялось в зенит и освещало через огромные окна всю мастерскую, а на бокале лучи преломлялись, разбрасывая разноцветные брызги света по стенам. Виталий заворожено смотрел в нарисованные им глаза, одновременно похожие и непохожие на глаза любимой женщины. От них невозможно было отвести взгляд. Интересно, понравится ли Маринке, — подумал он, и тут же вспомнил, что она совсем не это сегодня придёт смотреть. «Чёрт! Чёрт! Чёрт!», — он заметался, очистил стол от всех утренних уродов, схватился перечитывать рукопись книжки, и неожиданно выхватил оттуда какой-то совсем другой образ, не тот, какой почудился ему утром: эти весёлые человечки вовсе не такие, как коротышки Николая Носова, и совсем не такие, как покемоны или смешарики. Воодушевлённый своим озарением, быстро набросал главного героя Чегошку, не останавливаясь, изобразил встречу Чегошки с Квантиком во время их странствий по чипу памяти, и тут же, не отрываясь, сцену с нано-роботом Графишкой. У неё, правда, на смешной восьмиугольной голове опять почему-то оказались Маринкины глаза, но с этим Виталий уже ничего поделать не мог.

Виталию захотелось немедленно поделиться с Мариной своим успехом, он нашёл в завале красок телефон и выбрал её номер — он значился самым первым в списке последних контактов. Марина не отвечала, хотя вызов шёл. «Да!» — вспомнил он, — «сегодня же понедельник, у них выпуск номера». Обычный еженедельник, сколько-то желтоватых статеек о звёздах, рейтинги кинопроката, мода, программа телепередач, море фотографий и рекламы. Она потому именно сегодня вечером и ещё завтра свободна: в конце недели у них всегда пожар, а сегодня в 3 часа дня stop-line, окончательная вёрстка и передача в типографию. Ерундовская работёнка для её таланта, но что поделаешь — детскими книжками в наше время не проживёшь.

Он перевёл взгляд вниз и вновь порадовался тому, что получалось на бумаге. «Это стоит отметить», — рука потянулась к заветной бутылке, которая стояла здесь же, к тому же так и осталась откупоренной. Проблема выбора чистого бокала в этот раз не возникла: свежеиспечённый красавец с глазами любимой женщины стоял на подоконнике.

Бокал остыл, был теперь едва тёплым. Виталий налил немного виски, буквально на донышко. Напиток своим золотистым цветом дополнял картину, но чего-то не хватало. Виталий подумал и вылил из бутылки всё. Теперь жидкость составляла нижнюю часть рисунка, а глаза как будто парили над ней. Он поднял бокал выше, на уровень своего лица, виски красиво покачивалось, создавая блики. Сквозь нарисованные глаза лился, переливаясь, свет солнца, переотражаясь от янтарной поверхности, и вдыхал в рисунок жизнь своими золотыми искрами.

Пить такую красоту невозможно: милые и одновременно строгие глаза смотрели на него, заглядывая внутрь, в самую потаённую глубину. Поднести бокал ко рту и выпить содержимое показалось художнику неимоверным кощунством, как будто вместе с напитком он мог эти родные глаза проглотить. Нет, уж лучше он будет любоваться ими издалека. Так безопасней.

Виталий вернул бокал на уже привычное место, на солнечный подоконник, и некоторое время не мог от него оторваться. Только сейчас он заметил, что похмелье его куда-то растворилось, незаметно прошло, без помощи привычного средства «лечить подобное подобным» (если не считать того глотка виски, но их влияния он уже абсолютно не чувствовал). Голова ясная, руки больше не дрожат, а сил столько, прямо как в давней молодости, когда он мог работать по двое суток без сна и отдыха. Он вновь посмотрел на сделанные им наброски сказочных персонажей, они ему по-прежнему нравились, можно продолжать. Конечно, было бы лучше дождаться одобрения автора, но времени до вечера ещё оставалось довольно много, и он вновь погрузился в рукопись, вычитывая оттуда почему-то незамеченные им раньше подробности в описании персонажей. Когда раздался стук в дверь мастерской (звонок давно не работал), Виталий с трудом оторвался от очередного рисунка. Пожалуй, уже из второго десятка — стол был полон изрисованной бумагой.

На пороге мастерской, как будто сбежав из картины Ренуара «Зонтики», его ждала Марина. Оказывается, давно едёт дождь, а он и не заметил.

— Виталька, ты спишь что ли? — она чмокнула его в щёку. Он обнял её, прижался к мокрому от дождя плащу и с наслаждением дышал запахом её волос. — Я стучу-стучу, а ты не слышишь.

— Я тебе звонил, ты тоже не слышала, — неохотно отрываясь, ответил он.

— Я видела, но не стала перезванивать. Всё равно поехала к тебе, ты ведь сказал, что будешь в мастерской. Показывай, что получается, — она бросила на пол раскрытый мокрый зонт, а он повесил её плащ на гвоздь, много лет старательно исполняющий роль вешалки.

Они прошли в студию, и Марина тотчас заметила бокал на подоконнике, а рядом пустую бутылку из-под виски.

— Опять пьёшь? — её бархатный голосе стал жёстче. — Эх, Виталя Виталя. Ну как тебе после этого верить? Утром обещаешь, а вечером за бутылку хватаешься. Учти, я не железная, могу не выдержать.

— Ну что ты! — испугался он. — Я абсолютно трезвый, а вискарь в бокале — инсталляция, дополняет образ. Смотри. Это я для тебя нарисовал. Хотя, если честно, больше для себя. Мне тебя не хватало, я твои глаза нарисовал. С ними мне как-то легче стало работать.

Но Марину собственные глаза в буддистском образе нисколько не заинтересовали, она с жадностью схватила листы с набросками, которыми был завален весь стол.

— Виталечка! — с восторгом завопила она. — Я прямо таких себе и представляла Чегошку и Графишку! А Квантик какой! Ах! А это что? Это спасение Микроши? Как здорово!

Она обхватила его и закружила на маленьком свободном пятачке между столом, мольбертом и кучами разного нужного и совсем бесполезного хлама. Он не преминул воспользоваться ситуацией и поцеловал её в губы. Она не возражала. Кружение замедлилось, потом совсем остановилось, а поцелуй всё никак не мог закончиться.

Когда они смогли вернуться к работе, Марина всё же захотела кое-где немного поправить его наброски, но это были мелкие, почти не влияющие на общий замысел детали, вместе они справились быстро. Они давно договаривались, что она поведёт его сегодня вечером куда-то, и планы менять не стали, хотя Виталий предпочёл бы поехать с Мариной домой и заняться чем-нибудь куда более приятным.

Они оказались на премьерном показе нового фильма Серебренникова, только что вернувшегося с Венецианского фестиваля, после кино — обязательный фуршет, где Виталий вдруг вспомнил, что абсолютно ничего сегодня не ел, ни крошки. Он набросился на бутерброды, какие-то паштеты в невкусных, испечённых из сладкого теста корзиночках, а маленькие канапе с копчёной рыбой неприлично заглатывал сразу по несколько штук. Про вино почему-то не вспомнил до тех пор, пока Марина, оставив его «на секундочку», не появилась в компании седовласого, с такой же седой опрятной бородой джентльмена в идеально сидевшем на нём костюме, и не протянула бокал с шампанским.

— Папа, ты хотел познакомиться с моим любимым мужчиной. Вот он, Виталий Молодин собственной персоной. А это, Виталя, мой папа, Александр Гуннарович.

— Тот самый Молодин? — интеллигентно улыбаясь, поздоровался с ним за руку Маринин папа. Пожатие у него было не по годам крепким.

— Даже не знаю, что сказать, — пожал плечами Виталий. — А вы, стало быть, отец той самой знаменитой писательницы Марины Пелле?

«Отец писательницы» мягко рассмеялся, а Маринка добавила: «Папа музыкант, играет в оркестре Большого театра». Чокнулись и выпили шампанское за знакомство. Шипучка была удивительно приятной на вкус.

Только через пару дней Виталий вспомнил о существовании наркотика c названием «водка», да и то не сам. Он с увлечением работал над книжкой Марины, которой после его успеха с образами сказочных героев пришла в голову идея сделать два варианта: умеющим читать детишкам — классический текст с иллюстрациями, а для детей помладше — больше рисунков, чем текста, вроде комикса; она уже договорилась с издателем и сейчас адаптировала свою сказку к этому формату. Соответственно, художественной работы сильно прибавилось.

Без предупреждения, как на картине Репина «Не ждали» (впрочем, это для него было обычным делом) завалился Витюха с бутылкой и несколькими пирожками, наспех купленными в каком-то ближайшем супермаркете. Оказывается, у него накопилась куча насущных вопросов, которые срочно нужно обсудить: выборы американского президента, война в Сирии, а главное — родной царь, который вместо Виткиных проблем вдруг решил заняться спасением журавлей-стерхов. Витя когда-то был хорошим инженером, ведущим конструктором на заводе «Рубин», но когда всё производство сдулось и завод превратился в деловой центр, стал подрабатывать ремонтом всякой мелкой электроники — от телевизоров до мобильников и навигаторов. Денег это приносило немного, зато свободного времени появилось хоть отбавляй.

— Я не буду сегодня выпивать, — огорошил Виталя, которого вдруг перестали волновать проблемы вселенского масштаба. — Мне вообще разонравилось бухать. Я лучше работать буду и с любимой деву…

— Постой, я не понял. — перебил его Витёк. — С девушкой ясно. А с выпивкой что? Завязал?

— Не хочу.

— Ты чего, закодировался?

— Да не кодировался я, — отмахнулся Виталя. — Не хочу — и всё.

Это произвело на старого друга такое впечатление, как если бы его родной завод, выгнав арендаторов, восстановил производство и начал выпускать «Айфоны» двадцать второго поколения.

— Погоди, а как же ты теперь без водки будешь с друзьями общаться? Или меня тоже бросишь, как выпивку?

— Ну чего ты гонишь? Куда я от тебя денусь, Витька?

— То есть сейчас тебе удобно со мной разговаривать, не отвлекаю?

— Нет, не отвлекаешь, — соврал он. Гораздо больше ему хотелось закончить начатую работу.

Он очистил уголок рабочего стола, нашлась какая-то почти чистая обёрточная бумага — вполне сойдет вместо тарелки под пирожки. Стакан с налитым в него виски так и стоял на подоконнике, и Виталий решил сделать добрый жест — протянул его другу.

— Вот, приобщись к композиции. Вискарь хороший, марочный, мы с Саней в пятницу не допили. На здоровье. А я пойду пока чайничек включу, составлю тебе за столом компанию.

Когда он вернулся, застал Витьку задумчиво смотрящим на бокал, уже пустой, от виски остались лишь тянущиеся от края фужера к дну тоненькие «ножки» — ручейки.

— Может быть, ты и прав, но по отношению к другу как-то по-свински, — медленно выдохнув, задумчиво сказал он. — Мне даже выпивать расхотелось. Вот какую ты мне подлянку сделал, это я тебе намеренно говорю, чтоб ты знал. Пойду я.

— Ну погоди, — попытался остановить его Виталий, которому стало неловко не понятно отчего, — давай посидим, поговорим.

— Не-е, пойду. В другой раз как-нибудь зайду, когда передумаешь.

— Бутылку забыл. Забери.

— Пускай у тебя постоит. До следующего раза.

Загрустивший Витёк ушёл, некоторое время Виталию было как-то не по себе, но он помотал головой, словно стряхивая неясные мысли, начавшие материализовываться, и продолжил работу над рисунками для Маринкиной сказки. Витька пропал и пару недель не объявлялся.

Он пришёл к Виталию домой, как всегда без предупреждения. Его способность точно предугадывать, куда и когда именно нагрянуть, оставалась загадкой вот уже в течение последних пятнадцати лет. Виталий сегодня оказался дома один, что теперь случалось редко, Марина всё чаще оставалась у него, фактически они жили вместе. Объяснение казалось логичным — работа над книгой, но оба прекрасно понимали истинную причину, чему Виталя был несказанно рад.

— Поздравляю! — прямо с порога заявил Витёк.

— С чем?

— Ты что, прикидываешься? Тебя с Мариной поздравляю. Желаю счастья и всё такое прочее.

— Чего это ты? Мы с Маринкой ещё не решали ничего.

— Решите. Это дело нехитрое. Самое главное, вы для себя решили — а формальности не в счёт.

— Заранее не поздравляют. Ты не бойся, я тебя не забуду, обязательно приглашу, если мы надумаем свадьбу устраивать.

— Надумаете — не надумаете, это уже неважно. Уезжаю я.

— Куда вдруг? — забеспокоился Виталий: Витька частенько бывал непредсказуем в поступках, особенно выпивши. Ещё свежа в памяти картина, как Витёк пытался набить морду фигуре президента, с которой в сквере фотографировались желающие. Тогда в блоггерской среде это событие разошлось широко.

— В деревню, — новость оказалась сногсшибательной, и Витька это понимал, растягивая удовольствие. — Большая, правда, деревушка. Таруса называется, слыхал?

— И чего ты там будешь делать? Витька, ты по пьянке сбрендил что ли?

— Наоборот. Я недели две как не пью, чего-то болею. Тут как раз институтский кореш встретился, Бауманское вместе кончали. Он и позвал. Там у них в Тарусах чудом СКБ Института космических исследований сохранилось. Платят, само-собой немного, зато не навигаторы китайские чинить. И природа. Тихо, говорит, как в деревне. Ока, опять же, рыбу можно ловить.

— Ты рыбачить-то умеешь? Пробовал когда-нибудь?

— Это дело нехитрое, — повторил он. — Это вам не гипотеза Пуанкаре. Решим как-нибудь.

— А со здоровьем что? Ты чего-то такое сказал.

— Со здоровьем знаешь какая картина? Выпил пару раз после нашей последней встречи — ну не могу, болею, хоть помирай. Вот и думаю сам себе: а смысл? Какой смысл от этой водки в сорок лет подыхать? Раз говорит организм — не могу больше, значит, надо слушаться. Вот поеду в Тарусу здоровье поправлять. Как устроюсь, позвоню. Места там красивые, может, в гости приедешь, говорят, там многие художники пейзажи писали.

— Пейзаж — не мой стиль, — засмеялся с облегчением Виталя. — Я по сказочным монстрам специализируюсь. Но приедем с удовольствием. Сообщай только обязательно, не теряйся.

Они обнялись, и уже в спину уходящему вниз по ступенькам другу Виталий крикнул:

— Если монстры в ваших краях объявятся — телеграфируй немедленно!

За работой несколько недель пролетели незаметно. Обе книжки ушли в набор. Виталий освободился от сказок и у него наконец появилось время написать настоящий Маринкин портрет, а она не отказалась позировать. Правда, на предложение позировать обнажённой, хотя бы слегка, категорически отказалась: «Ты забыл, я ведь детский писатель. Да и не готова я на такие подвиги. Я не Гала, и ты тоже пока не Сальвадор Дали». Под обещание позировать в любом виде, после того как он сравняется с Дали, с воодушевлением принялся за работу. Давненько Виталий не писал классических портретов.

От холста и красок его оторвал звонок, номер незнакомый. Оказалось — Жанна, юная Васькина жена. Попросила о встрече: «Ничего не случилось, но это для нас с Васей очень важно». Объяснил, как проехать. Договорились, что встретит во дворе, чтобы не заблудилась.

К подъезду подъехала красная машина, от которой резко пахло духами. Это сквозь закрытые двери пробивался запах хозяйки. Из-за руля выпорхнула Жанна. Одета она была невообразимо: трикотажные штаны, похожие на мужские кальсоны прошлого века, притом они были горизонтально раскрашены цветными полосами с фантастическим чередованием бирюзового, василькового, розового, зелёного и жёлтого. Голубая блузка сплошь расшита стразами, поверх всего этого разноцветия нечто вроде морского белого парадного адмиральского кителя с золотым аксельбантом на левом плече, только без орденов. Новомодные лодочки без каблуков на её ногах смахивали на тапочки, в которых совсем недавно хоронили усопших, только не белые, а ядовито-фиолетового цвета. Боевая раскраска ирокезов, обрамлённая бриллиантами в ушах и на пальцах, слепила глаза и вынуждала отвести взгляд. Виталий, прикидывая про себя, сколько соседей могло наблюдать эту жизнерадостную картину его встречи с гламурной посетительницей, быстренько проводил её к себе в студию, с некоторым злорадством отметив, как запыхалось и отстало от него по дороге на пятый этаж совсем юное создание.

— Виталий, у меня к вам большая просьба, — начала она, отдышавшись и с удивлением оглядевшись вокруг. А ведь он недавно сделал небольшую приборку. — Я знаю, что вы с мужем — одни из самых давних друзей, поэтому надеюсь на вашу помощь.

— Всегда рад, — откликнулся он, не понимая, чего ей надо. Может, портрет хочет заказать?

— Дело в том, что мне Вася рассказал, будто вы бросили пить, и ещё двух ваших знакомых отучили.

— Да я не то чтобы завязал, я совсем мало стал пить, для удовольствия. Просто понял, что выпивать неинтересно, много времени даром пропадает. Знаете, мне сейчас шампанское стало нравиться, как в детстве, — объяснял юный почти сорокалетний мужчина зрелой девятнадцатилетней женщине, у которой детство осталось где-то далеко позади.

— Но говорят, что это какой-то рисунок. Из-за него якобы всё.

— Выдумки! — рассмеялся Виталя. — Обыкновенное совпадение. Я рассказал Ваське, что понял никчёмность пьянок после того, как подругу свою попытался изобразить на фужере. А вы думаете, что между этими событиями есть какая-то связь?

— Конечно есть! — убеждённо возразила Жанна. — Ведь ещё двое бросили, и тоже из-за этого рисунка.

— Так возникают мифы, — рассмеялся он. — Не двое, а один. И не из-за бокала вовсе, а по здоровью.

— Как будто алкаши когда-то бросали пить из-за проблем со здоровьем, — здраво возразила она, и вдруг попросила. — Подарите мне этот фужер.

— Чего он вам дался! Я же на вашу ситцевую свадьбу двенадцать почти таких подарил! — но она поняла по-своему.

— Ну тогда продайте. Ради друга. Вы не верите в магию своего рисунка, тогда просто продайте, как художественное произведение. Вы ведь картины продаёте? Я у вас его куплю, вот, — она раскрыла сумочку и извлекла оттуда растрепанную пачку купюр, в ней вперемешку были видны рубли и валюта разных достоинств.

— Ладно, — Виталя выудил из пачки один не самый красивый банкнот розового цвета. Вообще-то ему было бы не жаль подарить старому другу ещё один бокал, но в этой ситуации действовало старинное правило: если дают, надо брать. — Согласен.

Жанна взяла протянутый бокал, мельком глянув в нарисованные глаза Марины, а художник заметил, что на дне виднелись остатки засохшего виски, и ему стало стыдно.

— Давайте, я заверну во что-нибудь, — он схватил фужер и сбежал с ним за кухонную загородку, там протёр его салфеткой и упаковал в серую оберточную бумагу, оставшуюся от последней покупки холста.

Сделка состоялась. А про себя он подумал, что надо бы написать современный вариант известной картины «Неравный брак» Пукирева, только в точности наоборот: торжествующая юная невеста и грустный пожилой жених со слезами на глазах, который понимает, чем всё это безобразие для него скоро закончится. Сегодня модны ремейки: старое кино на новый лад, обрезание классической литературы, переписывание истории…

Ему не удалось отделаться от жены друга Васи надолго, она снова пришла к нему в мастерскую дней через десять или двадцать — точно он сказать не смог. Он был счастлив, а счастливые, как известно, часов не наблюдают, за исключением того тянущегося времени, когда Марину приходилось откуда-то ждать. Самый долгий интервал — с работы, эту пустоту он обычно занимал творчеством, намеренно наваливая на себя побольше сложных задач. Те, что покороче — из магазина или парикмахерской — переносил стоически.

Жанна набросилась на художника прямо с порога.

— Мой Вася, он так изменился! И всё из-за этого фужера! Несколько дней сидел, смотрел на него. На пустой! Я, идиотка, обрадовалась, думаю — ведь правда действует! Мистика какая-то, но не пьёт мужик! Но дальше — с каждым днём всё хуже. Ему ни до чего нет дела! Даже до себя самого. Я хожу, дура дурой, уговариваю его, забочусь, волнуюсь, а ему всё равно; он стал такой спокойный. Только я, одна я, как зануда, спрашиваю всё время: что будем делать — что-то ведь надо делать? — а ему наплевать. Он не хочет ничего знать, никуда не хочет ходить, вообще ничего не хочет, и заниматься ничем не хочет, кроме какой-то дурацкой медитации, сидит и в одну точку смотрит.

— Может, ему что-то важное надо обдумать? Или новый бизнес затевает. Вы ему не мешайте. Придумает — и всё будет как всегда.

— Да ты не понимаешь! — она резко перешла она «ты», — Ему вообще ничего не нужно! Ни-че-го! Из офиса звонят — ноль эмоций. Из банка звонят — ему всё равно! Что-то случилось с человеком, если ему на звонки из банка наплевать!

— Жанна, погоди. Я всё же думаю, что дело не в бокале.

— А тогда в чём? Пить-то Вася действительно перестал!

— Ну и хорошо, чего ты тогда так волнуешься. Это ведь хорошо? Ты сама хотела, чтобы он не пил.

— Хотела. Кто же этого не захочет, если муж каждый вечер на рогах домой приползает. Но с ним одновременно что-то случилось! Вместе с выпивкой он ещё дела забросил! И меня тоже! — заревела она.

— Ну тогда что тебе от меня надо? Только успокойся.

— Нарисуй что-нибудь другое! Что-то для него, не знаю, что. Может быть, меня?

— Как ты не поймёшь, не в рисунках дело. При чём здесь рисунок? Если бы всё было так просто, я бы озолотился давно, картинки малюя на стаканах, кружках и рюмках.

— Не в рисунке?? А я думаю, что во всём этом проклятый бокал виноват! — вскричала она, рванула свою сумочку, достала из неё упакованный в бумагу овальный предмет и лихорадочно, ломая ногти, не делая попытки аккуратно развернуть, принялась эту бумагу рвать поперёк. Виталий увидел, как она буквально выгрызает из упаковки знакомые Маринкины глаза с чандрой на переносице, но через секунду их не стало: Жанна, размахнувшись, с такой силой залепила фужер о стену, что в мастерской пошёл дождь из осколков.

— Ну хорошо, — придерживая её за локоть, чтобы она не вздумала заодно что-нибудь сокрушить в мастерской, как можно мягче сказал Виталий. — Я поговорю с ним. Ты ведь знаешь, мы старые друзья, мы друг другу доверяем.

Вася выглядел вполне даже ничего. Был, что называется, «в форме», не похудел нисколько. Глаза его смотрели весело.

— Здорово, Виталька! — обнимаясь, он искренне радовался встрече. — Какой ты молодец, что забежал. Надо все-таки чаще встречаться. А то жизнь проходит, вот так вся пройдёт, а нам всё некогда. На чушь всякую времени не жалко, а с хорошим человеком поговорить…

— Слыш, Вась, я сразу напрямки, по-честному. Мне от тебя скрывать незачем, что меня Жанна попросила. Ты на меня не обидишься, я знаю: ты меня давно знаешь, а жену свою — только год. Какое такое на тебя просветление снизошло, колись?

— Я сам не до конца разобрался. Но это правда, словно щёлкнуло что-то: чик — как тумблер, и всё стало по-другому. Люди, казалось бы, — те же, заботы остались прежние, а суета — пропала. Словно глаза мне кто-то раскрыл, и я увидел то, что всегда было рядом, но почему-то не видел.

— А когда это всё у тебя началось? — спросил Виталий, уже предполагая ответ, но следовало окончательно удостовериться.

— Точно не помню. Может быть, аккурат после того, как мы с Жанкой чего-то попраздновали, вдвоём. Она так захотела. Да, точно! Она в тот раз мне твой бокал подарила, красивый такой, с глазами Будды.

— Это не его глаза, — засмеялся Виталя, — это Маринкины. Там от буддизма только один глаз — индийский на лбу, мне так захотелось для усиления образа.

— Вот тогда мне прямо за столом что-то начало проясняться, мысль врезалась, что для меня Жанка — жена только в спальне, а в остальном — ну совершенно посторонняя. Не нужны мы друг другу, как семья. Тьфу ты, ну какая к лешему у нас может быть семья? Мне от неё секс нужен, а ей за это — благополучие и независимость. Целый день думал: всё бессмысленно. Дела. Суета. Деньги. Мысли глупые. Любовь… Но любовь, наверное, не полностью. Всё ж иногда из неё что-то путное получается. Из влечения редко что хорошего выходит. Из любви гораздо чаще.

— Ты только любовь противоположных полов имеешь в виду или как? — подколол Виталя.

— Да я про человеческую. Пускай хоть две старухи друг друга любят, или два мужика, но по-людски. По-настоящему. Как мы с тобой. А всё остальное никакая не любовь, это привычка, примерно как к гамбургерам, жареной картошке или пиву с рыбой. И через всё это — опять-таки любовь к самому себе, самому любимому. Всепоглощающая, как у меня была. Но я начал прозревать. Утром на другой день проснулся, не спеша душ принял и в зеркало внимательно на себя посмотрел.

— И чего такого ты там увидел? — откровенно рассмеялся Виталий.

— Кошмар! Других слов нет! Отвратительный тип: брюхо как у беременного свисает, морда лоснится. Кроме лысины, ничем больше на мужчину не похож. Как в такого может юная симпатичная девчонка влюбиться? Тут два ответа: первый — может, тогда она абсолютная дура. И второй — не может, но тогда только делает вид, что у неё со старым лысым толстяком настоящая любовь. Думаешь, мне какой-то из ответов понравился?

— Погоди, но тебя ведь всё это год назад устраивало? Ты что, за год так сильно постарел?

— Да не за год, я за один день всё понял! Понял, что сделка у нас, а не семья и любовь. В паспорте — штамп, а настоящая сделка — негласная. Без юристов, печатей, контрактов и подписей, но при этом обе стороны понимают, что эта сделка означает. Ну какая это к чёртовой матери семья? У меня одна только семья была в жизни — с Ленкой, давным-давно. Недолго, но это была настоящая семья: любовь и ругань, заботы и праздники.

— Кстати, как твой Сашка сейчас?

— Оболтус. В Англию отправил учиться, но не знаю, чему он там научится.

— Ну ладно, выпивать ты перестал, это правильно. А дела чего забросил?

— Это тебе тоже Жанка сказала?

— Ага.

— Я в общем-то не забросил… просто дальше стал размышлять. Получилось у меня так. Рассуди, если чего неправильно. С одной стороны, я строю будто бы для людей, то есть делаю полезное дело. А с другой — ради чего я этим занимаюсь? Ради себя, любимого, ради тех денег, которые мне люди приносят, почему-то не очень радостно. Возникает вопрос: если мне деньги ни за что давать, меня это устроит? Отвечаю уверенно — нет. А если я буду строить, но денег будет меньше, перестану я тогда строить — опять нет. Значит, для меня всё-таки дело важнее, а Жанке, выходит, деньги. Ей только это от меня надо. Вот и вся любовь.

— Та-а-к, — протяжно вывел Виталий. — Дальше что? Неужто цены на коттеджи станешь снижать? Или разведёшься?

— Ты понимаешь, один умный человек сказал: когда ищете смысл жизни, для начала попробуйте найти что-то важней самого себя. Возможно, в этом будет тот самый смысл, — Вася как будто не услышал вопрос Виталия. — Гедонизм съедает людей, делает из них простых обезьян, некоторые притом уверенно отрицают, что они обезьяны. Им очень хочется быть божьими сынами, на худой конец — потомками пришельцев из космоса. А какая разница, как ты сам себя пожираешь: как потомок обезьяны или потомок космического разума? Какая разница яблоку, под какие высокие слова его съедят? И какая разница великому разуму, какими словами его обзовёт вошь ползучая? Он от этого не станет менее значительным, он просто не заметит этой букашки. И ещё бесконечная погоня за ростом: «сегодня — больше чем вчера, а завтра — больше чем сегодня». Вот ты личный ВВП как увеличиваешь?

— А что это такое? Я не знаю, — сознался Виталик.

— Вот! — торжествующе ткнул в него указательным пальцем Вася. — Так я и думал! Одно слово — творческая личность.

— Два, — встрял Виталий. — Творческий человек — два слова.

— Ну да… Два. Но это неважно. Смотри сюда, я попробую тебе объяснить. Сейчас всё на этом построено. Ты сегодня телевизор купил, а через полгода тебе говорят: вот ящик получше, ярче кажет и размахом больше метра, покупай! Год пройдёт — другой станут втюхивать, двухметровый. Давай, скажут, бери быстрей: этот лучше старого, сам в интернете кино находит и вообще очень умный, разве только с собакой не погуляет. И колбасы ты в прошлом месяце кило слопал, а через полгода надо, чтобы полтора, а через год — по два каждый месяц. Мобильники и компьютеры почти каждый день новые появляются — обновляй! Машину надо каждые три года менять, а лучше — чаще. У тебя вообще никакой нету? — значит надо срочно тебя на права выучить и машину впарить покрупнее, чтобы бензин хавала, как ненормальная. Квартиру построить, и дом. Своих денег нет — кредит бери. Нам же ВВП требуется увеличивать! Не ум, не здоровье, не детей хороших, а чтоб все пили-ели-потребляли, и с каждым днём всё больше и больше! Больше и больше! Больше и больше! — разошёлся он. — Чтобы жрали и пили! Бесконечная спираль.

— А если я не хочу больше? Мне больше не надо, мне в общем-то и так хорошо. Мне, кроме Маринки и работы моей как будто ничего и не нужно. Так, поесть-попить, но вообще-то всё равно чего, я не привередливый.

— Именно! — горячо поддакнул Вася. — В Европе умные люди это давно поняли, а до меня только что дошло. Когда я остановился, и появилось время подумать — сразу опомнился: гонка за бесконечным потреблением запросто может загубить! Сколько народу на этом пути полегло, не сосчитать. Пускай не смертельно: кто-то с катушек съехал, кто-то спился, кто-то в своей скорлупе от людей скрывается. А нам всё талдычат: ВВП надо поднимать, ВВП не растёт! Ну на кой оно нам, их ВВП?… В общем, решил я в Непал поехать, заказал в Катманду личного гида, бывший наш чувак, когда-то бизнесом здесь занимался, но всё бросил — теперь там. Буду с ним бродить по горам, мудрости набираться и смысл искать. Такие вот у меня теперь дела.

Через пару дней умница Марина (опять она!) договорилась с известным модным галеристом, показала ему пару новых Виталькиных работ, провела переговоры, что-то за него порешала, оставалось только поставить подпись под договором, чего она при всём желании без автора работ сделать не могла. Позвонила: «Приезжай».

Сбежав по лестнице, он энергично двинулся к метро: времени до встречи было в обрез. Но что-то заставило его замедлить бег и остановиться, что-то неуловимо-необычное. Кажется — всё, как всегда. Двор, забитый машинами, осень, оставляющая на пожелтевшей траве свои следы цветными пятнами опавшей с клёнов, липы и рябины листвы. Гуляющие между деревьями женщины с колясками, рабочие в спецовках тащат куда-то ржавую водопроводную трубу.

Но — вот оно! Дворник, который отчего-то сегодня был в неправдоподобно чистом синем комбинезоне, заплетал ивовыми ветками железное ограждение тротуаров, а там, где он уже закончил, Этот! Ивовый Плетень! Был Украшен! Искусственными Подсолнухами! Виталий застыл, поражённый зрелищем. Дворник меж тем неспешно продолжал обвязывать холодное железо гибким ивовым прутком, заканчивая очередной прогон. Пакет с искусственными цветами лежал здесь же, рядом. Виталий помнил, что дворник изредка попадался ему во дворе, но он никогда не обращал на него внимания, как на скамейку или грибок детской площадки. Дворник был элементом пейзажа, привычным и оттого незаметным.

Сегодня невозможно было пройти мимо и не спросить, в чём дело. Может, намечается какой-то праздник? Или новый мэр издал какой-нибудь приказ об украшении дворов? Он подошёл к дворнику и, хотя сам не любил, когда его отрывают от работы, поинтересовался:

— Здравствуй, отец! Праздник какой намечается?

— Так в жизни каждый день — праздник. Красота должна быть в жизни, а то живём, как на помойке, — рассудительно ответил дворник. Было необычно слышать такие речи от человека, чья деятельность обычно связана как раз с мусором. — Вот сделаю красоту, приятно будет людям глядеть. Тем более сейчас время такое красивое, осень.

— Так ты это сам придумал? — не мог в такое чудо поверить Виталий.

— Кто же мне прикажет? У красоты приказчиков нету.

— Погоди, отец, — не понимал Виталий. — А раньше ты вроде такого не делал? Я тут давно обитаю.

— Ну, не делал. Но в душе видать было. Иначе откуда взялось?

— Как это случилось?

— Э-э, всё вам расскажи, — насупился дворник. — Это уж моё дело.

— Да ладно тебе, говори. Я на бутылку дам.

— Не надо мне твоей бутылки, я своё выпил. Бросил я, напрочь бросил, насовсем, — твёрдо ответил дворник, и Виталия вдруг озарило.

— Отец, ты случайно не находил глаз, на стекле нарисованный?

— Откуда знаешь?

— Да это ж я нарисовал! Я художник. Бокал разбился, я осколки выбросил. Так что?

— Правда твоя. Нашёл я вот это. Простая вроде вещь, а так зацепила, взгляд невозможно отвесть, — он бережно достал из кармана и развернул бумажку, в которой Виталий увидел маленький осколок когда-то нарисованного на стекле портрета любимой женщины, краешек Маринкиного глаза и красный с золотом кружок, изображавший третий глаз, глаз мудрости.

Когда он рассказал об этом Марине, она без тени сомнения заметила:

— Я никогда не сомневалась, что только красота может спасти мир. Никакие деньги, никакая нефть, смартфоны и «мерседесы» не определяют человека, а только то хорошее или нехорошее, что есть внутри него. То, что определяет его качество. А остальное просто сверху нарисовано. Раскрашено или намалёвано. Ты художник, ты в этом лучше меня понимаешь.

— Я не спорю. Вопрос в другом. Этот бокал с твоими глазами и глазом Будды, он что, в самом деле как-то подействовал?

— Вот уж не знаю. Всяк по своему с ума сходит, говорила моя бабушка, так что и тут каждый имеет право что захочет для себя придумать. Но если это вдруг, я подчёркиваю — вдруг! — так и есть, тогда ты молодец, трёх человек своим искусством спас.

— Четырёх, — возразил ей Виталий. — Тогда меня тоже надо посчитать. Первым.