Terra incognita – земля неизвестная

Андрей Ковригин, 2023

О чем эта книга? О странствиях души и тела. О путешествиях по планете и перемещениях во времени с помощью силы мысли. О прошлом и его влиянии на настоящее, что включает в себя философские размышлениях на тему «было и стало». А еще она о внутреннем поиске и исследовании своего «я». Таким образом, «Terra incognita – это «земля неизвестная» как в прямом смысле слова, так и в переносном. И оба этих смысла раскрыты на страницах. Автор приглашает читателя посетить разные страны. Он «погружается постепенно в колодец времени глухой», куда зовет за собой, а потом показывает удивительные диковинки. В его творчестве серьезные и шутливые произведения. Они перемежаются между собой, как радостные и печальные дни в любой судьбе. О сути жизни и смерти, о войне и мире, о великих людях разных эпох и их бессмертном наследии, о красоте природы и тайнах вселенной, о вечном, нетленном и сиюминутных чувствах простого человека пишет Андрей Ковригин, увлекая необычными образами и интересными историями.

Земля неизвестная: африканские записки

Песнь первая

А я под пальмой, весел, без панамы,

Гляжу на море, камни и закат,

Поляки, немцы, сэры, в теле дамы,

Арабы в водах плещутся, кричат.

Как в Вавилоне, слышу речи эти,

Внимаю звуку мне неясных фраз,

Открытых плеч, где каждый первый, третий

На море смотрит, жмурясь, через раз.

Сижу, задумчив, взмок, но, в общем, светел,

Читаю прозу, вирши и стихи,

И все те планы, что себе наметил,

На этот вечер, в общем, не плохи.

И буду в море тоже солью мытый,

Пусть потребитель, так же, как и все,

Запёкшись солнцем и волной обмытый,

Застрял в прибрежной жаркой полосе.

Всё включено, я трутень толстый, сытый,

Чуть-чуть неловко, но уже привык,

И в общий ряд вальяжно и лениво

Встаю налить вина за воротник.

Арабы будут спешно непременно

Мне предлагать навязчиво товар,

Под шум и крики пляжа, несомненно,

Я потираю красный свой загар.

Вот наконец жара под вечер спала,

Стемнело в небе, тихо на воде,

Плывёт дорога в водах лунной гаммой,

Людей поменьше бродит в тишине.

Я мизантроп, природный одиночка,

В нору мне надо, глубже, дальше, в щель,

Чтоб только ты, вода и наши дети,

Вино в бокале, пьяный слабый хмель.

На губы лёг бродяга — тёплый ветер,

Я обмакну его с собой в песок,

Ужели я и в Африке наметил

Себе маршрут, пожарче приберёг.

Смешалось всё, что было раньше в школе:

Слоны, Сахара, солнце и рабы,

Где белой кости берег лижет море,

Оковы пали, все теперь равны.

И вот Европа смотрит зло, тревожно

На постояльцев, что теперь снуют

И свой закон, желания, возможно,

Ей в нос нахально тычут и суют.

А мне-то что? Неважно, не поборник,

Чистейших рас, в народе, не ханжа

И войн за земли тоже не сторонник,

Мне всё равно, хиджаб иль паранджа.

Свобода — это словно поле, карта,

Где фишки, кости разом вверх летят,

Что я узнаю, то и будет завтра,

А жив сегодня, этим я и рад.

А ты вздыхаешь: «Боже, неужели

Мне у плиты стоять не надо здесь?»

И как цветок, ты жадно поглощаешь

Песков и моря, солнца, неба смесь.

Я понял верно: дело в витаминах,

Они под кожей, может быть, в костях.

Наполнив тело, мысли дофамином,

Я сел на камень, сдулся и иссяк.

Летят по небу птицы вдаль, фламинго,

Горбатый, птичий, странный силуэт,

Как гончих псов, собак небесных динго,

Отсюда к дому мой несут привет.

Песнь вторая

Я утомился, выпьем чая, разбавим моря натощак,

Каких-то трав туда заправим, бесплатный чай ведь не пустяк.

А может, кофий даст угара сердечной мышце и ногам,

Чтоб больше красок и загара досталось телу и рукам.

И вот теперь идти готовы в любой неведомый квартал,

Мы кожей буры и суровы, почти арабский идеал.

Но не свои — мы здесь чужие, в чужой неведомой стране,

Идём по улочкам чудные, и тычут местные спине.

— Смотри, смотри, как много дольше, деньгой кошель его набит,

Давай возьми с него побольше, как нам Аллах с тобой велит.

А я иду, смотрю на стены, на старый чудный колорит,

В уме представлю древних сцены, что здесь история хранит.

Читаю: был построен город на перепутье трёх дорог,

Шли караваны вплавь по морю, галеры плыли на восток,

Тут Рим играл и картой правил, и Цезарь здесь суды вершил,

И свод, порядок римских правил, среди арабов воцарил.

Под управлением Византии Юстиниан, властитель дум,

Высокий дух решил посеять, сменив коварный римский ум.

Потом пришли сюда османы, потом французы, кто ещё,

А вдаль уходят караваны, торговлей край был освящён.

Или риббат, высоких башен уходит сила вверх, в предел,

Культуры смесь, ей мир украшен, переплетением вер и дел.

Чьи боги будут миром править? Аллах велик, и Зевс могуч,

Иль христианину исправить порядок неба, божьих туч.

В Медине вход для нас непрошен, мулла пускает громкий клич,

А я смотрю, как будто брошен, ислам мне будет не постичь.

Мне не постичь, как ни старайся, волнистых линий алфавит,

Хоть день читай, хоть вечер майся, не ясен станет манускрипт.

И чем таким для них неверен, чем для Аллаха я плохой?

В душе араб всегда уверен, что буду я для них чужой.

Код генетический завязан на крови, смерти и войне,

Ему признателен, обязан, что свой в своей родной стране.

Но обыватель отдыхает, ему, как видно, всё равно,

И разум свой не засоряет, лилось бы пиво и вино.

Культур закрытых перекрёсток не каждый будет изучать,

Ведь мир и так из ярких блёсток, зачем их трогать и мешать?

Песнь третья

О Сахаре, предвкушение

Эль-сахра, Эль-кубра, арабское слово, песчаных барханов залог

и основа,

Лежит поперёк, материк разделяет и горы Котласа края

подпирает.

Моря Средиземное, Красное рядом, но нет утешения от водной

преграды.

Оставить надежду, сюда попадая, кочевникам жизнь я наивно

вверяю.

Каким-то известным одним им законом они проведут

по безжизненным склонам,

По зыбким пескам, по барханам пустынным, сверяя дорогу

с маршрутом пунктирным.

Плыву на мохнатой спине корабелом, фрегате пустыни,

верблюде замшелом.

Хамсин и самум, а в Ливии — гибли, нам выдуют ум, пока

не погибли.

Ветра здесь свои, европейцу подарок, подуют чуть-чуть — сразу

беден и жалок.

Читаю заранее, книгу листаю, пустыня ошибок людских

не прощает.

Написано, ясно, последние годы здесь климат несхожий

с родною погодой.

Пять тысяч годов он совсем не менялся, чуть-чуть изменился

и прежним остался.

А цифра рождения пять миллионов вообще не понятна

для мозга нейронов.

И что я отправился в жаркие дали? Сидел бы в отеле, пока

не прогнали,

Но буду упорно из зоны курорта дорогу менять я и зону комфорта.

Песнь четвёртая

О Колизее в Эль-Джеме

Я погружаюсь постепенно в колодец времени глухой,

Как археолог, непременно снимаю с прошлого я слой.

Эль-Джем, арабское звучание, сейчас, а раньше был Тисдрус,

Страдание, гнев и ликование, убийств и зрелища союз.

Иду вдоль стен я амфитеатра, суровый, мрачный Колизей,

Рабов в подвалах, вероятно, вели сквозь арки галерей.

Чтоб там, на сцене и арене, под рёв звериный, на песке,

Не в милом сердцу Карфагене, уснуть навеки на клинке.

Ужель богаче Рима город, забыл он римский легион,

Налоги гражданам лишь повод, сенат покажет — главный он!

Недолго кровь лилась рекою, чужая слава режет глаз,

Разрушить всё, стереть рукою — отдал такой сенат приказ.

И вот закрыли смерти театр, теперь для стройки мрамор есть,

Доволен римский император, с ним будет слава, будет честь.

И раб вздохнул, его услышал далёкий справедливый Бог,

Быть может, он к свободе ближе, иль для другого приберёг?

А я спущусь опять в подвалы, истлели тени живших здесь,

Вот переходы, вот завалы, вот на трибунах можно сесть.

Стоят развалины пустые, давно впиталась кровь в песок,

Торговля, лавочки простые, но жутко всё же, между строк.

Песнь пятая

Рассказ гида

Чужая жизнь видна порой не сразу в окне машины, нового авто,

Но всё же верю честному рассказу о том, как есть, без глянца

и кино.

Край сказок, моря, Аладдина, колдун-старик, затворник

и Магриб,

Пустыни древней, джинна-исполина, молитв, к которым вовсе

не привык.

В дороге вижу рощи из оливы, в сухой земле дающие приплод,

Но всё же живы, спелы и красивы, и урожай динар два раза

каждый год.

Жена-хозяйка — серым кардиналом, в семье царит простой

матриархат,

Идёт на рынок, кухню иль к хаммаму, а муж с кальяном, курит

самосад.

Да, мусор, грязно, это месть стране за бедность, хлопоты, обиды,

А дома чисто, можно спать в траве, не обращать внимания

на виды.

Когда же свадьба? Покажи себя, пусть гости видят щедрость

и уборы,

Любовь со временем возникнет из огня семейного достатка,

разговоров.

Брак здесь решает мать для сына, невестку как на рынке выбирать,

Как яблоки или головку сыра, а развестись нельзя: все будут

порицать.

Сидел я долго, с жадностью внимал рассказам честным,

беспристрастным

И понял, что чуть-чуть ещё узнал Восток, где тонко всё и,

в общем-то, прекрасно.

Песнь шестая

Карфаген должен быть разрушен

Жил бы я в эпоху Рима, мог бы если выбирать,

С кем пошёл в поход строптиво — за иль против воевать?

Вот вопрос себе поставил, кто мне Рим и кто другой,

Ну а всё же кто бы правил моей мыслью и судьбой?

Рим, конечно, это сила, мощь владений, красота,

Но пороки, власть изжилась, и не милуют Христа.

Может, ближе к Карфагену, у охотников морских,

Иль в пустыне ждать измены средь соратников своих.

Финикийцы славны морем, им свобода — это хлеб,

Ну а Рим народным горем не печётся, будет слеп.

Деньги, власть, карьера, связи, и рабов для всех и вся,

Деньги есть, из грязи в князи, демократия своя.

Карфаген погибнуть должен, быть под римскою стопой,

Чтоб империю продолжить, и для Африки чужой.

Но не так легко на деле взять, увидеть, победить.

Три войны пришлось затеять, три похода снарядить.

Я заметил, что в конфликте, что прошли или идут,

В отдалении я ставки не на лидера кладу.

Вот пример Саддам Хусейна и с Америкой конфликт:

Ещё в школе я поставил на Ирак и был побит.

А потом Каддафи тоже был повержен и убит,

И опять ошибка вышла, хоть конфликт и не забыт.

И у нас на белых ставил, и опять я проиграл,

Неужели я возглавил неудачников квартал?

Политически незрелый, иль стратег я плоховат,

Буду красный или белый, попаду я в рай иль в ад?

Ну да Бог с ним, с Карфагеном, что империи считать?

Взлёт короткий, рост недолгий, а потом им пропадать.

Я пойду своей сторонкой, так пройдёт земная власть,

Чтоб во времени воронке расцветать и исчезать.

Песнь седьмая

Вот и всё, пора обратно, возвращаемся домой,

Завершаю, вероятно, я знакомство со страной.

Стал немного я поближе, стал чуть больше понимать,

И устав чужой я вижу, стал без страха принимать.

Пусть Аллах живёт на небе, смотрит молча на людей,

Что в нужде в духовном хлебе, будто белки в колесе.

Ведь менять араб не может всё, что предки предрекли,

Даже если сердце гложет, должен ношу донести.

Я сравню его с верблюдом, что везёт свой груз вдвойне,

Жизнь — борьба и с чем-то схожа, хоть не сразу видна мне.

Утром встали, быт крестьянский, пока в воздухе легко,

Труд тяжёлый, мусульманский, христианский — всё равно.

Чуть возникнет где осечка — грешник должен быть в аду,

Встрепенётся вдруг сердечко, будет проклято в роду.

Не сторонник я ислама, мусульманином не стал,

Но Коран с собой, пожалуй, я бы взял да прочитал.

Иногда смотрю на русских, и мне стыдно за страну:

То ль потребности их узки, то ль чего-то не пойму.

Уступить дорогу старшим, улыбнуться на ходу

И трудиться честным маршем нам, наверно, ни к чему.

Или время изменило и сорвало с русских лоск.

Уважаем только силу, да используем ли мозг?

Ну да ладно, я надеюсь, что возьмём мы не числом

И что, в будущее целясь, путь свой всё же обретём.

И Аллах, Господь поможет нам в дороге и в пути,

Птица Сирин путь проложит, край заветный нам найти.

О Африка, о жизни колыбель

О Африка, о жизни колыбель, о континент таинственный

и страстный,

Сухая жаркая постель, блеск глаз и стан извилистый,

прекрасный,

Здесь губы чувственны, полны, здесь тело в поиске объятия,

Глаза лукавы и вольны, на смуглой коже, в ярком платье.

Не древней, не в замшелых мхах, хоть возраст Африки

почтенный,

Она мне чудится в цветах, далёкий образ сокровенный.

А может, голая Сахара, песков бескрайность, перспектива,

А может, точки каравана, в арабских песнях и мотивах.

Здесь жизнь когда-то началась, расширилась и растеклась

по кругу,

Как Нил, по землям разлилась на север, дальше от истока, с юга.

О Африка, о чёрный континент, последний островок свободы,

Где жизни прежний инструмент в единстве духа и природы.

Но тщетно: занесли сюда ростки и семена Европы,

И бледнолицых длинная рука в желании захватить все

в мире тропы.

Беги, как быстрая газель, в лесах укройся и саваннах,

Чтоб жизни новой карусель осталась где-то в головах и планах.

А ты по-прежнему живи, без спроса, по заветам предков,

Лучи горячие лови и охрой расставляй отметки.