Час волка

Андрей Дышев, 1998

На крымском побережье снимается исторический боевик. Площадка, софиты, костюмы, актеры… В какой-то момент режиссеру для небольшого эпизода понадобился рослый мускулистый парень. Взгляд задержался на бывшем спецназовце Кирилле Вацуре. Вылитый рыцарь! Грим, доспехи, нарисованные шрамы – и на площадку! Дым, ветродуй, мотор!.. Зазвенели бутафорские мечи и пики, заскрежетал металл, и новоявленный актер ринулся в бой. Но что за наваждение! Битва отнюдь не киношная, из ран хлещет вовсе не томатный сок, и смерть – настоящая. Где же тут игра и где – реальность?

3

— Я вот почему просила тебя прийти, Кирилл, — сказала Лебединская, проводя меня через зал в подсобное помещение. — Зеленого чая хочешь?

Она, как всегда, держала в руке большую раковину рапана, в которую поминутно стряхивала пепел с папиросы. Темный брючный костюм, короткая стрижка, низкий, хрипловатый голос и неистребимая тяга к"Беломорканалу"и автомобилям настолько затушевывали женское начало в заведующей музеем, что мне всякий раз хотелось назвать ее"дядя Шура".

— Нет, чая не надо, тетя Шура, — ответил я.

— Как твой"ниссан"бегает? — спросила заведующая, все же наливая мне немного желтоватой водички. — А я вчера Анну вспоминала. Какая, все же, милая девочка! Кофточку и клофелин от гипертонии из Москвы мне прислала… А почему она не приехала?

Запахом крепкого табака была пропитана даже чашка.

— Вы ведь не для того меня позвали, чтобы спросить про Анну? — предположил я. — Разве такая деловая и энергичная женщина стала бы тратить время на такую ерунду?

Лебединская крепко затянулась, прищурилась и погрозила мне пальцем.

— Только Кирилл Вацура умеет взять за горло так, что это будет приятно, — отвесила она мне комплимент. — Но это не ерунда! На месте Анны я тебя одного не оставила бы. За тобой глаз да глаз нужен! Ни одной юбки не пропустишь! Жениться тебе надо, Кирилл! — Она погрозила мне пальцем. — Но ты прав, конечно. Я не собираюсь читать тебе мораль, у меня к тебе серьезный разговор… Да присядь ты, не возвышайся надо мной, как Давид!

Пришлось опуститься в старое, потертое кресло, с боков которого свисала бахрома — следы когтей музейного кота.

— Тебе о чем-нибудь говорит имя Лембита Лехтине? — спросила Лебединская, размахивая дымящейся раковиной, как кадилом.

— Нет.

Лебединская была историком, а историки не любят быстрых и однозначных ответов.

— А ты не спеши, подумай.

— У меня прекрасная память, тетя Шура. Это имя мне не знакомо.

— Странно, — ответила заведующая после паузы. — А он утверждал, что вы знакомы.

— Кто он такой этот Лехтине? — спросил я, впрочем, без особого любопытства. — Что ему было нужно?

Лебединская выдержала паузу, а потом вдруг некстати спросила:

— Послушай, я все никак не пойму, есть ли какие-нибудь преимущества у дизельного двигателя перед карбюраторным?

Я давно заметил за ней такую привычку. Ей нужно было время, чтобы точно построить ответ. Пока я буду распинаться, объясняя механику дизеля, она определится с ответом.

— Ладно, тетя Шура, — сказал я. — Двигатели здесь не при чем. Я подожду.

Похоже, что она не услышала моей реплики. Беззвучно ступая мягкими, сшитыми из шинельного сукна музейными тапочками, она двигалась от окна к столу и обратно, часто затягиваясь и наполняя дымом подсобку.

— Он представился искусствоведом и частным коллекционером, — медленно сказала Лебединская. — Из Тарту, кажется… Говорил с сильным акцентом, часто путал слова. Его интересовали золотые генуэзские монеты пятнадцатого века.

Я вскинул голову и посмотрел на женщину. Она заметила, как я нахмурился, сжал губы, и встала ко мне боком, делая вид, что рассматривает стеллаж с кусочками антикварной черепицы. Она знала мой характер и была готова к тому, что я сейчас начну говорить с ней резко.

— Очень приятная новость, тетя Шура.

— Приятного мало, — ответила она так, словно не поняла моего сарказма.

О том, что у меня есть такие монеты, в Судаке знали только два человека — заведующая музеем Лебединская и"черный"антиквар Кучер, которому два месяца назад я продал полсотни штук по пятьсот пятьдесят долларов за штуку. В честности Лебединской и Кучера я не сомневался, а потому осведомленность незваного гостя меня насторожила. Я никогда не позволял себе говорить с женщиной грубо, и все же сорвался.

— Я же вас предупреждал! — сказал я, привставая с кресла. — Значит, вы меня не послушались? Вы выставили подлинники всем напоказ? И этот ваш Лембит, естественно, их увидел?

— Ах, Кирилл! — воскликнула она. — Какое послушание? Я же не девочка и, кажется, гожусь тебе в матери!

— Но вы же сами пообещали мне, что закажете латунные копии, а золотые монеты спрячете.

— Я обещала? — лукавила заведующая, гася папиросу в раковине и тотчас прикуривая новую. — Тебе, наверное, это приснилось. Я не могла обещать такого! На подобный цинизм способен разве что ночной сторож Вася, а не кандидат исторических наук и заслуженный работник культуры Александра Лебединская!

— Но почему цинизм, тетя Шура! Я беспокоюсь о нашем с вашем благополучии!

— Я тебя умоляю, Кирилл! Обо мне беспокоиться не надо. Никто не посмеет обидеть старую и мудрую черепаху Лебединскую!.. Так я не поняла, ты хочешь зеленого чая или нет?

— Вы уходите от разговора.

— Да. Ухожу. Потому что уже не вижу в нем смысла. Я уже жалею, что рассказала тебе про коллекционера.

— Вот что! — Я начал терять самообладание. — Вы не хуже меня знаете, чего стоят эти монеты. И любой мало-мальски осведомленный в антиквариате специалист без труда определит их цену. И чем выше цена, тем больше всякой криминальной нечисти будет к этому золоту липнуть. Спрячьте их от греха подальше и никому не показывайте!

— Я уже говорила: ты, Кирилл, циник! — холодно заметила Лебединская. — В моем несчастном музее одни муляжи, кроме нескольких обломков гончарной черепицы, сомнительных каменных наконечников для стрел и картин начинающих пейзажистов. Впервые за свою жизнь я смогла показать людям бесценные исторические реликвии, а ты требуешь, чтобы я спрятала их подальше.

— Но это же опасно! — взмолился я. — Неужели вы не понимаете, что даже за одну монету преступники могут пойти на все! Какой-то эстонец уже заинтересовался монетами, уже знает мою фамилию. А откуда, спрашивается, он мог узнать, что у меня тоже есть такие монеты?

— Не знаю, — ответила Лебединская. — Шила в мешке не утаишь.

— Правильно. Поэтому шило не надо класть в мешок. Лучше его зарыть в землю. Так безопаснее и…

— Опять ты о своем! — возмутилась заведующая, перебивая меня и с грохотом опуская раковину на стол. — Я уже от тебя устала! Ты сгущаешь краски! Кто догадается, что под стеклом лежат подлинники, когда их тут сроду не было? Ты да я!

— Вы дадите мне сказать или нет?! Это не меньший цинизм — дурачить людей, демонстрируя им шедевр под видом подделки, — сказал я глухо.

Лебединская усмехнулась и с прищуром посмотрела на меня.

— Ой ли! Хотела бы я, чтобы все на свете были такими циниками! Согласись, что это все же лучше, чем поступать наоборот. Как, скажем, в пинакотеке Букингемского дворца, где среди личной коллекции королевы Елизаветы выявились две фальшивки, которые несколько веков считались подлинными полотнами Рембрандта. И его знаменитейший"Автопортрет"тоже объявлен подделкой. И в Эрмитаже, и в Лувре, и в галерее Уфицци…

— Ну, хорошо! — приостановил я интеллектуальный прессинг. — Я понял, что не могу вас убедить убрать с витрин монеты. Мне проще самому их сгрести и спрятать в более надежное место!

Она вздохнула:

— Я очень благодарна тебе за монеты, Кирилл, за этот щедрый подарок, но теперь позволь мне самой распоряжаться им.

Она поставила точку в разговоре. Храбрая, подумал я. Храбрым человек бывает от природы, когда занижен инстинкт самосохранения, или же от недооценки опасности. У Лебединской и то, и другое присутствует в достаточной мере. Она вообразила себе мир, наполненный благородными рыцарями, легендарными консулами и монахами, разукрасила его рюшечками и цветами и стала порхать бабочкой в облаке табачного дыма.

— Так что хотел от меня ваш коллекционер Лехтине? — спросил я, подойдя к двери.

— Во-первых, он не мой коллекционер, — нарочито безразличным голосом ответила заведующая, разрывая измочаленную и ставшую плоской пачку"Беломорканала". — А во-вторых, он не сказал, что от тебя хочет. Спросил лишь, не знаю ли я, где ты живешь. Я ответила, что не знаю. Вот, собственно, вся история.

— Он, конечно, подходил к шкафам, рассматривал монеты?

— Ошибаешься, — ответила Лебединская, отрицательно качая головой и прикрывая глаза. — Он не подходил к экспозициям. Только поговорил со мной и вышел… Это сколько уже на твоих часах пропиликало? Неужели ровно два? Все, мой милый, я пошла за пирожками. В моем возрасте привычкам изменять нельзя.

Мы расстались недовольные друг другом. Никогда еще я не был так зол на заведующую, как сейчас, и даже не предложил подвезти ее к пирожковой, куда она с педантичной точностью ходила каждый день.