Узник старой башни

Андрей Драченин (2024)

Герой книги — парнишка по имени Варко. Он живет рабом у жестокого хозяина, без особой надежды вырваться на волю. Но вот однажды одна его загадочная подружка предлагает прогуляться в развалины старой крепости. С чем он там встретится? Как бы там ни было, но с этого похода начинается череда событий, в которой Варко приходится справляться с разным. Но он не отступает, потому что у него появляется цель — помочь другому избавиться от цепей. Варко сам знает, что такое неволя. Не в силах справиться с ней в своей жизни, другого он не может оставить в такой же беде.

Глава пятая. Самое ценное

Болото хлюпало, дышало и чавкало. Толстый ковер мха пружинил под ногами Варко, впадины тут же наполнялись водой. Местами виднелись черные, не затянутые ряской окошки. Кузнец остерегал соваться в такие без доброй жердины с веткой, оставленной у вершины на манер крюка. Еще больше советовал бояться участков, где вроде и затянуло все зеленью, да деревьев совсем никаких, хоть и чахлого криволесья. «Куда наступаешь — прежде щупай, да конец нижний заостри хорошенько, чтобы точно сквозь траву прошел. Если по недосмотру в яму ухнешь — добра не жди. Трясина ухватит — так просто не отпустит. Оплошаешь вдруг — ногами не сучи, а то сам себе дорожку на дно вытопчешь. Цепляй крюком, куда дотянешься, да руками себя вытягивай что есть силы. Но лучше не плошай».

С собой Варко прихватил всю свою кубышку. На вопрос, что надо будет за закалочный декокт заплатить, Эрреро пробормотал, что старой ведьме самое ценное подавай, дескать, там разберёшься. Парнишка чувствовал себя виноватым, поэтому уточнять и допытываться не стал, просто взял все деньги, что у него были.

Так и шел он, тыкая перед собой длинным шестом. Одно хорошо, что не один: почти сразу к нему Альма присоединилась. Объявилась, как всегда, неожиданно, но очень кстати. Она была в хорошем настроении и всю дорогу болтала, отвлекала Варко от мрачных мыслей разными лесными красотами: то коряжину крученую приметит да с подземным нагом сравнит, то в листьях и ветках узор интересный разглядит, или паутинку словно в бриллиантах от капель росы укажет. В общем, вроде и мрачный поход, а об руку с Альмой и в нем краски нашлись.

Вдруг Варко заприметил знакомую фигуру: горбатый мужик стоял в небольшом скоплении низкорослых сосен и берез, вроде и не скрываясь, но и не спеша навстречу, как это водилось в последнее время. Даже на расстоянии ощущалась тяжесть и неприветливость его взгляда. Варко уже хотел его окликнуть, поприветствовать да может расспросить про это совпадение с пропавшей бутылкой, но горбун вдруг развернулся и скорым шагом направился прочь. Парнишка окликнул Альму, которая отвлеклась на разглядывание изумрудной лягушки, и решил поспешить следом.

— Постой, дяденька! Это же я, ученик кузнеца, ты же сам мне всё советы давал! Не узнал, что ли?! Постой, спросить надо! — даже попробовал он покричать.

Но горбун лишь коротко зыркнул назад и не подумал останавливаться. Только ветерок донес малопонятное недовольное бурчание.

Кривая спина его то мелькала среди редкого криволесья, то как-то умудрялась в нем затеряться. Варко уже ходу прибавил, в спешке не успевая тыкать перед собой острым концом жерди, вопреки предостережениям кузнеца, но расстояние никак не уменьшалось. Парнишка еще поднажал, хотя Альма уже разворчалась по поводу некоторых бестолковых, которым лишь бы бежать, закатив глаза, вместо того, чтобы красотой любоваться. Но тут горбун вроде стал ближе и Варко только добавил скорости. Вот уже в пяти шагах неровно ковыляет его фигура, в трех… Как назло, в лицо вдруг ткнулась разлапистая березовая ветка, на миг закрыв собой весь мир. Варко отмахнулся, сделал еще пару шагов и остановился, недоуменно вертя головой. Редкое криволесье вдруг совсем кончилось, — Варко выскочил на край обширной поляны, затянутой ярко-зелёной травой, — в крови все так же бурлил азарт преследования, но было непонятно, куда бежать: горбун словно под землю провалился.

— Ой, какие цветочки! — послышалось позади, и мимо него проскочила Альма. — А мы не зря так спешили, тут такая красота. — Девочка обернулась и показала Варко кустики брусники.

Он, не задумываясь, сделал несколько шагов, чтобы подойти к ней поближе, чуть оступился и тяжело шагнул в сторону — упруго прогибающийся слой мха под ногами вдруг разлезся гнилыми нитями, и Варко одним махом погрузился почти по пояс в нечто вязкое.

В первый момент он даже не испугался: подумаешь в грязь провалился, делов-то, вылез да отмылся в ближайшей луже. Парнишка даже улыбнулся встревоженной Альме. Но стоило только шевельнуться, чуть поворочаться, как стало ясно, что дна не ощущается, а густое месиво — не вода: от движения только глубже засасывает. Одну ногу тянешь — другая еще сильнее вязнет. Так и утопиться недолго.

Варко вспомнил про наказ кузнеца руками себя вытягивать. Стараясь сильно не дергаться, он захватил свой шест за нижнюю часть и постарался его крючковатым навершием достать единственно доступную тонкую березку, надеясь, что она ближе, чем кажется. Нет, зацепу не хватало примерно с локоть, надо было наклоняться, но было страшно так сильно шевелиться: зыбь под ногами расседалась при малейшем нажатии, даже то, что он делал, немного погрузило его. Внутри мерзко шевельнулось ощущение жути безнадеги, приправленное вдруг усиленно вспыхнувшей тоской о небе. Как чёрной волной затопила мысль, что лучше уж железная цепь на лодыжке, чем липкие объятия трясины. Там хоть рвёшься, так сопротивляется она, силу чувствуешь, борьбу. Здесь же любой самый бешеный всплеск просто проваливается в ничто, усиливая внутреннюю агонию отчаяния, рождая в могучем теле полное ощущение беспомощности.

Тут подоспела Альма. Варко крикнул, чтобы она не подходила близко. Девочка схватила его за протянутый шест и потянула. Сил и массы ей не хватало, упереться толком тоже было невозможно: ковер мха играл под ней, хоть и был в том месте толще, но основательного доверия не вызывал. Варко в результате не сдвинулся, только вперед завалился, еще сильнее погрузившись и извазюкавшись. Тело наклонилось, грязь стала ближе к лицу и нестерпимо захотелось бездумно забиться, как птице в силках охотника. Парнишка стиснул зубы и замер, стараясь дышать размеренно, угомонить бешено рвущиеся сердце. «Самому надо, самому. Тут не поможет никто, ни силой, ни тонкостью. Спокойно, спокойно. Справлюсь, сам справлюсь», — приговаривал про себя Варко, одновременно очень медленно толкая шест вперед.

Он, следя, чтобы не зацепиться за мох и поменьше давить весом на нижнюю часть тела, аккуратно завёл крюк навершия за березку прям у корневища, прихватил и тогда уже малость выдохнул. Затем потянул: трясина держала очень крепко, не желая ослабить объятия. Однако теперь Варко уже не боялся, точка опоры нашлась, тут уж сдаваться не с руки. Он напрягался изо всех сил, чувствуя, как пальцы почти вминаются в дерево когтистой хваткой, а спина бугрится силой рвущихся из липкого плена крыльев — наконец дело сдвинулось и парнишка начал потихоньку выползать из цепкой грязи.

Вдруг одновременно вскрикнула Альма и сосредоточенный на своем шесте Варко увидел, как по нему стукает такой знакомый перекрученный посох: легонько так, безобидно. Только вот от этого прикосновения крепкая жердина на глазах истлела и трухой рассыпалась, а Варко обратно еще глубже погрузился, уже по грудь. Смотрит: объявился у березки-спасительницы давешний горбун. Давешний, да другой: куда делась обычная улыбчивость, невзрачность да легкая рассеянность. Глаза, как колючки, рот лютым оскалом кривится, напряженный весь, напружиненный. Спина кривая уже не калечной немощью откликается, а сгорбившейся перед броском хищной тварью. Альма в стороне сидит, плечо потирает: видимо жестко толкнул ее изменившийся горбун. Тот еще и бормочет:

— Идет он, ишь выискался. Не сидится ему. Нос из грязи подымает. Побарахтайся теперь в болотце, парнишечка. Распробует оно тебя на вкус, погоди. А там уж и схарчит за милу душу, у нее утроба того, много таких, как ты надо. Слышь парнишечка? Как тебе? Хочется еще лезть, куда не след? Ну да ничего, теперь уж все. Девку твою следом кину, достала.

Варко слушал эту злобную ругань, сам старался не шевелиться, раскинул руки пошире, сдаваться не собирался. Мало ли, глядишь скрючит этого горбуна от злости, а там и Альма чем-нибудь поможет. В разговор с ним не вступал, вообще сделал вид, что нет его. А горбун злится, что не тонет парнишка, невтерпеж ему, приплясывает аж на месте, ругается:

— Ну, что застыл-то! Жить не хочется? Давай шебуршись, может вылезешь еще! Давай, давай! Сказку что ль не знаешь про лягушку, что в крынке сливок масло взбила, не утопла? И ты давай, дрыгай ножками, хе-хе, можа жизнь себе выдрыгаешь!

Но не удержался злобствующий горбун, подскочил поближе, сунулся посохом своим Варко в плечо толкнуть, притопить побыстрее. Раз ткнул, два: от тычков тех не столько в грязь глубже залез Варко, сколько мертвенность по телу побежала, словно жизненные силы забирала эта уродливая палка. Уже бы и погибать время, но что-то тлело еще внутри, помнило не только мощь крыльев, свободно несущих в небе, а сейчас увязших в трясине, но и жар, который был частью сути. Это поддержало Варко, дало душевной стойкости на последний всплеск. Когда горбун еще раз решил посохом сунуть, парнишка медлить не стал — схватил за перекрученную деревяшку да на себя резко потянул. Пальцы занемели, но клещами кузнечными ученые, не разжались. А горбуну-то инструмент его дорог оказался, тоже особо не размышлял, дернул обратно. В результате обоюдного рывка Варко аж до бедер вытащило — силен горбатый, а так и не скажешь, — а мужик злобный напротив, сам по пояс ушел, да еще рукой оперся, завяз. Варко сразу от него в сторону отвалился, чтобы торчком на трясину не давить. Тут к нему березка макушку склонила: Альма на ней, тоненькой, всем телом повисла. Вцепился парнишка и давай перехватывать, вытягивать себя.

На пределе сил трудиться пришлось — никак болото добычу отпускать не хотело, — но выбрался. Встал, смотрит: в разрыве мохового покрова и нет уж никого, только грязь черная поблескивает. Пузырь на ней вздулся, лопнул и все. Неужто утоп горбун так быстро? Альма тоже толком не объяснила ничего, занята была, друга спасала.

* * *

Избушку той, кого кузнец назвал Старой, почти целиком окружал страшный тын. Колья его были увешаны костяками людей и животных. Местами на этих остовах еще сохранялась плоть в разной степени разложения. Смрад вокруг стоял такой, что у Варко желудок в момент прыгнул к горлу — еле сдержался. Калитки не было, в заплоте просто был небольшой проход, словно тот, кто его строил, поленился поставить еще пару-тройку кольев. Варко и Альма вышли к нему грязные от болотной жижи и теперь медлили, не решаясь проникнуть за эту пугающую ограду.

— Как-то здесь неуютненько. И пахнет так себе. Нам точно сюда? — спросила Альма.

— Кузнец сказал, что как болотом мимо рыжего ельника пройдем, так наткнемся, не спутаем. Увидишь, говорит, двор Старой, заходить не захочешь, так точно он будет. Так что правильно мы вышли, — ответил Варко. — Что делать, пошел я. Можешь здесь подождать.

Хоть и не хотелось, да жуть за нутро брала ледяной лапой, но сдвинулся он с места. После всех потрясений последних дней всё легче стало делать то, от чего страх отваживал. Внутри ограды, как ни странно, в воздухе вони не было — травами сильно пахло да дымом немного. Следом за Варко и Альма проскочила, не утерпела. Теперь уже перед крыльцом стояли, тоже в нерешительности. Хотя оно вроде и нормальное было, обычное: даже половичок соломенный на нем лежал.

Тут дверь неожиданно скрипнула, — Варко и Альма аж вздрогнули, — и на крылечко вышла женщина: средних лет, статная, привлекательная. Видимо слишком красочно отразилось замешательство на лице Варко, так как женщина рассмеялась и спросила:

— Не ожидал, гостенёк? Бабку дряхлую думал узреть?

— Ну-у… Дак эта, сказано было, к Старой, дескать, идти… госпожа, — растерянно оправдался парнишка.

— Не прогадал, гостенёк, я это. Старая, зовут так. Есть за что, — женщина вдруг потянула носом воздух, стремительно подошла к Варко и, взяв его за подбородок, пристально вгляделась в глаза. — А-а, вот оно что… А я-то думаю, чем тут окромя человечинки пахнет? Ну, что пялишься? В небо хочешь?

Варко одновременно будто и удивлялся, — кто пялится? сама же уставилась, — и отстраненно подмечая, что и впрямь будто настороженно изучает внимательные темные глаза напротив. Дракона опять что-то встревожило? Как ответом всплывает мысль, что ему не нравится, что он видит. Вроде, приятная женщину вместо ожидаемой ведьмы — скорее вздохнуть бы облегченно, ан нет. Словно смотрит что-то из нее, как дракон через Варко, таится на глубине зрачков, что-то очень древнее и опасное. Есть, говорит, за что Старой называют, да? Альма, видимо тоже что-то почувствовала: за руку взяла, сбоку прижалась.

Чтобы заполнить вдруг повисшую паузу, Варко, нервно сглотнув пересохшим ртом, ляпнул:

— А это, госпожа, а что это у вас забор такой страшный? Кто это на нем?

Женщина улыбнулась:

— Страшный? Валежник трухлявый видишь — не страшно? Или траву гнилую… Мне все одно. А на нем, гостенёк, те, кто не с тем ко мне пришли, что должно.

— И вы их за это на колья понасаживали?

— Да нет, гостенёк, это мой заплот сам шибко смышленый. Ты вона в щель без боязни поди шагнул, а если б не то в сердце нес, аккурат под тобой новый кол вершинкой в небо бы и вылез. Ну и повис бы ты на нем, без лишнего моего труда. Как-то так.

Оглянулся Варко на проход, в который если и трусил зайти, то по другой причине, а тут вона как. Совсем неуютно стало и сомнения внутри закрутились, так уж было ему надо сюда тащиться.

— Ну, и с чем в итоге пожаловал, гостенёк? — чуть с ленцой, спросила наконец Старая.

— Меня кузнец, Эрреро, за декоктом послал, для закалки который… Ахака, — ответил Варко. — Он говорил, ценное самое надо… Я вот… Все, что есть, на выкуп копил.

Старая протянула руку:

— Ну давай твое ценное.

Варко добыл из-за пазухи небольшой кошель и высыпал содержимое в подставленную ладонь. Женщина с ухмылкой посмотрела на небольшую горку монет, которые для Варко были кучей деньжищ. Руку ее охватило яркое сияние, ощутимо дохнуло жаром… и деньги, вдруг стали лужицей расплавленного металла, который каплями скатился с расслабленной кисти и затерялся в траве. Старая захохотала и с лёгкой надменность произнесла:

— И это самое ценное?! Ну, гостенёк, печалишь ты меня. И как прошёл во двор ко мне, ума не приложу? Разве что в подружке твоей дело… Обратно вот, пожалуй, что и не выйдешь.

Варко стоял как оглушенный: вот так взять и все накопленное враз…

— Как не ценное-то?.. Это ж на свободу коплено, считай жизнь моя!.. — вырвалось наконец возмущение.

— Жизнь? Свобода? — лицо Старой оказалось вдруг совсем близко к Варкиному: казалось дыханием опаляет, глазами до нутра язвит. — Не стоят ничего твоя жизнь и свобода сами по себе. Ни-че-го! Просто слова. Как и это — просто металл. Ценное! Печалишь, гостенёк, печалишь. Время моё попусту тратишь. Нет, не выйдешь обратно.

Холодом могильным потянуло, озноб у Варко по спине побежал. Вспышкой проступил в облике миловидной женщины облик старой карги с лицом-черепом, обтянутым желтой кожей, седыми космами и горящими в проваленных глазницах углями — словно солнцем тело под просторной рубахой высветило, только страшно.

Тут Альма неожиданно сильно Варко назад задвинула, сама вперед вышла:

— Отпусти его. Я здесь пока останусь. Он принесет что нужно, — потом к парнишке повернулась: — Иди, ты поймешь. И возвращайся скорей.

Варко растерянно стоял, смотрел на такую спокойную тоненькую Альму, на то, как Старая поглядывает на неё с одобрением, на него с насмешливым интересом, и не знал, что же ему делать? Как это, взять и бросить Альму здесь, где людей на колья развешивают, и такое под внешней обычностью прячется? И противится этой ведьме не пойми как, и просто уйти ноги отказываются.

Наконец Старая подошла к Альме, на плечо ей руку положила, подогнала Варко:

— Иди, иди уже. Отпускаю пока, раз так. Да шибко не мешкай, не жди, пока я проголодаюсь. — Альма на это и глазом не повела, так и стояла спокойно.

Варко начал пятится, все быстрее, потом совсем развернулся и вышел за тын.

* * *

Дорогу обратно он плохо запомнил. Руки сами проверяли шестом надежность пути, ноги шагали, а в голове крутилось только одно: как же быть? К кузнецу заходить не стал: коли тот знал бы, что нужно — сразу бы сказал, а так… А может и нельзя было пояснять, сам Варко должен выдюжить: имелись по этому поводу некоторые мыслишки.

«Жизнь ей моя, значит, не ценность. Свобода — так себе богатство. Деньги все расплавила — столько я их копил, собирал. Конечно, ей может и мало это, у нее вон и дом свой, и пожила уже столько — много, наверное. А я что видел? — думал Варко и тут же вспоминал, что роскоши снаружи жилища Старой он все же не приметил. — Ну, может внутри ковры да серебро, а на дворе так, чтоб не зарились. Хотя кто там с такой оградой позарится?» В общем, в таких сумбурных мыслях он и дошел до дома хозяина.

Не успел прийти, как вредный старикашка управляющий застращал, что о всех отлучках непременно доложит и погнал чистить скотный двор. Варко и впрямь в этот раз сбежал, не выполнив ежедневный урок: на болото идти ближе к вечеру было неразумно. Что делать, поплелся он заниматься грязной рутиной, но раздумья, как быть дальше, так и не отпускали его. Что ценней того, за что все покупается? Ну да, может мало денег было, так зачем их плавить-то?

Все же за монотонной работой Варко слегка успокоился. Вдруг поймал себя на мысли, что давно уже за всеми заботами и помощью кузнецу не мастерил ничего такого, и что прям соскучился по всему этому. Следом вдруг, одна за другой, замелькали в его голове картинки, словно кое-кто дождался, когда он в нужную сторону повернет, и тут же подталкивать принялся. Вот человек кричит, кнутом указывает, а другой сгорбился униженно, землю мотыгой рыхлит, кусок хлеба получает, сидит ест и опять все по новой. А вот другое. Вроде тот же, которого неволили, но через забор лезет и бежит. Потом хижина на краю села, и он уже на небольшом огороде горбатится. Вот присел, горбушку жует. Может и побольше кусок, а там и там звенит общим фоном железо на краю слышимости, будто цепь по камням перекатывается. Тут Варко и подумал, что если б он вдруг свободен стал, то как раз бы любимым рукодельем занялся.

Парнишка оперся о вилы, переводя дух. «Дак может это как раз ценно для меня? Деньги что, их можно и так вот, головы не поднимая получить. Что на хозяина, пахать, что самому из земли кусок хлеба выколачивать. По-разному, конечно, а все одно колея да неволя, если только этим жить. Без рукоделья ведь будто и нет меня, умирает душа. Может про такое Старая говорила? Не для нее самое ценное — для меня. Что жизнь моя и свобода сами по себе, если не сделаю ничего, не создам ощутимого, яркого? Мне ведь и впрямь деньги-то по большему счету для этого и нужны, чтобы творить свободно».

Уже охваченный этим путеводным смыслом, он быстренько доделал отмеренную вредным управляющим работу и пошел в свой угол сарая, где у него и лежанка была и место для того, чтобы вдали от хозяйских глаз что-то мастерить. Памятуя о птичке, что так хвалил кузнец при первой встрече, взялся строгать заготовку для такой. Уже и форму основную начерно топориком вытесал, начал ножом более мелко доводить, но вдруг остановился. «Это ведь я много раз делал. Вот так, тайком от хозяина, чтоб побыстрей, да поменьше: вдруг что — и спрятать не трудно. Это ценное мне, да. А если мало будет? Сожрет Старая Альму… Нет, не буду такое думать. Не будет такого. Я большую птицу сделаю, какую всегда хотел». Перед внутренним взором возник образ улыбающейся Альмы. Варко еще больше воодушевился.

Он отложил уже наполовину выведенную заготовку и взял из давно отложенной кучи материала большой кусок елового ствола. Руки привычно раскололи его на бруски необходимого размера. Лезвие плотницкого топорика скоро отсекло лишнее, острый нож продолжил вытаскивать из древесины нужную форму, пуская стружку легкими лепестками. Сперва парнишка как обычно настроился строгать голубка, но, осенённый новой мыслью, начал выводить змеиный изгиб драконьей шеи и общий абрис головы ящера. Даже сразу прикинул, что надо еще и лапы снизу приделать. Хвост, правда, решил оставить как в птичьем варианте, разве что стилизовать как-то: ничего страшного, будет эдакая смесь двух летающих существ. Пока резал фигурные рубчики на крыльях, поставил на небольшой очажок котелок с водой — парить заготовки для гибкости волокон, чтоб оперение щепать да разворачивать. Когда дерево хорошенько прокипело, взял тонкий нож и приступил.

Внутри уже привычно бродили отголоски драконьих мыслей: судя по всему, ему нравилось, что здесь рядом с рождением крыльев тоже есть огонь. Это настраивало в общем состоянии Варко ощущение правильности, внутреннего удовлетворения. Он трудился, позабыв про еду и сон, только зажег светильник, когда солнце совсем село. Пальцы ловко раздвигали тонкие планочки перьев и цепляли их одно за другое в определенном порядке, создавая задуманный изгиб. Когда высохнет, нужно еще будет закрепить нитью, чтобы придать надежность, но горделивый взмах крыльев формировался уже сейчас. Варко в отличие от округлого, птичьего, сделал его край зубчатым, подобно нетопыриному. Также, по сравнению с голубем, где голова резалась в упрощенной форме, в этот раз парнишка постарался придать более конкретные черты, которые зацепились в его памяти при посещении подвала старой крепости.

Когда первые лучи солнца проникли в щели сарая, на верстачке Варко стояло готовое изделие. Не подвешенное за зацеп на спинке, существо опиралось на веерообразный хвост и задние концы распахнутых крыльев. Создавалось впечатление, что оно на миг от того, чтобы взлететь. Сам Варко сидел на лежаке, устало опустив руки, и смотрел на него. Он бы уже свалился без сил, чтобы хоть сколько-то поспать, но никак не мог оторвать взгляд от этого получившегося символичного стремления в небо, словно кто-то держал его. Хотя он даже знал — кто. В конце концов глаза его сами по себе закрылись, он мягко повалился на бок и уснул.

* * *

Разбудил его громкий голос хозяина, который сопровождался лебезением управляющего.

— Где этот бездельник?! — дверь сарая ударилась в стену, открывшись от сильного пинка. — А-а, спит собака!

Хозяин своей тушей казалось заполнил все пространство, почти навис над Варко с лицом, красным от злости. В руке он держал любимую плеть, явно желая применить ее. Тут его взгляд упал на верстачок, а лицо совсем побагровело:

— Ах ты падаль! Кормлю его, спишь не со свиньями, а все на волю, тварь, целишь?! Рабское твое рыло, работу бросил, все поделочки стряпаешь? Шкуру порву! Будут тебе поделочки!

Разъяренный хозяин шагнул к верстачку, занеся тяжелую плеть над тонкими крыльями рвущегося в небо существа… И наткнулся взглядом на бешеные глаза напротив. Они темным огнем горели на заострившемся чертами лице Варко, который вдруг появились на его пути. Парнишка смотрел исподлобья и стоял чуть сгорбившись. Но в этой позе не было страха — скорее пружинистая готовность к броску. Руки его висели свободно опущенными, в правой почти расслабленной кисти как-то приблудился острый ножик: старенький, много раз точеный, который так весело пускал стружку, творя крылатую фигуру. Он прилип к пальцам совсем не угрожающе, обыденно: так, проверенный друг, готовый опят помочь — горбушку сухого хлеба порезать, забавку деревянную затеять. Но хозяин вдруг как наяву ощутил, как это лезвие сейчас порхнет к нему, к чему поближе — аж невольно подтянулось все там, ниже богатого пояса. В этот момент почему-то не было сомнений, что сдвинься он еще хоть на пядь, так и произойдёт: то ли что-то таилось в глазах этого доселе не особо строптивого раба, то ли еще что. Гнев его вдруг остыл, охлажденный пробежавшим по хребту ознобом. Он неловко потоптался, глянул на плеть, словно забыл, для чего она в его руке, прокашлялся и, уже уходя, буркнул:

— Во дворе прибери.

Варко стоял ни жив ни мертв. Он сам до конца не помнил, как заслонил спиной свое творенье. Лишь смутно ощутил вскинувшую его волну гнева, знакомую рукоять в привычной руке и холодную мысль, что до горла далеко, такое пузо поди пробей, а вот ляжку, пожалуй, он вскроет. Слыхал Варко как-то в торговых рядах, у бочки с пивом, старый вояка молодого про разные жилы в теле поучал. Сейчас вот вспомнилось вдруг. Внутри медленно угасали мысли о стремительном рывке сильного тела, вырванной одним кусом мягкой плоти и врожденном ощущении обычности этого процесса — не о чем говорить. И еще некое понимание, зачем звенит при каждом движении железо.

Отдышавшись, парнишка вышел из сарая и все же выполнил указ хозяина. Только затем засобирался опять на болото: проверять терпение Старой желания не было. Он аккуратно завернул свое творение в холстину и отправился в путь.

В этот раз проблем не случилось: Варко дошел уже приметной тропой до жуткого тына, окружающего жилище Старой и с опаской остановился перед оставленной в нем прорехой.

— Да заходи уже, раз пришел. В одну сторону он тебя точно пропустит, — раздался женский голос из-за ограды. — Парнишка, вздохнул и последовал приглашению.

Старая и Альма сидели на крыльце и играли в карты. Девочка довольно улыбалась, обмахиваясь разложенными веером картинками. Женщина хмурилась, рассматривая свой расклад.

— Третий раз в дураках оставляет, — сказала наконец Старая. — Удачливая она у тебя. А еще хотела с ней на корысть какую поиграть. Сейчас бы сидела тут и в дураках, и в долгах.

Варко подошел и молча остановился перед ними. Старая поднялась с крыльца, вытерла ладони о подол и с интересом поглядела на сверток в руках парнишки.

— Ну, что там у тебя, гостенёк? Что в этот раз притащил? Но смотри, не прогадай — больше не отпущу. Не рынок тут, чтоб глазеть попусту с дырой в кармане. Так что подумай. А то может даже не разворачивай. Тогда так и быть, идите. Но уже боле не приходите, — пытливо смотря на Варко, произнесла Старая.

Он все так же молча размотал холстину и протянул своё творение женщине. Когда ее руки коснулись резного дерева, опять, как и в прошлый раз, ощутимо дохнуло жаром. Варко уже успел представить, как тонкие веера крыльев вспыхивают быстрым пламенем, но время шло, а даже лёгкого дымка не появилось. Только сам птице-дракон засветился явным сияние всё ярче и ярче.

— Ну что, теперь вижу — полетишь, — произнесла Старая, словно разговаривая с деревянной фигуркой, а потом подняла глаза на Варко. — Да, гостенёк, в этот раз по товару оплата. За ценой не постоял. Оно и впрямь шкуры дороже, душа в нем — чую. Да она у тебя неразменная, вложил — не убудет, лишь шире станет. Подожди чутка, сейчас вынесу тебе твое зелье.

И она пошла в свою хижину. Вернулась уже без деревянной фигурки, но взамен протянула Варко оплетенную соломой бутыль.

— Вот, гостенёк, держи. Здесь надолго хватит. И ступайте уже, устала я от этой балаболки.

— Спасибо, госпожа, — Варко принял бутыль и опустил ее в прихваченную холщовую суму.

— А про деньги, что в землю мою каплями упали, так и не спросишь? — вдруг поинтересовалась Старая.

— То за урок, госпожа. За него тоже спасибо, — ответил Варко.

Старая внимательно смотрела на парнишку, как он берет девочку за руку, и они идут к проему в изгороди. В ее глазах мерцало особое внимание, словно она только сейчас увидела его полностью. Когда гости были уже готовы выйти за ограду, Старая окликнула:

— Постой, юноша. Не сразу разглядела, видать и впрямь старею. Держи, как туго будет — сломай. А то я еще по прошлому разу подметила, что не гладкой дорожкой ты до меня докатился. — И бросила Варко вроде обычную веточку, разве что холодная она была, словно каменная.

Варко машинально поймал неожиданный дар, не нашёлся что спросить, еще раз поблагодарил и они вышли из владений ворожеи.