Золотая лоция

Андрей Демидов, 2013

Вторая часть саги в жанре исторического фэнтези посвящена событиям, связанным с поиском загадочной Лоции. Действие развёртывается в эпоху Великого переселения народов (весна – осень 633 года от Р. Х.) на пространствах от территории будущей Москвы до границ современных Франции и Китая. Читатель сможет наблюдать взаимодействие славянских, финно-угорских и других племён, их обычаи, психологию, жизненный уклад в момент начальной стадии этногенеза русского народа. Но Лоцию настойчиво ищут её подлинные хозяева – как часть важного (и жизненно им необходимого) навигационного прибора, хотя для славян, варягов и франков это прежде всего золото, а для мыслителя Рагдая – средство познания мира. В романе персонажи исторические действуют наряду с вымышленными. Для ценителей хорошей литературы.

Глава 9. Против потока

Река стала другой. Притоки остались позади. Мощная Варата, илистая Шпрая, задумчивый, прозрачный, как горный хрусталь, Нейс. Впереди, в одном дневном переходе, ещё прятался среди холмов шумный Бубр, но уже выплеснул он в Одру всё, что могли отдать ему оттаявшие предгорья Исполиновых гор. Сами горы, покрытые чёрной чешуёй елей и лиственниц, с серо-жёлтыми головами-вершинами, в морщинах расщелин и промоин, сонно взирали на суету долин. Облака боязливо обходили их склоны стороной, со вздохом и недовольным гулом обтекали их ветры, мстительно отрывая песчинки, и только солнце было благосклонно — щадя остатки ледников, украшая скалы прихотливыми тенями, не скупясь на золотые оттенки. По мере того как вершины отдалялись на юго-восток, они становились всё более призрачными и таинственными. Казалось, что горы теперь кончаются где-то бесконечно далеко, на краю земли. Одра поворачивала туда же. Нижняя Фризия, с её песчаными холмами, частоколами гигантских сосен, заболоченными низинами, гранитными валунами, похожими на окаменевшие головы убитых великанов, осталась позади. Уже не стояли на обоих берегах через каждые два-три крика селения под крышами, выложенными мхом, окутанные беспечными дымами. Фриз и лютич не пускали свои лодки наперегонки, чтоб предложить воинам на ладьях ночной улов, смолк гомон и песни на крошечных пристанях, и женщины не выскребали шкуры у самой воды, а дети не гнали на водопой взбудораженных весной волов. Даже зверь, казалось, не смел приблизиться к берегу.

Но поросшие ивами, осинами, хилым орешником и буйным малинником берега, да и сама река не были пустынны. Лодки, большие и малые, долблёные, дощатые, вязанные из соломы и прутьев, обтянутые кожей, плоты из брёвен двигались навстречу. Угрюмые, усталые мужчины, женщины и дети сидели в лодках. Это был исход. Выходили на берег только затем, чтоб согреть пищу, обшарить брошенные селения в поисках съестного или похоронить умерших. И с удивлением смотрели на идущие навстречу ладьи с вооружёнными людьми, опускали глаза и отворачивались в сторону.

— Авары, — говорили они в ответ на расспросы, показывая на юго-восток. Это было похоже на стон, на страшную сагу из одного лишь слова.

Ночью, без труда миновав плавучий город лютичей Калунь и даже не уплатив там требуемую виру, они вошли в пограничную область. Здесь кончалась власть короля Осорика. Здесь, на слиянии Одры и Бубра, стоял последний фризский город Вук. Хотя изначально он принадлежал саксам, а отдан Осорику лишь после недавней войны. Дальше на юго-восток лежала пустынная страна, оставленная несколько лет назад хорватами, которые без видимой причины почти все ушли через восточные перевалы Исполиновых круч в Богемию и там, не поладив с моравами, двинулись ещё дальше, через Карапатские горы к Тисе. Ни лютичи, ни фризы, ни саксы не торопились заселять эту страну, разорённую чередой засух.

Стовову не хотелось смотреть в ту сторону, ему вообще никуда смотреть не хотелось. Его знобило. Хотелось спать после суматошной ночи, а стребляне между тем затеяли ловлю раков. Разогнав с заваленной корягами песчаной отмели чужие лодки, они запалили факелы и, попрыгав в ледяную воду, стали шарить по дну, полагая, что изголодавшиеся за зиму раки наверняка обитают там, где много пищи. А Вишена решил, что стребляне разыскивают обронённое кем-то оружие или ценную вещь, и не посчитал нужным остановиться…

Стреблянам удалось взять несколько сонных раков, мелких, не больше ладони. Но настырный Резняк обнаружил двух гигантских сомов. Отмель огласилась призывными криками, бранью, ударами щитов по воде, треском. Блестели бросаемые остроги, шипели брызги, попадая в пламя факелов, метались тени. Чтобы остановить это безумие, Оре пришлось самому лезть в воду убить одного сома, а второго загнать на глубину, где уже никто, даже стоя по горло в воде, не мог его зацепить. Но охота получила неожиданное продолжение на берегу. Всё тот же Резняк увидел в прибрежных кустах подраненного оленя. А в это время в пяти сотнях шагах вверх по течению, проходя в лабиринте островков и отмелей, кормчий Гельга услыхал шелест днища о песок. Он крикнул Вишене, чтоб тот узнал, почему стребляне не щупают дно. Из темноты от стреблян никто не отозвался. Тогда начали кричать от ладьи к ладье, чтоб стребляне обогнали полтесков и снова встали впереди. И только после того, как с последней ладьи донеслась весть, что стреблян позади нет, войско озадаченно остановилось. Сумятицу внес фриз, пленённый Стововом ещё на Ладоге и за которого никто не хотел платить выкуп. После Хюттена, где выяснилось, что, кроме утопленных князем ладей, у него не было ничего — разве только долги, фриза освободили от пут и отпустили. Но тот упросил князя довести его до Вука, обещаясь за малую плату предупреждать обо всех местах сбора податей за проход. А когда удалось на полном ходу проскочить лютицкие заставы у Калуни, фриз окончательно осмелел. Он-то и сообщил, что эти островки в излучине Одры называются Копями Эльфа и именно здесь то и дело пропадают люди и лодки…

Разбудив всех, даже тех, кто сидел на вёслах днем, всем миром начали поиски стреблян, предполагая самое худшее. Вишена отказался участвовать в блуждании по мелким проливам в кромешной тьме и предложил дождаться рассвета. Однако вскоре стребляне нашлись сами — с освежёванным оленем, но это лишь отчасти смягчило ярость князя. В завершение всего одна из ладей полтесков села на мель и снять её удалось только к утру. Утомлённые, с трудом справляясь с течением, на рассвете все двинулись дальше, к Вуку, потихоньку ропща на Стовова, запретившего привал. Теперь же, чувствуя запах дыма близкого города, слыша разноголосицу его петухов, глядя на серые, сонные лица своих мечников, вразнобой тянущих вёсла, и невозмутимые морды коней, Стовов пытался осознать, был ли всё это сон или это была явь. Он тряхнул головой и, поднявшись, крикнул кормчему:

— Не молчи, Конопа, видишь, вразнобой бьют вёслами!

— И-и-и… Так! И-и-и… Так! — Конопа начал надрывать горло, но гребля не стала более слаженной.

— Тоскливо. Тоскливо мне, Хитрок, — сказал князь, наклонив голову и искоса глядя на воеводу полтесков.

Хитрок сидел на досках настила скрестив ноги и положив локти на колени, отчего его ладони казались безвольно висящими под тяжестью вздувшихся жил и золотых перстней. Его длинные рыжие волосы были собраны на шее хвостом, и блестела бронзовая серьга в плоском, без хрящей ухе, вросшем в скулу, без намёка на мочку. Подняв на князя тяжёлый взгляд, полтеск ответил, несколько растягивая шипящие звуки и делая долгие паузы между словами:

— Ржа железо ест, а печаль сердце.

— Ты о чём? — Князь раздражённо махнул рукой, подзывая к себе Полукорма.

— Просто. Ты сказал, я сказал. — Хитрок опустил глаза и застыл в прежней позе.

Князь, уже готовый заговорить с подскочившим Полукормом, застыл на некоторое время, недоумённо теребя бороду, то ли обдумывая сказанное, то ли ожидая объяснений. Наконец он сказал своему мечнику:

— Полукорм, пусть все держатся правого берега. К пристани не подходить, встать выше по течению. В Вук пойдут я и Вишена. Двух ладей хватит, чтоб взять еду и не нагнать на торговцев страху! А то, клянусь хвостом Велеса, торговцы все разбегутся, завидев войско. Особенно наших стреблян кособрюхих. Ступай!

— Щука в море, чтоб карась не дремал, — неожиданно сказал Хитрок и поднялся. — За вино спасибо. Иду на свою ладью. Спать. Нет песни, от которой потом не устаёшь, даже если она хороша.

— Погоди, хочу, чтоб ты пошёл со мной в Вук. — Стовов поспешно положил руку на плечо полтеска. — Хочу, чтоб ты поглядел на Рагдая и Вишену. Зорко. Внимательно. Ты мудр, а мне нужен совет.

— Хорошо. Где зерно, там и мыши…

— Что? Какие мыши?

Там, где Одра и Бубр смешивали свои воды и где недавний паводок размыл илистую почву их берегов, обнажая остатки древних скал, на плоском холме, между оврагом и старым, заболоченным руслом Бубра, лежала каменистая гряда, в которой с трудом угадывались очертания крепостных стен. Необработанные валуны хаотично громоздились один на другой, на высоту в три человеческих роста, и только в одном месте, со стороны Одры, камни были подогнаны друг к другу, образовывая низкую арку, служившую воротами. Над аркой была сложена из брёвен высокая башня. На её верхушке, на шесте, вилось узкое полотнище, кажущееся чёрным на фоне розовых облаков, а рядом виднелась скрюченная холодным, утренним ветром фигурка дозорного. Вплотную к стене примыкали постройки: бревенчатые дома, вернее, полуземлянки, крытые сухими еловыми ветками и соломой. За стеной, где уровень земли был видимо выше, теснились такие же крыши, окутанные дымами очагов. Всё пространство между стеной и помостами пристаней занимали несуразные, наспех собранные строения: землянки, навесы, шалаши, загоны для скота и людей, перевёрнутые лодки, служившие кровом. Земля между ними была вытоптана множеством ног, перемешана с испражнениями людей и скота, помоями, золой костров. Пристани, сложенные из массивных брёвен, городище у стен, река шевелились, двигались множеством людских фигур. К пристани подходили, отходили лодки, от ворот к воротам, пыля, двигались всадники. Промозглый ветерок доносил запахи пережжённого хлеба, дыма, смолы. Это был Вук. Когда сначала ладья варягов, а затем и ладья Стовова гулко ударили грудью в брёвна центральной пристани, весь город, казалось, повернулся к ним, разглядывая незнакомцев внимательно и тревожно. Стовов, Хитрок, Полукорм, Семик и двое из его полтесков сошли на пристань, где уже стояли Вишена, Рагдай, Ацур, Эйнар и ещё трое варягов.

— Ну? — Стовов снял свой пурпурный плащ, пламенем полыхнувший на ветру, оглядел с напускной строгостью соратников, легонько пнул один из больших кувшинов, которые рядами теснились под ногами, выставленные на продажу. Кувшин печально загудел. На звук из-под навеса появился исхудалый человек в драной, льняной рубахе до колен и, потирая ладонью о ладонь, спросил заискивающе, по-саксонски:

— Мой господин желает купить? Совсем дёшево. Лучшие горшки для зерна во всей Саксонии. Даже из Шванганга приходят за ними. Просто все знают…

Гончар говорил и говорил, но гости уже не слушали его. Они плотной группой двинулись по самой кромке пристани, обходя ряды горшков, навстречу двум воинам, медлительным и, кажется, хмельным. Остановившись и дождавшись, пока эти двое, вооружённые только короткими копьями и кистенями, подойдут сами, Стовов упёр руки в бока и хотел что-то прорычать, но его опередил Рагдай:

— Храбрые воины охраняют порядок именем властителя Вука?

— Мы от имени маркграфа Гатеуса пресекаем здесь воровство, — ответил один из воинов, сильно коверкая фризские слова. — И чтоб платили десятую часть от торга. Кто вы?

— Это тот самый, что служил телохранителем императора Ираклия? — Рагдай изобразил удивление. — Клянусь Колесницей Геркулеса, он едва не стал императором сам! Но быть маркграфом тоже неплохо.

— Нет, это другой Гатеус. — Воины маркграфа вдруг перестали казаться хмельными и начали внимательно разглядывать гостей. — Кто вы?

— Мы торговцы из Страйборга, что в Ранрикии. — Рагдай протянул вперёд раскрытую ладонь, и на ней тускло засветилась золотая монета. — Нашего друга в прошлое лето захватили авары. Мы везём выкуп и хорошие рейнские мечи под плащами. Хотим отомстить.

Монета исчезла в кожаном мешочке одного из стражей, а другой, опёршись на копьё, сказал, путая фризские и саксонские слова:

— Этих выродков, провались они в Крогг, последнее время хорошо потрепал Само Богемский. Венды выбили их из долины Маницы, а ромеи отогнали от Фессалоник. Но вы решили умереть, если лезете в эти угли. Ждите, авары скоро сами придут сюда. Они уже по эту сторону Карапат.

— Да не может быть, чтоб аваров выбили из Маницы! — недоверчиво махнул рукой Рагдай, и голос его чуть заметно дрогнул. — Врут!

— Крозек, здешний чеканщик, бежал от них из рабства, — сказал другой воин и, уже повернувшись к Рагдаю спиной, добавил: — Принёс из плена свои отрезанные уши и клеймо на лбу.

— Что ты побелел? — Стовов потряс Рагдая за плечо, когда стражи скрылись за развешанными неподалёку цветастыми полотнищами, рядом с которыми пританцовывал от нетерпения носатый грек. — Что они сказали тебе?

— Сказали, что авары теперь в верховьях Одры.

Рагдай посторонился, пропуская вперёд Хитрока с полтесками.

— Ну и что? — не понял Стовов. — Какая разница? Всё одно мы их обойдём стороной. Пошли, нам нужно сторговать овёс для коней. И разузнать, что там, за Бубром.

Рагдай кивнул, сделав незаметный знак Вишене и повременив, пока остальные не скроются среди кулей сырого льна, нагромождений кадок с солью и холмов прошлогоднего сена, тихо сказал конунгу:

— Венды выбили аваров из долины Маницы. Это значит, что место, указанное Эгидием, может быть пусто. Каган не оставил бы там золото.

— Чтоб они все передохли, эти венды. Не сиделось им. Теперь придётся искать самого кагана, — озадачился Вишена. — Где он может быть? Но клянусь всей хитростью Локи, отбить золото у кагана — это всё равно что попытаться отнять сокровища Нейстрии у короля Дагобера. А если он это золото опять где-нибудь спрятал? Всё? Можно возвращаться обратно в Ранрикию?

— Страж мог ошибиться. Нужно найти этого безухого чеканщика. — Рагдай огляделся. — Знаешь, а ведь Стовов до сих пор не спросил меня, куда мы идём. Это на него не похоже. Чувствую, замыслил он что-то. Да и Хитрок отчего-то за нами приглядывает.

— Где? — Конунг встрепенулся, завертел головой.

— Не оборачивайся. Он там, за шалашом. — Вздохнув, Рагдай кивнул. — Пойдём. Нужно найти чеканщика.

Едва они сделали десяток шагов, высматривая Ацура и Эйнара, как попали в облако льстивых, настойчивых уговоров. Греческий торговец выскочил, как из засады, замахал парчовыми платками, шёлковыми лентами, начал совать в руки горшочки с корицей, изображать блаженство, вдыхая щепотку кориандра. Они осмотрели стальные иглы разной длины, флакон для благовоний из персидского хрусталя, кинжал с рукоятью из пожелтевшей слоновой кости, пару серёг: голубоватые жемчужины, чуть больше яблочной косточки, на простом медном крючке. Серьги Вишена взял, легонько ткнув в живот рукояткой меча заголосившего было грека.

— Мы же слушали всё, что он нам говорил, — пояснил он Рагдаю и неожиданно застыл, словно изваяние Тора. — Маргит…

— Маргит? — поднял брови Рагдай. — Не думал, что ты о ней так скоро вспомнишь.

— Да нет, клянусь глазами Хеймдалля, это она! — Вишена сорвался с места, сшиб с ног зазевавшегося торговца и затерялся в дыму.

Рагдай хотел было ринуться за ним, но его кто-то схватил за рукав. Это был всё тот же грек.

— Я Кревис, мой господин. Крамн месяц назад отобрал мою плоскодонку вместе с сотней мер пшеницы. Теперь торгую чем придётся. Клянусь молниями Зевса и ранами Христа, мне нужно собрать всего несколько безанов на новую лодку.

Торговец ростом был Рагдаю по грудь: угловатый в движениях, круглая, красная шапочка то и дело съезжала на затылок, обнажая блестящую лысину в обрамлении седых волос, большой горбатый нос, круглые влажные глаза…

— А, на вот тебе за серьги. — Рагдай сунул Кревису половину затёртой монеты. — Ты давно в Вуке?

— Второй месяц, мой господин. Я и раньше бывал тут, задолго до того, как саксы стали строить стены. — Грек повёл рукой вокруг, по далёкому лесу, покрытому нежной зеленью лопнувших почек, по туманной Одре, по высоким облакам, утратившим розовый оттенок рассвета. — Я знаю тут одну гадалку, хорватку Кайтель. Её предсказания всегда сбываются. Вернее всего, когда она гадает на голове молодого петуха. Желаете ли, господин, узнать судьбу?

— Нет, — ответил Рагдай. — Я хочу найти чеканщика Крозека, который недавно бежал из аварского плена.

— А, знаю, знаю. Только он теперь не чеканщик. Авары изуродовали его и отрезали большой палец на левой руке. Теперь он уже не может работать как прежде. Крозек держит здоровенных бойцовых псов. Я могу проводить к нему, мой господин. — Грек улыбнулся, обнажая дыру вместо передних зубов. — Серебряный эре, и я ваш на весь день. Эй, Гепид!

На зов явился смуглый, чернобородый мужчина в пёстром халате на голое тело.

— Гепид, будешь оберегать товар, пока я не вернусь. Возьми топор. А когда вернутся Плела и Тан, пусть будут с тобой.

— У тебя так много слуг? Бедный торговец? — ухмыльнулся Рагдай, высвобождаясь наконец от цепких пальцев грека.

Кревис опять засуетился, завертел головой, едва не уронив с неё шапочку.

— Нет, мой господин, это всё моя родня с Хиоса. Но нам лучше остаться тут, пока ваш спутник не вернётся. Если мы войдём в малый город, то не скоро его отыщем. Клянусь золотом Гермеса и слезами святой Марии! Плохо, что вы не пошли с остальными. Тут стало много воров, разбойников и монахов. А вы так богато одеты…

— Монахов?

— Да, мой господин. — Разволновавшись, Кревис неожиданно перешёл на греческий. — Я в Кёльне видел даже епископа. Но тут другие монахи. Они не проповедуют веру Христа. Они не спорят, нужно ли пить воду, в которую окунали святые мощи, или нет. Они ходят — слушают и смотрят. Плечистые, ловкие, и, клянусь Гераклом и святым Виктором, у них под рясами длинные кинжалы, а чётки — замаскированные кистени.

— Я видел таких в Константинополе. — Делая вид, что рассказ грека ему безразличен, Рагдай сел на лежащие горкой сёдла грубой работы.

— Мой господин был в столице мира! — в блаженной улыбке расплылся Кревиус и вдруг весь как-то съёжился. Из-за пирамиды корзин возник огорчённый Вишена.

— Волосы, лента, походка, голос, лицо! И пропала! — Вишена в бессилии опустил руки. — Совсем как Маргит! Клянусь кознями Гулльвейг. Может, это Ингра ворожит там, в Эйсельвене? Ты ведь сам колдун, Рагдай, скажи, может колдовство настигать так далеко?

— Конечно. Ты несешь её колдовство с собой, конунг, — улыбнулся Рагдай.

— Но она мне ничего не дарила на дорогу! — Варяг похлопал себя по груди, по поясу, задумался и, не дождавшись ответа, вздохнул: — Ах, Маргит, Маргит…

Кревис повёл их через малый город. Если бы не утлые, жалкие жилища, можно было решить, что все эти саксы, полоки, лютичи не плыли ещё вчера верхом на корягах и вязанках соломы прочь от аваров и пустоши голодного края, а сошлись на торжище или решили основать новое селение. Где-то крутили трещотку, били в бубен с колокольцами, кто-то спал прямо в пыли. Нищие ползали от очага к очагу. Продавали рабов, толпились вокруг танцовщицы, шептались с гадалкой. Наконец, миновав столб с привязанным, вздувшимся, воняющим телом, разбитым камнями и палками, едва не сцепившись с угрюмым всадником, правящим не разбирая дороги, они вышли к самым воротам Вука. Отдали половинку серебряного эре воину с гребнем, в помятом шлеме, прошли под низким каменным сводом по бревенчатому настилу и поднялись на небольшую площадь. Тут было не так людно. Вокруг на каменных основаниях лежали срубы домов с окнами-бойницами, без опаски бродили гуси, одетая в шёлк молодая женщина неспешно шла мимо в сопровождении двух служанок. В её ушах, под платком, блестело золото. В центре стоял каменный крест, вписанный в обруч. Крест был очень старым. Резьба почти полностью стёрлась, лишь на пересечениях обруча и перекладин сохранились рунические символы. У креста стоял Эйнар, подставляя ладони под редкие капли начинающегося дождя.

— Эйнар? — Вишена изумился и начал обходить соратника, пристально его разглядывая.

— Да, клянусь превращениями Локи — это я, — улыбнулся Эйнар. — Ты что на меня так смотришь, змея на мне, что ли?

— Нет, Вишена только что видел призрак Маргит, — сказал подошедший Рагдай. — Он решил, что ты тоже призрак.

— Я? — Эйнар отмахнулся. — Хватит шутить. Я тут тоже видел призрака. Красивого такого, с грудями как горы. И пахло от него гвоздикой. Клянусь чарами Сивы, всё это стоило всего один безан на всю ночь.

— Целый безан! — Неожиданно поняв смысл сказанного, грек задохнулся, устремил руки к небу. — Целый безан!

Не удостоив его взглядом, Эйнар продолжил:

— Пока я говорил с призраком, Стовов с остальными куда-то делся. Я говорю Филтии: «Подожди тут». Сам вдогонку. Не нашёл. Вернулся — Филтии нет. Хорошо хоть монету вперёд ей не отдал.

— Печально, — заключил Рагдай. — Тогда идём с нами.

Они уже хотели двинуться дальше, за греком, всё ещё переживающим о чужом безане, как из щели между домами выскочил возбуждённый Полукорм и побежал к воротам. За ним неслись двое дюжих мужчин, с бородами стриженными по-фризски, с почти открытым подбородком. Вишена и Эйнар схватились за мечи, Рагдай отступил за крест, оттаскивая за собой Кревиса.

— Князь гостит у Гатеуса. Послал меня на ладью за медовухой на чесноке. Хочет похвалиться. Эти мне в помощь! — на бегу крикнул Полукорм, взбивая ногами фонтанчики пыли. — Идите к князю! — добавил он, уже вбежав под арку ворот.

Рагдай за плечи развернул Кревиса к себе лицом, наклонил голову набок.

— Князь у Гатеуса, чего нам ждать?

— Маркграфу Гатеусу лучше не попадаться на глаза, мой господин.

После того как Рагдай перевел варягам сказанное, Вишена отчего-то рассмеялся, а Эйнар загрустил:

— Знал бы, не ушёл от Филтии.

— А ты правда заплатил бы ей целый безан? — Вишена перестал смеяться и подозрительно сощурился.

Эйнар неопределённо пожал плечами.

— Ну, скажи, скажи… — не унимался Вишена.

— Пошли. — Рагдай легонько подтолкнул проводника. Кревис повиновался. Они вступали в лабиринт узких проходов, пропахших мочой и гнилью. Тут, наверное, никогда не было ветра. Предусмотрительно обойдя стороной двор маркграфа — бесформенное сооружение из крупного кирпича, чем-то отдалённо напоминающее римские дома, они миновали площадку, на которой за ухоженной изгородью стоял мощный дуб, украшенный разноцветными лентами. Потом пролезли по очереди в щель высокой ограды, пробрались через груду сырых горшков под недоуменным взглядом измазанного глиной человека в переднике. Здесь Кревис осмотрелся, прислушался. Со двора, примыкающего валунами к стене, доносился яростный собачий лай, подбадривающие, возбуждённые крики и грохот, будто били палками по медному котлу.

— Хорошо. — Кревис кивнул. — Крозек наверняка тут.

— Я думал, тут должника травят. А тут собачий бой, — сказал Эйнар, заходя на крошечный двор, образованный обычным для Вука домом и примыкающими к нему с двух сторон навесами. На прибывших внимания не обратили. Десятка три мужчин, молодых и старых, оборванных и богато одетых, некоторые в кольчугах, панцирях, некоторые голые по пояс, сидели, стояли, пританцовывали вокруг круглой ямы, шага три в поперечнике.

Справа, под навесом, сидели на привязи несколько собак устрашающего вида и размера. Одна из них, чёрная как смоль, вислоухая, с тупой сморщенной мордой и красными глазами, иногда взлаивала, а сидящий рядом рыжеволосый мальчик сразу подсовывал ей миску, полную до краев. Собака презрительно косила глазом и отворачивалась. Задрав подбородок и расставив локти, Вишена протолкался к яме. Выглядывая из-за его спины, Кревис ткнул пальцем в человека, сидящего на другой стороне:

— Вон он, Крозек — псарь.

В этот момент Крозек поднял ладонь, его лицо, всё в мелких шрамах, осветилось хищным взглядом из-под низко надвинутой меховой шапки.

— Во имя Пресвятой Девы Марии и досточтимого маркграфа Гатеуса…

Гомон затих. Прекратился и оглушающий лай. Рагдай заглянул в яму: на ровно утоптанном дне, разделённом на равные части чертой, друг против друга стояли, напрягшись, две крупные собаки, пятнистые, жилистые, истекающие слюной, похожие друг на друга, как отражения. Только кожаные ремни, натянутые тетивами и намотанные на кулаки хозяев, сдерживали их.

— Пошли! — прохрипел Крозек.

Хозяева бросили ремни и начали карабкаться наверх. Тяжёлый воздух дрогнул от восхищённых воплей, хруста трещоток. Собаки сшиблись, опрокинулись обе, вскочили, и тут Крозек рявкнул:

— Всё!

Несколько человек ссыпались в яму и принялись растаскивать собак, другие вскочили с мест, толкаясь и негодуя.

Перекрывая шум, Крозек заорал:

— Лик, пустил пса раньше нужного. Он проиграл!

В руках появились палки и ножи. Кто-то крикнул:

— Крозек и Серт сговорились, бей их!

Крозек медленно поднялся, грузный, нарочито медлительный, из-под козьей накидки замерцали пластины стального панциря. В руках у него появилась шипастая булава.

— Лик пустил пса раньше нужного. Он проиграл. Да? — Наклонившись над ямой, Крозек ощерил беззубую пасть. — Да? Лик?

— Да, — последовал ответ, возникло и пропало бледное, безбородое лицо.

Люд сразу попритих. Одни засопели, вертя на ладонях и пробуя на зуб выигранные монеты, рубленое серебро, другие злобно ворчали. Рагдай сделал знак варягам, чтоб они оставались на месте, а сам с греком выбрался из толпы, обошёл её, отчего-то зябко кутаясь в плащ, и встал за спиной Крозека, всё ещё поигрывающего булавой. Тут двое, по виду лютичи, ощупали его подозрительным взглядом и окликнули Крозека. Тот нехотя повернулся.

— Вот, странник хочет с тобой говорить, о справедливый, — поспешил сказать грек, неимоверно коверкая лютицкие слова.

— Потом, — ответил Крозек, не без интереса рассматривая Рагдая. — Потом. Я понимаю фризскую речь.

— Он не фриз, — пояснил грек, но Крозек уже отвернулся.

К схватке готовили последнюю сегодня пару собак. Чёрного пса, того, что не желал еды из миски рыжеволосого мальчика, — его все называли Тэк Оборотень, — и другую — суку, с белой грудью, пегими боками в чёрных разводах, будто облитыми смолой, и крошечными, свиными глазками на длинной волчьей морде. Её называли Лаба.

Собаки должны были биться до смерти. Чтобы убедиться, что хозяева не вымазали их ядом, собак облизывали, заглядывали в пасти, в уши, ища молотый перец или возбуждающую мазь из ландыша с горчицей. Также тщательно осматривали кожаные поножи собак, широкие ошейники, утыканные стальными шипами, маленькие наголовники-шапочки, прижимающие уши, наползающие для защиты глаз на самую морду. После этого, краснея, белея, потея, поминая всех богов и всю нечисть, договаривались о величине залога за ту или иную собаку. Один торговец из Калуни, хвастая, что в прошлый раз получил за победу Лабы два триенса, поспорил на безан:

— Лаба. Она победит сегодня, да сдохнут все авары!

Хозяева спустили собак в яму. Кося глазом через плечо, Крозек сказал Рагдаю, одновременно отодвигая кого-то от себя:

— Чего стоишь, чужеземец. Садись. Схватка будет долгой.

Рагдай уселся на самом краю ямы. Солнце на мгновение пробило облака, заблестело на потных лбах, в суженных глазах, на парче и золоте торговцев, на стальных шипах ошейников, в волосах рыжего мальчика, тянущего руки к лоснящимся бокам чёрного пса.

— Тэк! Тэк, прости меня, Тэк! Если бы не умер отец, я не отдал бы тебя!

Солнце померкло. Мальчика оттащили. Крозек прокричал:

— Во имя Пресвятой Девы Марии и досточтимого маркграфа Гатеуса…

Лаба напряглась, её вздувшиеся мышцы готовы были вот-вот разорваться, как и сдерживающий повод. Поднялся наконец и Тэк — устало, безразлично.

— Не знаю. Этот Тэк хоть и матёрый, да своё отжил. Всю жизнь волков и барсуков грыз, — сказал кто-то сзади по-саксонски. — Клянусь Гундобадом, в яме ему не устоять против молодой суки, которую Крозек учил. Да и не сможет он суку тронуть.

— Пошли!!! — голосом, от которого Рагдаю сделалось зябко, рявкнул Крозек.

Лаба прыгнула вперед, как учили, чтоб сразу ошеломить, сбить врага с ног, вырвать из него кусок, другой, третий, заставить ослабеть, подставив своё горло. Рагдаю показалось, что Тэк, прежде чем открыть пасть навстречу врагу, взглянул на небо, а потом попятился. Лаба уже пересекла разделительную черту, а Крозек раскрыл рот для крика «Всё!», но в это мгновение чёрный пес прыгнул. Казалось, клыки собак сшиблись, но это всего лишь звякнули ошейники. Звери миновали друг друга бок о бок, оставив шерсть на шипах, и упали на лапы. Развернулись. Лаба глухо рычала, дёргала обрубком хвоста и истекала белой слюной. Тэк начал пятиться, удивлённо наклонив голову. На этот раз Лаба не прыгала, она приблизилась, стелясь по земле, широко расставив толстые лапы, не обращая внимания на отрывистый, предупреждающий лай врага. Так они обошли почти целый круг.

Наконец Лаба прыгнула.

Отскочила.

Прыгнула снова.

Отскочила.

Поднялась пыль.

На земле появилась кровь.

Собаки сцепились и упали, стараясь ударить друг друга задними лапами. Прежде чем Тэк успел встать, Лаба оказалась на его спине. Тэк поднялся вместе с ней, мотая головой, клацнули челюсти, и клыки разодрали кожу на его скуле. Череда быстрых, проникающих укусов в голову, шею, холку почти оглушила Тэка. Слетела кожаная шапочка, прикрывающая уши и глаза, и ухо было тотчас разодрано пополам. Морду залила кровь, вперемешку со слюной Лабы. Ничего не слыша, почти ничего не видя, Тэк до хруста позвонков повернул голову и схватил свисающую с его спины лапу. Чуть дёрнул, подправляя её клыками к основанию пасти, и, рванувшись всем телом, повалился на другой бок.

Лаба свалилась с него, как мешок, как перепуганный барсук. Однако её шипастый ошейник при падении превратил часть его шкуры в клочья. Лаба билась, извиваясь, задыхаясь от бешенства. Она тянулась, надрывая жилы, но припёршая грудь лапа врага сдерживала её. Тэк Оборотень отчего-то медлил. Оставалось только до конца сомкнуть железные челюсти, раздавить лапу, кость, а затем вырвать горло. А он всё стоял и стоял, ощущая, как кровь, силы уходят из него, как смрадное, жгучее вещество, которым в последнее мгновение были обмазаны шипы чужого ошейника, сжигает его изнутри. Пес стоял и ждал, когда придёт хозяин и заберёт добычу добытого им зверя. Он так и не понял, почему никто не пришёл. Нечто вывернулось из-под него, било, рвало, отдирало клочья мяса, впивалось до костей. Когда не осталось света, запахов, боли, обиды, чёрный пес сомкнул челюсти.

— Всё! Всё! — вскакивая, закричал Крозек. — Лаба взяла! Поднимите! Ты видел? Видел, чужеземец, какая собака?

— Чёрная? — Рагдай отвернулся, чтобы не видеть, как продирается сквозь неистовую толпу рыжеволосый мальчик, как опрокидывается его миска с варевом, но он всё-таки прыгает с ней в яму, его отталкивают, а он проползает под ногами и все суёт и суёт в мёртвую морду эту пустую миску.

— Прости меня, Тэк! Тэ-э-эк!

— Этот Тэк ей ногу перекусил! — закричали из ямы.

— Кончилась боевая собака, — сказал кто-то по-саксонски. — Клянусь Гундобадом, Крозек не будет больше ставить своих пастушьих сук против волкодавов.

— Ножом, ножом ему зубы раздвиньте! Руби, руби голову! — кричали в яме.

Оседала пыль, кто-то хохотал, запел и подавился петух неподалёку. Крозек судорожно пил густое молоко из кувшина с отбитым краем, начался мелкий, редкий дождь, какая-то испуганная женщина вышла на порог дома, прижала руки к груди и снова скрылась в темноте, пропали куда-то грек и варяги.

— Я очень сожалею, Крозек, что потеряна хорошая боевая собака. Да хранят тебя боги. — Рагдай потрогал вдруг занывшие виски. — Мне сказали, что ты был в аварском плену, бежал. Я иду к аварам, чтобы выкупить своего соратника и отомстить. Что ты знаешь?

— Потеряна не только собака, но и два безана залога. — Допив молоко и стряхнув белые капли с бороды, псарь медленно пошёл к дому.

— Я возмещу тебе залог, если ты всё расскажешь, — сказал вдогонку Рагдай.

Крозек остановился:

— Я не очень хорошо понимаю по-фризски. Ты сказал, что возместишь мне залог?

— Да, клянусь небом.

— Хорошо.

Крозек на мгновение задумался, потом упёр руки в бока и зычно крикнул:

— Всё. Расходитесь. Герин, Пасек, долг отдам завтра. Чест, гони всех, Лабу прирежь.

— Со мной трое, — сказал Рагдай, разыскав глазами Вишену и Эйнара.

Эйнар, у самых ворот, взбешённо орал грязные ругательства в лицо низкорослому человеку в лосиной шкуре, Вишена придерживал соратника за пояс. Вокруг них суетился грек.

— Вон они.

— Чест, оставь их! — крикнул Крозек, и человек в лосиной шкуре проворно отскочил в сторону. — Идём в дом. Золото с собой?

Пропустив через порог только троих, хозяин зашипел на Кревиса:

— А ты убирайся за ворота, грек.

Рагдай и Эйнар сели на скамью около печи со множеством отверстий и двумя жаровнями. Эйнар, толкнув локтем, почти весело спросил:

— Рагдай, а ты, если бы превратился в пса, смог бы разорвать эту Лабу?

— Я не смог бы превратиться в пса, Эйнар, — ответил Рагдай, наблюдая, как псарь, отодвигая холщовый занавес в дальнем углу, шепчется с испуганной женщиной. Из-за её спины появляются и исчезают несколько детских головок.

— Не таись, Рагдай, — вмешался Вишена, — клянусь коварством Локи, ты ведь колдун. Ты можешь. Помню, как ты обратился в лесу Спирк сначала в волка, а потом, ночью, сразу в десяток медведей.

Со двора послышался собачий визг. Из-за печи, чем-то громыхая и распространяя запах гнилого тряпья, появилась сгорбленная старуха. Клочья её седых волос колыхались, как старая паутина.

Конец ознакомительного фрагмента.