Золотая лоция

Андрей Демидов, 2013

Вторая часть саги в жанре исторического фэнтези посвящена событиям, связанным с поиском загадочной Лоции. Действие развёртывается в эпоху Великого переселения народов (весна – осень 633 года от Р. Х.) на пространствах от территории будущей Москвы до границ современных Франции и Китая. Читатель сможет наблюдать взаимодействие славянских, финно-угорских и других племён, их обычаи, психологию, жизненный уклад в момент начальной стадии этногенеза русского народа. Но Лоцию настойчиво ищут её подлинные хозяева – как часть важного (и жизненно им необходимого) навигационного прибора, хотя для славян, варягов и франков это прежде всего золото, а для мыслителя Рагдая – средство познания мира. В романе персонажи исторические действуют наряду с вымышленными. Для ценителей хорошей литературы.

Глава 2. Стовов

— Знаешь, Хилок, я тебе на это так скажу. Нам, стреблянам, этот князь как медведю сани. Пусть себе прётся за тридевять земель, хоть к Алатырь-камню, хоть к Ледяному морю!

Морщинистый старик многозначительно поглядел на своего юного собеседника, запахнул ворот облезлого лисьего зипуна и продолжил своё занятие — плетение корзины из ивовых прутьев:

— Это ясно, Прашник, но, если он уйдет надолго, кто будет поддерживать правду в Тёмной Земле?

Хилок, совсем юный, ещё почти мальчик, помогал старику, счищая скребком кору с прутьев. При этом он украдкой поглядывал на трёх княжеских дружинников, разминающих сонного коня близ надворотной башни — единственного строения, нарушающего монотонность сплошного кольца частокола.

Утренний туман висел между низенькими избами с глиняными завалинками до самых окон, укреплённых дерном. Туман словно размышлял, упасть ли ему на солому крыш в виде инея или обернуться росой, согласуясь с утренним солнцем и совсем тёплым ветром. Старик, щурясь в лучах восходящего светила, повертел в сухих руках почти законченное дно с торчащими, как солнечные лучи, прутьями будущих стенок и укоризненно посмотрел на Хилка, легкомысленно рассуждающего о правде Тёмной Земли.

— Молод ты ещё. Что ты знаешь о правде… Вот раньше у стреблян была правда. Если сотворил зло — ответь кровью. Обидчику мстила вся семья. А теперь всё больше на куябский способ полагаются: откупился — и чист. Раньше между Вольгой и Мстой не было такого, чтоб не украсть невесту. А теперь пришёл как немощный, принёс меха, мёд или горсть серебра отцу — и всё. Забирай суженую. Тьфу. Противно.

— А ты-то сам, Прашник, как жену брал? — Хилок облизнул потрескавшиеся губы и приготовился слушать длинный рассказ.

— Прутья давай, — сердито буркнул старик. — Я свою Ганю выкрал из самого Полтеска. Не то что ныне. Да как твой князь правду сохранит, если он сына своего кровного к лютым врагам посылал! В самое логово! Где это видано? Да ещё в провожатые ему дал варяга-душегуба да полоумного Рагдая. Шивда, вимзла, якутилима ми…

Произнеся заговор, Прашник плюнул три раза перед собой и поклонился в сторону деревянной фигуры Перуна, вкопанной посреди двора.

— Вообще этот Стовов и его варяги настоящие враги нам, стреблянам. Не знаю, почему Оря дозволил ему поселиться на самом бойком месте… Пожечь бы его. — Прашник недобро оглянулся, бешеным взглядом пройдясь по спинам княжеских дружинников, гоняющих коня. — Пусть, пусть князь уходит. Он уже один раз ходил на юг. Все кони полегли на Днепре от какой-то заразы, половину ладей на камнях побили. Стыдоба. Теперь вон злой ходит. Опять куда-то собрался. Славу добывать. Чтоб он подох…

— А куда он теперь хочет идти? Говорят, на запад, через Днестр, Лабу и Реен, — мечтательно протянул Хилок, отворачивая лицо от солнца, туда, где над лесом, тянущимся до самого Варяжского моря, медленно таяла последняя полоска уходящей ночи. — Я бы пошёл с ними. Клянусь Перуном и Матерью-Рысью.

— Да… — Прашник раздражённо сплюнул себе под ноги, — и сгинул бы ты там от заразы.

Он хотел сказать ещё что-то едкое и уже открыл рот, но его опередил лучник с надворотной башни:

— Вижу конный отряд на берегу у Моста Русалок! На щитах змеиное солнце Водополка Тёмного. Это бурундеи. Будите князя!

Из длинной избы у ворот уже появились несколько княжеских дружинников. Всклокоченные, помятые со сна, они сбросили на землю бревно, скрепляющее ворота, и, багровея от натуги, растащили створки в стороны.

— Ну вот, в Стовград опять собираются душегубы со всей Склавении. — Прашник поднялся, кинул недоплетёную корзину под ноги и потянул за рукав Хилка. — Пойдём-ка в избу. Схоронимся от лиха. Эти бурундеи, видать, скакали всю ночь. Злые, небось, как разбуженные медведи. Провались они сквозь землю!

По двору пробежали две черноволосые смуглые рабыни, расплескав из кадок белоснежное молоко, им вслед завздыхали, замычали коровы.

Чавкая по грязи, промчались с визгом поросята, которых преследовал мальчик с хворостиной. У некоторых изб и землянок появились наспех одетые, встревоженные мужчины, вооружённые кто чем. За их спинами грохотали засовы дверей. Не то чтобы стребляне боялись гостей, но, как говорится, бережёного бог бережёт… От грохота тяжёлых засовов всполошились под навесами куры, затявкали собаки, захрапели у коновязей лошади. Перед тем как скрыться в затхлом зеве своей землянки, Прашник оглянулся и хмуро пробурчал Хилку:

— Во, смотри, Стовов выполз. Провались он.

Под соломенным навесом, у грубых резных столбов крыльца княжеского дома появился тучный человек. Быстрые серые глаза зло смотрели из-под нависших бровей. Извилистые складки по щекам до обвислых усов и бороды придавали лицу Стовова свирепое выражение. Мятый пурпурный плащ свободно спадал с его покатых плеч, открывая на груди ворот белой льняной рубахи, расшитый золотом и бисером. Наборный, золото с серебром, пояс сжимали мясистые ладони.

Освобождая проход своим воинам, выходящим из узкой низкой двери, Стовов опёрся плечом о столб крыльца. Дружинники были похожи на своего князя. Все они имели вид свирепый и обильно украшали пальцы и запястья золотом. Спустившись с крыльца, воины выстроились полукругом.

Из соседних изб появилось ещё два десятка таких воинов, более молодых и менее раззолочённых, чем старшая дружина. Княжеская челядь выглядывала из дверей и крошечных окон, с которых по весеннему времени уже были сняты зимние рамы, обтянутые бычьим пузырём. Большинство стреблян стояли кучками у своих изб и без особой радости наблюдали за тем, как сторожа на башне перекрикивались с кем-то, поднимающимся в гору к Стовграду.

В проёме надворотной башни из туманного пространства, срывающегося в реку, появились сначала острия копий со змеиными языками флажков, затем яйцеобразные железные шапки, утыканные по ободу клыками хищников. Под ними смутно виднелись заросшие лица, почти скрытые пластинами наносников полумасок и чешуёй бармиц. На бурундеях красовались кожаные панцири, усиленные железными бляхами. Лошади были все как на подбор. Они яростно выгибали шеи и косились глазами на красный стяг, развевающийся в руках знаменосца: трёхглазое оскаленное солнце с длинными лучами — змеями.

— Вечно они нацепляют железо без нужды, — сказал Стовову дружинник, заметно отличающийся от других тонкой костью и низким ростом.

— Ты чего тут делаешь, Полукорм? Тебе велено быть у ладей и следить, как конопатят щели! — не оборачиваясь, рыкнул Стовов. — Живо туда! Клянусь Велесом, а то обхожу плеткой!

Полукорм исчез. Двое дружинников повернулись к князю:

— Их ведёт не Кудин. И их меньше, чем ждали.

Грохоча подковами по бревенчатому настилу, в Стовград въехала бурундейская дружина. Всадники не торопились спешиваться.

Крутили головой, оглядывались. Лошади фыркали, пускали струи пара из трепещущих ноздрей, били копытами, кусали удила. Наконец один из бурундеев, седой как лунь, с серебряной бляхой-солнцем на груди, снял железную шапку и слез с коня:

— Я Мечек, вирник Водополка Тёмного, князь Шерпеня и Мценска. По уговору я привел в Тёмную Землю воинов Водополка и дары Стовову и стреблянским старейшинам.

Он махнул рукой, и двое молодых всадников стянули с коня суму и поставили её рядом.

Стовов не торопясь сошёл с крыльца и выступил вперёд:

— Приветствую тебя, Мечек. Слезайте с коней, воины, будьте хорошими гостями. Вечером устроим пиршество. А дотоле отдыхайте. Я вижу, вы шли всю ночь, чтоб успеть к обговорённому дню.

Князь уставился на развязанную суму, из которой торчал большой и массивный кубок: золотая баранья голова на витой подставке. Княжеские дружинники одобрительно загудели, а сам Стовов довольно ухмыльнулся:

— Добротная работа.

Стовград оживился. Несколько старших мечников князя остались распоряжаться размещением бурундеев, другие пошли за Стововом и Мечеком в княжескую избу держать совет. Челядь уже сыпала в ясли отборный ячмень для лошадей, кузнец с подмастерьем осматривали их подковы. Гремя железом, всадники стягивали с лошадиных спин солёные от пота сёдла, пили колодезную воду, вымачивая бороды и усы.

В тусклом утреннем свете, рассекающем лучами низкое пространство княжеской избы, Мечека и двух старших бурундеев усадили на лавку посреди длинного стола. Стовов сел напротив под развёрнутым на стене стягом (чёрная когтистая птица с головой медведя на красном поле):

— Останутся Семик, Ломонос, Мышец и Тороп. Остальные вон, смотреть ладьи. И чтоб пеньку хорошо сушили, прежде чем в щель бить. И смотреть снаружи, чтоб ни одно стреблянское ухо не висело у окон!

Князь положил тяжёлые от перстней руки перед собой.

— Так что, Мечек, почему Кудин не пришёл?

— Кудина на охоте задрал медведь. Подломилась острога. Вот и задрал. Славный был воин.

Мечек быстро, словно считая, оглядел дружинников Стовова и продолжил:

— Пока шли, сцепились с ругами. Они со всем скарбом переправлялись по льду в сторону Нары. Это те руги, что на прошлые Семенины пожгли Новый Игочев. Мы напали вдруг, недалеко от берега. А они сразу бросили сани и вышли на лед. Спешились мы, но победа не далась. Потеряли пятерых. Один умер от ядовитого лезвия в дороге. В остальном, хвала Велесу, путь был лёгок.

Вздрагивая от взглядов, опрятная рабыня с волосами цвета вороньего крыла поставила на стол горшок дымящегося мяса, полные кувшины медовой браги, принесла кубки, ржаной хлеб с отрубями, плавающий в кислом молоке, чеснок, мочёную клюкву, солонину. И ушла. Стовов кивнул, Ломонос быстро разлил всем тягучий янтарный напиток.

— Что нового в Мценске, здоров ли Водополк? — спросил князь, стукнув перстнями по столу. — Не тревожат ли мурома и дедичи? Как сыновья?

— Все славно, хвала Перуну. Мценск ширится. Срубили две новые башни, хороший колодец, загоны для скота вынесли за тын. Князь бодр. Быстро оправился от лихоманки. Сам ходит собирать дань с муромы и дедичей. Только вот Городец дедичи пока держат. Сыновья растут быстро. Крепко. Уж скоро на коней сядут да будут постриги. А как Часлав? Говорят, смышлён и учён.

— Княжич здоров.

Стовов отхлебнул мёда, снял ладонью капли с бороды:

— Ему бы на охоту, куропаток бить, а он всё больше спит да на небо глядит. — И, помолчав, добавил: — Снегу в просинец много навалило. Должно быть, жаркое лето будет.

Бурундеи озадаченно переглянулись. Тот, что сидел справа от Мечека, рябой и горбоносый, с глазами-щёлками, шепнул вирнику, так чтоб слышали все:

— Не пора ли о главном, Мечек? Есть ли вести от Рагдая?

— От него нет вестей. Да и какие вести. Он ушёл до ледостава искать варяга Вишену, ушёл вместе с моим Ацуром и своим Крепом. — Стовов помрачнел. — Найдёт он варяга в Свее или нет, но он должен нас ждать в устье Одры, как пойдёт вторая половина месяца берзозоля. А там, стреблянские волхи говорят, — смерть. Верная смерть ждёт нас за Одрой. Чёрная хворь, от которой кровь в жилах кипит и чернеет. Так, Семик?

Семик утвердительно покачал головой:

— Я много людей потерял в последнем походе на Юг. Много.

Стало видно, что Стовов напряжен, как тетива.

— Рагдай говорил о золоте богов, спрятанном где-то в земле венедов, швабов или саксов. Может, и так. Но клянусь всеми дарами Даждьбога, это слишком далеко. Далеко, как небо.

Мечек так и застыл, с куском мяса в пальцах, не донеся его до рта:

— Ты не пойдёшь на Одру?

— Не пойду. — Стовов потёр ладонью глаз.

Потрясённые этим известием не меньше бурундеев, воины князя налегли на мёд и солонину. Возникла гнетущая тишина. Вирника же словно прорвало:

— Как так, Стовов? Ты сам ездил с Рагдаем к Рудрему в Урочище Стуга вопрошать совета. Рудрем сказал всё, что знал о небесном золоте. Ятвяга и Водополк съехались на твой зов в Игочев. Держали совет, дали людей за часть будущей добычи. О боги! А что делать людям Ятвяги, которые не пошли со своим князем брать дань с прусов и лишились своей доли?

Мечек наконец бросил мясо обратно в горшок, брызнув вокруг жиром:

— О, даже твои люди скажут, клянусь Перуном, что Стовов ослаб волей, стал женщиной и уже не может вернуть славу, рассыпанную в бегстве от Херсонеса!

— Ты забываешься! — Стовов вскочил. — Замолчи! Во мне говорит мудрость!

Все схватились за рукоятки ножей, заметались, задёргались язычки пламени на фитилях плошек с топлёным жиром.

— Опомнись, князь, во имя богов! — завопил в ужасе Семик. — Перун не простит убийство гостей!

— Вернее, хозяев, — оскалился Мечек и невольно отпрянул, когда нож Стовова описал сверкающий полукруг и с треском вонзился в стол.

— Садитесь. Ешьте, пейте. Но уважайте кров. — Князь грузно сел на поднятую скамейку, почесал затылок. — Не пойду и людей не дам. Мне все тут нужны. Эй, налить всем медовухи! — обернулся он.

Бурундеи только пожали плечами:

— Делать нечего. Воля твоя. Без тебя пойдём. Вот Рагдай подивится.

— Идите, идите. Да хранят вас боги.

Князь окончательно размяк, поглядел на Семика, словно ища поддержки, но тот только вздохнул, разочарованно уставившись в пол. Снаружи тревожно залаяли собаки, заржали кони, и возник еле слышный, но отчётливый гул.

Дверь распахнулась, запыхавшийся Полукорм сдавленно крикнул:

— Князь, на Вожне лёд тронулся. До срока!

— Это знамение, князь, — расширил глаза Семик, — сами боги указывают тебе.

Стовов, озадаченный, поднялся, шагнул, словно во сне, вправо, влево и двинулся к двери на двор. На крыльце он споткнулся, закрыл глаза рукой: так ярко и жгуче пылало солнце.

— Ледоход! — Все побежали к воротам, к реке.

— Ледоход! — Двое волхов, седобородые старцы в рысиных шапках, украшенных козьими рогами и бронзовыми бляхами, несли массивный резной шест, выкрашенный красным соком багульника. Шест венчало чучело рыси, держащей в лапах воронов, а в пасти бронзовую змею. Подручные волхов гнали годовалого бычка под попоной из белоснежного льна и сухих цветов прошлого лета.

Высокий западный и пологий восточный берега Вожны, укрытые снегом, уже изрядно изъеденные теплом, будто сблизились, сдавив ледяной панцирь реки. На гладкой, почти без торосов и сугробов поверхности льда проявлялись тонкие, извилистые трещины, похожие на застывшие грозовые молнии. Они возникали из середины, из чёрных полыней и прорубей, бежали к берегам, хитроумно переплетаясь, и превращались в сплошную паутину, разрывающую лёд. И какое-то неуловимое движение было в привычной гармонии соснового бора, на берегах освобождающейся реки, щетине сухих камышей. Казалось, это движется сама земля, оставляя на льду вмёрзшие сучья и камышовые стебли, рождая весенний, радостный гул.

— Скорее, скорее, угощение Водяному Деду! Прочь!

Ломонос и Тороп расталкивали люд, давая дорогу волхам и князю:

— Расступись!

Принесли большой бубен, котёл с углём, пережжённым в том очаге, который был первым выложен в Стовграде. Волхи воткнули свои посохи в снег:

— Придёт день светлости и разгонит все тёмности, за все чёрные деяния послан он будет, и на всеземье новый дар да будет. Шивда, вимзла, якутилима ми…

Бычка мазали мёдом, углём рисовали на льняной попоне сложные узоры гремел бубен, в танце двигались подручные волхов. Люди молчали, сторонились танцующих, бормотали свои чаяния и заклинания и слушали реку. Семик, стоящий позади князя, о чём-то зло говорил с Полукормом, поглядывая на группу бурундеев, расположившуюся неподалёку. Мечек тоже совещался со своими воинами, наблюдая за Семиком и князем Стововом.

Тем временем один из подручных волхов выгнал бычка, опоенного дурманящим напитком, на лёд, двумя взмахами серпа перерезал ему сухожилия задних ног и еле успел вернуться обратно. Животное пронзительно и жалобно мычало, а Вожна будто дожидалась этого: вдоль русла снова прокатился громовой раскат. С треском, скрежетом лёд стал дыбиться, как рыбья чешуя. Льдины вставали, крошили друг друга, наползали, опрокидывались… И вдруг открывшаяся чёрная вода совсем поглотила жертву…

— Хвала Матери-Рыси, Перуну и Велесу! С великой радостью принят дар! — крикнул один из волхов, простирая руки к небу. — Удачным будет лето. Так сказали вчера и внутренности петуха, и воск, налитый в воду. Хвала Водяному Деду, который принесёт много рыбы из озёр, и лешаку, который не будет пугать дичь и водить охотников по кругу. Да минуют напасти и болезни нас и детей наших, и скотину нашу и землю. Да будет дождь, когда пора цвести, и солнце, когда пора расти, и прохлада, когда придёт жатва. Да наполнятся до верха борти и сети, силки и закрома. Хвала!

— Видать, и впрямь лето может стать удачным, — сам себе сказал Стовов. Сказал тихо, но Семик услышал, хмыкнул и, повернувшись к бурундейскому воеводе, махнул рукой. Мечек, быстро приблизившись, встал рядом с князем:

— Сможем мы взять твои ладьи, князь? Я готов заплатить.

— Конечно. По уговору с Водополком Тёмным три ладьи ваши. — Стовов всё ещё смотрел на то место, где исчезла жертва.

— Четыре. Четыре ладьи… — еле слышно подсказал Семик.

— Да, нам нужно четыре. — Мечек улыбнулся.

— Зачем? Вы же только половину лошадей возьмёте. Зачем ещё одна ладья?

— Слишком много золота придётся везти обратно. Перегруженные ладьи могут опрокинуться на верхних порогах.

Мечек развёл руками, словно взвешивая на ладонях что-то очень тяжёлое:

— Мы заплатим десять гривен до и вдвое, когда вернёмся. Это хорошая выгода, князь. Или отдадим тебе шёлком, который привезем.

Стовов хмыкнул:

— Когда ты рассчитываешь вернуться?

— Да не позже чем к скирдницам, даже если Перун и Велес будут заняты другим. Всё будет ладно. Мы с удовольствием обменяем часть золота и рабов, которых привезём, на съестные припасы. — Мечек почтительно приложил ладонь к груди. — Только дай нам ещё одну ладью.

— Жадны, жадны вы, бурундеи! — выпрямляя плечи и упирая руки в бока, взревел Стовов. — Всегда общую добычу загодя присваиваете. Клянусь Велесом, ладья мне самому понадобится. Без меня вы только прошлогоднюю листву добудете.

— Так веди нас, князь. Будем служить тебе в походе, как Водополку Тёмному.

Мечек вырвал из ножен меч и поднял на раскрытых ладонях:

— Клянусь своим мечом и пеплом своих предков!

— Поход будет тяжёлым. Да и не нравится мне этот Рагдай и его Вишена со своими варягами. Нужно будет их потом… — смягчаясь, заговорил князь, но Мечек, не дождавшись конца фразы, повернулся к своим воинам, все ещё не уходящим с берега, и закричал:

— Стовов возглавит наш поход! Хвала князю Каменной Ладоги, хвала Велесу Заступнику!

Бурундеи снова одобрительно загудели, потрясая орудием, и, словно вторя им, раздался речной гром.

Это вскрылся Стоход.

Там, где он впадал в Вожну, у Моста Русалок, встретился лёд двух рек. Возник грохочущий хаос льда, вмёрзших деревьев и валунов, вырванных из каменного устья. Потревоженный одинокий ворон крутился над этим местом, как над полем битвы…