Записки о музыке, спорте и спирте

Андрей Вячеславович Филатов, 2019

Посвящается всем, кто жил в 1990-х и закалялся в это сложное время.Все имена изменены, все истории настоящие, как и люди, что в них описываются.Думаю, будет интересно тем, кто не застал той эпохи и знает ее только по фильмам и книгам, как очередной штрих к общей картине тех черных лет…Содержит нецензурную брань.

Часть 4. ДМБ 1992

Так весело и беззаботно пролетело 4 месяца студенческой жизни вдали от родителей и родного очага. Оставшись наедине с самостоятельной жизнью, мы особо ни о чем не задумывались. Стипендии хватало с головой, плюс ко всему нас бесплатно кормили в профилактории, так что за завтрашний день поводов переживать особо не было. И светлое завтра не заставило себя ждать, явившись миру в виде черной метки, в народе именуемой повесткой в армию.

Поначалу даже была шальная мысль откосить, но в те далекие и близкие времена это считалось позором и потому не приветствовалось изначально.

Первой ласточкой был Леша Галкин, наш сосед из 54 комнаты, который ушел утром в военкомат узнать, на какое число у него будет призыв, дабы заранее известить родителей и близких. После двух дней его отсутствия коллектив общаги забил тревогу и отправился по следам мятежного Алексея. Явившись с делегацией в военкомат и объяснив суть произошедшего, мы стали ждать ответа из-за маленького окна с какими-либо объяснениями, на что нам уже через 15 минут сказали, что солдат Галкин успешно отправлен в войска аж два дня назад, и будет не скоро — ждать не имело смысла. Делегация в полном унынии побрела обратно в общагу. Все понимали, что наступит очередь каждого, ибо отсрочек на тот момент от службы не было ни у кого.

Мне выпало отправиться в войска аж под самый новый год, 22 декабря. Но, поразмыслив мозгами, я понял, что формула «раньше сядешь — раньше выйдешь» в данном случае применима, а стало быть, надо собирать узелок и отбивать телеграмму родителям.

Отвальная прошла по канонам общежития, с большой попойкой всех желающих, песнями, танцами, мордобоем и появлением наряда милиции, как особо почетных гостей. На утро, с больной головой меня погрузили в автобус, где уже сидели рекруты из ближайших колхозов в ожидании крутых перемен в своей жизни. И перемены не заставили себя долго ждать.

Все потенциальные бойцы из автобуса были отгружены на распределительный пункт славного города Нерехта, где в грязи и в смятении души принялись ожидать своей участи, убивая время бытовыми радостями — едой, вином и… чуть было не сказал… женщинами. Последних здесь конечно не было, только густо раскрашенные воспоминания отдельных доминантных (в прошлом) самцов, которые, при должном воображении, живо заменяли отсутствие телевизора и газет.

Рисуя в своем воображении картины предстоящих боевых будней, я все четче пытался представить, что на самом деле ждет меня в недалеком будущем, чтобы хоть как то подготовиться к испытаниям и встретить их наиболее достойно. Как в последствие оказалась, мои ожидания полностью не совпали с реальностью, но от этого служба моя не стала менее унылой и запоминающейся.

Ровно через три дня за нами приехал «покупатель» — так называют наставников-офицеров, что забирают из распределительного пункта призывников и сопровождают их в расположение части для прохождения будущей службы. Мы сели в поезд, и он унес нас за горизонт в военный город с противоречивым названием Мирный в Архангельской области. Там нам предстояло пройти курс молодого бойца и полноценно влиться в ряды Советской (тогда еще) Армии.

Вступив с поезда на Архангельскую землю и вдохнув чистого таежного воздуха, мы, гонимые морозом, проследовали в учебку, где из всех окон этих огромных корпусов на нас глазели бритые ушастые головы наших предшественников, призванных неделей или двумя ранее. Самые отчаянные пытались нам что-то кричать и изобразить пантомимой все наши предстоящие трудности существования, искусно обрисовав на шее воображаемую петлю и дернув руку кверху. Увидев их исхудавшие лица с глуповатым выражением, мы охотно верили, и от этого мороз нам казался еще сильнее, потому что страх уже влез под нашу одежду и вплотную поселился в сознании 18 летних мальчишек.

Первая же ночь в казарме показала, что наше пребывание здесь не будет томным. До утра мы отрабатывали команду «ровняйсь-смирно». Вроде бы все просто, но к концу третьего часа многие не выдержали и наши ряды стали редеть, потому как то и дело из них кто-нибудь вываливался и падал облеванный без памяти. Меня спасло только то, что за секунду до падения пришел какой-то армянин в спортивном костюме, и задал всем нам риторический вопрос, поправляя при этом свои пузырчатые на коленках треники. Спортсмен молвил сквозь зубы: «Каратисты есть?». Да-да, дорогой читатель, возможно этот вопрос вызовет у тебя недоумение или улыбку, но хочу напомнить, что в те суровые годы занятие каким либо из единоборств было в «меню» практически каждого пацана, что хоть изредка выходил во двор погулять, иначе там просто нечего было делать, не говоря о том, чтобы совершить променад по территории чужого района и остаться не покалеченным. А посему вопрос представителя армянской диаспоры был для нас вполне нормальным и даже вызвал понимание у определенных смельчаков, которые ответили на него громким и звонким: «Так точно!!!!», сделали шаг вперед из строя, за что незамедлительно огребли по соплям и полегли первыми, сраженные не то маваши-гири, не то чем-то подобным. Я тактично промолчал, хотя навыки боев в кимоно у меня были, пусть не самые выдающиеся, но и эти свои секреты я не спешил раскрывать, дабы оставить хоть какие-то козыри в рукаве и применить их, когда возникнет необходимость.

Добравшись до кровати, я упал в нее по команде «отбой», но расслабиться не успел, так как эта команда звучала еще добрых пол часа и мы спешно прыгали как кузнечики, поднимая боеспособность нашей Родины до немыслимых высот, культивируя в себе устойчивое желание уронить кирпич на голову старшины и покончить с этим издевательством разом.

Когда казалось бы все утихло и мы старались не издавать ни скрипа, чтобы опять не встать на тропу войны, в зловещей тишине прозвучал голос сержанта Лебедева: «Герои!!!! Среди вас есть одна тварь, которая легла в кровать в штанах!!!! Порвите ее!!!!». Из соседней шконки тихо донеслось: «Мне п. дец!», — и я понял, что речь идет о моем соседе и парень, рыдая, стал умолять о пощаде. Его били свои. Сотня измотанных и разъяренных салаг готовы были на части разорвать своего брата. Жуткое зрелище. Но этот урок (на чужом примере) усвоил и я. Нельзя быть последним, но нельзя быть и первым. Нужно плотно держаться середины и быть как можно незаметнее, пока полностью не будешь уверенным в своих силах и не сможешь постоять за себя, если не физически, то, хотя бы, не дать сломить себя морально, что гораздо важнее.

После сумасшедшей ночи и сумеречных маневров, рота встретила рассвет. В этот день нам предстоял поход в баню, который по своей организационной структуре разительно отличался от гражданского варианта.

Баня представляла собой огромный сарай, в котором было немногим теплее, чем на улице. Нам было велено снять одежду. Сбросив с себя остатки гражданской жизни и захватив кусок мыла, я получил еще в добавок комплект новенького нательного белья и форму. Тут же примерив и утвердившись в правильности выбранных размеров и роста, проследовал в моечное отделение, где мне открылась унылая картина. Сотня одинаковых рож толпилась у трех кранов с водой, пытаясь чуть ли не в рукопашную решить все вопросы, которые в миру решались простой очередью — таким привычным делом в советском государстве. Отвоевав себе внушительную порцию теплой H₂О, я усиленно пытался намылиться мылом, сваренным очевидно то ли из пегаса, то ли из единорога, потому как сделать это было очень не просто. Время от времени открывалась уличная дверь и дембеля забавляли себя тем, что расстреливали плотными снежками голых новобранцев. Приходилось лавировать между скользим полом, яростью сотоварищей, борющихся за кран с водой, остро жалящими снежками и общим холодом в банном отделении. Кое-как домывшись, я вышел в приемник и обнаружил, что вместо новенького нательное белья лежало старое, ношенное и вонючее белье какого-то низкорослого (судя по размеру) гаденыша, которого я, несомненно, прибыл бы тазом, будь он сейчас здесь. Но все было сделано подло, в тихую. Пытался поменять его и объяснить ситуацию старшине, но это ничего не дало, кроме матерного крика, сопровождающегося разбросом слюны в радиусе поражения гранаты. Надо ли говорить, какое чувство брезгливости пришлось испытать надевая на себя этот «комплект». И вот здесь уже началась настоящая злость и противление всей этой глупой системе, направленной на унижение человеческого достоинства и подавление личности.

После помывки в бане нас отправили в столовую. Меню так же оставило шрам на детской психике, как и ношенное белье, что было на мне. Какая-то жижа в тарелке, ласково именуемая кашей, на таковую была мало похожа, но из-за отсутствия вариантов была съедена за отведенные 2 минуты (вот за этот норматив охота было отдельно врезать кастрюлей в лоб тому, кто это придумал).

Именно там, в столовой, случился и мой первый армейский случай «дедовщины». При очередном приеме пищи ко мне подсел представитель солнечной братской Азии и, пристально смотря в глаза, прошипел сквозь зубы: «Курить дай». Я собрал волю в кулак, прекрасно понимая, что это всего лишь повод для зацепок, ответствовал: «Не курю». Вопрос повторился. Тогда я, уже улыбаясь, но в душе безусловно опасаясь этого поваренка, сказал, что не курю, потому как объяснять причину отсутствия сигарет, было бы гораздо мучительнее и длинней по времени, которого, как я уже упомянул, было ограниченное количество. После третьего захода все с тем же вопросом и с тем же ответом в меня полетела солонка, но инстинкт самосохранения сделал свое дело, и я благополучно увернулся, тем самым, окончательно выбесив вчерашнего хлобкороба и доведя его до точки сборки. Завязалась драка, в процессе которой я не получил особых повреждений, но зато получил наряд вне очереди. Представитель же братской (на тот момент) Азии получил хороший удар в челюсть, однако опрокинулся он без последствий, что, собственно, было лучшим исходом столовской битвы, иначе последствия эти проявились бы на мне той же ночью аки стигматы.

Дни, летевшие в учебке, напоминали собой день сурка из одноименного фильма. Мы работали в штабе военного городка, откуда, как мы думали, запускают все ракеты северного полигона и осуществляют супер-секретные действия, дабы поддерживать мир во всем мире. Соответственно, наша рота тоже вносила посильный вклад в это, несомненно, гуманное мероприятие, ударно трудясь на очистке сортиров и меняя старую кафельную плитку на новую, являясь по сути бесплатной рабочей силой, где-то по пути из детства задолжавшей своей Родине и возвращая «долг» размешиванием цементного раствора и перемещением тяжестей.

НОРИЛЬСК…

Через недели две меня и еще одного бойца из нашего техникума, с кем мы вместе призывались, откомандировали в другую часть, для последующего отбытия в конечную точку службы город Норильск. Мы с Виталькой прибыли в батарею поздним вечером и сразу попали в поле внимания местных дембелей. В первую ночь состоялось знакомство, и мы сразу поняли, что испытания еще только начинаются. Нас завели в ленинскую комнату и закрыли дверь изнутри. Вжавшись в угол красного уголка, я вдруг разглядел среди дембелей знакомый силуэт и судорожно пытался вспомнить, откуда я знаю этого человека? Только через минуту-другую копошения в запуганных извилинах до меня дошло, что этого парня я много раз видел играющим в хоккей на площадках родного города Мурманска. Однако мы не были знакомы и играли за разные команды. Далее последовал типичный вопрос дежурного сержанта: «Откуда?». Мы ответили: «Мурманск». «Земляки!!!», — тут же отозвался этот парень. Облегчение пронеслось по душе, ну, значит, и я не ошибся! Младший сержант тут же крикнул всем: «На выход, я с земами поболтаю» и, протянув руку, представился: «Валерий». Мы пожали руки и я рассказал, все то, что описал выше и про хоккей и про родной город. Оказалось, мы жили в соседних дворах, но играли за разные детские клубы и в жизни не пересекались. Валера был здоровенный детина и, безусловно, пользовался авторитетом, а посему мы с Виталиком были спокойны за свое ближайшее будущее. Просидев пол-ночи, проговорив о достопримечательностях малой родины и разительных переменах в длине юбок, особо почитаемых в этом сезоне у дам, мы отправились по койкам, чтобы завтра встретить новый день сурка.

На утро командированных построили отдельно и направили на погрузку военного борта, следовавшего в Нарьян-Мар. Целый день мы таскали коровьи полутуши по обледенелому трапу и проклинали военные трудности. Когда же самолет был загружен, пришла скорбная весть о том, что Нарьян-Мар не принимает и нужно выгружать все обратно, так как борт встает под погрузку в другой регион. Жесть повторилась. Усталые, замерзшие мы прибыли в расположение части. На ужин нам дали остывший чай и хлеб с маслом. Мы уничтожали пищу как пираньи, потому как ни завтрака, ни обеда на погрузке не было.

По прибытию в казарму нас уже встречал сплоченный коллектив дембелей и, окинув его беглым взглядом, я понял, что нашего земляка среди них не было, как позже выяснилось, его отправили в командировку за пополнением. Местные старослужащие, те что отсутствовали вчера по тем или иным причинам, сразу стали выяснять кто мы и откуда и куда путь свой держим. Непродолжительная беседа состоялась в Ленинском уголке, где нам вкурили все нюансы проживания на данной территории, на что мы понятное дело отвечали строго по уставу «Есть» и «Так точно». Когда дембеля расставили все точки над «И», и лекция на тему «жизнь, как она есть» закончилась, они удалились, а мы с Виталиком сели писать письма на родину. Я старался всячески успокоить родителей и поэтому, конечно, не говорил в письме правды, а лишь приукрашивал армейскую жизнь и всячески давал понять, что из нас тут готовят настоящих мужчин, круче всяких американских рейнджеров.

Закончив свой эпестолярий, я обратил внимание, что в углу ленинской комнаты пылится гармошка, а поскольку лежит она под горой книг и учебников марксисткого дела, я сделал вывод, что на ней давно никто не играл. Я достал инструмент и стал играть поппури из разных музыкальных нетленок, начиная от западных хитов того времени и заканчивая плаксивыми, но мелодичными шедеврами «Ласкового мая». Поскольку я не в совершенстве владел инструментом, выходило местами фальшиво, но зато по душе разливалось тепло и ностальгия по беззаботным временам. Немного погодя я заметил, что в дверном проеме столпились дембеля, и мысленно я приготовился к избиению, решив, что нарушил покой достопочтенных фараонов. Но, к своему счастью, выяснилось, что старослужащие были в полном восторге от моих музыкальных потуг и тут же соорудили мини сцену и мини бар. На табуретах были «накрыты» столы, где почетное место заняли водка и тушенка. Вспомнив весь репертуар из отечественного рока и попсы, я играл пол-ночи, и по мере опьянения личного состава батареи мое сольное выступление превращалось в хор советской армии. Накатившая ностальгия стерла границы между сроками призыва, и тут я понял, что музыка, действительно, объединяет, в душе, безусловно, радуясь такому исходу дела. После того, как все было сыграно и выпито, мы разбрелись по койкам и усталые рухнули спать.

Наутро все повторилось вновь, включая аэродром и наполнение самолета провизией, закрытие Нарьян-Мара, разгрузку, поздний ужин-чай и концерт по заявкам. К слову сказать, так прошла неделя. Ночные шоу спасали от голода, так как перепадало малость тушенки, ибо днем, я напомню, нас не кормили.

Наконец прибыл сопровождающий, что обязан был доставить нашу команду из 6 человек к месту постоянного прохождения службы, в город Кайеркан, что рядом с Норильском, расположенный на 69 параллели. Но для этого нас откомандировали вместе с офицером уже в другую часть, где мы жили еще неделю.

Там все повторилось: сначала знакомство, потом пара стычек со старослужащими и далее музыкальные вечера, только на сей раз вместо гармошки была гитара. К слову сказать, меня здорово тогда выручила моя любовь к музыке и опыт работы в различных музыкальных коллективах и самодеятельности. Любовь к гитаре мне привил мой двоюродный брат, Малой. Именно у него я брал свои первые уроки, состоящие из повторения трех «блатных» аккордов, на которых, по уверению гуру, можно было сыграть все, что хочешь. Ну а уж если ты умел брать «барэ» на пятом ладу, то автоматически приравнивался к магистрам музыкальных дел, ибо постиг непостижимое и можешь повиливать гитарой почти как Гарри Мур и даже лучше. Примерно через год я превзошел своего учителя по всем параметрам и уже свободно играл сольные партии из различных песенных хитов. Малой был сильно удивлен, но с одобрением воспринял мои старания и сказал пророческую фразу: «Теперь ты всегда будешь в почете в любой компании». Пророчество сбылось. Я понял, насколько понятен язык музыки для всех людей, насколько просто разговаривать на этом языке. Ну а поскольку гитарой я владел гораздо лучше чем гармошкой, то дебют прошел просто на ура.

Пролетела еще одна неделя и мы, наконец-то, начали грузиться на борт. Это был здоровенный транспортный самолет, нашпигованный какой-то техникой. Перед самой посадкой майор взял меня с собой, и мы отправились зачем-то заводить примерзший к земле Камаз. Схема заключалась в следующем: по приказу майора я поливал двигатель горячей водой из старого огнетушителя, приспособленного под ведро, а он каким-то шаманским способом пытался определить степень его прогрева, хотя, по моему мнению, вода застывала тут же, потому как стоял жуткий мороз. Я бегал с ведром от крана к машине, пока не кончились силы, после чего майор опустил кабину Камаза и приготовился к пуску двигателя. Он велел мне подсоединить контакты к аккумулятору, показав куда именно и какие провода должны идти. После чего он повернул ключ зажигания и в машине что-то сильно заискрило. Майор заорал матом. Вперемешку с ненормативной лексикой очень часто звучала моя фамилия, из чего я понял, что сейчас мне придется нелегко. Однако я твердо был уверен, что все сделал правильно и поэтому не боялся его угроз. Майор выпрыгнул из кабины, скрутился как пружина, и выпрямился, уже держа в руках пистолет. Лихо направил его мне в голову и закричал во все горло: «Боец! Это саботаж! Расстреляю! Я боевой офицер! У меня оружие есть и оно настоящее!!!». Тут я понял, что диагноз его вполне ясен даже для меня, далекого от психиатрии на тот момент человека, и надо что-то делать. А что? Представьте на секунду мое состояние: вчерашний школьник, живший с родителями, и ни о чем таком я даже не догадывался. Я не знал, что можно так себя вести с людьми, которые ничего предосудительного не сделали и, по сути, являлись еще детьми. Как усмирить черта, у которого в руках ПМ? Я не нашел ничего лучшего, как сказать: «Давайте еще польем из огнетушителя? Он заведется!». На лицо майора снизошло откровение, он вдруг отстегнул кабину, взял ведро и быстро начал поливать двигатель, при этом держа в руке пистолет. По всему было видно, что бесы шлепают своими хвостами ему по щекам все сильнее. Пока оружие было не убрано, я сильно напрягался, но как только пистолет занял свое место в кобуре, меня малость отпустило, и я даже стал помогать бесноватому майору справиться с железным единорогом. После долгих танцев с ведром и заклинаний на всех языках мира, в том числе и матерном, машина завелась, и мы отправились на ней к самолету. Не понятно, зачем она была там нужна, потому как по прибытии мы просто поднялись на борт, а Камаз остался на бетонке, хотя возможно его погрузили позже или вовсе в другой самолет, об этом мне, конечно, никто не докладывал.

Конец ознакомительного фрагмента.