Сталинград.Том шестой. Этот день победы

Андрей Воронов-Оренбургский, 2019

"Сталинград. За Волгой земли нет!" – роман-сага о чудовищной, грандиозной по масштабу и человеческим жертвам Сталинградской битве, равной которой не было за всю историю человечества. Автор сумел прочувствовать и описать весь ужас этой беспримерной кровавой бойни и непостижимый героизм советских солдат… Как это возможно? Не укладывается в голове. Но ощущение полное – он сам был в этом аду!.. Он сам был участником Сталинградской битвы… Книга получилась честной и страшной. Этот суровый, как сама война, роман, возможно, лучший со времен "Они сражались за Родину" М. Шолохова. Содержит нецензурную брань.

Глава 12

–…значит 100-я дивизия, гавариш… — Сталин задержал гнутый мундштук у сиреневых губ. Посмотрел на Кучменёва.

— Так точно, товарищ Сталин.

— Кто комдив? — лицо Хозяина, прищуренные глаза обрели вдруг выражение недоверия. Озирая политрука со всех сторон, Он, словно желал убедиться, что перед ним натуральный, из костей и кожи, человек, действительно из Сталинграда, а не ряженая кукла.

— Генерал-майор Березин, товарищ Сталин.

— При вас, на Волге, Березин?

— Никак нет, товарищ Сталин.

–? — на тёмном, как грецкий орех, лице главнокомандующего застыло желчное раздражение.

— Был с нами. Неделю назад убит. Прямое попадание гаубичного фугаса в КП. Санитары даже толком собрать не смогли.

— Вай-ме…М-да, трудно сэйчас…в Сталинграде и рядовому и генэралу, — Он сокрушённо покачал головой. Затянулся дымом и, чуть погодя, продолжил:

— А камандир батальона кто? — Он цокнул по-кавказски зубом, будто сказал: «Ни обижайся, капитан. Это ещо нюжно понять, кто ти такой! Как к тибе попавла информация и пачэму её даставил… имэнно ти! Тех, кто даставляет падобную инфармацию с фронта…нюжно правэрять и правэрять, нэ так ли?»

— Майор Танкаев, товарищ Сталин.

— Тан-ка-ев? — оживился Верховный. Чиркнул спичкой. — Чэченэц? — настороженно спросил Он.

— Никак нет. Дагестанец.

— Лезгин? Даргинэц?

— Аварец, товарищ Сталин. Родом из Урады. Слыхали о таком селении?

— Мм…аварэц, значит…Чито ж, аварцы на Кавказе издрэвле славились воинской доблестью, бурками, лашадьми и арюжием. Вэликий имам Шамиль…был тоже аварцэм. Э-э, надэюсь…и твой камандыр Танкаев — кавказэц доблестной чэканки? Ни хужэ тибя, палитрук?

— Никак нет.

–?! — глаза Верховного вновь обрели выражение предельного недоверия.

— Лучше, товарищ Сталин! — убеждённо скрепил Рысян.

— Хароший атвэт. Маладэц. Да ти…присаживайся, джигит. — Вождь вялым жестом пригласил сесть на стул к большому двухтумбовому столу. Сам при этом оставался в кресле, среди золотисто-лимонных пятен солнца. — Хочиш-ш виноград? — Хозяин успокаивался, обрёл равновесие. Отыскал точку опоры, позволяющую ему оставаться спокойным, величественным, знающим хитросплетения государственных нитей, управляющим военной и политической ситуацией. — Ти кюшай, капитан, виноград. Пробывал его когда-нибудь?

— Давно. Один раз. Мамка по случаю где-то достала, для нас с сестрой. Но вкуса…не помню. — Рысян, веселея голосом, ближе придвин стул, потянулся за виноградом.

— «Мамка» достала… — усмехнулся Сталин. — А вот типэрь «папка» угащает тибя, Алексэй. — Я, вэдь, ваш отэц, капитан. Ви, — Он качнул трубкой туда-сюда, — все мои дэти. Вся страна — от Тихого океана до британских марэй. И каждова жалко. Ви, как пальцы на руке. Руби любой — больно будэт. О каждом сэрдцэ балит. Вэриш-ш? Сиди, сиди, вставать ни надо.

— Так точно, товарищ Сталин. Да мы…за вас!.. — заквашенные-залепленные кровавыми синяками глаза политрука вспыхнули праведным гневом. Жилистые рабочие руки сжались в костистые буро-красные комья. Весь оголённый нерв, — Рысян двигал на лбу набухшие жилы, остервенело, пучил налитые яростью-гневом глаза.

— Э-э, громко-много гаварит об этом ни надо! — Вождь снисходительно резонил товарища политрука, пододвигая к нему ближе поднос с бордово-красными пышными гроздьями. Но одержимый Рысян будто не слышал:

— Да мы за вас, товарищ Сталин…любого порвём, как грелку. Всех врагов-предателей! Холуёв херовых — к стенке! Других, мать их в щель…Нагнём и макнём в их же дерьмо…Вы только дайте пр-риказ…Укажите кого! И: «Вставай страна огромная!..» «Смело мы в бой пойдём! За власть Советов…

— И как одын умрём в барьбэ за это…» — Вождь потрепал по плечу не в меру возбуждённого Кучменёва и благосклонно кивнул. — Это харашё, что ты сознательный, палитрук. Панимаеш-ш всё с полуслова. Вот только ни за миня… — Сталин категорично чиркнул перед собой мундштуком. — А за нашу Родину, за коммунистическую партию, за вэсь савэтский трудовой народ…За Савэтский Союз — ми все гатови жизни отдать. Ти, понял мою мисль?

— Так точно, товарищ Сталин! — гремя стулом, снова вскочил капитан.

— Ти сиди, сиди, дарагой. Кюшай-кюшай, виноград. Оч-чень палэзно. Витамины, панимаеш-ш? Доктор савэтует.

Когда виноградная гроздь заметно поредела, товарищ Сталин, просматривавший с карандашём какие-то бумаги, неожиданно оторвался от них, кивнул Кучменёву:

— Ну как, Алэксэй-Моисэй, вспомнил забытый вкус?

— Так точно, товарищ Сталин! Вперёд до Победы наелся. Огромное спасибо.

— На здаровье, джигит. А типэр…как на духу расскажи мине всё папарядку. Как и что в Сталинграде…Всё бэз утайки! Как воюют, как защищают город наши красноамэйцы. Каков их воинский дух? Какие патэри? Какие трудности? Чэстно и ясно расскажи. А я сравню твой атвэт…с дакладами маих гэнэралов. Э-э, надэюс, Алексэй-Моисэй, ми дастигли с табой давэрительности? Я аткрыл свои карты…аткрой и, ти, свои. Ни бойса…всё, как ест, гавари.

И политрук Кучменёв, в сотый раз повторявший перекипевшие слова, теперь уже Главнокомандующему Советского Союза поведал вслух всю страшную правду гибнущих красных армий. О том, что дивизии наши сократились числом до полка…а роты — до взвода…Что нет боеприпасов, хоть сдохни! Нет артиллерии…Нет авиации — поддержки с воздуха. Что танков нет… и резервной силы…А те, что остались…стоят по колено в крови, в окопах заваленных трупами…И в буквальном смысле штыком и гранатой отбиваются от танков врага.

Вождь в начале рассказа продолжал курить, стараясь сохранить невозмутимость. Но в середине повествования замер, опустил трубку на стол. После ряда последних трагичных событий: со сдачей заводских корпусов «Баррикады» и поголовной гибелью подразделений полковника Соболева, геройски вызвавшего огонь правобережной артиллерии на себя…После сообщения о том, что 193-я стрелковая дивизия потерпела поражение…И 18 октября командующий Чуйков отвёл 308-ю стрелковую дивизию, чтобы избежать её уничтожения, а немцы укрепились на тракторном заводе и ведут свирепые бои за «Баррикады»…Что 64-я армия генерала Шумилова потерпела крупную неудачу, пытаясь нанести удар во фланг — 4-й танковой армии Гота, но была отброшена к Волге…Что 27 октября 6-й армии Паулюса всё же удалось установить свой контроль над заводом «Баррикады» и половиной территории «Красного Октября»…И что теперь, на 29 октября, враг контролирует более 90% территории всего Сталинграда, — Верховный не выдержал. Серое лицо его вновь передёрнулось гримасой отвращения:

— Звэри…чёрные звэри… — казалось, Хозяин потерял всякий интерес к политруку, и говорил сам с собой. — Дадай⁴¹…Вай-ме!..⁴²

Абгладали Сталинград, как волки тушу вола…Затянули город желэзной пэтлёй, крэпчэ, чэм карсэт манашки…Чтож, если буйвол пал, хищная стая всэгда найдётца. Значыт…всё правда…

Святой Гиваргий, куда катытца наша Красная Армия? Нэт, нэт…Ни дапускаю дажи такой мисли! — тихо и отрешённо прохрипел Он, сосредоточиваясь взглядом на невидимой точке, в которой заключалась сущность мучительной и неизбежной развязки. — Видыт Бог, эту праблему…одним оружием ни рэшить! Кто пэрвым сломитца духом…патеряет инициативу…Вэру, надэжду в Пабэду…Сдаст город, — тот и проиграл! — подвёл черту Он, пробуя раскурить погасшую трубку, вдруг разом похудевший, осунувшийся, словно вместе с дымом истаяла часть его сгоревшей плоти. Пепельно-серый, маленький, Он сидел в кожаном кресле среди пёстрых оперативных карт, испещрённых чёрными-красными стрелками наступлений — боёв — обороны, мусоля в пальцах вишнёвый чубук, напрочь утеряв в своём образе то весомое, величественное — «сталинское», что подавляло любого своей пугающей большевистской мощью, бескомпромиссностью, пугающей непонятно авангардной новизной, — в гранитной правде которой, чувствовалось решительно всё: и политическое, и экономическое господство, и военная слава, и величие, и тоталитарная власть.

…Алексей закончил свою горячую исповедь; тяжело дышал, будто в одиночку разгрузил «рабочую лошадку» трёхтонку ЗИС-5, водители которых всеми правдами и не правдами, под бомбёжками и пулемётным огнём «юнкерсов», доставляли — на передовую ящики с боеприпасами, фляги с водой, бинты и медикаменты для провонявших карболкой-фенолом и гнилой кровью лазаретов.

Верховный молчал, раздумчиво набивал трубку. Молчал и он, тайком поглядывая на Отца народов…Смотря на побитое оспинами лицо Вождя, на его седоватые усы, будто присыпанные пеплом…Ему вдруг представилась старая, покрытая окалиной артиллерийская гильза с пробитым, окисленным капсюлем. Из тех, что звонкими-гремливыми грудами валялись позади противотанковой батареи капитана Антонова. Через несколько дней яркие латунные гильзы темнели, их давили сапогами и гусеницами; они, израсходовав всю взрывную мощь, выбросив тяжёлое острие снаряда, валялись ненужным хламом. Такое же ощущение израсходованности и опустошённости производил в это час и Главнокомандующий, из которого вырвалась и исчезла вся энергия власти.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

41

Возглас горя, отчаяния (груз.)

42

Восклицание, дословно — «горе мне!..» (груз.)