Убийца не придет на похороны

Андрей Воронин, 2014

Остросюжетный роман «Убийца не придет на похороны» Андрея Воронина – еще одно произведение, принадлежащее к масштабному циклу «Му-му». Главный герой книги каскадер Сергей Дорогин, он хорошо умеет выполнять свою работу, однако, как оказалось, совершенно не научился отличать врагов от друзей и отвечать адекватными действиями на жестокость. Прозрение пришло к нему лишь, когда он потерял детей, жену, доброе имя и четыре года, проведенные им в тюрьме. Однако он выжил, и теперь Сергею остается лишь мстить. Это история опасных и запутанных приключений человека, для которого взгляд в лицо Смерти – это образ жизни. Почему? Прочитаете сами…

Глава 8

Доктора Геннадия Федоровича Рычагова в Клину знали многие. Знали и уважали, и не за то, что он был богат, ездил на шикарном авто, имел большой загородный дом. В общем-то, все это было в порядке вещей. Сегодня как-то не очень принято интересоваться откуда у человека, получающего маленькую зарплату, большие деньги. Уважали его за талант, за золотые руки. Уже лет двенадцать Геннадий Федорович работал заведующим хирургическим отделением районной больницы и работал очень успешно.

Не сотни, а тысячи жизней спасли его талант и золотые руки. К нему обращалось местное начальство, когда надо было сделать сложную операцию, и Рычагов не отказывал, всегда брался за дело. И как правило, выходил победителем. Если бы он хотел, то давным-давно стал бы очень известным хирургом и практиковал в какой-нибудь московской клинике, и тогда к нему ехали бы депутаты всех мастей и всевозможных уровней, генералы, министры.

Но Геннадий Федорович в свое время сообразил, что лучше быть первым в Клину, чем десятым или двадцатым в Москве. А здесь он был первым. Но, естественно, трудом праведным не построишь палат каменных. Эту истину Геннадий Федорович понял давно, лет десять назад. Понял и претворил в жизнь.

Кроме лечения больных и кроме проведения плановых операций, Геннадий Федорович в рабочее время имел и другое занятие — в операционной больницы резал, зашивал, лечил авторитетов криминального мира. Ведь в последнее время чуть ли не каждый день среди бандитов происходили разборки. Кого-то резали, кого-то стреляли или взрывали. А куда везти пострадавшего криминальный мир знал — есть хирург Рычагов. Правда, далековато от Москвы, но зато надежно. Там прооперируют, там и досмотрят, поставят на ноги.

И воры в законе, авторитеты, коронованные и некоронованные, богатые и бедные, влиятельные и не очень, обращались за помощью к Геннадию Федоровичу. Оперировал он в больнице, в той же операционной, где удалял камни, резал язвы пенсионерам и ветеранам отечественной войны. А вот выхаживали авторитетов уголовного мира в его загородном доме, там под это было приспособлено целое крыло.

Там имелись две палаты с видом на озеро, огромный бетонные забор, железные ворота, а за забором участок площадью в несколько гектаров. Местные власти понимали, что доктор Рычагов занимается незаконной практикой, но что поделаешь, неровен час и самому придется лечь под нож. Ведь никто не застрахован от болезней — ни мэр, ни начальник милиции, ни чиновники из налоговой инспекции. Все закрывали глаза и улыбались, когда слышали фамилию Рычагов. А Геннадию Федоровичу только это было и надо: не мешайте работать, не мешайте жить и я помогу всем.

Двадцать четвертого сентября тысяча девятьсот девяносто пятого года ровно в девять утра Геннадий Федорович приступил к операции, к очень сложной операции. За подобную не взялся бы даже маститый профессор из столичной клиники, а вот сорокадвухлетний кандидат наук Геннадий Рычагов взялся, засучив рукава. Он любил экспериментировать, любил рисковать и его риск почти всегда вознаграждался.

Персонал больницы Рычагова любил, ведь это благодаря ему, благодаря его усилиям, таланту больница была оборудована так, что ей могли позавидовать многие столичные клиники: прекрасная импортная аппаратура, операционная оснащена по последнему слову техники. Но самым главным в этой больнице был Рычагов, его талант, его золотые руки. На них все и держалось.

Рычагов не отказывался ни от каких операций. Привезут ребенка с аппендицитом и смертельно уставший Рычагов брался за скальпель, если оказывался в это время в больнице. И как правило, спасал ребенка, спасал старика, молодую женщину и вообще, почти всех, кто попадал к нему на операционный стол. Случались, конечно, промахи, но ведь Геннадий Федорович Рычагов не был богом. У каждого бывают ошибки. Но у Рычагова, в отличие от его коллег хирургов, ошибок случалось так мало, что их можно было пересчитать на пальцах одной руки.

На сегодняшний день было запланировано три операции, две из которых Геннадию Федоровичу представлялись простыми и, как он рассчитывал, каждая из них не займет даже часа. А вот одна обещала быть довольно сложной, и к ней Геннадий Федорович готовился.

Еще с вечера он просмотрел кучу атласов, кучу журналов и был в курсе того, что он может сделать, и на что может рассчитывать больной.

Но его планам не суждено было сбыться. Он уже сидел в кабинете, пил крепкий душистый чай со своей неизменной ассистенткой Тамарой, весело улыбаясь, показывая крепкие белые зубы, рассказывал молодой женщине анекдот. И в это время Тамара тряхнула головой, темные локоны рассыпались по плечам.

— Геннадий Федорович, — она к шефу всегда обращалась по имени-отчеству, — по-моему, «скорая».

— «Скорая»? — спросил Рычагов, встал с кресла, подошел к окну и сквозь планки жалюзи выглянул во двор. — Ты права, — сказал хирург, делая глоток, — точно «скорая», хоть и не наша, — во дворе стоял грязно-зеленый УАЗ. — Слух у тебя, Тамара, прекрасный.

— Да бросьте вы шутить, Геннадий Федорович.

— Нет, нет, я серьезно. Может, ты еще и на скрипке играешь?

— Если бы я играла на скрипке, Геннадий Федорович, тогда мы с вами играли бы дуэтом — вы на своей флейте, а я на скрипке. Но, к сожалению, мне в детстве медведь на ухо наступил.

— Тамара, хотите я сделаю вам операцию?

— Какую?

— Изменю форму ушей.

— Бросьте, бросьте шутить!

Рычагов стоял у окна и смотрел на то, что происходит у машины «скорой помощи», даже поставил чашку на подоконник, рядом с хрустальной вазой с пышным букетом белых роз.

— Кажется, Тамара, сейчас нам будет работа.

— С чего вы взяли, что нам, Геннадий Федорович?

— Мне так кажется, интуиция подсказывает.

— Значит, точно будет, — ответила Тамара и улыбнулась.

А через пять минут Рычагов мыл руки, еще через десять находился в операционной, а на операционном столе лежал Сергей Дорогин с ножевым ранением и черепно-мозговой травмой.

Кроме Рычагова в операционной присутствовали еще два хирурга. Всех, кого смог, Рычагов «поставил под ружье». Прогноз был неутешительным.

— Я бы не брался на вашем месте, Геннадий Федорович, по-моему, его не спасти, — сказал пожилой хирург, снял очки и стал протирать линзы.

— Думаете, Андрей Андреевич?

— Думаю, да. Он потерял слишком много крови, пульс почти нулевой… В общем, я даже не знаю, что здесь можно сделать.

— Буду оперировать. Кстати, кто это, откуда привезли?

— Лежал в реке, — сказал пожилой хирург. — Сколько он там пролежал неизвестно.

— Буду оперировать, — более настойчиво произнес Геннадий Федорович, — Тамара, готовьте операцию.

— Наша помощь вам нужна?

— Вы все еще считаете, что операция бессмысленна?

— Да.

— Нет, вы не нужны мне сейчас.

— Рискуете, слишком сильно рискуете.

— Я всегда рискую. Кстати, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Анестезиолога сюда, будем оперировать.

Случай был необычным. С подобным букетом травм Рычагову сталкиваться раньше не приходилось. Через несколько минут принесли снимок, и Геннадий Федорович принялся его изучать.

Да, ситуация была безнадежной. Но Рычагову почему-то хотелось рискнуть, он и сам не знал из-за чего. Шанс на то, что этот мужчина выживет, был почти нулевым. Но шанс, хоть и ничтожный, все-таки имелся, один из тысячи, но был. И стоило рискнуть, стоило взяться.

Тамара смотрела на Геннадия Федоровича так, как преданный пес смотрит на хозяина.

— Давай, давай, Томочка, готовимся.

— А может не надо, Геннадий Федорович? — спросила женщина.

— Надо, дорогая, надо. Попробуем. Так умрет или под скальпелем умрет, а вдруг спасем?

— Ну, смотрите…

Операция длилась пять часов. И все эти пять часов Геннадий Федорович Рычагов провел на ногах. Когда операция закончилась, он был мокрый. Пот тек по спине, по лицу, и Тамара даже не успевала салфеткой вытирать его.

— Все, — выдохнул Рычагов, покидая операционную и пошатываясь, время от времени приостанавливаясь, направился в свой кабинет. Тамара спешила за ним.

— Ну, что скажешь? — обратился Рычагов к ассистентке, сдирая с лица маску, а с рук перчатки.

— Такого я еще не видела, — не скрывая восхищения произнесла Тамара. — Талант либо есть, либо его нет.

— Сегодня, наверное, мой день, сегодня, наверное, звезды благоприятны ко мне и господь бог помог мне совершить невозможное.

— Так вы думаете, он будет жить?

— Теперь все в его руках, — сказал Рычагов, — если ему самому захочется выжить, то будет жить, а если не захочется, тот тут мы все бессильны. Кстати, Тома, следи и докладывай как он там. Правда, я думаю, он придет в себя дня через два или три, слишком уж ему голову размозжили, да и нож прошел в каком-то миллиметре от сердца. В общем, везучий этот мужик.

— Ему повезло, что вы были на месте, — произнесла Тамара, включая электрочайник.

— Нет, нет, чай потом. Возьми там, в шкафу, коньяк, налей мне вот столько, — и Рычагов, сдвинув три пальца, приложил их к стакану, показал Тамаре сколько наливать. — И себе налей, ты тоже трудилась, как пчелка, наверное, два литра пота с меня вытерла.

— Да ну, Геннадий Федорович, бросьте, бросьте.

— Да ты и сама мокрая, у тебя майка к телу прилипла так, словно ты под дождем была. Никогда раньше не замечал, что бы ты потела.

— Ерунда, сейчас приму душ.

— Нет, вначале давай выпьем, надо снять напряжение.

Тамара достала коньяк, Рычагов подошел к ней, взял из рук бутылку.

— Кстати, Томочка, женщине наливать неприлично, давай этим займусь я.

Рычагов налил и, взяв стакан, передал его Тамаре.

— Ну, за здоровье нашего пациента!

— За вас, Геннадий Федорович, только за вас, за ваши золотые руки.

— Перестань, Тома, ты мне это говоришь почти каждый день.

— Я это могу говорить по десять раз в день, потому что это правда.

— Если ты меня так будешь хвалить, я могу испортиться. Зазнаюсь, перестану практиковать, буду только, как Андрей Андреевич, недовольно морщить лоб, кривить губы, снимать и надевать очки и при этом повторять: «Шансов мало, лучше не браться… Шансов мало, он не жилец…»

— Да нет, что вы!

— Ну, вот и хорошо. Давай за его здоровье, пусть скорее поправляется. Кстати, что у нас еще сегодня?

— Еще три операции плановые.

— Вот отдохну часок, приму душ и за работу.

Буду резать и шить. Или пусть живут, как ты считаешь?

— Ваши шутки, только в морге пересказывать, Геннадий Федорович…

— Да ладно тебе, — Рычагов выпил коньяк и подмигнул Тамаре, — ты как хочешь, а я пошел в душ. Надо все смыть, я липкий, как пиявка.

— Я тоже приму душ.

— Пойдем вместе?

— Бросьте шутить. На работе?

— Нет, я серьезно.

Тамара задумалась. Принимать душ вместе со своим шефом на работе ей уже приходилось, правда, это было полгода тому назад. Тогда Геннадий Федорович буквально спас, буквально воскресил молодого мужчину в сплошных татуировках, исколотого и изрезанного ножами так, что, как говорится, на теле не было живого места. Рычагов его тогда спас. И через месяц татуированный мужчина покинул больницу на шикарном черном «мерседесе».

— Нет, Геннадий Федорович, — не скрывая смущение, сказала Тамара, — в другой раз.

— Ну, как знаешь.

— Знаю.

— Знать и хотеть — вещи разные.

Через пять минут Рычагов уже стоял под упругими теплыми струями, запрокинув голову. Он негромко напевал, покачиваясь из стороны в сторону. Он уже не думал о своем недавнем пациенте, хотя операцию помнил в мельчайших подробностях, каждый шов, каждый разрез. И если бы было нужно, он смог бы воспроизвести ее в деталях всю от начала до конца.

— Ох, как я устал! — поднимая вверх руки, бормотал Рычагов. — Но как здорово, как здорово! — он медленно повернул ручку, и на него обрушились ледяные струи воды. — Как хорошо! Вот так, так, — произносил он, обращаясь к самому себе.

Затем он растерся большим махровым полотенцем, переоделся во все чистое и направился по больничному коридору в реанимационное отделение.

* * *

Во второй половине дня двадцать четвертого сентября светило яркое осеннее солнце. Джип Савелия Мерзлова подъехал к загородному дому, и водитель трижды просигналил. Над железными воротами появилась голова охранника, повертелась, как флюгер в ураган, и после этого ворота отворились.

Джип въехал во двор. Савелий Мерзлов выбрался из салона и осмотрелся по сторонам. Все здесь было как в сказке. Огромный роскошный дом, сад, скамейки, беседки. На пороге дома в теплом свитере и вельветовых брюках появился хозяин — Лев Данилович Бирюковский. Возле его ног крутился рыжий сеттер.

— О, кого мы видим! Савелий Борисович собственной персоной! — радостно произнес Лев Данилович. — Проходи, дорогой, проходи, гостем будешь.

Хоть все эти слова и были произнесены радостным тоном, в глазах хозяина дома таились недоверие и настороженность. Мужчины пожали друг другу руки.

— А ты хорошо выглядишь, Лев Данилович.

— Стараемся, стараемся, — ответил Бирюковский. — Да проходи, что ты топчешься на пороге.

Мужчины вошли в дом. Здесь было на удивление тепло. В огромном камине пылало пламя, рядом с камином, на столике были разложены свежие газеты.

— Читаешь газетенки? — поинтересовался Мерзлов.

— А ты как думал? Надо же следить за событиями в стране и в мире.

— А какая тебе разница, что происходит в мире?

— Как это какая… От того, что происходит в Америке, на другом конце земли, зависит мое благосостояние.

— Ты что, все свои деньги туда вкачал?

— Зачем ты так, Савелий Борисович! Какую-то часть туда, какую-то часть оставил здесь. Кое-чего прикупил там, кое-чего прикупил здесь.

— За что я тебя не люблю, Лев Данилович, так это за то, что ты не конкретен. Говоришь какие-то фразы, а что за ними — не понять.

— Ладно, ладно тебе, лучше расскажи, что у тебя. Кстати, как твоя встреча?

— Встреча, как встреча, как положено. Радушная была встреча.

— Давай немножко выпьем, — ласковым голосом обратился к Мерзлову Бирюковский.

— Сейчас я тебе налью. Располагайся вот здесь, в этом кресле возле камина, погрейся, разденься. А то стоишь, как инспектор из налоговой полиции, осматриваешь, осматриваешь все. Небось, хочешь спросить за какие деньги все куплено? Так я тебе отвечу — за свои, за собственные. Думаешь, украл у народа? Нет! У народа-то денег нет, как украдешь.

Мерзлов расхохотался:

— Ну, и изворотлив же ты, Лев Данилович.

— Уж приходится изворачиваться. Кстати, вот коньячок, вот водочка. Чего желаешь?

— Да я к тебе заехал…

— Знаю зачем, за расписочкой.

— Ну, да, можно сказать и так, — таким же ласковым голосом, как хозяин дома, заговорил Мерзлов.

— Так она готова, вот лежит, смотри, — и Лев Данилович Бирюковский приподнял стопу свежих газет, показал расписку своему гостю. — Расскажи, как там произошло? Где наш дружок?

— Наш дружок, Лев Данилович, уже давным-давно на том свете.

— Нет, не темни, расскажи все как было.

— Сбросили мы его с моста, Лев Данилович, сбросили.

— А он не выплывет? — спросил Бирюковский.

— Ты что, забыл какой мост, какая там высота? Да и упал он прямо возле опоры, на бетон.

— На бетон, говоришь?

— Да, на бетон.

— А перед этим, я надеюсь, вы его…

— Да, — сказал Мерзлов, — перед этим мы его зарезали. Так что сейчас его, наверное, раки объедают.

— Так ты говоришь, не выплывет? Раки, говоришь, его кушают? Кстати, может быть ты, Савелий, хочешь раков? Так у меня есть.

— У нас на базаре куплены?

— Нет из магазина.

— Можно и раков, но лучше в другой раз. Меня интересует расписка.

— Ну, раз интересует, и если ты говоришь, что нашего каскадера раки кушают, возьми ее.

Мерзлов взял лист писчей бумаги и принялся его рассматривать.

— Твоя, твоя.

— Наверное, у тебя таких расписок набралось, Лев Данилович.

— Да, хватает, — перебил гостя хозяин. — Хватает, хватает. Понимаешь, разные люди ко мне приходят, кому десять тысяч надо, кому сто. В общем, приходят, а я, ты же знаешь, человек не жадный и если в состоянии, то всегда помогаю.

— Да знаю я, как ты помогаешь, знаю я твои грабительские проценты.

— Проценты божеские, — ласково произнес Бирюковский, — бывают и покруче.

— Ну и хорошо.

— Давай выпьем.

— Погоди, погоди, — Мерзлов подошел к камину и, держа расписку за край, сунул ее в пламя. Бумага мгновенно занялась.

— Да брось, брось ее в огонь, а то насыплешь пепла на ковер. А ковер дорогой, ручная работа, вновь мне должен будешь.

Мерзлов бросил расписку в огонь и еще несколько мгновений смотрел, как бумага чернеет, а затем рассыпается, превращаясь в пепел.

— Ну вот, значит, я тебе ничего не должен.

— Конечно ничего, — сказал Бирюковский.

— Ну и слава богу, одним долгом меньше.

— А можно подумать, что у тебя, Савелий Борисович, долгов много.

— Хватает. Кстати, сколько ты был должен каскадеру?

— Немного.

— А вот я ему должен больше. И слава богу, что так все закончилось.

— Да, в общем-то, удачно, — Бирюковский в конце концов смог-таки усадить Мерзлова, налил ему коньяка, и мужчины глядя друг на друга выпили. — Скользкий он какой-то был человек и наглый, — ласковым голосом сказал Бирюковский.

— Несговорчивы-ы-й, — растягивая слово, прошептал Лев Данилович. — Я ему и так и эдак объяснял, а он уперся, и ни в какую. Правда, давно это было и много воды с тех пор утекло. Я, честно говоря, надеялся, что он там и останется. Деньги немалые заплатил…

— Не ты один заплатил. Кстати, может ты мне объяснишь, Савелий Борисович, почему он вышел на свободу?

— Вот этого я и не знаю.

— А он не убежал, часом, из тюрьмы?

— Нет, не убежал, выпустили. Все по закону.

— А как же наши люди там? Мы же им деньги передали, чтобы они его там оставили навсегда.

— Что-то не сложилось, я еще не разбирался.

— Так ты разберись, Савелий Борисович, а то как-то впустую не хочется деньги отдавать.

— Разберусь, не волнуйся.

— Деньги они, конечно, нам назад не вернут.

— Деньгами не вернут, это точно, а вот работой мы с них возьмем, — сказал Мерзлов, мелкими глотками смакуя ароматный коньяк.

— Жаль, хотя, в общем-то, деньги не большие, но просто так отдавать бабки я не привык. А вот у меня к тебе есть деловое предложение, — уже другим голосом сказал Бирюковский.

И Мерзлов понял, что сейчас разговор принимает серьезный оборот.

Конец ознакомительного фрагмента.