Слепой. Формула смерти

Андрей Воронин, 2002

Выдающийся русский ученый-вирусолог академик Смоленский сделал потрясающее открытие, испугавшее его самого. Он понял, что, попади это открытие, эта «формула смерти» в руки террористов или в страну с воинствующим диктаторским режимом, быть большой беде для всего человечества. Но агентуре вражеских спецслужб, глубоко законспирированной в Москве, удается пронюхать об открытии ученого, и они ради достижения своей цели – приобретения этого смертоносного оружия – готовы на всё: подкуп, шантаж, убийства. И тут вновь отличается неустрашимый и смекалистый Глеб Сиверов по кличке Слепой. Благодаря ему осиное гнездо обезврежено, похищенные секреты возвращены государству.

© Воронин А., 2014

© Подготовка, оформление. ООО «Харвест», 2014

* * *

Глава 1

Каждый год ранней весной, когда на Москву обрушивались последние снегопады, когда на улицах столицы рвал растяжки и раскачивал рекламные щиты порывистый ветер, Николай Матвеевич Горелов испытывал волнение. Его охватывали смутные предчувствия, он начинал всерьез задумываться о смысле жизни. А надо сказать, жизнь его в последние десять-двенадцать лет складывалась не лучшим образом. Финансирование академическому институту, в том числе и лаборатории, где работал Горелов, выделялось минимальное, а то, случалось, и вовсе платили лишь зарплату, на научную же деятельность, на фундаментальные исследования денег попросту не оставалось.

Поначалу доктор наук, лауреат Государственной премии Николай Матвеевич Горелов не впадал в уныние, он писал письма в научный совет, забрасывал начальство служебными записками, но все его выстраданное красноречие, убийственные аргументы, сотни страниц с проектами реорганизации лаборатории имели нулевой эффект. Письма, отосланные на самый верх, неизменно возвращались в институт. Горелова приглашал к себе в большой кабинет директор и, постукивая карандашом по столу, говорил одно и то же:

— Николай Матвеевич, друг ты мой сердечный, не рви душу ни мне, ни себе, потерпи, пожалуйста, еще немного, а там, возможно, наши дела наладятся.

Николай Матвеевич Горелов, новоиспеченный доктор наук, блестяще защитивший диссертацию по вирусологии, принял лабораторию пятнадцать лет тому назад. Тогда в ней работали тридцать девять человек, из них — семь докторов наук, пятнадцать кандидатов. Коллектив мощный. Теперь же в стенах лаборатории влачили существование четырнадцать человек, из них лишь четыре доктора и два кандидата. Все остальные, как ни уговаривал их завлаб, что ни сулил, какие перспективы ни расписывал, ушли искать лучшей жизни: есть и пить приходится не в перспективе, а в дне сегодняшнем. Кто-то подался в бизнес, кто-то ушел на пенсию.

В институте с тех пор сменилось два директора. Вместе с ними исчезли и последние иллюзии. В последние годы о каких-то серьезных исследованиях говорить вообще не приходилось, наука оказалась в загоне. Результаты исследований и экспериментов, которые на голом энтузиазме пытался ставить доктор наук Горелов, никого в России не интересовали, государству они стали не нужны. Правда, на Западе статьи доктора Горелова с удовольствием печатали в престижных журналах, а ссылками на его исследования пестрели самые свежие книги по вирусологии. Год от года Горелов ждал и надеялся, что о его лаборатории вспомнят, одумаются… но чем большие надежды питаешь, тем сильнее разочарование.

Начало — рождение нового — одновременно есть и конец — смерть старого. Рождение и смерть не могут не волновать, они самые сокровенные тайны жизни. Умирает зима, и рождается новая жизнь следующего года. Именно в первые дни марта Николай Матвеевич задержался на работе. Он сидел перед компьютером в своем маленьком кабинете. Давно не крашенные стены от пола и до лепного карниза прикрывали полки, заставленные в два ряда книгами, подшивками журналов, папками. По папкам при желании можно было изучать ассортимент отечественной торговли за последние двадцать лет: в махоньком кабинетике была представлена вся номенклатура — толстые, тонкие скоросшиватели, мягкие, твердые, матерчатые и пластиковые.

Николай Матвеевич задержался не просто так, он просматривал результаты последнего эксперимента, который вели его сотрудники. Не часто выдавались такие дни, обычно просматривать было просто нечего. Результаты казались ученому любопытными, и Николай Матвеевич Горелов улыбался.

В дверь постучали. Он оторвал покрасневшие глаза от монитора и негромко произнес:

— Войдите! — и тут же взглянул на часы. Была половина девятого. — Господи, как быстро летит время!

В кабинете появилась молодая миловидная женщина в очках без оправы.

— Николай Матвеевич, гляньте, пожалуйста, сюда, я нашла ошибочку, — Екатерина Олеговна Маслицина, кандидат наук, работающая над докторской, держала в руках тонкую прозрачную папку.

— Екатерина Олеговна, я лучше на вас посмотрю, что мне цифры!

Женщина улыбнулась загадочно и ласково. К Горелову она относилась не просто с уважением, а с восхищением.

— Присаживайтесь, голубушка.

Екатерина села, забросила ногу за ногу. Профессор Горелов не удержался, мельком взглянул на округлое колено сотрудницы, устыдился собственной слабости и, опустив очки на глаза, принялся просматривать цифры.

— Я не нахожу здесь ошибки, Екатерина Олеговна, это всего лишь погрешность, на конечный результат она не повлияет.

— Вы так думаете, Николай Матвеевич? — в голосе послышались томные нотки.

— Я в этом уверен. А вы нет, Катя?

— Я думаю, именно эта погрешность и дает на выходе лишних семь пунктов.

— Для погрешности это очень много. Реакция не может ускоряться до такой степени. Цифра, вычлененная вами, для меня не нова: доктор Клейман из Колумбийского университета заметил ее раньше нас с вами. Три года назад на конгрессе в Женеве я к нему подходил с таким же замечанием, как и вы.

— И он доказал вам несостоятельность подозрений в грязном эксперименте?

— Я был вынужден с ним согласиться. Екатерина, хотите травяного чая? А может, кофе?

— Николай Матвеевич. Я не стою вашего времени, — улыбнулась женщина.

— Не скромничайте, вы молодец, что обнаружили несовпадение, и не ваша вина, что оказались в этом не первой. Вы можете выпить кофе, а я — чаю. Позвольте за вами поухаживать, — доктор Горелов выбрался из-за письменного стола, помыл руки и взялся готовить чай.

— У меня есть шоколад. Кстати, вы читали, Николай Матвеевич, что шоколад содержит фермент, способствующий выработке гормона счастья, и те люди, которым счастья не хватает, должны есть шоколад?

— Не читал и не верю. Полная чушь. Если счастья нет, то никакой шоколад не поможет.

— Зря.

Екатерина вытащила из кармана длинную узкую шоколадку, разломала ее на дольки и лишь потом зашелестела фольгой, развернула обертку и положила угощение на маленький столик. Николай Матвеевич Горелов приготовил чай и кофе. Обычно пил он без затей и изысков, но появление красивой женщины заставило профессора вспомнить о приличиях. Напитки он подал на маленьком подносе, под чашками стояли блюдца.

— В вас погиб хороший официант.

— Если и погиб, то плохой. Я люблю работу больше, чем деньги.

— Это вам так кажется. Кроме денег существуют и другие соблазны: слава, известность…

— Почему я до сих пор здесь, надеюсь, понятно. Я уже человек старый, материал, так сказать, отработанный, мне скоро шестьдесят стукнет. Но вы-то, молодая, красивая, почему сидите на работе? Почему не гуляете, не спешите на свидание, не наслаждаетесь весной? — Горелов осекся. — Хотя какая это весна? Слякоть и холод. Я запрещаю вам хоронить себя в стенах лаборатории!

Катя махнула рукой, на пальце сверкнул перстень с довольно крупным бриллиантом, сверкнул ярко, пронзительно. Доктор Горелов прекрасно разбирался в вирусах, микробах, в их штаммах, в тонкостях биохимии и в прочих научных заморочках, но только не в бриллиантах, так же как не понимал ровным счетом ничего и в модной одежде, и еще во многих вещах. Он был фанатично предан науке и отдавал ей всего себя без остатка. На что-либо другое, кроме науки, времени у него не оставалось, да и сил тоже. А между тем колечко на безымянном пальце левой руки стоило немало. Денег, уплаченных за перстенек, с лихвой хватило бы на пару дорогостоящих экспериментов с недешевыми реактивами. Но откуда это было знать доктору наук, профессору Горелову?

— Некуда мне спешить, никто меня не ждет, Николай Матвеевич.

— Этого быть не может! Вы такая красивая, талантливая, обаятельная, все при вас. По-английски говорите, как поете.

— Ну и что из того, Николай Матвеевич, а счастья нет. Нет сейчас умных и богатых мужчин. Никому не нужна супруга, которая дни и ночи проводит в лаборатории и библиотеке.

— Да ладно уж, бросьте! Есть такие мужчины, просто вам, наверное, Катенька, лень их искать.

— Мне просто жаль тратить на бесполезные поиски время. Такие поиски сродни изобретению вечного двигателя или машины времени.

— И напрасно! Молодость уходит. Еще школьником мне очень хотелось изобрести вечный двигатель, две общих тетрадки исписал. В университете всерьез готовил доклад на тему принципиальной возможности создания машины времени. Жалею, что теперь разуверился в собственных выкладках. Знаете, если бы я мог вернуть время своей молодости, то, поверьте, я построил бы свою жизнь немного иначе.

— Не верю, — сказала Екатерина, глядя в глаза шефу.

— Вот вы не верите. Какие у вас основания мне не верить?

— Я вас давно знаю, Николай Матвеевич, ничего-то вам не надо, кроме вирусов и сред их обитания. Вы на них завернуты, они — ваша жизнь. Вы их изучаете и знаете куда лучше, чем окружающих вас людей.

— Может, Екатерина, вы и правы, а может, нет, — профессор пил чай и любовался молодой женщиной. — Катя, несмотря на мерзкую погоду, не забывайте, весна начинается, сегодня первый ее день по календарю.

— Откуда вы знаете, какой сегодня день?

В лаборатории часто подшучивали над шефом, он иногда абсолютно выпадал из реальности, мог в воскресенье прийти на службу, перепутать времена года. Потому и было удивительно, что Николай Матвеевич в курсе того, какое сегодня число.

— А вот и знаю, Катенька! Сегодня первое марта, я на компьютере посмотрел, когда файл сохранял.

Катя рассмеялась:

— Как-нибудь летом я настрою вам дату на январь. Не верьте ни компьютерам, ни женщинам. Скажите, Николай Матвеевич, почему вы не уехали за границу? Предложений же было видимо-невидимо?

— Что было, то было. И в Швейцарию приглашали в свое время, и в Сорбонну, и в Америку, и в Южную Африку… я все даже припомнить не смогу. Предложения соблазнительные, повсюду предлагали возглавить лабораторию. И знаете, — в сердцах произнес доктор Горелов, — может, если бы я уехал, то стал бы лауреатом Нобелевской премии. Это я шучу, — лицо Николая Матвеевича Горелова вмиг сделалось грустным, глаза сразу запали, губы сложились в скорбную улыбку. — А пара человек, моих однокурсников, живут за границей, звонят, поздравления присылают, свои лаборатории имеют. Денег на эксперименты им выделяют, Катя, вы даже представить не можете сколько — миллионы долларов! Представляете, миллионы! А нам на весь институт, на двести восемьдесят человек, даже зарплату еле наскребают. Чтобы мы работали и результат давали, надо совсем мало! Хороший автомобиль, говорят, больше стоит.

— Да уж, ничего не поделаешь.

— А вас-то, Катенька, что здесь держит?

— Не знаю, Николай Матвеевич. Наверное, на вас насмотрелась, вот и не могу совратиться, — женщина лукавила, но настолько искусно, что немолодой профессор этого даже не уловил.

— Вот уже и девять часов вечера, — сказал он. Катя поднялась:

— Что ж вы шоколад не ели?

— Если счастья нет, то шоколадом его не добавишь.

— Напрасно вы так, — она взяла дольку шоколада, поднесла к губам и перед тем, как положить в рот, спросила: — Вы сейчас домой?

— Да, Катенька.

— Как супруга?

— Ничего, только приболела. У нее всегда по весне давление начинает прыгать, суставы болят.

— Может, ей какие-нибудь лекарства нужны? Так скажите, Николай Матвеевич, у меня есть возможность достать их за бесценок.

— Это возраст. А от возраста, скажу вам честно, по себе знаю, никаких лекарств нет, разве что сто граммов коньяку перед сном. Вот и все. Это самое лучшее лекарство. Но овес нынче дорог, не укупишь, — пошутил Горелов, глядя на стройную красивую женщину в белом халате, — приходится обходиться бренди.

Ученый отключил компьютер. Но женщина не уходила, она стояла в открытой двери и смотрела на шефа.

— Извините, Николай Матвеевич, — мягко произнесла Екатерина.

— Да. что такое?

— Вы были на похоронах Бориса Исидоровича?

— Да, — снимая очки и протирая линзы, ответил Горелов. — Был. Все больше и больше хороших ученых уходит в мир иной.

— Вы, кажется, с ним работали?

— Не только работал, Катя, мы дружили семьями. А потом как-то жизнь нас развела. Но, скажу вам, Смоленский был настоящим ученым — от Бога. Зря он ввязался в эти совместные программы.

— В какие?

— Разве вы не знаете? Он биохимик, все свои открытия совершил на стыке наук: микробиологии и органической химии. Очень интересные разработки делал. Чего только стоит концепция биохимического оружия! До него никто этим не занимался. Но последние семь лет он работал над уничтожением биологического и химического оружия. Под что деньги американцы дали, тем и занимался. Наши предшественники разработки вели не покладая рук, и государство столько оружия наделало, что теперь никто не может разобраться, как всю эту дрянь уничтожить. Какие деньги вбухали, миллионы и миллионы! А теперь вся их работа коту под хвост, сейчас уничтожают. Я до сих пор не могу понять Смоленского. Он сделал величайшее открытие, но не довел его до конца, изготовил пробную партию субстрата, а потом купился на американские деньги. Конгресс выделил под его имя грант на уничтожение российских запасов химического оружия. Этим мог бы заниматься выпускник химфака, а не гениальный ученый. Но Смоленский предпочел деньги.

— Если можно, каков принцип придуманного им биохимического оружия?

— В советские времена вас бы за такой вопрос вызвали в КГБ, но вы специалист, и теперь секрета в самой концепции нет, он в деталях, в технологиях. Принцип такой же, как и в вашем примере с шоколадом. В шоколаде присутствует фермент, стимулирующий выработку гормона счастья в организме. Такова же механика и биохимического оружия, в самом заряде — веществе — нет ни одного микроорганизма, ни одного вируса, он стерилен. Заряд — это среда, стимулирующая развитие определенных видов вирусов или бактерий. Она наподобие детонатора в гранате — запускает цепную реакцию, которую потом уже не остановить. Достаточно нескольких литров, попавших на благодатную почву, и начнется эпидемия. Но работа не была доведена до конца, только пробная партия изготовлена, ее нельзя было запускать в производство. Сдали ее на склады и ждали, когда Смоленский двинет дело дальше. До совершенства, универсальности не хватало трехчетырех «шагов». Вы, я вижу, рассеянно меня слушаете, думаете о другом, а спросили лишь из вежливости?

— Что с ним случилось? Неужели это правда?

— Что именно?

— Разное рассказывают.

— Не знаю, мне тяжело сказать. Но смерть академика непонятна. во многом даже загадочна. Я, конечно, склоняюсь к тому, что это был несчастный случай, с любым может такое случиться. А почему, Катя, вы о нем спросили?

— Борис Исидорович, царство ему небесное, приглашал меня участвовать в его программе уничтожения запасов химического оружия.

— И правильно сделали, что не пошли, — доктор Горелов улыбнулся, глядя на привлекательную женщину, на ее стройные ноги, на длинную шею, высокую грудь. — Вам, Екатерина, фотомоделью бы работать.

— Бросьте, Николай Матвеевич, вы меня в краску вгоняете, — она искусно изобразила смущение и покинула кабинет.

«Хороша! Сбросить бы мне лет двадцать или ей добавить десяток, — подумал доктор Горелов, — я бы за ней приударил. Такая женщина — и не замужем. Эх, где мои семнадцать лет?» — волнение охватило заведующего лабораторией. Он потер ладонь о ладонь, взглянул на свое отражение в зеркале, висевшее над умывальником, а затем ехидно сморщил губы.

— Мерзкий старик, — сказал он, глядя в зеркало, — и тебя, дурака старого, туда же потянуло. А Смоленского жаль. Светило. Правда, последние лет десять он наукой напрямую не занимался, эксперименты оставил. А ведь мог бы, голова была светлая. Но каждому свое.

Екатерина Маслицина тем временем вытащила из сумочки трубку мобильного телефона, переложила в карман белого халата и направилась в женский туалет. Убедившись, что рядом никого нет, набрала номер и когда услышала мужской голос, сухо сообщила:

— Да-да, домой, прямо домой. До встречи, — и отключила телефон.

Она вымыла руки, тщательно и аккуратно вытерла салфеткой кончики пальцев, осмотрела ухоженные ногти, полюбовалась блеском бриллианта в перстне и покинула туалет.

Доктор биологических наук Николай Матвеевич Горелов сдал на сигнализацию свой кабинет, расписался в журнале и, подняв воротник драпового пальто, нахлобучив на глаза шапку, вышел на улицу. Пронзительный ветер с дождем ударил ему в лицо.

— Ну погодка! — глядя на сверкание капель в луче фонаря, чертыхнулся Николай Матвеевич, направляясь к своим «Жигулям».

Он открыл машину, прогрел двигатель и сказал, обращаясь к автомобилю:

— Теперь поехали домой, трогай, милый, — автомобиль вырулил на полосу. — Проклятый гололед! — холодея и вздрагивая при каждом заносе, бормотал Горелов, вцепившись в баранку. — Ох, лучше бы я на троллейбусе поехал. Вот незадача! Резина старая, машина добитая, тормоза ни к черту, надо быть повнимательнее.

Он аккуратно вел свой «жигуленок», ехал медленно. Дворники судорожно дергались, еле успевая смахивать капли с ветрового стекла, влага тут же превращалась в ледяную корку. Покрытый льдом, укатанный машинами асфальт превратился в зеркало, отражающее темное небо.

Когда до дома ученого оставалось два квартала, на полосу, по которой двигались «Жигули» Горелова, въехал новенький дорогой «Мерседес». В салоне машины находились двое: водитель и пассажир на заднем сиденье. «Мерседес» сверкал, словно только-только выехал из автосалона.

«Вот это машина! — подумал Горелов, наблюдая за тем, как уверенно «мерс» останавливается, как плавно трогается с места. — Вот загляденье!»

У светофора Горелов держался на отдалении от «Мерседеса» — метрах в десяти. Сзади посигналили. Вишневые «Жигули» Горелова приблизились к «Мерседесу».

«Ну вот, сейчас перекресток, затем еще квартал. Там поверну направо и через пять минут буду дома», — с облегчением, ужасно измотанный скользкой дорогой, подумал Горелов.

У перекрестка случилось то, что и должно было в конце концов случиться. Резко полыхнул желтым светофор, шипованный «Мерседес» замер как вкопанный, а вишневые «Жигули» на лысой резине скользили вперед. Доктор Горелов даже не попытался вывернуть баранку вправо, машина не слушалась руля, «Жигули» шли вперед. Глухой удар остановил машину: задний фонарь роскошного серебристого «Мерседеса» разлетелся вдребезги, сорванный бампер загремел на асфальт. «Жигули» развернуло.

— О господи! — еще крепче сжимая баранку, произнес Николай Матвеевич Горелов.

Его шапка упала на приборную панель, седые пряди прилипли к мокрому лбу.

Водитель «Мерседеса», дюжий детина в черном пиджаке и белой рубахе, выскочил из автомобиля и со зверским лицом бросился к «Жигулям». Буквально вырвал дверь и несколько мгновений смотрел на Горелова.

— Дед, да ты что, охренел!? Не видишь, впереди машина? Куда летишь?

— Извините, пожалуйста, виноват. — выдавил из себя Горелов.

— Я тебя урою, закопаю! Ты мне машину изувечил, новую машину! — водитель «Мерседеса» схватил Горелова за плечо, вытащил из салона и, вцепившись в борта пальто, принялся трясти, тряс так сильно, что подошвы ботинок Николая Матвеевича отрывались от земли. — Я тебя сейчас убью!

— Извините, пожалуйста, — бормотал Горелов, уже понимая, что эта фраза находится за пределами понимания подобного типа, а если он что-то и улавливает, то больше злится и заводится.

— Ездят уроды по городу! Сидел бы дома, чай пил. Какого черта ты на дороге делаешь? Ты что, не видел, красный уже загорался?

— Видел, понесло, гололед.

— Мне плевать! Гололед, наводнение. смотреть надо!

Наверное, водитель «мерса» прямо на дороге и расправился бы с доктором наук Гореловым, но спасение пришло оттуда, откуда профессор его и ждать не мог. Задняя дверца побитого серебристого «Мерседеса» открылась, и на дорогу вышел мужчина в черном пальто, в костюме и галстуке. Мужчина был немолодой, лет пятидесяти.

— Хватит, — резко сказал он.

Водитель «Мерседеса» тотчас опустил руки, хотя и продолжал шептать проклятия.

Мужчина осмотрел свою машину, присел на корточки, поддерживая полы длинного пальто, и произнес:

— Да-с, неприятности. И у вас, смотрю, неприятности, — разглядывая разбитый передок «Жигулей», бесстрастно произнес он. — Как же это вы так неосмотрительно ехали? И резина, смотрю, у вас ни к черту.

— Все гололед виноват, все он, проклятый! Вы уж меня извините. Покрышки давно собирался поменять, но как-то.

— Извинить? — мужчина хмыкнул, посмотрел в бледное лицо Николая Матвеевича. — Извинить, конечно, можно, но ремонт обойдется недешево. Хотя, честно признаться, когда вы в нас впилили, я подумал, что разрушений будет больше.

— Я не хотел, поверьте.

— Охотно верю, кому ж охота и свою машину калечить, и чужую, — мужчина в черном пальто разговаривал очень интеллигентно. Он тут же куда-то позвонил по мобильнику, сказал, что просит его извинить, он задержится, самое большее на полчаса. — Видите ли, у меня встреча. Мы сможем ехать? — спросил он у своего водителя.

— Да.

— Тогда поехали.

— А с ним что делать? Сейчас менты приедут, — водитель указал на Горелова.

— А что с ним сделаешь? Мне с ГАИ разбираться времени нет.

— Можно обойтись без автоинспектора? — почти без всякой надежды поинтересовался Горелов.

— Конечно можно. Я сам хотел вам предложить разойтись полюбовно.

— Я все компенсирую.

— Вы это серьезно? — глядя на старенькие «Жигули», спросил мужчина в длинном черном пальто.

— Да, конечно, вот моя визитка, — Горелов трясущимися пальцами вытащил из портмоне скромную визитку, такие же он обычно раздавал на конференциях и симпозиумах, протянул ее хозяину «Мерседеса», на этот раз жест был преисполнен страха.

Незнакомец взял визитку, не глядя сунул ее в карман пальто.

— Надо схему происшествия составить, — суетился Горелов.

— У меня нет на это времени. Я вам позвоню, и мы в спокойной обстановке договоримся.

— Я никуда не исчезну и не стану потом ничего отрицать.

— Я почему-то вам верю.

«Мерседес» с разбитой задней фарой и с примотанным проволокой бампером умчался в ненастную темноту.

Николай Матвеевич Горелов смог-таки добраться до дома на побитых «Жигулях». Он въехал во двор и минут пятнадцать ходил вокруг машины, ощупывал ее: так слепой изучает незнакомый предмет, попавший ему в руки.

Таким образом, в начале марта, в двадцать один пятьдесят доктор наук Горелов, заведующий одной из лабораторий Института микробиологии Академии наук, познакомился с Ахмедшиным Ренатом Ибрагимовичем. Они встретились через несколько дней на нейтральной территории в уютном ресторанчике. Горелов приехал на такси, благо ресторан располагался недалеко от его дома, и сильно тратиться не пришлось.

Ренат Ибрагимович Ахмедшин радушно поприветствовал гостя.

— Николай Матвеевич, как хорошо, что вы приехали. Я уж и не думал, что с вами увижусь в срок, вы ведь человек страшно занятой. Я сразу на визитку не глянул, а потом осмотрелся — думаю, время такого ученого по минутам расписано.

— Да уж, занятой, — смущенно оглядываясь по сторонам, произнес доктор наук. В ресторанах, в театрах — повсюду при большом скоплении хорошо одетых людей Горелову становилось не по себе, хотя супруга и одела его во все лучшее: старомодный добротный костюм с широкими лацканами, десятилетней давности, но почти не ношенные ботинки, купленные за границей, золотистый галстук.

Ренат Ахмедшин выглядел словно со страницы дорогого иллюстрированного журнала, изданного на прошлой неделе.

— Я, знаете ли, Николай Матвеевич, часто бываю в таких местах. Вы не смущайтесь, проходите, это ресторан моего хорошего знакомого, так что мы сможем поговорить спокойно и обсудить все детали нашего дела.

Разговора Горелов боялся.

Ренат Ибрагимович провел Горелова в маленький уютный зал на один уже сервированный столик, предложил гостю сесть.

— Николай Матвеевич, что будете пить?

— Я не большой любитель спиртного.

— Я с вами солидарен, я тоже не большой любитель горячительных напитков. У меня, как и у вас, работа, которая требует трезвого мышления.

— Позвольте спросить, Ренат Ибрагимович, чем вы занимаетесь?

— У меня адвокатская контора. Мои сотрудники ведут самые разнообразные дела — от уголовных до сугубо гражданских, готовят документацию для тех, кому это необходимо. Поэтому мне довольно часто приходится бывать в ресторанах. Николай Матвеевич, клиенты всякие попадаются, многим тяжело говорить, пока не выпьют.

— Понимаю, понимаю. — оглядываясь по сторонам, бормотал доктор Горелов.

— Наше дело выглядит следующим образом, — Ахмедшин протянул руку, положил на колени кейс, маленький и изящный, извлек тоненькую папочку, в которой лежал всего один лист бумаги. — Вот, взгляните, это смета ремонта моего автомобиля.

Горелов поправил очки и принялся рассматривать смету. Когда он прочел строку «Итого», холодный пот прошиб ученого, и руки дрогнули.

— Тысяча одиннадцать долларов? Я правильно понял? — прерывающимся голосом произнес Горелов.

— Да, вы правильно поняли. Но я думаю, — сказал Ахмедшин, — мы не станем сейчас акцентировать внимание на деньгах. Сумма минимальная и подъемная. Для меня большая честь познакомиться с вами. Вы известный ученый, бываете за границей, ваше имя на слуху.

Пока Ахмедшин произносил пространные фразы, Горелов лихорадочно соображал, где взять тысячу долларов. Дома у него лежали деньги — НЗ, четыреста долларов, отложенные на черный день. Если напрячься, он смог собрать и тысячу, одолжив у друзей и знакомых, но ведь деньги, взятые в долг, всякий порядочный человек обязан вернуть. А вот как их вернуть, где взять — это проблема.

— Не напрягайтесь вы, Николай Матвеевич, — журчал Ахмедшин, — давайте забудем о деньгах, просто посидим, поговорим. Замечательный французский коньяк, — Ахмедшин взял бутылку, повертел ее в руке. — Посмотрите, какая прелесть! Вы любите коньяк, Николай Матвеевич?

— Да, уважаю, — тихо отвечал ученый.

— Тогда с него и начнем, — Ахмедшин разлил коньяк по рюмкам. — Ваше здоровье, Николай Матвеевич.

Мужчины чокнулись. Разговор оживился лишь после третьего дринка. Немолодой ученый порозовел лицом, руки перестали дрожать. Он свыкся с обстановкой, и Ренат Ибрагимович показался ему человеком приятным во всех отношениях, обходительным, удивительно вежливым и выдержанным. Они говорили обо всем и ни о чем: о скверной погоде, о политической ситуации, о науке, о юриспруденции, о законах, о национальном доходе, о финансировании науки, скудном и убогом. Они ни во что не углублялись, скользили по поверхности, перепрыгивая с одной темы на другую. Звучала негромкая музыка, коньяк был отменный.

И Николай Матвеевич расслабился, сумел-таки забыть о деньгах. Он расстегнул пиджак, немного ослабил узел галстука. Ренат попросил разрешения у гостя закурить. Он предложил дорогую сигарету Горелову, но тот сперва отказался.

— Я, знаете ли, со студенческих лет не курю, но по такому случаю…

— Может, если не курите постоянно, то и не стоит рисковать?

— Стоит.

— Вы уточняли, — щелкнув зажигалкой, осведомился Ахмедшин, — во что обойдется ремонт вашей машины?

— Я даже боюсь спрашивать. Сперва расплачусь за ремонт вашей, а уж потом.

— Как же вы без машины?

— Это мои проблемы.

— И все же. Если честно?

— Без машины я как без рук. Раньше мог сидеть на работе допоздна, зная, что на моей старушке в любое время домой доберусь, а сейчас плохо.

— Знаете, что я вам скажу, Николай Матвеевич, главное в жизни не деньги, а общение, встречи с интересными людьми. У меня много знакомых, самых разнообразных, из всех слоев общества. Не так давно я оказал услугу владельцу, а вернее, учредителю.

— Учредителю чего, позвольте спросить?

— Автосервиса, Николай Матвеевич. Так что вашу машину он с удовольствием приведет в порядок, причем безвозмездно.

— Такого теперь не бывает.

— Только теперь такое и случается. Возьмет и починит. Завтра утром, если вас не затруднит, будьте дома в восемь. Вас это устроит?

— Я не совсем понял, Ренат Ибрагимович.

— Они приедут, заберут ваш «жигуль», а через пару-тройку дней привезут назад и поставят на то же место. Только дайте им ключ.

— А документы?

— Пустяки, — небрежно махнул рукой Ахмедшин. — Какие документы, они для меня сделают все. По жизни мне люди обязаны.

— Извините, это не криминал?

— Успокойтесь, никакого криминала. Дело касалось возврата кредитов, взятых в банке. Две большие фирмы выясняли миллионный спор. Моя фирма занималась этим делом два с половиной месяца, и мы смогли доказать, что все законно. А то, что нарушений со стороны учредителей мелкого автосервиса, проходившего по делу эпизодически, нет, оказалось побочным продуктом моей фирмы. Случайность, я построил стратегию защиты по принципу отслеживания аналогичного дела, по которому банк не предпринял никаких шагов. Они потом готовы мне были ноги целовать. Давайте еще по глоточку? — разливая по бокалам коньяк, произнес Ахмедшин.

Когда бутылка была допита, Николай Матвеевич уже плохо себя контролировал, ведь его норма — сто граммов недорогого армянского коньяка, а тут полбутылки, хотя еда была обильная и вкусная. Но такое количество алкоголя для нетренированного ученого оказалось слишком большим. Он смотрел на Ахмедшина влюбленными глазами, ведь тот на его глазах порвал калькуляцию на ремонт «Мерседеса» и настойчиво попросил Николая Матвеевича Горелова забыть о неприятном дорожно-транспортном происшествии, которое случилось намедни.

Горелов буквально растаял, с его губ не сходила приятная улыбка, он слушал Ахмедшина так, как школьник слушает любимого учителя. Тот увлекательно рассказывал ученому о таких тонкостях судебных дел, которые даже в голову Горелову прийти не могли.

Дважды появлялся официант, приносил новые блюда. Ахмедшина в этом ресторане знали, официант прислуживал угодливо, с нескрываемым почтением.

— Вот, Николай Матвеевич, — Ахмедшин извлек дорогую, но исполненную со вкусом визитку и подал доктору наук, — если возникнут какие-нибудь проблемы по юридической части у вас или у вашего института, обращайтесь, не пожалеете.

Горелов вертел в пальцах твердый гладкий листок пластика. Ахмедшин смотрел на ученого, загадочно улыбаясь.

— Нравитесь вы мне, Николай Матвеевич. Я давно не встречался с настоящими учеными, которые, как вы, фанатично преданы своему делу. Кстати, что вы изучаете в своем институте?

— Думаю, вам это будет неинтересно.

— Ну а это, вообще, хоть важно для науки, для государства?

— Несомненно! — воскликнул Горелов. — Еще как важно! Я вирусолог — изучаю вирусы, вывожу штаммы, моделирую процессы их поведения и размножения. Именно моделирование процессов представляет наибольший интерес.

— Извините, Николай Матвеевич, я ничего в этом не понимаю. Если можно, то немного подробнее и популярнее. Для меня все то, о чем вы говорите, — настоящая абракадабра. Вы уж меня извините.

— Да что вы, конечно, Ренат Ибрагимович. Это лишь на первый взгляд все выглядит сложно и запутанно, а если вдуматься и начать изучать, выстраивать графики, схемы, алгоритмы, то все, поверьте, становится на свои места. Поведение всего живого подчиняется одним и тем же законам. Люди, поверьте, мало чем отличаются от самых малых своих братьев — бактерий. Но вирусы — они не совсем живые, они скорее кристаллы. Они иной мир, иная цивилизация.

И минут тридцать доктор наук Николай Матвеевич Горелов страстно объяснял тематику разработок и экспериментов, которые проводит его лаборатория. Он, не стесняясь, поливал государство, которое упускает столь необходимую и важную для человечества тему.

— Знаете, Ренат Ибрагимович, на Западе за подобные исследования платят огромные деньги. А мы бедны как церковные мыши, иногда на простые реактивы нет денег. Иногда мои сотрудники тратят деньги на элементарный спирт, представляете, до чего дошли! Раньше, двадцать лет назад, мы процветали, вырвались вперед планеты всей. Были сделаны великолепные наработки, в нашей области трудились настоящие светила отечественной микробиологии, вирусологии, генетики, — и доктор наук принялся перечислять фамилии ученых, их, как ему казалось, должен знать всякий мало-мальски образованный человек. — Я в свое время встречался с лауреатами Нобелевской премии, — он опять перечислил несколько фамилий западных ученых, — они и сейчас в Америке, продолжают заниматься исследованиями. А мы остановились. Как началась перестройка, так все и замерло, как будто результаты никому не нужны. Но поверьте мне, Ренат Ибрагимович, пройдет еще несколько лет, и тогда все поймут: вот оно, рядом было, мы держали в руках великие открытия, но не смогли их сделать лишь потому, что не хватило каких-то нескольких миллионов рублей. Представляете, несколько миллионов рублей не хватило для того, чтобы спасти человечество от страшной заразы!

— Неужели все так серьезно?

— Да, еще более серьезно, чем я вам докладываю, намного более серьезно. Вот академик Смоленский, я упоминал его фамилию, недавно ушел из жизни. Трагическая смерть, глупая — упал с балкона. Представляете, семидесятилетний мужчина упал и разбился. Это какая же потеря для науки!

— А он что, Смоленский, действительно был большим ученым?

— Да, знаете ли, ему, в отличие от меня, деньги государство выделяло: и наше, и американское. Правда, занимался он тем, что уничтожал то, что сделал сам и другие.

— Не совсем понял, чем таким занимался? Что уничтожал академик?

— Биологическое оружие — чуму, оспу, лихорадку и самые последние разработки. Потом его переключили на уничтожение химического оружия. У нас же запасов видимо-невидимо, склады ломятся. В свое время, после войны, наделали всего этого и делали, делали, делали. — стуча вилкой по тарелке, Горелов повторял одно и то же слово. Он говорил так долго, что Ренат Ибрагимович даже начал оглядываться по сторонам. — А теперь взялись уничтожать. Но разве можно уничтожить за год, за два, за три то, что делалось пятьдесят лет? Это нереально. И Смоленский это понимал, он говорил, надо десять или двадцать лет, надо миллионы долларов для того, чтобы безболезненно уничтожить все запасы оружия и не потерять при этом научный потенциал, накопленный страной.

— А сам-то он чем занимался до этого?

— Кто?

— Смоленский.

— А-а-а. Борис Исидорович, царство ему небесное, в свое время сделал несколько крупнейших открытий. Лет пятнадцать результаты его исследований были закрыты, засекречены до невозможности. Даже ученые, его коллеги, не знали о том, что сделал Смоленский, не знали ровным счетом ничего и бились как рыба об лед, пытаясь открыть открытое, тратили государственные денежки. А то, что это уже существовало, сделано, спрятано, законсервировано и разрабатывалось, никто даже представить не мог. А Смоленский, царство ему небесное, ходил и смеялся, подкалывал нас. Поэтому его и не любили, когда узнали. Он, конечно, не виноват, железный занавес, понимаете ли, холодная война, враги вокруг. Целые научные институты работали, бились над проблемой, решение которой уже существовало! И ученые не догадывались об этом. Ни наши, ни зарубежные. Естественно, он не мог никому ничего рассказать, но и вести себя так он тоже не имел права. Есть же научная этика. Вот поэтому коллеги-биологи его не любили, считали хитрым, безмерно хитрым.

— Все это очень интересно, Николай Матвеевич. Давайте еще выпьем?

— А что, можно и выпить, — уже немного отрезвев, сказал Горелов. — Запросто!

Появился официант с еще одной бутылкой французского коньяка.

— И кофе, пожалуйста, — попросил Ахмедшин, глядя в лицо официанту.

Вторая бутылочка коньяка и чашечка грамотно приготовленного кофе сделали доктора наук Горелова еще более разговорчивым. Правда, говорил он уже не так связно, иногда терял нить разговора, перескакивал с темы на тему. Ахмедшин слушал своего нового знакомого внимательно, иногда подбадривал его, и речь Горелова лилась бурным потоком.

— Я профан и потому могу задать идиотский вопрос. Вы, Николай Матвеевич, последний из могикан в России, кто еще всерьез занимается вирусами?

— Что вы, есть еще люди, такие же фанаты, как я, сумасшедшие, завернутые. Мы не можем остановиться, работаем и работаем, хотя перспектив нет никаких. Но мой конек не сами вирусы, а среды их обитания. Смоленский меня «заразил» этими исследованиями.

— И кто же они — самоотверженные?

— Есть доктор наук Комов — ученик Смоленского. Это, я вам скажу, большой ученый с большой буквы, с заглавной буквы. Он сделал многое и продолжает делать, ему равных, наверное, сейчас нет. — Горелову показалось, что Ахмедшину знакома фамилия «Комов», но тут же он подумал: «Откуда?»

— Он молод?

— Для большого ученого — молод, ему за пятьдесят. Живет не в Москве, в Новосибирском отделении Академии наук. Оттуда и не выезжает.

— Я думал, секретности советского образца пришел конец.

— Кое-какие правила еще действуют. Большей частью по инерции.

— Вы сами за границей бывали? Выездной?

— О да, — радостно воскликнул ученый, — и не единожды. Симпозиумы, конференции. Но там, как правило, не совсем те вопросы, которыми я занимаюсь вплотную, там проблемы ставятся широко.

— Вас выпускали из страны без особых проблем?

— Это отдельный разговор, как нас выпускали и выпускают.

— И почему вы здесь, а не где-нибудь в Колумбийском университете?

— Стар я уже, — с грустью произнес Горелов, — куда уж мне ехать? Да и знаете, Ренат Ибрагимович, родина — как мать. Больную мать настоящий сын бросить не сможет.

— Хорошо говорите, — произнес Ахмедшин. — Давайте еще выпьем по капельке?

— С удовольствием.

Мужчины выпили. Ахмедшин взглянул на дорогие часы, затем на нового знакомого.

— Да, да, надо спешить. Мне завтра на работу, думаю, и вам.

— Конечно, работа — святое!

Мужчины поднялись.

— Расплатиться же надо! — воскликнул Горелов, глядя на стол и хватаясь за бумажник.

— Не волнуйтесь, Николай Матвеевич, это моя проблема, я вас приглашал.

Появился официант, и Ренат Ибрагимович Ахмедшин извлек из портмоне кредитную карточку, подал официанту.

— Только быстро.

— Нет проблем.

Официант вернулся через две минуты, отдал кредитку, и Ренат Ахмедшин, держа под локоть изрядно выпившего ученого, покинул ресторан. Он завез доктора Горелова прямо к дому на черном «БМВ», за рулем которого сидел тот же водитель, что и первого марта за рулем «Мерседеса».

Когда Горелов скрылся в подъезде, Ахмедшин открыл изящный плоский кейс.

— Порядок, — сказал он и, тронув за плечо водителя, коротко бросил: — А теперь, Тимур, едем домой. Устал я от этого психа.

* * *

Ровно в восемь утра мучавшегося от головной боли доктора наук Николая Горелова разбудил настойчивый звонок. Он с трудом добрел до двери, открыл. На пороге стояли двое мужчин в оранжевых форменных комбинезонах.

— Господин Горелов? — спросил молодой мужчина, глядя на помятое лицо ученого.

— Да, это я, — с трудом двигая языком во рту, ответил Горелов.

— Мы приехали забрать ваш автомобиль. Темно-вишневые «Жигули» во дворе — ваша машина?

— Что? Автомобиль. забрать? — с недоумением повертел головой доктор наук, с трудом припоминая вчерашний разговор.

— Нам сказали, что вы в курсе.

— Да, это моя машина, но она разбита.

— Вот, вот. Дайте документы, распишитесь вот здесь, — второй мужчина в оранжевом комбинезоне открыл папку и подал ее Горелову. Тот, ничего не понимая, дрожащей рукой поставил подпись. — Мы забираем ваш автомобиль и через три дня его вернем.

— Да, хорошо, — с трудом вспоминая вчерашний вечер, шевелил языком Николай Матвеевич.

Он подбежал к окну кухни и глянул во двор. Его «Жигули» с помятым передом, оторванным бампером и разбитой фарой уже подцепил автопогрузчик. Через пять минут оранжевая машина с мигалками покинула двор, увозя «Жигули».

— Ренат Ибрагимович, — произнес Горелов, наливая стакан воды и дрожащей рукой поднося его к губам.

— Что там, Николай? — спросила супруга.

— Все нормально, нашу машину увозят.

— Куда увозят? Кто?

— Я же тебе рассказывал вчера, или ты уже забыла?

— Ты что-то путаешь.

— Ничего я не путаю, — пробурчал Горелов, — сделай мне чай покрепче, с лимоном, а то я на работу опоздаю.

Он попил чая, безо всякого аппетита позавтракал и отправился в лабораторию.

У двери кабинета его встретила Екатерина Олеговна Маслицина.

— Доброе утро, шеф.

— Ой, не доброе утро, Екатерина. Что-то я совсем.

— Что случилось?

— Ничего особенного, вот попал, знаете ли, вчера в ресторан, а без тренировки тяжело. Что у вас?

— Графики хотела показать.

— Займемся этим после обеда.

— Как скажете, Николай Матвеевич, — молодая женщина кокетливо покачала дискетой, на безымянном пальце левой руки сверкнул бриллиантом перстень. — «Да, шеф явно не в форме». — Может, чай? — спросила женщина.

— Если вас не затруднит.

— Конечно!

Она заварила шефу большую чашку крепкого чая и покинула маленький кабинет.

Горелов включил компьютер и уставился в мигающий монитор.