Слепой. Формула смерти

Андрей Воронин, 2002

Выдающийся русский ученый-вирусолог академик Смоленский сделал потрясающее открытие, испугавшее его самого. Он понял, что, попади это открытие, эта «формула смерти» в руки террористов или в страну с воинствующим диктаторским режимом, быть большой беде для всего человечества. Но агентуре вражеских спецслужб, глубоко законспирированной в Москве, удается пронюхать об открытии ученого, и они ради достижения своей цели – приобретения этого смертоносного оружия – готовы на всё: подкуп, шантаж, убийства. И тут вновь отличается неустрашимый и смекалистый Глеб Сиверов по кличке Слепой. Благодаря ему осиное гнездо обезврежено, похищенные секреты возвращены государству.

Глава 2

Черная «Волга» с тонированными стеклами и двумя антеннами спецсвязи въехала в Арбатский переулок, узкий и пустынный. После центральных улиц, залитых светом и сияющих рекламой, генералу ФСБ Федору Филипповичу Потапчуку даже показалось, будто он попал в другой город, перенесся в иное время, что жизнь отбросила его лет на двадцать назад в дни, когда он был молод, полон сил и уверен, что завтра для него непременно наступит. В последние годы он иногда стал сомневаться в этом непреложном для молодых факте. Генерал не сразу вышел из автомобиля, огляделся. Он пока еще не мог привыкнуть, что конечная цель поездки находится именно в этом узком, темном и сыром переулке. Но работа есть работа, Потапчук знал: скоро привыкнет и к этому месту, и все действия дойдут до автоматизма, он даже выучит, сколько шагов от арки до угла, от угла до подъезда.

Федор Филиппович взял новенький портфель с заднего сиденья и коротко бросил водителю:

— Стой здесь. Если будет надо, я с тобой свяжусь.

— Хорошо, Федор Филиппович, — моложавый водитель взглянул в зеркальце заднего вида на то, как пожилой генерал с трудом выбирался из машины.

Потапчук аккуратно закрыл дверцу и переложил портфель из правой руки в левую.

«Привычка — вторая натура, — подумал генерал, взвешивая новый портфель, — отвыкну от старого, привыкну и к тебе».

Он шел неторопливо, пару раз оглянулся. Переулок был пуст. Свернул за угол, прошел полквартала, оказался в арке. Постоял минуту, глядя на зажженные окна старых домов.

«Тепло, уютно, хорошо, без забот. А у меня очередная проблема, очередная головная боль».

Генерал взошел на высокое крыльцо, пробежался пальцами по клавишам кодового замка. Он медленно поднимался, делая остановки на каждом этаже, чтобы перевести дух. К пятому этажу Федор Филиппович окончательно выбился из сил и, стоя на площадке, подумал: «И дернул же меня черт выбрать именно такое место. Шестой этаж! Нет чтобы найти где-нибудь местечко на втором этаже. Есть же такие здания в центре города. Да ладно, что теперь думать, если все уже расставлено на свои места».

Он поднялся на маленькую площадку, безуспешно попытался восстановить сбившееся дыхание и дважды коротко нажал кнопку.

Глеб встретил гостя с меланхоличной улыбкой на лице. Он был в свитере с высоким горлом и в джинсах.

— Хороший портфель, Федор Филиппович, — произнес Глеб, принимая портфель из рук генерала ФСБ.

— Не могу к нему привыкнуть, не прирос он ко мне, а я к нему душой не прикипел. Старые вещи всегда ценны, их знаешь, чувствуешь характер, с годами они становятся живыми.

— Не стоит привыкать к вещам.

— Конфуций, — тут же произнес Федор Филиппович. — Я это изречение знаю, в свое время работал по Китаю.

— И где вы, Федор Филиппович, только не работали!

— Да уж, поносило меня.

Глеб принял серый плащ, кепку и пригласил гостя к столу. Потапчук устроился в кресле.

— Понимаешь, Глеб. Старость — она и есть старость. Здоровье не то, чуть влез на твой этаж. Наверное, то же самое испытывает альпинист, забравшись на Эверест.

— Вы и скажете! Шестой этаж — не Эверест.

— Кому как. Все в мире относительно.

Они четверть часа миролюбиво болтали о всяких пустяках, генерал пил чай, а Глеб — крепкий кофе.

Наконец Потапчук поставил чашечку на блюдце и подвинул к себе новый портфель.

— Меня вчера вызывал шеф, разговор состоялся — не из приятных.

— Судя по вашему лицу, да, — улыбнулся Глеб.

— Тебе бы все подкалывать, ничего от тебя не утаишь.

— Вы и не пытались.

— Это точно. С тобой следует быть откровенным, как с врачом или адвокатом, а может, еще более, — Потапчук держал портфель на коленях и не спешил его открывать.

Глеб налил себе еще кофе.

— Где ваш портсигар?

— Портсигар на месте, но он пуст.

— Почему?

— В моем возрасте от вредных привычек приходится отказываться. Не пью кофе, стараюсь не курить.

— Наверное, правильно, — поддержал генерала Сиверов.

— Но портсигар в кармане ношу. Это привычка: засунешь руку в карман, и, если нет портсигара, начинаю нервничать, хотя знаю, сам его выложил.

— В верхний ящик стола, — подсказал Сиверов.

— Откуда знаешь?

— Несложно догадаться.

— Может, тебе известно, что еще лежит в ящике? Ты же у меня в кабинете никогда не был.

— Могу попытаться отгадать: карандаши, точилка, резинка.

Генерал возился с замочком.

Наконец, чертыхаясь, Потапчук открыл портфель:

— Замок новый, привыкнуть к нему не могу.

— Вижу.

Потапчук вытащил толстую серую папку со старомодными тесемками, аккуратно завязанными на бантики.

— Федор Филиппович, зачем вы столько бумаги с собой носите? Сбросили бы все на дискету и принесли. Места много не занимает.

— Это вы, молодежь, привыкли к компьютерам, а я люблю старомодную пишущую машинку, люблю писать чернильной ручкой. Ваши дискеты, диски лазерные, стриммеры-шминнеры — не для меня. Я человек другой формации, я из племени динозавров, которые постепенно вымирают. Таких, как я, осталась дюжина, может чуть больше, во всей нашей конторе.

Глеб молчал, глядя на толстую серую папку в руках генерала.

— Посмотри, потом поговорим.

— Лучше на словах в курс дела введете, чтобы я знал, что смотреть, на что внимание обратить, а что можно пропустить.

— Пропускать ничего нельзя, я отсортировал, принес лишь необходимое, главное. Все документы в десять моих портфелей не влезут, гора бумаг, будь здоров, вот такая, — и Потапчук показал рукой от пола до крышки стола. — И со мной бумаг немало, смотри, Глеб.

Сиверов развязал тесемки, подошел к большому столу в дальнем углу комнаты, зажег свет и принялся разбирать документы. Он просматривал их бегло, скользя взглядом по строчкам, графикам, картинкам, кое-что прочитывал внимательно. Дольше всего задержался на фотографиях. Не досмотрев документы до конца, повернулся к Потапчуку.

— Я сразу подумал, что не все так просто с академиком Смоленским.

— Вот и я, Глеб, подумал так же. Только ты просто подумал, тебе интуиция подсказала, а у меня появились факты. Ты дальше смотри.

Больше четверти часа Глеб стоял над бумагами, затем аккуратно сложил их, завязал тесемки, вернул папку Потапчуку.

— Что я должен делать?

Генерал передернул плечами.

— Академик Смоленский был серьезной фигурой, под его программы давали большие деньги. И правительство России выделяло, но больше всего — американцы. Уже получено от американцев и истрачено четырнадцать миллионов долларов на утилизацию и переработку химического оружия, строятся два крупных завода. Теперь Смоленского нет, а все замыкалось на нем, он всем руководил.

— Нет достойной замены?

— Незаменимых, Глеб, как говорили и говорят, не бывает, хотя я с этой истиной не согласен. Надеюсь, ты тоже так считаешь?

Глеб кивнул.

— Всякая потеря невосполнима.

— На Урале была совершена попытка хищения с опытного склада оружия массового уничтожения. Там хранится и химическое, и бактериологическое оружие — пробные партии, — произнес генерал, глядя в глаза Глеба. — Я не берусь утверждать, что это была первая попытка и до нее подобных действий не предпринималось. Сейчас там работают мои люди, я послал трех спецов.

— Что они выяснили? — уточнил Сиверов.

— Попытка пресечена, охрана убила троих в перестрелке. Их фамилии, биографии пока выводят на Чечню и Дагестан. Учет на опытном складе хреновый, вообще никакой. Последний раз хранилище вскрывали и производили опись год назад. Мы пытаемся свести все воедино и выяснить, совершались ли хищения до того злополучного раза.

— Почему им не дали похитить? Знали бы, что именно им надо. Вышли бы на цепочку и выяснили, кто стоит за похитителями.

Потапчук улыбнулся и сделал движение руками, более красноречивое, чем любая фраза:

— Если бы мы занимались этим делом с самого начала, то тогда, вполне возможно, нам удалось бы спланировать и провести операцию, прихватить концы. Но охрана расстреляла посетителей.

— Что они хотели взять?

— Мы с точностью не можем этого сказать. По-видимому, бокс со штаммами или возможно, химическое оружие.

— На хрена им зараза? Или все же они рвались к химическому оружию?

Генерал передернул плечами, уже в который раз за вечер.

— Слишком много, Глеб, неясного. Коллеги из ГРУ говорят, что Восток оживился. В Афганистане вновь проявляют интерес к нашему биологическому оружию. В свое время они пытались добыть уран, но уран требует серьезной работы. Чтобы из обогащенного урана сделать оружие, промышленность должна быть на подъеме, необходимы ученые, специалисты высочайшей квалификации, лаборатории. А вирус не требует серьезной подготовки: пара-тройка инженеров, биологов, иммунолог, вирусолог — и оружие готово, главное, получить «затравку». Времени на его изготовление много не надо, а эффект жуткий, почище ядерного взрыва. То же касается и химического оружия, только масштаб поменьше — отравят пассажиров на станции метро, как это было в Японии, и о них вновь заговорит весь мир.

— Фантасмагория какая-то! — произнес Сиверов, садясь к столу и наливая себе в чашку уже остывший кофе. — Я, с вашего позволения, Федор Филиппович, закурю.

— А если меня, старика, угостишь, то буду тебе благодарен.

— Не угощу, — отрезал Глеб, — воспитывайте силу воли, Федор Филиппович.

— Ты садистом становишься, Сиверов, стариков не уважаешь.

— Насчет старика — сильно сказано!

— Я не прикидываюсь, здоровье пошатнулось.

— Надо бегать по утрам, в бассейн ходить, вести здоровый образ жизни.

— Эх, Глеб, любишь ты надо мной подшучивать. В твои годы я бегал как рысак, мог на перекладине раз двадцать подтянуться, а сейчас. — и генерал хлопнул ладонью по груди.

— Если вы твердо решили, что эти успехи в прошлом, вот сигареты, — Глеб подал пачку, щелкнул зажигалкой, поднес огонек.

Генерал затянулся, блаженно откинулся на спинку кресла:

— Дерьмовое это дело, я тебе скажу честно. На своих я надеюсь не сильно. Они, конечно, накопают. Всю информацию, которую буду иметь я, получишь и ты. Но найти концы, раскрутить цепочку. Мне кажется. — генерал не стал продолжать, резко оборвал фразу.

— Вы думаете, Федор Филиппович, за похищениями, за смертью академика Смоленского стоят афганцы?

— Может, не стоят, но маячат серьезно. Что-то у них там, на Востоке, затевается: статуи взрывают. Да что я тебе рассказываю, сам небось телевизор смотришь, все без меня знаешь.

— Видел, — признался Глеб, — жалко скульптуры. Стояли тысячу лет и еще столько простояли бы.

— Им показать надо, что они — сила, что им плевать на мировую общественность. Они сами по себе, свой мир, своя цивилизация.

— Думаете, там опять заваруха начнется?

— Кто его знает, Глеб, вполне может быть. Я не владею всей информацией по этому вопросу, но, думаю, там. Кстати, где у тебя Восток?

— У вас за спиной.

Генерал большим пальцем ткнул себе за спину:

— Назревает что-то серьезное. Слишком запущена проблема, чтобы все закончилось тихо и, как говорят врачи, само без операции рассосалось. Так не получится.

— Федор Филиппович, вы, конечно, мне документы не оставите. Это оригиналы?

— Подлинники. Что тебя интересует?

— Смоленский: круг его общения, ученики, коллеги.

— Ты представляешь, что значит в нашей стране академик советской закваски, сколько у него знакомых, друзей, коллег, учеников, в конце концов?

— Много. Но меня интересует узкий спектр. Кто еще у нас занимается биологическим оружием?

— Я тебе дам информацию. Ее надо собрать, а это не просто, многие программы засекречены. Даже я со своей конторой многого не знаю. ГРУ не подпускает. На мой взгляд, биологическое оружие, в случае со Смоленским, не фигурировало, он уже давно им не занимался. Все свои силы он отдавал в последнее время уничтожению химического оружия. По нему у него был выход на самую свежую информацию. Он знал, где и что хранится.

— Понимаю. Но мне для дела надо и первое, и второе направление.

— Профильтровать придется тысячи специалистов, представляешь, Глеб, — тысячи!

— Почему академика не охраняли?

— Старый он был, надежный, проверенный, потому и не охраняли. От секретных программ отошел. Недосмотр. Другое ведомство охраной занимается. Я только нейтрализую, охраняют другие.

— Я впервые встречаю термин — биохимическое оружие. Или это опечатка в документе?

— Покажи.

— Папка у вас, я по памяти цитирую.

Зашуршали бумаги, Глеб расправил на столе лист.

— Даже не знаю, что и ответить. В документе ошибки быть не должно. Глазастый ты. Я внимания не обратил, прочитал, как «биологическое».

— Уточните при случае. Вернемся к афганцам.

— Афганцы они или иранцы, может быть арабы, может оказаться, китайцы или корейцы. А может, и свои, чеченские, ребята, им тоже не терпится шум поднять, и они стремятся запугать, шантажировать. Но пока ничего стоящего им в руки не попадало. Бог миловал.

— Им выгоднее заполучить биологическое или химическое оружие?

— Ты бы на их месте стремился к чему?

— Я бы в любом случае стремился создать информационный повод.

— Вот видишь, ты сам и ответил на вопрос.

Генерал докурил сигарету. Фильтр обжигал пальцы, но Потапчук не хотел с ней расстаться.

— Федор Филиппович, — Глеб с укором посмотрел на генерала, — палец сожжете.

— Да, — пожилой мужчина с сожалением погасил окурок в хрустальной пепельнице.

— Что говорят патологоанатомы?

— Они ничего подозрительного не нашли.

— Тогда что же вас беспокоит? Почему вы думаете, что это убийство, а не несчастный случай?

— Я прожил на свете немало и в конторе работаю черт знает сколько, еще те времена застал. Так вот, на моей памяти еще ни один академик, который работал бы на военные программы, не падал с балкона. Ты представь, семьдесят лет, все у человека есть, он осторожен, уверен в себе, зарабатывает хорошие деньги, пенсия приличная, все у него в порядке. Разве может такой человек свалиться с балкона? Говорят, Смоленский имел привычку курить трубку, и каждый вечер, за час до того как лечь спать, он выходил на балкон, садился в кресло-качалку и выкуривал одну-единственную за день трубку. Затем смотрел новости и ложился спать, не забыв принять пару таблеток.

— Он ничем не болел?

— Как все старики. Печень пошаливала, желудок иногда, радикулит мучил. Но ничего серьезного в истории болезни академика я не обнаружил. И патологоанатомы в заключении ничего о смертельных болезнях не писали, — Потапчук поднялся. — Я полагаюсь на интуицию и на свой опыт. Я увязываю хищение, попытку хищения и смерть Смоленского. Возможно, через него хотели получить доступ к складам.

— Федор Филиппович, — остановил рассуждения Потапчука Сиверов, — а если академик покончил жизнь самоубийством?

— Это исключено, серьезный человек, склонности к суициду не зафиксировано.

— Но вы же помните академика-ядерщика, он застрелился? Тоже был человек серьезный.

— Помню, — сказал Потапчук, — прыжок с балкона и выстрел в висок — они из разных жанров. Со Смоленским ситуация иная. Это не добровольный уход из жизни. Тридцать процентов из ста — несчастный случай, а семьдесят — академику помогли.

— Кто-нибудь из домашних?

— Зачем? — с горечью произнес Потапчук. — Кто станет убивать курицу, несущую золотые яйца? Академик кормил многочисленную родню, помогал, устраивал, никому не мешал жить. Детей у него с женой не было, а у всех остальных его родственников жизнь вполне благополучная. Правда, многие живут не в России, а за границей, но это дела не меняет. Я сталкивался с академиком несколько раз, могу сказать, что Смоленский не был подвержен каким-либо стрессам. Я заберу документы, — генерал взял увесистую папку и засунул ее в новенький портфель. — Я-то рассчитывал, что вместе со своим старым портфелем и уйду на пенсию, а видишь, как сложилось: на пенсию не пустили, портфель пришлось новый заиметь. Ничего в этой жизни просчитать невозможно, предполагаешь одно, а получается. — генерал хмыкнул и похлопал по портфелю.

— Я подумаю, Федор Филиппович, над тем, что увидел.

— Подумай, Глеб, хорошенько подумай. В деле две составляющие, и обе крайне неприятны. Если оружие попадет в чужие руки, то им, естественно, могут распорядиться самым неожиданным способом — неизвестно где всплывет. Вторая составляющая — политическая, и она может оказаться еще более неприятной. Выяснить, чье оружие, откуда оно — на сегодняшний день не так сложно, и политический скандал — вторая часть вопроса. Получится, что мы, Россия, способствуем терроризму. Плохо и первое и второе. И лучше, сам понимаешь.

— Понимаю, — произнес Сиверов.

Он подал генералу плащ. Потапчук вяло протянул руку, Глеб пожал ее. Они несколько мгновений пристально смотрели в глаза друг другу.

— Хочу верить, что все обойдется, но хотения мало. Буду держать тебя в курсе.

— Крепитесь, Федор Филиппович, не курите больше одной сигареты в день.

— И желательно не на балконе!

Дверь закрылась. Глеб слышал, как генерал медленно спускается вниз.

«Совсем постарел Федор Филиппович, пора ему службу бросать. Спит мало, работает много, не отдыхает, вот и пошатнулось здоровье».

Наконец шаги стихли, даже чуткий слух Глеба их уже не улавливал.

Генерал в это время стоял на площадке третьего этажа, прижимал ладонь к груди и тяжело дышал. Сердце билось не так ровно, как ему хотелось бы.

«Надо проверить мотор, — решил генерал. — Завтра пойду по врачам, пусть сделают кардиограмму, пусть посмотрят, повертят, может каких таблеток дадут».

К собственному здоровью генерал относился наплевательски, как и все смолоду здоровые и занятые любимой неотложной работой самоуверенные мужчины.

Он добрался до машины. Водитель дремал. Потапчук постучал костяшками пальцев по стеклу, водитель встрепенулся. Генерал сел на заднее сиденье.

— Надеюсь, домой, Федор Филиппович? — с надеждой произнес водитель.

— Нет, в контору, — мстительно ответил генерал. Водитель был молод и силен.

Потапчуку надо было оставить документы в сейфе, и только после этого он мог позволить себе отправиться домой. Нарушать единожды установленные правила Потапчук не любил, привычка — она вторая натура.

«Волга» зашуршала покрышками по асфальту и выехала на освещенную улицу. Генерал уже не смотрел по сторонам, он прикрыл глаза и прислушивался к прерывистому, сбивчивому ритму сердца.

— К черту! — сказал он.

— Что, Федор Филиппович?

— Я говорю, не торопись, езжай спокойнее.

* * *

Николай Матвеевич Горелов и зимой и летом вставал в одно и то же время. В половине седьмого он был уже на ногах, сам варил себе кашу, заваривал чай, неспешно завтракал и отправлялся на работу. Привычные, ежедневно повторяющиеся действия.

Николай Матвеевич уже наливал себе в чашку чай, когда позвонили в дверь.

«Кто бы это мог быть?» — подумал Горелов.

На ходу, застегивая верхние пуговицы рубашки, он направился к двери. Открыл, даже не спрашивая, кто пришел, не припал к глазку. За дверью стояли двое мужчин, в руках у одного из них была папка.

— Доброе утро, — учтиво произнес моложавый мужчина в фирменной бейсболке с эмблемой автосервиса, — нам нужен господин Горелов.

— Мы не ошиблись? — уточнил другой.

— Я вас слушаю, — улыбнувшись, сказал Николай Матвеевич, — вы не ошиблись, это я.

— Фирма приветствует вас и желает всего наилучшего. Мы пригнали ваш автомобиль, он внизу, во дворе. Распишитесь, пожалуйста, — мужчина протянул Николаю Матвеевичу папку и указал место, где тот должен поставить роспись.

Без очков Николай Матвеевич видел скверно. Он отнес папку подальше от себя — на расстояние вытянутой руки, прочел строку: «Фамилия заказчика».

— Я вам что-то должен? — размашисто расписавшись, спросил Николай Матвеевич.

— Нет, Николай Матвеевич, деньги уже внесены. Вот ваши ключи, — моложавый мужчина в фирменной бейсболке протянул ключи.

— Спасибо, — с недоверием в голосе обронил Горелов.

— Всего вам наилучшего. Если возникнут проблемы, обращайтесь в нашу фирму, всегда будем рады. Извините за ранний визит, но нас уверили, что вы поднимаетесь рано, боялись не застать дома. Всего доброго!

Мужчины удалились.

Николай Матвеевич вошел в квартиру и тотчас же бросился к окну. Вымытый, натертый воском и отполированный автомобиль стоял на том самом месте, откуда его забрали.

— Ничего себе сервис!

— Что случилось, Николай? — услышал Горелов заспанный голос супруги из спальни.

— Чудеса происходят, а ты спишь.

— Я уже давно не сплю, я слышала, как ты встал, — появилась жена в халате, из-под него выбивался край ночной рубашки.

— Смотри!

— Что случилось? — немного испуганно произнесла женщина, подходя к мужу.

— Взгляни, Зиночка.

— Машину привезли?

Николай Матвеевич даже не допил чай, он помолодел, словно сбросил десяток лет. Быстро сбежал по лестнице во двор, замок легко открылся, хотя раньше заедал. Бак был полон, машина завелась с первого раза. Хозяину этого было мало, он несколько раз обошел «Жигули», потрогал новую фару, новый бампер, новенькое крыло.

— Ну и дела! — уже садясь в машину, Горелов сообразил, что от радости забыл портфель дома. — Глупая башка, — хмыкнул Николай Матвеевич, глядя на окна квартиры. На кухне у окна стояла жена и махала ему рукой. — Портфель забыл, — сказал Горелов, направляясь к подъезду.

Жена встретила, прижимая двумя руками к груди старый портфель.

— Ты стал рассеянным, Николай!

— Такая радость, немудрено и голову забыть.

Жена улыбнулась. Хорошее настроение мужа радовало и ее.

— У тебя сегодня лекции?

— Да, две лекции, все во второй половине дня. Я тебе позвоню.

— Буду ждать, — сказала супруга, передавая мужу портфель.

Машина вела себя изумительно. Она ехала так, будто месяц тому назад сошла с заводского конвейера. Все было отрегулировано, мотор работал мягко, тихо.

«Умеют же делать! — размышлял Горелов, с гордым видом поворачивая баранку. — Вот молодцы! И во сколько же мне это обойдется? Надо позвонить Ренату Ибрагимовичу, обязательно поблагодарить его, пригласить в ресторан. Деньги или подарок он от меня не возьмет. Придется снова пить вместе».

Горелов приехал в институт немного раньше обычного. В лаборатории уже собрались трое сотрудников. Первой к шефу подошла Екатерина Маслицина, она улыбалась, возбужденная улыбка украшала и лицо Горелова.

— Что это вы, Николай Матвеевич, сияете, будто Нобелевскую премию получили?

— Ох, Катя, я бы, наверное, Нобелевской премии так не обрадовался. Машину отремонтировал.

В лаборатории все знали, что последние два дня шеф добирался до работы своим ходом и появлялся на рабочем месте раздраженным. Горелов отвык от общественного транспорта, скопление людей, давку, тесноту не переносил. Подобные обстоятельства его нервировали, выводили из себя, не позволяли сосредоточиться, и, придя на работу, он почти час бесцельно сидел у монитора, потирая виски, хлебал из чашки крепко заваренный чай.

Сегодня Горелов был другим, он весь буквально кипел от избытка энергии. Кате наговорил комплиментов, с мужчинами поздоровался за руку, для каждого находил добрые слова.

— У вас были проблемы с машиной? — спросила Екатерина Олеговна.

— Это долгая история, к тому же неприятная. Но разрешилась она самым удивительным образом, почти как в сказке. Представляете, два дня тому назад мою разбитую машину увезли в автосервис, а сегодня утром я даже не поверил — машина стоит во дворе исправная, работает как новенькая. Даже салон вымыли и пропылесосили. Вот это сервис, вот это уважение к клиенту!

Молодая женщина понимающе кивала.

Едва дождавшись одиннадцати часов, Горелов взял визитку Ахмедшина и набрал номер. Ему ответил вежливый женский голос, учтивый донельзя.

— Я бы хотел слышать Рената Ибрагимовича.

— Назовитесь, пожалуйста.

Горелов назвался.

— Одну минуту, он сейчас возьмет трубку.

— Да, слушаю, Николай Матвеевич! — раздался голос Ахмедшина.

— Ренат Ибрагимович, я ваш должник, чувствую, на всю жизнь. Сегодня вернули мой автомобиль. Ездит как новенький, большущее вам спасибо. Только признайтесь честно, сколько я должен за ремонт?

В трубке послышался смех, а затем Горелов услышал:

— Николай Матвеевич, успокойтесь. Я уже вам говорил, хозяин сервиса — мой клиент, я помог ему, он помогает мне. Мы, люди, не спасибо должны говорить друг другу, а помогать, — шутливо произнес Ренат Ахмедшин.

— Надеюсь, мы с вами встретимся в ближайшее время? Я хотел бы пригласить вас на ужин.

— Не пытайтесь откупиться от меня, это бесполезно. Сейчас я занят, а потом сам вам позвоню. И вы меня не забывайте, буду рад пообщаться даже по телефону. Хотя никакой телефон, согласитесь, Николай Матвеевич, не может заменить живое общение с умным и добрым человеком.

— Вы мне льстите, Ренат Ибрагимович. Еще раз огромное спасибо. Я ваш должник.

Положив трубку, Горелов почувствовал, что даже вспотел от возбуждения.

Через два дня Ренат Ахмедшин и Николай Горелов встретились в ресторане. И опять, как и в первый раз, владелец адвокатской конторы Ренат Ахмедшин угощал гостя отменным коньяком. Разговор велся самый что ни на есть дружественный, и Горелову казалось, он уже сто лет знаком с приятным человеком, который так живо и бескорыстно принимает участие в его судьбе. Николай Матвеевич, все более распаляясь, рассказывал новому другу о научных исследованиях, которыми он занимается. Иногда Ренат Ахмедшин задавал вопросы, которыми еще больше подстегивал Горелова, и тот, уже ничего не стесняясь, всецело доверяя Ахмедшину, рассказывал о новейших исследованиях. Вопросы Ахмедшина иногда казались Горелову удивительными, подобные вопросы мог задавать специалист. Но Горелов полагал, что Ахмедшин просто-напросто образованный человек и кругозор его довольно широк, а знания хоть и поверхностные, но разносторонние.

Они говорили о генной инженерии, о наследственности, но больше всего о вирусах.

— Неужели вы, Николай Матвеевич, не боитесь каждый день контактировать с зараженными животными и субстанциями? — восхищенно глядя на гостя, спрашивал Ахмедшин. — Я-то сам и к перилам в подъезде боюсь прикоснуться.

— Допуск к экспериментам имеют лишь ведущие специалисты, люди, понимающие опасность. Методики защиты разработаны давно и очень эффективны.

— А единичные экземпляры вирусов, бацилл, они же в состоянии преодолеть барьеры?

— Единичные экземпляры существуют везде, даже в зале, где мы с вами сейчас находимся. Главная опасность в неконтролируемом размножении вирусов и микроорганизмов. Стоит возникнуть благоприятным условиям, и произойдет взрывная реакция. Количество перейдет в качество. Вспомните, как начинается эпидемия гриппа. Влажность, нулевая температура. Для чумы и холеры требуется высокая температура воздуха, наличие разлагающейся биомассы.

— Я понял! — улыбнулся Ренат. — В микромире, как в бизнесе: создай тепличные условия, и зараза станет плодиться, как дензнаки в офшоре.

— Именно так.

— Условия можно создать искусственно?

— Несомненно.

Уже за полночь Ахмедшин подвез Николая Матвеевича к дому и распрощался. Они договорились встретиться через неделю. На этот раз Николай Матвеевич настоял и пригласил гостя к себе домой.

Утром следующего дня, когда Горелов позвонил Ахмедшину, учтивый женский голос сообщил, что Ренат Ибрагимович срочно отбыл в командировку и вернется в Москву через пять дней.

* * *

«Боинг» фирмы «Люфтганза» заходил с моря на посадку в аэропорту столицы Каталонии. Ренат Ибрагимович Ахмедшин, придерживая на коленях серебристый ноутбук, смотрел в иллюминатор на сверкающую синеву моря, упиравшуюся в золотисто-серую землю Испании.

«Боинг» совершил посадку. Пассажиры не спеша покидали салон, и если в Москве в это время было плюс четыре, дул холодный ветер с мокрым снегом, то в Барселоне было плюс девятнадцать.

Пройдя пограничный контроль, Ренат Ахмедшин оказался в зале аэропорта, огромного, сверкающего хромированным металлом и серым мрамором. Суета, легко одетые люди, солнцезащитные очки. Ахмедшин блаженно потянулся. На его лице тоже поблескивали солнцезащитные очки, дорогие и изящные. Ахмедшин неторопливо двинулся к выходу.

Он чувствовал себя как рыба в воде, любил международные аэропорты, большие вокзалы. Ему нравилось, когда вокруг звучит иностранная речь. Ренат взял такси, устроился на заднем сиденье. Водитель такси — пожилой испанец с крепкой загорелой шеей. Ахмедшин закурил. Минут через сорок такси уже мчалось по оживленной Виа де Грации, пересекая центр города. Машина остановилась прямо у входа в четырехзвездочный отель.

Ахмедшин подал консьержу паспорт. Номер был зарезервирован. Ренат Ибрагимович подошел к лифту, его дорожную сумку нес молодой черноволосый парнишка с изящной бабочкой под подбородком. Номер находился на пятом этаже. За окном виднелась площадь со статуей Колумба.

Ренат открыл балконную дверь. В номер ворвался теплый воздух и шум города. Мужчина оперся на перила балкона и долго смотрел на площадь.

Через два часа, приняв душ, переодевшись, Ренат вышел на улицу, перекусил в маленьком кафе, а когда вернулся в отель, то в холле его уже поджидал мужчина восточной внешности, но в строгом европейском костюме. Они поприветствовали друг друга и через четверть часа уже вместе ехали в машине. Мужчина, с которым встретился Ренат, знал город хорошо. Пассажир и водитель общались по-английски, оба говорили со страшным акцентом. Водитель расспрашивал о Москве, о погоде, в России он никогда не бывал.

Вскоре белый «Фольксваген» вырвался за город и помчался вдоль берега моря по автостраде. Длинные темные тоннели, яркий солнечный свет сменяли друг друга. От контраста рябило в глазах.

— Хорошо у вас, тихо, красиво, тепло.

— Не очень тихо, — сказал водитель, — но думаю, спокойнее, чем в России.

— Да уж. Баски спокойнее чеченцев.

Проехали километров сорок. Автомобиль съехал с автострады на узкую дорогу, идущую в гору. На самой высокой точке машина свернула на обочину. В тишине водитель сказал:

— У нас, Ренат, проблемы. Так что готовься к тяжелому разговору.

— Я готов, — произнес Ренат и, сняв солнцезащитные очки, опустил ветровое стекло, смотрел на гигантскую панораму.

И справа и слева сверкали лазурью бухты, в густой субтропической зелени белели особняки.

— Не передумал? — спросил водитель, когда Ренат бросил окурок в окно.

— Нет.

Автомобиль медленно покатился вниз и вскоре остановился у железных ворот старинной виллы, на крыше которой стояла огромная антенна-тарелка. Старая вилла, старые кедры и огромные пальмы. Демократичный «Фольксваген» въехал во двор и вклинился между двумя надменными «Мерседесами». Ренат, не расстававшийся с ноутбуком ни на секунду, поднялся на крыльцо. Он оставил обувь у двери и прошел в огромный холл.

Его встретили трое мужчин. Хозяин, чернобородый, с горящими как уголь глазами, предложил Ренату сесть на низкий стул с мягкой подушкой. Ренат устроился. На столе стоял чайный прибор.

— Почему задержался?

— Абдулла, у меня были проблемы, — сказал Ренат, отвечая на вопрос чернобородого.

— Мы волновались.

— Я понимаю.

— Надо поторопиться, — хозяин нервно вертел в руках пустую чашку.

— Я делаю все, что в моих силах.

— Надо поторопиться, — повторил Абдулла, — обстоятельства и время работают против нас. Мы на тебя рассчитываем.

— Спасибо, я это знаю.

— Если тебе нужны деньги, мы перебросим их в Россию…

— Нет, — сказал Ренат. — Я привез, здесь все, — он положил на колени портативный компьютер, открыл крышку и принялся быстро работать пальцами.

На мониторе возникли фотографии академика Смоленского, затем доктора Горелова, следом еще одного вирусолога, Андрея Борисовича Комова.

Чернобородый долго смотрел на экран.

— Это он?

— Да, — произнес Ренат, — я встречался с ним в Новосибирске. За деньги он работать на нас не станет.

— Он мне не нравится. Будь с ним осторожнее. А фотография его брата полковника есть?

— Да, — Ренат ударил по клавишам, и на мониторе появилось изображение полковника ФСБ Комова. — Я на него собрал хороший компромат, — ткнув пальцем в экран, сказал Ахмедшин, — такой, что ему не вывернуться.

— Читал, — брезгливо усмехнулся чернобородый.

— Я разрабатываю несколько каналов сразу.

— Поторопись.

Мужчины стояли за спиной Рената, смотрели на экран.

— Там на тебя надеются, — веско произнес Абдулла. — Думаю, Аллах тебе поможет.

Ренат тотчас состроил набожное лицо. Мужчины за его спиной расправили плечи.

— Вот все исходные данные, — Ренат вытащил из компьютера и подал Абдулле зеленоватый диск.

— Диск хорош на перспективу, но нам надо реальное дело. Время не терпит, довольно скоро все начнется, — он говорил туманно, не посвящая Ахмедшина в суть предстоящей операции, — тогда мир вздрогнет. Аллах с нами, а он всемогущ.

— Да, да. — кивал Ахмедшин.

— В следующий раз встретимся в новом месте, Ахмед передаст тебе инструкции. А теперь пойдем, — Абдулла взял гостя за локоть и пригласил на второй этаж.

Двое мужчин остались сидеть внизу на ковре у низкого столика. Наверху в кабинете Абдулла уселся за мощный компьютер, но не включал его.

— Ты хорошо работаешь, тобой довольны. Денег не жалей, трать, сколько сочтешь нужным. Мы поможем тебе легально заработать. За этим дело не станет. Помни, самое главное — время. Материал, который ты переправил, уже проверили. Твой подход к работе нравится: ты неординарен.

Ренат стоял, глядя на Абдуллу.

Тот воздел руки к небу:

— Обидно, что сорвалось со Смоленским.

— Я не мог предположить, что он выбросится с балкона сам, когда поймет, что хода назад у него нет. Я просчитал его, он боялся боли, но не учел, что религиозный человек способен на самоубийство.

— Сейчас бы мы имели все, что нужно. Ренат, ты предал своих друзей, когда инсценировал собственную смерть и исчез с деньгами. Ты предал джихад. Мы помогли тебе вновь стать на ноги в Москве. Торопись, завтра же улетай.

Ренат хотел сказать, что у него билет куплен: он собирался пробыть в Барселоне три дня, но возражать не стал. Завтра так завтра.

— Думаю, все будет хорошо.

Мужчины воздали хвалу Аллаху и покинули кабинет.

Ренат простился со всеми.

Водитель стоял у машины.

Когда автомобиль выехал со двора, Абдулла улыбнулся. Два его спутника, почти всю встречу хранившие молчание, приблизились к нему.

— Он все сделает, — произнес Абдулла. — Но он жаден, — арабы переглянулись. — Нас сейчас интересуют не деньги, я правильно говорю? Деньги — ничто, наша цель велика, мы должны выполнить миссию. Это наш долг. Вы вылетаете сегодня, я уеду завтра.

* * *

Из своего номера Ахмедшин позвонил в Москву и поинтересовался, не звонил ли ему Горелов. Когда секретарша сообщила, что утром был звонок, Ахмедшин довольно улыбнулся.

«Он у меня на крючке, — отключая телефон, подумал татарин. — Когда понадобится, он сделает все, ему от меня не отвертеться. А теперь я могу расслабиться».

Ренат Ахмедшин повязал дорогой галстук, надел вечерний костюм и отправился гулять по городу. Он спешил насладиться жизнью, словно чувствовал, что эта радость будет слишком короткой. Он заглядывался на женщин, придирчиво оценивал их и, одаривая улыбками, шел дальше, спокойный и уверенный в себе.

В баре к нему подсел высокий статный блондин. Некоторое время молчал, потом, не глядя на Рената, спросил:

— Вы встречались с нашими афганскими друзьями? — по-английски блондин говорил с явным американским акцентом.

— Да.

— Они пока довольны?

— И что вы их ведете, не подозревают, — ухмыльнулся Ренат.

— Я должен предупредить вас, если вы ввязались в двойную или тройную игру, она плохо кончится. Вы работаете только на нас. Берите деньги, если они их вам предлагают, но каждый шаг, совершенный вами, — с нашего согласия. В Москве наши люди тоже следят за вами, не расслабляйтесь.

— Я почувствовал вашу опеку.

— Прокол с академиком Смоленским вам дорого обойдется. Мы потратили на его программы уйму денег ради того, чтобы добыть информацию. Вы же не предотвратили самоубийства, вы его спровоцировали. В результате мы не знаем, куда академик спрятал материалы разработок.

— Я ищу. Разрабатываю коллег Смоленского. Кому-то из них он отдал материалы. Во второй раз я не допущу ошибки. Сам встречаюсь с людьми, веду беседы, определяю их слабости и предпочтения, склад психики. Скоро я сумею надавить на них. Сами отдадут.

— Не забывайте, это мы вас вытянули на свет, без нас вы были бы мертвецом, и в наших силах восстановить статус-кво. Мы постоянно следим за вами, — напомнил блондин и, оставив на стойке недопитый бокал пива, вышел из бара.

* * *

Викентий Федорович Смехов сидел на своем любимом месте, на краю четвертого ряда трибун теннисного корта, и, подавшись вперед, следил за двумя играющими мальчишками. Его глаза не провожали белую точку мяча, перелетавшего через сетку над ярко-зеленой травой. Сама игра немолодого мужчину абсолютно не занимала.

Когда выдавались теплые погожие дни без дождя и ветра, он неизменно приходил на теннисные корты. Когда же шел дождь и дул холодный ветер, шел в гимнастический зал или в бассейн. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что это пенсионер на заслуженном отдыхе, приведший внука на тренировку. Но кто из этих двоих юрких и грациозных мальчишек его внук, понять было невозможно, он обоим уделял одинаковое внимание.

Взгляд глубоко посаженных глаз под черными густыми бровями был непроницаем, холоден и спокоен. Лишь иногда брови сходились к переносице, образовывая вертикальную складку, губы поджимались, на лице возникало подобие недоброй улыбки, приторной и неприятной, а под гладко выбритой кожей щек начинали бегать желваки.

Викентий Федорович сцеплял тонкие пальцы, украшенные двумя серебряными перстнями, и хрустел суставами.

— Ну, родной, давай вставай, скорее! — бормотал мужчина сладким тенором и откидывался на спинку кресла.

Поскользнувшийся мальчишка кривился от боли, тер ушибленное колено и прихрамывая шел за мячом.

Одна пара игроков сменялась другой, мужчина же оставался сидеть на своем месте. Иногда он опускал руку, брал бутылку с минеральной водой и делал несколько глотков прямо из горлышка. Капли воды стекали по подбородку, падали, оставляя темные пятна на белой ткани куртки. Викентий Федорович рукавом обтирал рот, продолжая самозабвенно любоваться нескладными подростками.

Когда игра заканчивалась, пошатываясь, словно после стакана водки, мужчина покидал трибуны теннисных кортов и неторопливо шел домой. Викентий Федорович жил в роскошной трехкомнатной квартире в старом доме на Беговой, неподалеку от ипподрома. Жил он один, жены у него никогда не было. А если не было жены, значит, не было и детей. Но детские голоса и смех часто звучали в его огромной квартире.

Викентий Федорович Смехов хоть и был мужчиной далеко не молодым, но любил ходить в спортивно-тренировочном костюме с белыми лампасами, в дорогих кроссовках, в спортивной куртке с капюшоном и серой бейсболке с длинным плотным козырьком. На плече, как правило, висела сумка с белым трилистником и надписью «Adidas». В нагрудном кармане белой куртки неизменно находилась трубка мобильного телефона.

Трубка завибрировала. Викентий Федорович быстро извлек трубку из кармана, прижал ее к уху и, подойдя к дереву, произнес:

— Слушаю вас, говорите.

— Здравствуйте, — услышал он приятный мужской голос.

— Ба, Александр Павлович! — радушно поприветствовал мужчину Смехов. — Сколько лет, сколько зим!

— Если мне, то не так уж и много, — услышал Смехов в ответ.

— Давненько я вас не слыхал.

— Был в отъезде, так сказать, за пределами нашей родины.

— Приятно слышать. Небось отдыхали где-нибудь на островах?

— Почти. Об этом потом. Смехов, устройте мне, пожалуйста, сегодня вечерком встречу.

— Как всегда, Александр Павлович?

— Уж подберите мне что-нибудь.

— Хорошо. Для вас самый лучший товар, эксклюзивчик. Но стоить это будет. Пока вас не было, цены по городу поднялись.

— За ценой не постоим. Разве я когда-нибудь обижал?

— Нет, что вы, это я так, к слову, — бархатным тенором журчал Смехов, а на лице блуждала приторная мерзкая улыбка. — Я когда-нибудь подводил?

— Слава Богу, нет, — услышал он в ответ.

— Куда доставить?

— Ты же знаешь, на Малую Грузинскую, на второй этаж. Жду к десяти вечера.

— Все будет сделано в лучшем виде, не волнуйтесь.

— Я и не волнуюсь. Я на тебя рассчитываю.

— Компания была хорошая?

— Была компания? — переспросил Конев. — Да, компания была замечательная, но я от нее устал.

— Хоть сегодня хорошо отдохнете, Александр Павлович.

Но последнюю фразу абонент уже не услышал. Телефон отключился.

Автомобиль «Вольво» с тонированными стеклами замедлил движение, на несколько секунд остановился рядом с мужчиной. Смехов, все еще прижимавший трубку к уху, увидел свое отражение в темном тонированном стекле, увидел ярко освещенный вечерним солнцем дом за спиной. Машина медленно тронулась с места. Смехов проводил ее взглядом, спрятал телефон в карман.

— Ну вот, порядочек, — поправляя на плече ремень сумки, произнес он и пружинистой походкой зашагал к дому.

У подъезда сидели две старухи, их лохматые болонки вертелись на тротуаре, гоняясь друг за дружкой.

— Добрый вечер, — бархатным тенором произнес Викентий Федорович и кивнул старушкам. — Какие резвые!

— Да, они ведь сестры, — сказала одна из бабушек, улыбаясь соседу.

Этих двух старушек Викентий Федорович Смехов помнил еще молодыми, симпатичными женщинами, они состарились у него на глазах.

— Как ваше давление, Ирина Петровна?

— О, Викентий Федорович, большое спасибо вам за таблетки. Просто замечательное снадобье, засыпаю без давления и просыпаюсь без него, ну совсем как раньше, как в молодые годы. Уж не знаю, как вас и благодарить!

— Никак не надо, — Смехов угодливо улыбнулся. — Ко мне никто не приходил?

— Нет, — ответила вторая старушка, поправляя жидкие локоны химической завивки, ее коричневые волосы отливали неестественной краснотой.

— Вы прическу сменили?

— Да уж, день рождения у меня через два дня, так что прошу вас в гости. Обязательно загляните, Викентий Федорович.

— Спасибо, непременно буду.

Смехов раскланялся с соседками, погладил болонок и заспешил домой. Захлопнул за собой дверь сразу же и направился в ванную, тщательно с мылом вымыл руки.

— Шельмы старые! — пробурчал он брезгливым и злым голосом. — Псарню из подъезда устроили, вонь, не продохнуть! Лучше бы уж кошечек разводили!

У самого Викентия Федоровича в квартире из живности имелись лишь рыбки в огромном трехсотлитровом аквариуме. Своих рыбок Смехов любил, мог часами сидеть в кресле, уставясь в голубовато-зеленую воду, наблюдать за меланхоличными взмахами золотисто-красных плавников. Каждую рыбку он знал по имени. Ухаживал за ними так старательно, как хорошие любящие родители ухаживают за маленькими детьми. Он регулярно менял воду, следил за температурой, покупал самый лучший, самый дорогой корм, постоянно пересаживал растения и украшал аквариум новыми ракушками.

— Так, Малая Грузинская. — сняв спортивную форму и облачившись в шелковый цвета луковой шелухи халат, сказал Смехов. Выложил телефон из кармана и снял с книжной полки томик Оскара Уайльда. — Сегодня вечером Малая Грузинская, — он принялся перелистывать книгу, держа ее перед собой на расстоянии вытянутой руки. — Ага, вот, — он нашел нужную страницу и взял трубку мобильника. Одним пальцем медленно набрал номер и произнес:

— Это я.

— Сегодня вечером два акробата в двадцать два ноль ноль должны выступить на Малой Грузинской.

— Да, второй этаж. Смотри, чтобы обошлось без издержек и проволочек.

— Я же сказал, два. Найди, вызвони, в двадцать два они должны быть на ковре.

Смехов отключил трубку и посмотрел на свое отражение в большом старинном зеркале, которое его дядя по материнской линии, боевой генерал, привез из Германии. Потом это зеркало с серебристо-розовым стеклом в черной дубовой раме с резными листьями и вензелями досталось Викентию Федоровичу, как и вся трофейная мебель, заполнявшая большую трехкомнатную квартиру: шкафы из карельской березы, кровать с балдахином, прикроватные столики на гнутых ножках, секретер, комоды, кресла, стулья, обеденный стол, ковры, кожаный диван, канделябры и бронзовая люстра с гирляндами хрустальных кристаллов.

В спальне на маленьком столике у кровати стоял огромный черный телефон с невероятно громким зуммером. Генерал-полковник был дважды контужен, поэтому и зуммер военные умельцы сделали такой, что и мертвого поднимет. Генерал-полковник признался племяннику, что телефон он взял из рейхсканцелярии самого Адольфа Гитлера, и, возможно, сам фюрер прижимал эту тяжелую трубку к уху и отдавал в микрофон приказы бомбить Москву.

Спальню Викентия Федоровича украшало огромное количество детских фотографий, и, когда кто-нибудь задавал ему вопрос, что это за дети, Федор Викентьевич закатывал глаза, сладко улыбался и с придыханием произносил:

— Мои ученики, я их всех любил, они все мне дороги.

Генерал-полковник до пятьдесят четвертого года служил на разных должностях в Министерстве обороны, затем до самой смерти преподавал в академии, его же племянник в люди не выбился и никогда не занимал никаких должностей. Да и зачем, материально Смехов был абсолютно независим. Генерал-полковник все, что имел, оставил своей сестре и племяннику. Дача, квартира, машина, драгоценности, коллекция монет, вывезенных из Германии, картины — все это перешло к Смехову. Свою маму Викентий Федорович любил и дважды в год посещал Новодевичье кладбище. Там генерал-полковник инженерных войск и его родная сестра нашли свой последний приют.