Байки забытых дорог

Андрей Бондаренко, 2010

Этот роман был написан и – по самым разным причинам – положен «под сукно». Но очень быстро многие герои «Баек», а также сюжетные линии и конкретные события «перетекли» – совершенно незаметно для автора – в другие книги, которые, возможно, уже знакомы уважаемому читателю. Речь идет о таких романах, как «Седое золото», «Логово льва», «Серебряный бумеранг», «Славянское реалити-шоу», «Утренний хоббит», «Выстрел» и «Метель». Пришел черед «Баек». Текст изменен, переработан, дополнен, тщательно «причесан» и предлагается вашему вниманию.

Байка четвёртая

Не спорьте с дамами, гусары!

Ещё незабвенный Денис Давыдов — в своё время — говорил о женском коварстве. Предупреждал, советовал неустанно бдить, ухо востро держать, постоянно сторожиться…. Да, что толку с тех советов? Ловушки женские хитры, лукавы и изобретательны. Нет от них спасения! А гусары, они как зайчики маленькие — наивны и доверчивы….

В августе студенты ЛГИ, перешедшие на второй курс, поехали на практику в Крым — учиться составлять и чертить геологические карты, разбираться в разных камушках, собирать и классифицировать всякие хитрые палеонтологические штуковины.

Поезд тащился неимоверно медленно и долго, почти трое суток. Но за преферансом, как общеизвестно, время летит гораздо быстрее, почти незаметно…

В шесть утра железнодорожный состав с практикантами и практикантками успешно прибыл в город Бахчисарай.

— Главное, никого не забыть! — командовал ротмистр Кусков. — Дружно разбегаемся по купе! Будим заспавшийся народ, безжалостно расталкиваем и выгоняем с вещами на перрон!

Вновьприбывших встретил Виталь Витальевич — начальник учебного лагеря. Отвёл к автобусу, построил, а, тщательно пересчитав, всерьёз забеспокоился:

— Товарищи практиканты! Вас по списку должно быть ровно сорок человек, а по факту получается тридцать девять. Где потеряли ещё одного бойца? Кого не хватает?

— А, действительно, кого? — заволновались студенты.

Вдруг, со стороны поезда показалась странная, прямо-таки сюрреалистическая фигура: белоснежный костюм, чёрный цилиндр, элегантная тросточка. Неизвестного франта слегка пошатывало из стороны в сторону, с первого же взгляда было понятно, что он пьян до полного изумления.

— Вы, извините, кто? — вежливо поинтересовался Виталь Витальевич.

— Как это — кто? — искренне возмутился незнакомец, — Пушкин я, Александр Сергеевич! Собственной персоной! Не узнали, батенька? Стыдно должно быть, ей-ей…

Начальник лагеря, окончательно сбитый с толка, засмущался и потерянно замолчал.

— Ерунда получается какая-то, — тихонько зашептал Серому в ухо стоящий рядом Витька. — Этот дяденька, действительно, очень похож на Александра Сергеевича: смуглая кожа, чёрные кудрявые волосы, пышные бакенбарды, длинный нос…

Неожиданно за их спинами раздался громоподобный хохот — это ротмистр, завалившись на землю, бился в весёлом экстазе. Отсмеявшись, Кусков поднялся на ноги, старательно отряхнул одежду от серо-жёлтой крымской пыли и буднично объяснил:

— Это он и есть, в смысле, потеряшка наш, который сороковой по списку. Петька Воронин, короче говоря…. Не узнаёте, что ли? Он просто усы сбрил, а бакенбарды, наоборот, пришпилил. Ещё и чёрным цилиндром где-то разжился, ухарь сообразительный! А чёрные кудри и длинный нос, они его собственные, природные…

— Действительно, Петька! — присмотревшись, восхищённо охнул Толстый. — Молоток! Классная шутка получилась!

Воронин же, пользуясь тем обстоятельством, что водитель автобуса куда-то отлучился на минутку, незаметно залез на шофёрское место, и, крепко обняв руль, забылся мертвецким сном. Извлечь Петьку из-за руля удалось не скоро…

— Начинается, — тоскливо ворчал Виталь Витальевич, — Всё, как всегда! Приезжает гадкое «Эр Тэ» и тут же демонстрирует свои разнузданные фокусы. Из серии — мама не горюй…

Через два с половиной часа автобус привёз «эртэшников» в учебный лагерь. Там их уже ждали: будущие геологи и гидрогеологи прибыли на практику на две недели раньше. Толстый Витька, близоруко щурясь, пристально всматривался в толпу встречающих — Нинку высматривал, не иначе…

— Устраиваемся, разбиваем палатки, выясняем диспозицию: — «Сколько километров до ближайшего населённого пункта? Где можно купаться? Что с культурной жизнью?», — велел ротмистр Кусков. — Всю полученную информацию докладывать мне лично!

Как вскоре выяснилось, с диспозицией всё складывалось просто отлично и замечательно. До посёлка городского типа, оснащённого приличными магазинами, было всего-то километра три с половиной. До большого квадратного пруда с проточной водой — метров сто пятьдесят. Да и с культурной жизнью никаких проблем не наблюдалось: каждый вечер на двух, тщательно сшитых вместе простынях демонстрировали — с помощью старенького киношного аппарата — разные художественные фильмы, а после фильмов имели место быть танцы и песни у костров.

Через пару дней «эртэшники» начали ходить в утренние маршруты — добывать разную геологическую информацию, собирая образцы горных пород и всякие древние окаменелости. Крым — он весь жёлто-синий, с редкими зелёными вкраплениями: жёлтые скалы с островками зелёного кустарника, синее небо, жёлтое злобное солнце прямо над головой….

К двум часам пополудни они — усталые, обгоревшие на солнцепёке, пропахшие едким потом — возвращались в лагерь. Сразу же лезли в прохладный пруд, потом обедали — самой обычной столовской едой. После обеда работали в камералке. То есть, занимались противной бумажной волокитой, описывая то, что увидели утром, и то, что удалось собрать в геологические планшеты. Ну, естественно, присутствовала и насыщенная вечерняя программа: кино, танцы-шманцы, костры, песенки, употребление — но, сугубо в меру — местных, достаточно неплохих вин…

И в этот момент руководство лагеря совершило (нечаянно, надо думать) фатальную ошибку, «прокрутив» перед студентами — в один из безоблачных вечеров — идеологически-невыдержанное кино. Ну, совершенно идеологически-вредоносное…

Этот провокационный фильм называется — «Дюма на Кавказе». В чём его глубинная суть — совершенно неважно, важен всего лишь один короткий эпизод. Дюма — то ли сын, то ли отец — горячо спорит со старым грузином, мол: — «Кто может выпить больше вина — француз, или грузин?». Естественно, что для разрешения спора они устраивают соревнование, то есть, пьют вино — наполненными до краёв бокалами — под всякие заковыристые и красивые тосты. С экрана это звучало примерно так: — «И они выпили за французов и француженок, за грузин и грузинок, за доблесть и мужество, за любовь и верность любви, за синие дали и за звёздное небо над головой…. И за каждую звезду — в отдельности…».

Последнее высказывание-тост всем особенно понравилось. А звёзд в ночном крымском небе, как известно, ничуть не меньше, чем в ночном небе над горами Кавказа. Поэтому и количество ежевечерне выпиваемого вина тут же удвоилось, или, даже, утроилось…

Громче зазвучали песни у ночных костров. Пели разное: песни бардов известных и доморощенных — про далёкие походные стоянки и верную любовь, про нелёгкую судьбу геолога и крепкую мужскую дружбу…. Но одна песня пользовалась особой всеобщей любовью, хотя, к геологии никакого отношения и не имела:

Наш фрегат давно уже на рейде,

Спорит он с прибрежною волною.

Эй, налейте, сволочи, налейте!

Или вы поссоритесь со мною…

Сорок тысяч — бед — за нами следом,

Бродят — словно верная охрана.

Плюньте, кто на дно пойдёт последним,

В пенистую морду океана.

Эх, хозяйка, что же ты, хозяйка?

Выпей с нами — мы сегодня платим.

Отчего же вечером, хозяйка,

На тебе — особенное платье?

Не смотри — так больно и тревожно!

Не буди в душе моей усталость.

Это совершенно невозможно,

Даже — до рассвета — не останусь…

Смит-Вессон, калибра тридцать восемь,

Верный, до последней перестрелки.

Если мы о чём-нибудь и просим,

Это, чтоб, подохнуть не у стенки.

Прозвучало — эхо, эхо, эхо….

Эй, вы, чайки-дурочки, не плачьте!

Это — задыхается от смеха

Море, обнимающее мачты….

Наш фрегат давно уже на рейде,

Спорит он с прибрежною волною.

Эй, налейте, сволочи, налейте!

Или вы поссоритесь со мною…

Эту песню не просто пели. Её орали в двести лужёных глоток — раз по пять-шесть за ночь. Орали так, что оконные стёкла в ближайшем населённом пункте, что расположился в трёх с половиной километрах от лагеря, дрожали нешуточной дрожью. Феномен, да и только…

В один из вечеров Серый шагал по направлению к камералке: возникла срочная необходимость привести в порядок разные отчётные документы-бумаги. Пригляделся, а чуть сбоку от тропы стоял начальник учебного лагеря и, раздвинув кусты боярышника, наблюдал за чем-то (или за кем-то?) в мощный полевой бинокль. Наблюдал и тихонько ругался сквозь зубы:

— Все люди — как люди…. Ну, выпивают, конечно, не без этого. Но, ведь, бутылками же…. А эти козлы решили — бочонками. Сволочи наглые…

— Виталь Витальевич, на кого это вы так? — Сергей не удержался от любопытства.

— А, вот, Серёжа, полюбуйся на своих приятелей! — начальник лагеря протянул бинокль.

Заглянул Серый в оптические окуляры и мысленно усмехнулся: — «Ба, знакомые все лица! Это же Генка Банкин, Михась и Гарик натужно катят в гору пузатую бочку с вином, литров на сто, наверное, никак не меньше. Орлы, одно слово!».

Возвращая бинокль, он попытался немного успокоить излишне взволнованного собеседника:

— Не, Виталь Витальевич, я их, безусловно, не одобряю! Но, что тут поделаешь? Надо было более тщательно подбирать репертуар художественных фильмов, однако…

— Да, теперь уже ничего поделать нельзя…. Не в стукачи же записываться на старости лет? — окончательно загрустил начальник лагеря и шаркающей походкой удалился к преподавательским домикам, что расположились в устоявшемся десятилетиями удалении от студенческого лагеря.

Подошёл Серый к камералке и невольно замедлил шаг: со стороны скамьи, что пряталась в густых зарослях кизильника, доносился чей-то заливистый смех.

«Видимо, кто-то из наших гусар общается с какой-нибудь симпатичной гидрогеологической девицей», — решил он и, дабы не мешать людям, постарался идти дальше абсолютно бесшумно.

Но, очевидно, «абсолютно бесшумно» — не получилось.

— Эй, Серёга, подойди-ка на минутку! — окликнул его звонкий девичий голос.

На скамейке сидели Толстый Витька и Нина.

«Ну, чисто парочка влюблённых голубков!», — ехидно хмыкнул про себя Серый. — «Витька ужасно серьёзен и сосредоточен, а Нинка, наоборот, демонстративно беззаботна и весела…. К чему бы, интересно, такие метаморфозы?».

— Представляешь, Серёжа, — радостно объявила девушка, — а мне Толстый — только что — «Жигули» проспорил!

— Как же это произошло? — Серый поинтересовался сугубо из вежливости, прекрасно понимая, что спор этот — так, просто предлог для чего-то совершенно другого, более серьёзного.

— Витька нагло заявил, что, мол, женится только после того, как ему исполнится тридцать лет. Поспорили, естественно…. Теперь, если женится раньше, то машина моя. Так что, готова — принимать дружеские поздравления!

— Ты это…, не торопилась бы, — не очень-то и уверенно встрял в разговор Толстый, — Может, это я ещё выиграю…

Но Нинка его уже не слушала. Она задумчиво глядела на дорогу, словно бы ожидая, что из-за поворота — вот-вот — покажется выигранная машина её мечты.

Толстый, не смотря на то, что внешне выглядел натуральным бугаём, в студенческой группе РТ-80 был самым младшеньким, ему восемнадцать лет исполнялось только в предстоящем ноябре. Но, вот, проходит ноябрь, и сразу же после Нового Года Витька с Ниной подали заявление в ЗАГС, а по ранней весне и свадьбу сыграли.

«Спорить с девчонками — последнее дело!», — решил для себя Серый. — «В том смысле, что проспоришь — в любом раскладе…

Не спорьте с дамами, гусары,

Как кролика — поймают в миг.

И лишь душевные пожары —

Как отголоски тех интриг.

И скоро свадьба, и Свобода

Прощаясь, ластится у ног.

И, чу — коварная природа

Подводит юности итог…