Багдадский вор

Андрей Белянин, 2002

О благословенный город, воспетый Шахерезадой! Высокие минареты, пение муэдзинов, призывающих правоверных к вечерней молитве… И вот уже лучатся яркие звезды на бархатном фиолетовом небе. Дурманящий аромат ночи, трепет листьев чинар. Топот арабских скакунов – грозные стражи порядка спешат в свои казармы. И наконец, монотонный стук колотушки и убаюкивающий голос: «Спите, жители Багдада, все спокойно! В Багдаде все спо…» О горе! Вай мэ! Уже несколько дней не знает сна и покоя главный правитель города наимудрейший Селим ибн Гарун аль-Рашид. Вай дод! Рыщет по всем улочкам и проулкам его верный слуга, высокородный господин Шехмет, и ищет он Багдадского вора по имени Лев Оболенский! В общем, не обошлось здесь дело без таинственных волшебных сил… Заскучал как-то великий сочинитель рубаи Хайям ибн Омар и решил залить тоску содержимым старинного кувшина, из которого и не замедлил появиться очень черный и очень веселый джинн. На радостях пообещал дух выполнить три желания. Старый борец за справедливость, Хайям давно мечтал о достойном преемнике. Но так как джинн был нетрезв, иными словами – «в стельку пьян», то и оказался наш голубоглазый герой, москвич нового тысячелетия, потомственный дворянин на… средневековом Востоке…

Что у трезвого на уме, а у пьяного на языке?

Простая персидская загадка

— Ну… рас-с-с-кжи, ещё раз!

— Не проси! Ты пьяный…

— Сам ты… это слово! Расска-а-жи, а…

— Ходжа, я тебе говорил, чтоб Ахмеду не наливал? Ты глянь, его ж развезло в стельку!

— Ну, дому-му-му…ло! О! Выг-варил… расс-к-жи!..

— Уговорил, отвяжись только… — Ходжа поудобнее привалился спиной к согнутому колену Оболенского и в третий, если даже не в четвертый, раз поведал благородным слушателям свою душещипательную историю. Трое, теперь уже закадычных, друзей возлежали на старом тряпье, заменявшем башмачнику постель, и лениво потягивались после сытного обеда. Ахмеду действительно хватило полторы пиалы местного терпкого вина, чтоб упиться до свинячьего хрюканья. Лев и Насреддин ощущали лишь лёгкую эйфорию, говорившую о хорошей закалке в тяжком деле потребления креплёных жидкостей…

— Начнём с того, что всю дорогу этот внебрачный сын каракумского шакала клялся, что построит на мои деньги самую большую мечеть. А сам выучится на муллу, будет по утрам залезать на минарет и своим козлоподобным голосом славить бессмертное имя Аллаха… Я был терпелив и не разубеждал беднягу, ибо доподлинно известно: «Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб». К старым развалинам Гуль-Муллы дотопали где-то к полудню, по пути я ещё убедил его купить мешок побольше для откопанных денег. Так этот предусмотрительный пасынок безрогой коровы взял такой, что в него можно было запихнуть даже Тадж-Махал!

— Тадж-Мх…мх…мыхал… Ой, не могу! — опять затрясся в пьяном хохоте счастливый башмачник. Оболенский благодушно сунул ему в рот недоделанный чувяк (слишком громкий смех был не в их интересах). Ходжа покачал в своей пиале остатки вина, зачем-то по-собачьему лизнул его и продолжил:

— Мы зашли за минарет, и он битый час обкапывал своим ятаганом чью-то могильную плиту. Это, конечно, очень грозное оружие, но в качестве мотыги никуда не годится. Я, кажется, даже задремал в тенёчке, пока взмыленный бородач окончательно не стёр себе руки до мозолей. От жары и пота он снял с себя всё, кроме нижних штанов… И всё равно сдвинуть такой кусок камня в одиночку ему было не под силу. Пришлось признаться, что я делал это с помощью ночных дэвов, хранителей развалин, и поэтому заклинание их вызова надо произносить в темноте…

— А… пщему в тем…н… те?!

— Ну они же ночные дэвы… Из тех дэв, что приходят по ночам, по вызову. Их ещё называют путанами, вокзальными феями или вот, как у вас, ласкательно — «дэвушки»… — охотно просветил Лев.

— Клянусь чалмой пророка, от тебя ничего не скроешь, о мой вороватый друг! — восхищённо прищёлкнул языком Насреддин. — Хотя я имел в виду других дэвов, но к твоим «ласкательным» мы тоже вернёмся в своё время… По моему совету, этот недобритый брат башкирского барана полез в мешок, дабы во тьме читать заклинание. Для пущей надежности он освободил мне руки, чтоб я мог затянуть мешок для исключения попадания, даже случайного, солнечного лучика. Конечно, я не мог не уступить страстной просьбе мусульманина… Потом он усердно учил слова (пока я переодевался в его платье) и старательно оглашал окрестности правдолюбивыми рубаи твоего уважаемого дедушки Хайяма: «Мы чалму из тончайшего льна продадим, и корону султана спьяна продадим. Принадлежность святош, драгоценные чётки, не торгуясь, за чашу вина продадим!» О Хызр благословенный, голос у недалёкого громче, чем у нашего Рабиновича…

— Да, кстати, а где мой осёл?

— Мой! — сухо напомнил Ходжа. — Когда ты втравил меня в это дело, то сознательно пожертвовал мне осла. Я давно просил у Аллаха ниспослать мне именно такого. Между прочим, он привязан у задней стены…

— А дальше… ну-у… чё он… с ним… дальше-то?!

— Я говорил, больше ему не наливать?

— Я и не наливал, он втихаря из твоей пиалы перелил.

— Вот пьянь! — ахнул Оболенский. — Нашёл у кого красть…

— Да уж, похоже, башмачник Ахмед — первый человек, ограбивший самого Багдадского вора! Ладно, ляг на место, о нетрезвый отпрыск случайной любви торопливых родителей, я поведаю тебе конец этой истории.

— Ты уже три раза поведывал.

— Вах! Стыдись, Лев! Не тебе же рассказываю… Мне, может быть, самому приятно лишний раз вспомнить?! Так вот, потом я вышел к мечети, остановил двух благопристойных юношей, идущих из медресе, и приказал им посторожить мешок с богохульником и злодеем. Один обещал вслух читать над ним молитву, а другой — бить по мешку палкой, если раскаяние грешника не будет достаточно искренним. Надеюсь, все трое с пользой проводят время…

Добросовестного рассказчика прервал торопливый стук копытцем в стену. Переглянувшись с Ходжой, Оболенский встал и осторожно выглянул наружу — ослик вовремя поднял тревогу: по базару шли мрачные стражники с чёрным ястребом на щитах. Они переворачивали все лотки, заглядывали в палатки, врывались в лавки, с бульдожьим упрямством кого-то разыскивая. Впрочем, кого именно, нашим героям объяснять не пришлось — на этот счёт у них было только одно предположение, и оно было верным…

— Шухер, братва! Нас ищут!

— О шайтан! Сколько же меднолобых нагнали по наши головы… — только присвистнул Насреддин, лихорадочно нахлобучивая на макушку шлем с чалмой. — Лёва-джан, от меня сильно пахнет вином?

— А ну, дыхни! Вау-у… попроси у Ахмеда сырого лука или «Дирол» ментоловый, а то даже мне от твоего перегара петь хочется.

— Вай мэ! Да на себя бы посмотрел… — в тон отмазался Ходжа. — Бороду поправь, она у тебя почему-то прямо из левого уха растёт, и нос намажь кислым молоком — горит, как…

–…лампочка Ильича! — утвердительно закончил Оболенский, быстренько наводя необходимый макияж. — Берем Ахмедку, грузим плашмя на Рабиновича и делаем ноги. Аллах не выдаст, верблюд не съест! Насчёт верблюда могу поклясться, сам проверял…

— Да, как говорили мудрецы: «Не знающий укуса пчёл не оценит вкуса мёда». Ахмед… Ахмед! О нечестивый внук нетрезвой лягушки, как ты можешь спать в такое время?!

А бедолагу-башмачника, свято соблюдавшего строку Корана и, соответственно, давно не принимавшего «за воротник», развезло в никакую! Благо что пьяных дебошей он пока не учинял, а смирненько храпел себе в уголке, обняв пустой кувшин и сопя носом в холодные «останки» плова.

— Не надо, не буди! — Оболенский перехватил руку замахнувшегося Ходжи. — Грузим его так, меньше брыкаться будет. Я — за руки, ты — за ноги, взя-а-ли… О, какой же ты тяжёлый, худосочный производитель кустарных тапок с загнутыми носами! Рабинович?! Ты хоть не зли, нашёл время для шуток…

Видимо, ослик всё-таки осознал значимость возложенной на него задачи и перестал брыкаться. Но в детских глазах лопоухого животного затаились огоньки невысказанной обиды, ибо возить на себе пьяниц он явно почитал недостойным! На этот раз Рабинович смолчал и подчинился… Льву не очень понравилась такая подозрительная покорность, но рассуждать было некогда. Перебросив блаженствующего Ахмеда на спину ослика, друзья шагнули навстречу неумолимой судьбе. Почему уже друзья? Да, я помню, что сначала они совершенно не понравились друг другу, но поверьте, в среде настоящих мужчин уважение завоёвывается быстро. Общие враги порой объединяют сильней, чем кровные узы. И Ходжа Насреддин в этой долгой, неравной схватке с честью доказал своё право носить высокое имя «возмутителя спокойствия» в веках! А Лев… что ж, он всегда слишком легкомысленно относился к славе. Думаю, что только из-за этого затерялось у неблагодарных потомков его настоящее имя, оставив нам лишь неотразимый титул — Багдадский вор!

* * *