Багдадский вор

Андрей Белянин, 2002

О благословенный город, воспетый Шахерезадой! Высокие минареты, пение муэдзинов, призывающих правоверных к вечерней молитве… И вот уже лучатся яркие звезды на бархатном фиолетовом небе. Дурманящий аромат ночи, трепет листьев чинар. Топот арабских скакунов – грозные стражи порядка спешат в свои казармы. И наконец, монотонный стук колотушки и убаюкивающий голос: «Спите, жители Багдада, все спокойно! В Багдаде все спо…» О горе! Вай мэ! Уже несколько дней не знает сна и покоя главный правитель города наимудрейший Селим ибн Гарун аль-Рашид. Вай дод! Рыщет по всем улочкам и проулкам его верный слуга, высокородный господин Шехмет, и ищет он Багдадского вора по имени Лев Оболенский! В общем, не обошлось здесь дело без таинственных волшебных сил… Заскучал как-то великий сочинитель рубаи Хайям ибн Омар и решил залить тоску содержимым старинного кувшина, из которого и не замедлил появиться очень черный и очень веселый джинн. На радостях пообещал дух выполнить три желания. Старый борец за справедливость, Хайям давно мечтал о достойном преемнике. Но так как джинн был нетрезв, иными словами – «в стельку пьян», то и оказался наш голубоглазый герой, москвич нового тысячелетия, потомственный дворянин на… средневековом Востоке…

На чужую кучу неча глаз пучить.

Это о жадности, честное слово…

Сам Оболенский уверял меня, что никакого особенного стресса не испытывал. Не сейчас, а вообще… Тьфу, ну, я имею в виду не когда им обоим вязали руки, намереваясь вести в зиндан, а вообще — в связи с неожиданным перемещением на средневековый, сказочный Восток. Так вот, стресса никакого! Нормальные люди кричат, бьются в истерике, рвутся домой, к маме, — словом, ведут себя как все реальные (невымышленные) перемещенцы во времени. Это только у плохих писателей-фантастов героя перебрасывают черт-те куда, а у него даже нос не почешется. Можно подумать, ему в собственном мире терять было нечего… А как же дом, друзья, учёба, работа, семья и родственники? Им-то каково, когда их сослуживец, друг или законный муж исчезает неизвестно куда?! Тут такое поле для классических мексиканских трагедий, что уже не до фэнтези… Нет, дорогие мои, нормальный человек от перемещения всегда испытывает стресс и страдает всегда — это я вам заявляю вполне авторитетно. Но Лев — явление уникальное… Никакого страха, никакой паники, никакой истерики с выжиманием слёз и битьём себя коленом в грудь — ни-че-го! Ну, разве что огромное любопытство… Он с наслаждением впитывал в себя саму атмосферу нового и забытого (как ему казалось) мира, искренне считая волшебный Восток своей единственной родиной. Незнакомым словечкам, периодически у него выскальзывающим, мой друг значения не придавал. Он и смысл-то их помнил весьма приблизительно, изо всех сил убеждая самого себя в том, что он непременно должен завоевать законное «место под солнцем». Или, вернее, отвоевать его назад, ибо его род — род Багдадских воров Оболенских — наверняка заслуживал большего, чем тюрьма и плаха…

— Ходжа? Ну, улыбнись, перепетуля, к тебе обращаюсь…

— Чего тебе надо, о погубитель?

— Знаешь, зачем я всё это сделал?

— Чтобы тебе не было скучно сидеть в кандалах в одиночку… Любому шайтану ясно, что вдвоём веселее кормить вшей в эмирском зиндане. Можно даже поспорить, кто из нас больше придётся по вкусу…

— У тебя чёрный юмор, будь оптимистом!

— Не знаю, что ты называешь этим словом, но оно наверняка вредно для печени…

— Всё, не смеши меня больше, а то я забуду, с чего начал. Сейчас стражники малость придут в себя и потащат нас к вашему местному прокурору. А там, как мне помнится, обитается некий злой дядя по кличке Шехмет. Так вот, поверь мне, он себя судебным разбирательством утруждать не будет — повесит нас обоих за милую душу, и всё!

— Да, господин Шехмет — человек горячего нрава… Но вешать никого не станет, он нас обезглавит или четвертует. Говорят, ему нравится запах крови…

— А-а… вот тут-то мы, кажется, начинаем понимать друг друга. Подхожу к сути: если ты настоящий Ходжа Насреддин, то избавь нас обоих от столь дебильной смерти! На всякий случай намекаю — лично меня эти смешные узелки на запястьях не удержат.

— Ты — наглый, лукавый, коварный, хитроумный, бессовестный отпрыск великого змия-искусителя, обладающий в придачу ко всем перечисленным порокам упрямством лопоухого осла!

— Не трогай Рабиновича! Он мой напарник…

— Нет, это мой осёл! Мой, мой, мой…

— Должен ли я понимать это как твоё безоговорочное согласие?!

Ответить Насреддин не успел, так как именно в эту минуту стражники наконец-то определились с примерным планом действий. Один молодой напарник оставался охранять «место преступного сговора» (то есть маленький однокомнатный домик, набитый украденным добром). Старший бородач и второй юноша должны были отконвоировать «злодеев» в зиндан, где их, возможно, пожелает увидеть тот самый грозный начальник, чей суд скоротечен и страшно справедлив. «Страшно» — здесь ключевое слово, а «зиндан» — специальная яма с узкой горловиной, куда задержанных ослушников опускают на верёвке. Классических тюрем, как в цивилизованной Европе, в древнем Багдаде не практиковалось.

По счастью, более опытный стражник повёл их в зиндан окольной дорогой. Она, конечно, была более длинной, но зато на пустынных старых улочках исключалось столкновение с другими стражниками, которые могли бы присоединиться к конвою и, соответственно, потребовать свою часть награды (хотя, по правде говоря, у бородача уже лежали за пазухой два серебряных блюда, а под щитом через руку был переброшен изрядный кусок шёлка…). Позабытый ослик осторожно цокал копытцами сзади.

Как только любопытные слегка отстали, окончательно разнюнившийся Ходжа Насреддин ударился в скорбный плач:

— О, Аллах, прости меня, недостойного! Зачем я крал?! Зачем укрывал вора?! Это всё злобные происки шайтана, попутавшего, сбившего с истинного пути доверчивого мусульманина… О, позор на мою бедную голову! Зачем я перепродавал краденое?! Зачем копил эти бесчестные деньги, нажитые неправедным трудом? О мои бедные родители… они бы восстали из могил, если бы узнали, чем занимается их единственный сын, навеки опозоривший имя отца! Разве принесли счастье мне, ненасытному, эти три тысячи таньга?!

— Сколько-о-о?!! — Стражники дружно споткнулись на ровном месте.

Домулло закатил глаза, тяжело вздохнул и незаметно пихнул Оболенского локтем. Лев удовлетворённо хрюкнул и поддержал комедию:

— Молчи! Ничего им не говори! Это твои… мои… наши таньга!!!

— Вай мэ! Безумец, как ты можешь думать о презренных деньгах, когда наши грешные души вот-вот предстанут перед престолом Аллаха?!

— Точно, точно… — торопливо закивали стражники. — Облегчите своё сердце, и всемилостивейший дарует вам путь к гуриям рая!

— Какие, к чертям, гурии?! — вовсю веселился Лев. — Молчи, Ходжа, они просто хотят забрать наши деньги!

— Как смеешь ты такое говорить?! Эти достойные люди, что служат в городской страже нашего эмира, под благословенной рукой самого Шехмета, — гордость и честь Багдада! Не чета нам, преступникам и негодяям… Я хочу, чтобы моя совесть была чиста! Три тысячи таньга, две сотни дихремов…

— Ва-а-а-х!!!

— Не перебивайте, уважаемые… — вежливо попросил Насреддин остолбеневших слуг закона, — я ещё ничего не сказал о золоте.

— Ну хоть о золоте-то не говори! — театрально взмолился Оболенский, мгновенно схлопотав древком копья по голове. Это здорово охладило его творческий пыл, и он вынужденно заткнулся, предоставив возможность герою многих сказок и легенд доиграть эту авантюру самому. Чем тот и воспользовался в полной мере…

— О доблестные и отважные герои, я вижу, что сердца ваши так же чисты, как сталь эмирского ятагана. Позвольте же мне, закоренелому преступнику и презренному обманщику, совершить хоть один праведный поступок перед тем, как закончится мой бесславный жизненный путь! Возьмите все спрятанные деньги — три тысячи таньга, две сотни дихремов и… я точно могу вам довериться?!

Стражники с выпученными от воодушевления глазами страстно поклялись всем на свете, что только им можно доверять. У обоих от алчности уже тряслись руки, бежала слюна и подкашивались ноги в коленях.

— На другом конце города… — торжественно-замогильным тоном заговорщика начал Ходжа, выдержав долгую паузу, — у старого минарета Гуль-Муллы, под третьей плитой от края тени крепостной стены, в тот миг, когда солнце встанет в зените и…

— Что «и…», уважаемый?!

— Я… О, Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Как я мог забыть… Пять шагов на север или восемь на юг?! Нет, нет, нет… Может быть, двенадцать на восток и рыть землю под чинарой? Не помню… Будь ты проклят, шайтан, запутавший мою бедную голову! Как я теперь объясню этим праведным мусульманам, где закопаны три тысячи таньга, двести дихремов серебром и девяносто пять динаров золотом?!

Сумма решила дело. Бородач, как старший, быстро договорился с зелёным напарником, что-то ему пообещав, и тот, едва не плача, повёл Оболенского куда следовало. А Ходже Насреддину пришлось топать в противоположную сторону, и его крики ещё долго разносились по проулку:

— Заклинаю вас построить на эти деньги мечеть! Самую большую, самую красивую мечеть во всём Багдаде! Чтобы любой мусульманин, от самого эмира до простого базарного башмачника, поминал моё имя добрым словом! Запомните, от эмира и до башмачника…

— Место встречи изменить нельзя, — сентиментально пробормотал Оболенский. Молоденький стражник осторожно подталкивал его тупым концом неудобного копья. Ослик увязался за Насреддином…

* * *