Солдаты

Андреас Патц, 2020

Служба в армии всегда была и остается серьезным испытанием для парней. Молодые люди, привыкшие к домашнему уюту, заботе родителей, дружескому окружению, отправляясь на службу, попадают в непривычные условия, в которых жестокость, предательство и нередко подлость соседствуют с настоящей дружбой, благородством, взаимопомощью… Проверка на выносливость, попытка достойно пройти через все испытания становятся для них шагом к взрослению. Получится ли сохранить в себе веру, не уступить безбожию, насаждаемому в стране, и остаться честным перед собой, людьми и Богом – на эти вопросы каждый из воинов-христиан должен ответить сам. Повествование основано на реальных событиях. Некоторые имена и фамилии по понятным причинам изменены. Любые совпадения случайны.

Книга Исход 15:2

©Titel-Verlag, 2020

www.christianin.eu

* * *

— Eine Tasse Kafef, bitte!^[1]

Молодой человек легко сбросил с себя длинное пальто, накинул его вместе с шарфом на спинку кожаного кресла и с удовольствием провалился в черном диванчике, стоявшем тут же, у столика в кафе международного аэропорта Вены. Приглушенный свет, со вкусом сделанная иллюминация, огромная, украшенная гирляндами рождественская елка, весьма гармонично вписывающиеся в холл международного терминала, создавали особый уют.

Австрийцы знают толк в кофе. Вместе с мизерной чашечкой приветливая официантка, одетая в национальное платье, принесла стакан минеральной воды. «Хм… воду-то я не заказывал», — подумал Сергей, но протестовать не стал. И не пожалел, кофе был непривычно крепким, минеральная вода оказалась как нельзя кстати.

Дорога в аэропорт слегка утомила. Несколько сотен километров по автобану, на котором снегопад периодически собирал длинные пробки, давали о себе знать. Теперь, с удовольствием потягивая бодрящий напиток, Сергей любовался многолюдным суетливо-чемоданным пейзажем.

За большим витринным окном вовсю хозяйничала стихия: автомобили, огромные автобусы и такси, «дворники» которых едва справлялись с прилипающим к ветровым стеклам снегом, бесконечным потоком тянулись к парадному входу. Из них высаживались кутающиеся в пальто, машинально втягивающие головы в воротники пассажиры. Волоча по снегу огромные чемоданы, они спешили к вожделенному укрытию — автоматическим стеклянным дверям.

Широко раскрываясь, двери щедро выпускали тепло, обдавая почти горячим воздухом входящих путешественников, а затем, поглотив их в бездонное чрево уютного зала, плавно и беззвучно закрывались за их спинами. Некоторое время яркий свет в фойе, будто извиняясь за столь неприветливую погоду, отражался на плечах путников, играя поблескивающими, не успевшими растаять снежинками.

В другом огромном окне ветер откровенно демонстрировал свою власть. На взлетной полосе, как, впрочем, и далеко за ее пределами, он, без сомнения, чувствовал себя полным хозяином — вольготно, не церемонясь, раскачивал осторожно, на ощупь выныривающие из-под низко нависших облаков самолеты, которые, сопротивляясь дерзким его порывам, изо всех сил пытались хоть сколько-нибудь мягко зацепиться колесами за взлетную полосу.

Рейс из Москвы в расписании полетов значился в числе задерживающихся. «Что ж, почему бы и не подождать, — подумал Сергей. — Тем более в такой шикарной обстановке». Уверенным движением молодой человек слегка ослабил галстук, сел на диване поудобнее, повернувшись так, чтобы было видно табло «Прилет», и задумался.

Вена! Столица Австрии, сердце Европы!.. Мог ли он всего каких-то десять лет назад представить, что окажется здесь? Это казалось невероятным. Размышления Сергея прервали проходившие по залу пограничники. Своим видом, экипировкой, короткими автоматами на плечах направили они мысли бывшего солдата в другое русло…

I

Лучи яркого зимнего солнца, усиленные блеском свежевыпавшего снега, преломлялись в разрисованных морозом окнах, попадали на стекло серванта и затем, играя зайчиками, прыгали по всей комнате. В доме еще свежо, но мама уже затопила печь. Ее голос, обычно всегда спокойный и тихий, сегодня звучал взволнованно:

— Сережа, сынок, вставай, тебе пора!..

Сон уж было весь истрепался, но вставать не хотелось, лень. Мысли бегали вслед за зайчиками. По комнате. По подушке. Залезали в голову. Тормошили. Сегодня особый день, Сереже не нужно идти в школу. Все мальчишки их класса обязаны явиться в военкомат для оформления приписного свидетельства.

В процедуре, ожидающей прыщавых пареньков, не было, в общем-то, ничего сложного: пройти медкомиссию и ответить на вопросы анкеты. В ней и заключалась для Сергея особенность сегодняшнего дня. Впрочем, не столько в самой анкете, она-то как раз вполне обыденная, сколько в одном-единственном вопросе, который задают каждому будущему воину.

Простой, по меньшей мере для десятков миллионов людей, вопрос. Большинство ответит на него, не задумываясь, а кое-кто еще и за издевку примет, какой, дескать, Бог, вы что, на дворе ХХ век, в самой передовой стране живем. Но именно этот вопрос волновал сегодня Сергея больше всего: «Веришь ли ты в Бога?» Усложнялось дело тем, что Сережа и сам еще не совсем определился: верит он или нет.

С раннего детства паренек посещал церковь, читал Евангелие, делал это, казалось, искренне и с желанием. Но верит ли он в Бога?! Об этом Сережа никогда не задумывался, в дошкольном детстве вера была принята без колебаний, но с тех пор столько всего изменилось, столько всего узналось.

Вот уже несколько недель, в ожидании визита в военкомат, подросток терялся в размышлениях, мучительно копаясь в сознании, пытался окончательно решить для себя важный вопрос; бесконечно перебирая варианты, искал аргументы, находил доказательства, которые через короткое время сам же отвергал, ссылался то на одно, то на другое, апеллировал и вновь разочаровывался, вспоминал все новые нюансы, начиная с того, что Бога никто и никогда не видел, и заканчивая тем, что он, Сережка, еще слишком молод для того, чтобы давать ответы на подобные вопросы.

Школьные лекции не пропали даром — перед церковными праздниками они проходили регулярно и повсеместно. Перед Пасхой к ним непременно присовокуплялась неделя атеизма. Молодой человек вспоминал ревностную подготовку к ее проведению: учителя пытались максимально задействовать, возбудить инициативу учащихся, и если кто-то не проявлял должной активности, позволял себе преступную халатность, недопонимая важности темы, то к нему немедленно возникали вопросы: «С чего бы это? Уж не баптист ли?..»

Несмотря на гнетущую натянутость, на несоответствие масштабов профилактики ее важности, несмотря на демонстративное нежелание ей поддаваться, несмотря на очевидное отсутствие интереса к насаждаемым мероприятиям, последние оставляли в сознании след, зарождали сомнения, вытравливали даже намеки на веру.

Все это теперь, словно пыль в заброшенном чулане, поднималось из самых потаенных уголков памяти Сергея. Парень мучительно искал ответ: ну где, где этот Бог? почему Он не видим для людей? на каком основании и почему кто-то должен признавать не то что Его власть над собой, но и сам факт Его существования?..

Но как только Сергей окончательно решал, что именно так он и думает, так и верит, вернее, не верит, мысли словно по спирали начинали раскручиваться в обратную сторону: а что, если Он все же есть? Ведь существует масса косвенных подтверждений тому. Как объяснить, например, величие, синхронность, гармонию и безо всякого сомнения мудрость природы? Совершенство мироздания! Не могло же все это возникнуть, как говорят в школе, вследствие какого-то когда-то где-то взрыва?! К тому же… дух человека. Ведь это вообще — тайна.

Бегая по военкомату из кабинета в кабинет, от одного специалиста к другому, Сережа пытался понять самого себя. Призывники, раздетые до трусов — все изъяны-увечья-шрамы должны быть видны комиссии, — скапливались в небольшие кучки у кабинетов и, не теряя времени даром, делились впечатлениями. Страшного, впрочем, ничего не рассказывали, обычный осмотр. Сережа прошел его легко и без замечаний.

Одевшись, парень прошел в актовый зал. В передней части стоял ряд сдвинутых друг к другу столов, за ними сидели студенты, не поднимая головы записывающие анкетные данные постриженных «под сантиметр» будущих призывников. Напротив каждого стола — по одному призывнику. Вопрос — ответ, вопрос — ответ, отголоски тут и там, шум в зале и призывы, можно ли потише… Разница в возрасте между тем, кто вопрос задает, и тем, кто на него отвечает, минимальная — почти ровесники.

Сергей сел поближе к одному из столов и стал прислушиваться, всех ли спрашивают об этом, вдруг ему повезет и вопрос будет пропущен. Остальные пацаны ожидали своей очереди в кинотеатровских, сделанных из прессованной фанеры, звонко гремящих при вставании, потертых и поцарапанных, с обязательной надписью «Здесь был Вася» креслах. Молодые люди шумели, задирали друг друга, рассказывали курьезные случаи о том, как один зубного врача боялся, другой стеснялся уролога, третий решительно не хотел признавать себя лунатиком, и ржали, по словам опекающего их майора, аки кони.

Сергею было не до смеха. «Ну, что ж вы так расшумелись-то?» — думал он, слушая ответы товарищей, и убеждался, что злополучный вопрос задают всем без исключения — он попросту есть в анкете. «Надо постараться ответить так, чтобы никто не услышал. Может, и неплохо, что шумно в зале. Господи, ну, почему же здесь так душно?!» — подросток то краснел, то становился, как стена, бледным…

— Следующий, подходите! — оторвал от раздумий Сергея парень, сидевший за ближайшим столом. Восьмиклассник поднял взгляд и увидел, что, приготовив чистую анкету, парень смотрит прямо на него. «Ну все, теперь только вперед!» — сказал сам себе Сергей и рванул с места. Откидная сидушка возмущенно звякнула, ударилась о спинку кресла и заскрипела, качаясь, на прослабленной пружине.

Фамилия, имя, дата рождения — сухие привычные вопросы. Есть ли родственники за границей? — нет, — судимые? — тоже нет, в каких войсках желал бы служить? почему именно в них? старшие братья служили? хорошо… Сергей отвечал четко и без запинки, хотя в его голосе и чувствовалось напряжение.

— В Бога веришь? — вот оно наконец.

Хм… Да что же это с голосом-то случилось? Хотел так же четко и уверенно ответить «Да!», но вместо этого… дал петуха — осечка.

— Не понял, — все еще не поднимая головы, сказал интервьюер. — Я спрашиваю, в Бога веришь?!

— Д-д-да, — и тут голос, наконец, прорвало, — д-да, да, верю!

Студент поднял голову так резко, что, казалось, его обдали кипятком:

— Ты это серьезно?!

— Вполне. Я — верующий! — уже совершенно спокойно ответил Сергей, чувствуя при этом, как горят от волнения уши.

— Ну ты даешь! А с виду вроде нормальный!

— Я и есть нормальный!

— А вот в армии и проверят, нормальный ты или нет…

Смешанные чувства переполняли Сергея, когда он возвращался домой. С одной стороны, была одержана как бы победа. Молодой человек хоть и не в полной мере, но все же чувствовал свободу. С другой стороны, Сережа был недоволен собой — победа была одержана именно «как бы». Не понравилось ему то, как он это сделал, сетовал на себя, на то, что поддался минутной слабости, злился за то, что на время потерял голос и по большому счету все же струсил.

Означает ли это, что по-настоящему свободным может быть только тот, кто свободен от чувства страха, кто имеет некое несокрушимое основание внутри себя, уж не в душе ли? А разве я уверен, что есть душа? Так вот, несокрушимое основание…

Вздор! Как можно быть свободным от чувства страха? Ведь это вполне естественное, природное, врожденное, как угодно, чувство, заложенное самим Богом. Сережа всегда был уверен в том, что ничего не боятся только дураки, всякому же нормальному человеку свойственна осторожность, страх — вполне нормальная реакция на опасность. Вопрос в другом: как победить страх в тех случаях, когда это необходимо? Например, ради чего-то высшего, большего, ради идеала какого-то. Зависит ли победа над чувством страха от возраста, опыта, характера человека, усилия его воли? От чего она вообще зависит?

Я вот осекся, подумал Сережа, спросили только, верю ли в Бога. Не смог спокойно ответить — значит, несвободен, загнан в страх. Что же мне нужно? Прикоснуться бы к Нему, поверить, почувствовать полную свободу и уже не бояться больше заявить всем и вся: «Я верю в Бога!»

Непростая это штука — свобода!..

* * *

Это непременно обращает на себя внимание, притягивает взор. Не обязательно даже масштабом своим, вовсе нет, и не какой-нибудь выспренностью — исключительно внутренним наполнением. Каждое воскресенье, в одно и то же время, неизменно в одних и тех же местах, на одних и тех же улицах городов и деревень страны, напоминающей на карте спину огромного кита, появляются людские ручейки, образующиеся всякий раз из одних и тех же пешеходов.

И чем дальше, тем больше их становится: идут уже по двое, по трое, а ближе к цели превращаются и вовсе в настоящие потоки, которые, несмотря на всю очевидность свою, остаются настолько противоестественными, инородными и во всех отношениях необъяснимыми, нелогичными для этой страны, что возникает сомнение в их реальности.

Воскресенье — единственный день, когда советский человек может позволить себе выспаться, отдохнуть. Но эти люди — исключение, дважды в год, на праздники Рождества и Пасхи, пешеходов становится значительно больше. Что заставляет их в столь ранний час отправляться в путь?

Власть смотрит на все это как на злокачественную опухоль, как на явление, тормозящее неизбежное наступление коммунизма — конечной цели ее устремлений. Болезнь требуется как можно быстрее устранить, для этого не жалеют сил — печатаются брошюры, штампуются книги, множатся собрания сочинений, заполняются томами библиотеки, мелькают по всей стране стальные и каменные фетиши; полируются мозги лозунгами, лекциями, фильмами, митингами, демонстрациями; тотальный, никуда от него не деться, контроль изо всех сил старается сделать человека новым.

Борьба с религиозной заразой обходится государству в копеечку, стоит массу сил и времени, но на этом не экономят. С раннего детства всему многомиллионному населению страны внушается правильная вера, единственное и незыблемое восприятие мира. Каждый детсад, каждая школа, техникум, вуз — все под пристальным взором, все направлено на достижение единой, великой цели.

Водить в церковь детей запрещено — старики скоро вымрут, их заменит новое поколение с неповрежденным умом; молиться — запрещено, яйца красить на Пасху — архаизм, все это скоро уйдет в небытие. И вот она, кажется, цель, уже близко, рукой подать — почти не осталось в стране проклятых баптистов, сектантов и прочих трясунов. Нет их, нет и нет!.. Все вымерли, сгнили в тюрьмах, разбросаны, разметены на задворки передовой гегемонии. И спешат, успешные, рапортовать о достижениях своих, щедро рассыпают обещания, прочат светлое будущее…

Но откуда? Откуда этот несуществующий, противоестественный людской поток? Каждое воскресенье! Собираются и идут безо всякой команды, без пряников и кнутов, безо всякого, казалось бы, мало-мальски стоящего повода. Неизменно появляются в одно и то же время: в метель и мороз, жару и дождь, и ничто не может их остановить. Не трогают их будто ни насмешки, ни унижения, ни даже тюрьмы. Идут пешком иногда за десятки километров, добираются на перекладных, чтобы помолиться своему Богу, которого, наука доказала, не существует.

Поток бороздит, режет, жжет могучую спину Левиафана. Все в этом потоке: и бессилие стальных тисков, и сила высших, неподвластных никому идеалов, и непреклонная скромность слабовольных на вид людей, чистотой своей и верностью слепящих глаза любому, кто посмеет вступить с ними в борьбу…

Сергей понимал: если он примкнет к этому потоку, то окажется среди отшельников. Основная масса народа — кто притворно, кто всерьез — живет по другим принципам, любая, пусть самая незначительная карьера, получение образования, приличное рабочее место, без хождения в ногу, без пения в унисон немыслимы, исключены. Выбор в пользу веры означает движение против всех и, как следствие, безоговорочное, не имеющее никакого шанса на возврат, списание в третий сорт.

И все же он любил это зрелище, наслаждался им; удивляло таинственное, по его понятиям, шествие. Многих этих людей Сережа знал в лицо, приветствуя его, они улыбались, он не был здесь чужим. Его сюда тянуло. Тянуло так сильно, что не мог дождаться воскресенья. Воскресным утром нужно было встать очень рано, потому что ехать предстоит далеко, через весь город, чаще всего, с пересадкой. Ему нравился даже едкий выхлоп, проникающий в салон «Икаруса», а если повезет и попадется ЛиАЗ, то в нем всегда тепло и уютно, даже в морозные дни можно беззаботно проехать все четырнадцать выученных наизусть остановок и выйти на нужной, там, где ты вольешься в поток знакомых людей и, энергично вышагивая по скользкому тротуару, наслаждаясь праздничной, несмотря ни на что, атмосферой, пахнущей дымом из печных труб и забавно слепляющим крылышки носа морозом, устремишься к приземистому дому на самой окраине города.

Старое здание было весьма простым, без куполов и украшений — низенький, переделанный под собрания путем устранения перегородок частный дом. Сердечность людей, которые в него приходили, была настоящей, она привлекала Сергея. Эти люди казались ему совершенно иными, не такими, как другие, абсолютно без позерства — спокойно, легко и свободно умели они помочь, поддержать, поднять друг друга, а иногда и указать на просчеты, если в этом была необходимость. Желание видеться, общаться, искренняя, неподдельная радость — все это невозможно было по-актерски сыграть. Искренность или есть, или ее нет. Здесь она была, и наличие ее делало обращение друг к другу «братья и сестры» вполне естественным.

Удивляло Сергея и необъяснимое их спокойствие — какой-то просто непостижимый внутренний мир. Не показной, не демонстративно-манерный, а, напротив, тщательно скрываемый, сберегаемый. Они, казалось, вообще не сталкиваются ни с какими проблемами.

Ивана Андреевича Сережа полюбил особенно. Отдавший 10 лет ГУЛАГу старец-дьякон никогда ни единым словом не обмолвился о том, что ему пришлось пережить. Во всем виде седого, на макушке порядком облысевшего, хрупкого, маленького роста старичка ощущалась гигантская внутренняя сила. Неспешные слова, когда он выходил на кафедру, при совершенно слабом голосе обладали такой силой, были наполнены такой уверенностью, что, казалось, поднималась некая тяжелая завеса и перед слушателем открывался необъятный духовный мир с его горизонтом-вечностью и обитающим, царствующим над всей Вселенной, наполняющим Собою все во всем Богом.

Именно ему Сережа решил доверить свою маленькую тайну.

— Иван Андреевич, — обратился он к старцу, — мне нужен ваш совет. Христос говорил, что человеку необходимо родиться свыше, раскаяться в грехах и получить прощение. Как это сделать? Нужно ли ждать какого-то побуждения или же можно просто заявить о своем решении?

Приобняв паренька за плечи, Иван Андреевич добродушно, по-отечески его успокоил:

— Когда Господь постучит в твое сердце, сынок, ты сразу это почувствуешь. Его зов не перепутаешь ни с чем…

Сергей продолжал ожидать, но время шло, а сердце молчало. Он уже начал было опасаться, не пропустил ли нужного момента, как этот день настал — это было похоже на порыв ветра, будто плотина прорвалась, его существо буквально переродилось, в нем изменилось все. Нет, мир вокруг остался тем же, но отношение к нему стало другим. То, что вчера привлекало, сегодня оказалось неинтересным, что было ценным — превратилось в мусор. Решение принять крещение до того, как его призовут в армию, созрело окончательно. И оно по-настоящему встревожило маму.

— Сереженька, детка, — она часто называла его «деткой», — в жизни всякое бывает, не такие люди ломались. Крещение — серьезный шаг, обещание Богу верности. Мало ли, как пойдет служба, может, вначале лучше пройти испытания, а потом уже?..

— Нет, мам, я так решил, — прервал ее сын, — я решил еще и присягу не принимать. Если дам обещание Богу, то никому другому присягать на верность больше не буду.

В начале августа совершилось крещение, через два месяца Сергей проходил комиссию в военкомате.

Примечания

1

Чашечку кофе, пожалуйста! (нем.)