Гроза

Ангелина Алексеевна Мирошина, 2023

Эта книга о жизни одной волчицы: ее взрослении и становлении настоящей охотницей. Параллельно в тайге разворачивается другая история, связанная с приездом из города десятилетнего мальчика Ивана. Вместе с мамой он оказывается в глухой деревне, где живет его дед, бывший охотник. Старик всячески помогает внуку освоиться в незнакомом месте. Ивану и волчице Грозе суждено встретиться. Что им принесет это знакомство – покажет время.

Глава 2

Несмотря на постоянный рост городов и технологический прогресс, не перевелись еще в мире места, которые цивилизация пока не успела отравить, где люди не гонятся за славой, карьерой и признанием, а просто живут, дышат полной грудью. Загадочный север. Суровые, густые и бесконечно зеленые таежные леса. Земля, пропитанная запахом кедра, сосен и лиственницы, изрезанная тропами дикого непокорного зверя. Источники, ключи, реки — чистейшие артерии, бьющие из-под многовекового покрова. Места, где не слышен гул копошащейся улицы, а человеческая внешность не превратилась в единицу измерения. Тут в людях сохранилось нечто первобытное и усердно отвергаемое жителями цифровых джунглей — утерянная часть самоидентификации, как это стало модно говорить. Люди, чьи мысли занимают теплый очаг и сытый скот, вопреки пренебрежению со стороны молодых обладают тайным знанием, которое они получили в наследство от диких предков и пронесли сквозь туман веков. С молоком простой матери они впитали любовь к земле, на которой выросли, к родному дому, теплому очагу и горячей пище. Приземленность ни в коей мере не делает их незначительней и тем более глупее среднестатистического горожанина. Напротив, довольствуясь малым, человек остается чист душой, не избалованный головокружительным разнообразием выборов и путей. Ему чуждо ощущение перенасыщения жизнью. Человек окружает себя вещами, которые он по-настоящему ценит, и слишком занят работой, чтобы попусту тосковать и хандрить. Многие под покровом пыльного мегаполиса начинают забывать, что, в сущности, они являются не венцом творения, а животными — слабыми, стесняющимися своей наготы, невероятно жадными и злыми. Это знание необходимо, чтобы выжить и обрести счастье в краю бесконечных лесов и гор, где твоя единственная крыша и надежда — лазурно-синий небосклон.

На окраине одного из одного из северных лесов стоит деревня с населением не более сотни человек. С трех сторон она окружена смешанным лесом, который растянулся на многие километры, в чаще своей переходя в темный хвойник. На отшибе же, где деревья растут гораздо реже, жителями была сооружена дорога — подъезд к населенному пункту для гостей и родных, иногда приезжавших позабавиться на опушке или поудить рыбу в реке. Туристы (так называли приезжих из города) любили эти места летом, но как только чувствовали приближение холода, тут же уезжали обратно в мегаполисы, чтобы не столкнуться с настоящей зимой и снегом, иногда доходившим до самой крыши крепких коренастых домиков. Они боялись пурги и наверняка не бывали в снежном буране. Их тела были недостаточно закалены и сильно обмякли для управления строптивой лошадью или колки дров. Впрочем, местных жителей их чудаковатые манеры и поступки лишь забавляли, от туристов никогда не ждали исключительной отваги и даже помощи, ведь им еще предстояло научиться жить без мобильной связи и уже такой же привычной части жизни, как желание есть и спать, — Интернета. О, первые дни пребывания в деревне меняли представление о времени. Часы будто бы стояли, лишь изредка подергивая стрелкой, издевательски подзадоривая, как кошка вертит хвостом перед обманутой, трясущейся от злобы собакой. Нужно было видеть фигуру сутулого, синевшего от изнеможения человека, представлявшего собой сплошной оголенный нерв. Деревенским приходилось его выпрямлять, облагораживать и оберегать от потрясений, как пекутся разве что только над комнатным хиленьким, но очень дорогим им растением.

Одним из таких людей был и старик Владимир. Он жил у самой опушки в маленьком, но крепком деревянном доме, который он любя называл «лачужка». Быт был так же скромен и сдержан, как и сам хозяин жилища. Человеком он был не самым приветливым, мог вспылить и хлестко остудить пыл деревенских ребят, затеявших игру под его окнами. Ругал он всегда грубо, был скуп на бранные слова, но если доходило до ссоры, вся деревня знала, что лучше ему сегодня дорогу не переходить. Словом, в гневе он был страшен. Все же не стоит воспринимать его как сурового лешего, он был не озлоблен на окружающих, а лишь чутко следил за тем, чтобы его уважали и держались на «вы». У Владимира осталось мало друзей, многие из его приятелей погибли на охоте или умерли от болезней, но оставшихся он ценил и курил свои лучшие сигареты только в их компании. Несмотря на излишнюю твердость характера, человек он был хороший, с какой стороны ни посмотри. Если просили о помощи — непременно помогал, чем мог, учил мальчишек стрелять и иногда рассказывал детям охотничьи истории. Владимир раньше был промысловиком, но после того как серьезно повредил ногу и начал хромать, больше не ходил в тайгу. Было это давно, и тот год старик всю жизнь пытается забыть.

Впрочем, вернемся к лачужке. Старый охотник живет один. Не жалуется, любит тишину и порядок. Ничего примечательного в его доме нет, кроме картин, развешанных по всем стенам и стоящих за углом, бережно укрытых двумя слоями ткани, да еще медвежьей шкуры, лежавшей у самого входа. Обставлено со вкусом, предприимчиво. Освещение тусклое, приглушенное. Во время долгих темных ночей старик зажигает лампаду и расставляет по углам свечи, разжигая огонь в старой русской печи, на которой спит и сушит обувь. Пожалуй, внешний облик хозяина не вполне соответствовует такому незатейливому интерьеру.

Владимиру чуть больше шестидесяти лет, но он не был дряблым стариком, а напротив, сохранил силу в жилистом коренастом теле и крепко стоял на ногах. У него было угловатое выразительное лицо с широкой челюстью, густые седые брови, совершенно лысая голова, оголявшая череп с впадиной на затылке, впалые щеки, большой, как это обычно бывает у стариков, горбатый нос и узкие, но обладавшиеневероятно живым, строгим и пронзительным взглядом темно-карие глаза. Словом, даже несмотря на прихрамывание, в его силуэте читались железная воля и стойкость. Он не шел, а с гордостью и достоинством лесного зверя бродил, примечая малейшие изменения в окружении, по привычке вслушиваясь в мирное пение птиц и осмотрительно проверяя время на тяжелых наручных часах.

Есть у него сторона, известная разве только самым близким. Он до абсурдного предан и нежен со своей единственной дочерью — Ритой. Ей с самого детства было позволено все, а если бы можно было отдать больше, будьте уверены, старик бы отдал. Он плакал, как ребенок, когда впервые услышал крик дочери, только что рожденной и розовой, лежавшей на груди у своей матери — его жены. С того самого момента дочь стала смыслом его жизни, семью он оберегал ревностно и никак не мог понять — хочется ему смеяться или плакать от счастья. Тогда его, еще молодого парня, можно было принять за безумца. Он бежал из любимого леса с только что подстреленной птицей домой, забывая снять сапоги и повесить ружье на стену. Друзья хоть и посмеивались над ним по-доброму, но понимали, отчего он без устали таскает жене свежее мясо, начал стрелять зайцев и часами мог горбатиться в малиннике, обдирая кожу об острые шипы. Он работал без устали и гордился своей семьей, но совсем забыл о том, что в этом краю некому их защитить. Чье-то великое несчастье запросто может обернуться для другого удобной возможностью. Жена Владимира погибла насильственной смертью. Однажды она не вернулась домой из леса, но этот случай старик пожелал навсегда оставить в самых мрачных глубинах собственной памяти. Рита стала смыслом его существования. Только ради нее он не свел счеты с жизнью. Любовь к дочери была сильнее сосущей боли в сердце и желания исчезнуть, она поглотила разум Владимира и не оставила ему выбора. Он научился готовить, варить, жарить, печь, прочел десятки книг по воспитанию и просил совета знакомых ему деревенских женщин. Рита с младенчества не чувствовала холода, даже после потери матери отец кутал ее в куски медвежьей шкуры и ткани. Пусть по-своему, но он научил ее читать, писать, бегать и даже кататься на велосипеде. Он никогда не запрещал ей лазать по деревьям и шалить, но с особой строгостью наказывал за нарушение правил и пренебрежение запретами. Владимир выучил дочь не брать соседских яблок и не обижать животных, защищать слабого и давать отпор всегда, когда обижали бы ее или друзей. Он не умел заплетать косички, но как только настало время отдавать дочку в школу, пришлось приобрести и такой навык. Мать, конечно, заменить он ей не мог, но очень старался.

Время шло, Рита росла. Она оказалась на редкость смышленой девчонкой и в деревенской школе была лучшей среди сверстников. К тому же выросла она настоящей красавицей. У нее были длинные, черные, как деготь, волосы, вытянутое угловатое лицо, на котором сидели большие, словно два блюдца, миндалевидные карие глаза. Взгляд ее точно повторял отцовский, а вот длинные тонкие ноги и белоснежные зубы она унаследовала от матери. Рита была исключительным ребенком, всегда активно помогала как ребятам с домашними работами, так и отцу с посильными ей делами. Владимир невероятно гордился ею, однако с тяжелым сердцем отпустил дочь в город, в далекую и враждебную столицу. Там лежал путь к мечтам Риты, к ее стремлениям и лучшей, как она считала, жизни… Старик не видел ее уже несколько лет. Она сообщила ему, что приедет с внуком. Владимир ждал ее к вечеру, заново начал уборку в доме, бездумно переставлял вещи, ища, чем бы себя занять, и смотрел на часы. Вот уже на месте, где раньше стоял стол, были разложены две раскладушки и бережно застелены чистым бельем. Во дворе заливались его собаки. Старик уже думал выйти к дороге, но вовремя опомнился, уже натягивая свои парадные сапоги, которые берег для свадьбы дочери. Рано.

***

Вечерело. Над домом Владимира сгущались свинцовые тучи. Они растянулись на полнеба, лениво перекатываясь и ворча. Эти гигантские воздушные массы, словно купол, накрывали деревню. Они пришли с севера, принеся с собой тени и ветра. Лишь некоторым солнечным лучам удавалось пробраться сквозь густую пелену и достигнуть земли. Небо темнело быстро, приближающийся ливень стремительно вбирал в себя свет, готовясь обрушиться на умиротворенную землю. Ливень, словно зверь в засаде, терпеливо выжидал удобного момента, случая, чье появление зачастую решает исход противостояния еще до его начала. Так старое животное, отбившееся от стада, закономерно погибает, а зверь, в последний момент заступивший за широкие спины и острые рога собратьев, в этот раз избегает смерти. Хмурые тучи, следуя своей природе, обрушили на землю дождь, увлажнив почву и позволив растениям после долгой жестокой зимы вдоволь насытиться чистой водой — самой жизнью, пребывавшей в жидком состоянии. Однако даже этот подарок судьбы унесет чью-то жизнь, восстановив баланс в чертогах этого леса. Норки, вырытые неосмотрительными зверями у рек, в песке и глине пологих склонов, будут почти наверняка затоплены, и многие выводки еще не имеющих возможности бежать от опасности детенышей погибнут. Повезет тем, кто уже умеет летать, ходить или считает воду своей стихией. В деревнях же никто, конечно, не подвержен такому исходу, если поселение было построено людьми, знавшими особенности местности в дождливые времена, а вот урожай мог пострадать, что привело бы к голоду. Недостаток пищи в тайге — опасность, сравнимая с потерей ориентира в лесу или погасшим огнем в руке путника, окруженного стаей волков. Провизия поступает в деревню крайне редко из-за труднопроходимой местности. По прибытии городские лакомства расхватывают в минуты, обыденные продукты — в считаные часы. Пусть у многих есть собственный участок земли, но в таком климате не так-то просто заставить скупую землю давать богатый урожай. Как раз сегодня ожидались две продовольственные машины, поэтому, несмотря на сильный дождь, люди выстроились в очередь у импровизированной остановки. Они жались к навесам и крышам домов, избегая коварных капель воды, то и дело попадавших на нос и отскакивавших в тень мокрой некошеной травы. Старики ворчали, оттесняя молодых от сухих мест, из-за чего те, успевшие изрядно вымокнуть, отвечали им ругательствами и разного рода проклятьями.

Владимир стоял поодаль и все поглядывал на часы. Машины задерживались. Время шло, людей все больше охватывало нетерпение. Горизонт заслоняла стена дождя, но знакомые каждому внедорожники тут же разглядели бы даже в такую непогоду. Час, полтора, два часа прошли в томительном ожидании, но ничего не было видно. Люди сменяли друг друга и уходили отогреться в теплые дома, отправляя другого члена семьи ждать товар. Владимир оставался на своем месте. Он мог бы попросить соседа занять очередь, но не стал этого делать. В одной из этих несчастных, наверное, уже увязших в каком-нибудь болоте машин возвращалась домой его дочь с внуком, которого старик видел только на фотографиях. Он ждал их появления и, щуря усталые глаза, всматривался в дорогу. Вера в чудо, в случай, в себя. Всем необходимо во что-то верить. Не обязательно возносить руки к небу, чтобы радоваться обстоятельствам, совершенно от тебя не зависящим. Все это время Владимир верил в одно — Риту. Убаюкивая ее на руках во время бурана, позволяя взбираться за яблоками на самое высокое дерево, отпуская в город и расставаясь на долгие десять лет, казавшиеся ему вечностью, позволяя оборвать связь с собой и с местом, где она выросла, — вера в мечту дочери позволила всему этому произойти. Он дал ей добро на жизнь с чистого листа в мегаполисе, который вызывал у него ужас, но взял с нее слово. Рита обещала отцу вести себя достойно. Она уехала в новую жизнь сильной и храброй, полной решимости молодой энтузиасткой с большой мечтой. Рита покоряла мир, и деревни ей было мало. Владимир не понимал, почему она решила вернуться, в последнем письме не было ни строчки о причине ее переезда. Он слишком хорошо знал дочь, чтобы поверить, что она бежит от проблем и впервые за десять лет с чем-то не справляется…

Время шло. Людей на остановке становилось все меньше. Земля под ногами постепенно превращалась в смесь жидкой грязи и глины. Вечер плавно перешел в ночь. Дождь закончился. Не оставила своих мест пара ребят, чьи родители отдыхали после четырех часов непрерывного бдения и толкотни. Они сидели на скамейке в новехоньких красных галошах, страстно споря о том, чей отец подарил их первым. Мальчишки так раздухарились, что их словесная перепалка переросла сначала в толчки и пинки, а затем, после того как был задет чей-то нос, начался самый настоящий петушиный бой. Они вцепились друг другу в волосы и, выдирая их клоками, пиная и плюясь, покатились по грязной жиже. То один прижимал друга мордой в землю, то другой с не меньшим рвением отвешивал ответную оплеуху. Владимир терпел, но как только комок сцепившихся мальчишек подобрался неподобающе близко к его большому чистому и аккуратно сложенному зонту, он тут же схватил дерущихся за шиворот, крайне громко и изощренно выказывая свое недовольство. Старик не скупился на выражения, но особенно часто звучало слово «дармоеды», высказанное с такой экспрессией, что нарушители спокойствия вынуждены были отвести взгляд и виновато нахмуриться. Такое извинение вполне удовлетворило Владимира. Он мог долго отчитывать виновников, но быстро остывал, увидев в их взгляде пусть и неохотное, но признание своей вины. Все трое теперь уселись на скамейку и играли в карты, хоть мальчишки и пачкали колоду чумазыми руками. Холодало, ребята стали мерзнуть. Владимир отдал им свою куртку. Прошел час. Глаза старика уже слипались, а спину ломило от постоянного нахождения в скрюченном положении то под крышей в толпе людей, то на остановке, поддерживая край куртки над дремавшими ребятишками. Тем не менее старик улыбался. Он вспоминал времена, когда в дождь, забыв зонт дома, бежал с дочерью на руках из детского сада, как еще неделю после этого болел и дышал через рот. На душе становилось теплее, когда старик представлял, что и его внук будет так же мирно дремать, опираясь на его плечо. Только бы его скорее увидеть! Только бы они не попали в беду по пути!

Стоит дать волю чувствам и начать задумываться о том, что пора бы сдаваться, как неожиданно срабатывает небезызвестный «эффект бутерброда». Вот и Владимир, клевавший носом и, откровенно говоря, спящий с открытыми глазами, проверил его действие на практике. Сон казался таким близким и сладким, что реальность громкого сигнала и ярких, как глаза зверя ночью, фар приближавшихся грузовиков не сразу дошла до старика. Его растолкали мальчишки, спавшие более чутко и быстрее среагировавшие на долгожданный, выстраданный долгим ожиданием груз. Они, по самые уши перемазанные в глине, улыбаясь и размахивая руками, принялись будить родителей и друзей, чтобы те поспешили за продуктами из далекого и таинственного города. Водители заглушили моторы и вздохнули с облегчением, увидев загоравшиеся одно за другим окна деревенских домиков. Пройдя многие испытания, они все-таки добрались и были рады улыбкам детей, дождавшихся диковинных сладостей, о которых им, может быть, только рассказывали родители. Они и сами когда-то сидели на этой остановке, всматриваясь в горизонт и деля (совсем не поровну) еще несуществующие сласти.

Грузовик, остановившийся ближе к лесу, начали разгружать несколько позже. Водитель ловко отворил двери и, прежде чем начать вытаскивать коробки и ящики, вытер потные ладони о штаны и подал руку женщине, с осторожностью ступившей на мокрую скользкую землю. Как только она почувствовала почву под ногами, тут же ухватилась за чемодан, большой и доверху забитый вещами. Женщина с трудом откатила его от машины, остановившись, чтобы перевести дух. Даже в темноте было заметно, как тщательно она следила за тем, чтобы он не перевернулся и вещи не упали в грязь. За ее спиной водитель подхватил мальчика лет десяти и перенес его через лужу, в которую тот чуть не угодил. Еще шаг — и парень увяз бы по колено в яме, рискуя подвернуть ногу. Обошлось.

Владимир, несмотря на непроглядную темень весенней ночи сразу узнал в женщине с чемоданом свою дочь. Уезжая в город, что было немыслимо давно, она так же суетилась со своим багажом, когда оттуда чуть не попадали в грязь все книги и новехонькие учебники. Приметив знакомые очертания, сердце старика запрыгало и, казалось, рвалось вырваться и перебить его ребра. Он почувствовал трепет в груди, и его грубые, до локтей покрытые шрамами руки задрожали. Владимир не чувствовал ни грязи под ногами, ни того, что он смертельно озяб и вымок, когда шел навстречу Рите. Женщина тоже признала его, но несколько колебалась, словно приросла к земле и более не могла сделать ни шага. Только ясно увидев улыбающееся старческое лицо, изрядно осунувшееся с их последней встречи, Рита кинулась в объятия отца. Она тихо всхлипывала и уткнулась носом в его плечо, точно ей снова было восемь лет и она упала на острые камни, изодрав ногу в кровь. Владимир и сам подрагивал то ли от удушающего чувства счастья, то ли от боли и тревоги, поражавших все то же опьяненное сознание. Так они стояли долго, затем Рита утерла свои слезы рукавом потрепанной черной куртки, которая висела на ней как мешок. Создавалось впечатление, что ее сняли с мужского плеча. Ее большие, широко раскрытые грустные глаза встретились с безумным, одурманенным любовью взглядом отца. Вот она и дома.

— Ну как ты? — заботливо спросил Владимир, кладя руки на резко опавшие плечи дочери.

— У меня не прекращаются головные боли и шумит в ушах. Я думала, что утопну или окоченею по пути сюда, а еще я совсем не помню дороги до дома… Ноги болят и руки ломит. Кажется, я обронила словарь, который ты подарил мне, когда мы тащили и выталкивали машину из канавы и все вещи разлетелись. Мне так жаль… — Рита скорбно опустила голову.

Она сбросила ладони отца со своих плеч, все еще предполагая увидеть обиду и разочарование в его глазах. Все ее тело было сконфужено и будто бы сдавлено. Она вжала голову в плечи, словно подстреленный заяц, ожидающий укуса в горло и хруста собственных костей. В свете зажигавшихся окон и фонарей импровизированного рынка у машин стало заметно, как бледна ее кожа и что под ее большими, почти щенячьими впалыми глазами будто бы сажей нарисованы черные круги. В ней едва проглядывался образ молодой бойкой девушки, когда-то бросавшей вызов целому миру. Осталось лишь блеклое воспоминание о прошлом. За большой черной курткой робко, переминаясь с ноги на ногу, стоял мальчишка. Он дрожал. Казалось, он боялся подойти ближе и вступить в круг, очерченный светом фонаря. Он, как дикое животное, сторонился нового для него человека и в нерешительности замирал, когда Владимир переводил на него спокойный взгляд. Мальчик был одет скромно, но тепло. Из-под шарфа, обмотанного в три слоя на его тоненькой шее, выглядывали круглые и серые, точно рыбья чешуя, глазенки. Взгляд их был плавающим и не мог выбрать себе объект, на котором можно было остановить внимание. Мальчик молчал.

— Что же ты стоишь как неприкаянный, а, Иван? Идем, — сказал Владимир, переводя взгляд на Риту.

Он крепко взялся за ручку тяжелого чемодана, а свободную руку подал дочери, чтобы та на нее опиралась. По пути старик постепенно осознал, как Рита была измучена дорогой, как отощала, как город покалечил ее дух и тело. Ему было тяжело думать о том, что она ему расскажет, о чем будет еще долго вспоминать и переживать. Более всего его удивило положение сына близ матери. С первого взгляда стало ясно, что Иван — не самый общительный ребенок. Владимир не услышал от него ни слова на протяжении всего пути и уже думал, что тот был немым. Мальчик все время плелся позади и даже не пытался взять мать за руку, более того, он избегал ее прикосновений и каждый раз, когда он в ночи не мог точно определить, где находилась ее рука и касался ее, тут же отдергивал ладонь, прижимая ее к груди, точно обжигаясь. Пару раз он спотыкался и падал, но когда Владимир останавливался, чтобы помочь ему встать, настойчиво мотал головой, отвергая всякую помощь. Иван был тем самым странным ребенком, которого сторонятся другие дети, с кем не хотят играть вовсе не от того, что он стеснителен, а потому, что сверстникам такие ребята внушают страх. К ним подходят с опаской, говорят с осторожностью, будто бы предупреждая возможную неадекватную реакцию. Человек научен быть аккуратным с тем, чего не понимает. Иван был той самой неизвестностью для его окружения всю свою жизнь, такой же как непроглядная темнота ночи для древнего человека, сошедшего с высоких деревьев на землю.

Деревенские улочки, казалось, расходились по сторонам, пролагая путь новоприбывшим. Блеклый свет угасал по мере отдаления от машин и суеты. Теперь дорогу освещал только карманный фонарик, который Рита носила в своем доверху набитом всякой всячиной кармане куртки. Когда она его вытягивала, на землю посыпались трамвайные билеты, скрученные в тонкие трубочки, комочки от свитера и требуха непонятного происхождения, похожая на ленточки или нарезанные обертки от конфет. У нее была привычка хранить всяческий мусор, однако Рита искренне считала его особенными вещами, вокруг которых она так часто суетилась.

Свет фонарика наконец упал на порог уже знакомой нам лачужки. Владимир слышал, как Рита вздохнула с облегчением, переступив родной порог и водрузив тяжеленный чемодан в прихожую. Однако старик чувствовал, что тяжелый груз все еще сдавливал ее грудь, впрочем, уже и его самого начало обволакивать гнетущее ощущение, стоявшее поперек горла и не позволявшее глубоко вдохнуть. Он наспех развесил вещи, аккуратно расставил обувь у стены и, предложив дочери поспать и поесть с дороги, на всякий случай провел ладонью по столу, удостоверившись, что на нем не осталось пыли. Владимир вновь вернулся в прихожую, чтобы показать Ивану дом, но, к своему удивлению, не обнаружил там мальчика. Старик нахмурился. Неужели он заплутал по дороге и зашел не в ту калитку? Владимир окинул взглядом комнатушку. Тяжелая дубовая дверь с массивным затвором была приоткрыта. Когда старик к ней приблизился, повеяло холодом. Свежий ночной воздух просачивался сквозь щель, заставляя дверь изредка поскрипывать. Владимир вышел на крыльцо. Посреди его небольшого дворика, освещенного лишь холодным лунным сиянием, как ни в чем не бывало стоял Иван. Он, точно каменный истукан, врос в землю и тупо уставился вверх. Его руки висели ровно, покачиваясь на ветру, ноги чуть ли не по колено увязли в глубокой луже, лишь глаза внимательно следили за чем-то, неспешно и едва заметно переводя взгляд. Со стороны можно было принять его за сумасшедшего, наблюдавшего за очередной своей фантазией. Мальчик будто бы усиленно старался что-то разглядеть, только вот было не ясно, что именно.

Владимир не стал окликать его, а лишь осторожно запер дверь, стараясь не издавать лишних звуков. Сначала он вынул из кармана зажигалку, а затем выудил и сигарету из полупустой пачки. Сделав пару щелчков колесиком, он закурил. Его глаза сощурились и стали походить на кошачьи, привыкая к темноте. Пока он курил, пальцы на его руках слегка подрагивали то ли от холода, то ли от переживаний. Он долго и вдумчиво смотрел словно сквозь Ивана, но на самом деле старался угадать ход его мыслей. Старик поднял голову. Над ним был будто бы натянут бесконечно широкий небесный купол, осыпанный звездами. Они складывались в знакомые ему созвездия, точно россыпь множества драгоценных камней, оброненных неуклюжим творцом. Его наносили на карту древние ученые, мореплаватели искали свой самый верный маяк, философы и полководцы искали ответы среди звездного неба, затем человек смог пробурить путь в космос, изучал его и трепетал перед его могуществом. В стране туманных городов, ярких огней и шумных улиц не видно того, на что как безумный уставился Иван. Его жизнь показалась мальчику чем-то очень маленьким и робким по сравнению с глубиной неба, в которое он глядел. Он не мог найти ни начала, ни края, отчаянно впиваясь взглядом то в одно место, то в другое. Мальчик впервые взглянул вверх, и то, что открылось ему, показалось странным сном. Никогда в жизни ему не было так страшно и хорошо. Звезды ему улыбались, и он это видел. Словно миллионы и миллиарды бриллиантовых колец сверкали в вышине, игриво увлекая его за собой. У Ивана даже заболела шея и зазвенело в ушах, когда он попытался сделать шаг с запрокинутой головой. Он крепко зажмурил глаза и похлопал себя руками по вискам. Боль ушла. Мальчик наконец-то заметил Владимира, все это время, показавшееся мальчику вечностью, курившего на крыльце. Иван слегка пошатнулся, как бы по привычке отстраняясь, но затем все же встретился с ним взглядом. В темно-карих глазах деда он заметил нечто, заставившее его сделать шаг навстречу, то, чего ранее он никогда не замечал у других взрослых. Владимир будто бы смотрел на звезды его глазами, видел то же, что и он сам, буквально чувствовал его мысль.

— Правда, красиво? — спросил старик, готовясь убрать дымящуюся сигарету.

— Очень! — почти выкрикнул Иван.

Владимир усмехнулся, выкинул тлеющий сигаретный бычок в консервную банку, стоявшую справа от ступеней, и распахнул дверь.

— Идем домой, завтра у нас будет тяжелый день, — сказал старик, шагая внутрь избы.

Мальчик последовал за ним, вприпрыжку добежав до прихожей. Дверь закрылась, все уснули.