Карантин

Александр Накул, 2020

Зимой 2015 года неизвестные твари атакуют провинциальный белорусский город. Это пугает жителей – и привлекает охотников.

Посвящается А. Белому

угадай, кто из встречных тебе пустит кишки?

угадай, в каком сугробе ты пьяный уснёшь?

…сверкает луна как охотничий нож…

и я бегу, я бегу, я бегу, я бегу,

и я бегу, я бегу, я бегу, я бегу

абсолютно голый сквозь сказочную тайгу…

Саша Скул

"Белая горячка"

Часть I. Тигр и волчица

1

На балконе был тигр.

Интересно, как он там оказался?

Огромный, медно-рыжий, с чёрными, как смола, полосками, тигр пламенел на фоне заснеженных многоэтажек. На хищной морде поблёскивала серебряная пудра инея, а между оскаленных острых зубов заплетались клубы пара. И топорщились усы, тяжёлые, белые, словно алюминиевая проволока.

Шоно лежал и смотрел на тигра. Наблюдать с кровати балкон было очень удобно.

Тигр тоже его заметил. Зверь перебирал лапами и готовился прыгнуть.

Надо было прятаться — но Шоно знал, что не сможет. Болезнь, словно наледь, сковала тело. Он мог шевельнуться, мог подняться и даже сесть — но убежать уже был не способен.

Со стороны недуг почти незаметен.

Шоно такой же, как раньше — почти двухметровое тело с рельефными мышцами на груди и сильными икрами, смуглое монгольское лицо с обсидианово-чёрными глазами, раскосыми, словно сабли. Пряди колючих длинных волос рассыпались по подушке, похожие на чёрных змей.

Только дыхание тяжёлое, словно в груди работает древний помповый насос. И на полыхающем лице выступают капельки пота.

Каждый вздох теперь давался с трудом, каждый глоток отдавался болью. Руки и ноги валялись бесполезной рухлядью, а в чугунном шаре головы шумел невидимый водопад. Звуки доносились глухо, как через вату, — а зрение, наоборот, обострилось.

В кристально-ясном воздухе зимнего дня он видел тигра невероятно отчётливо, до последнего волоска.

Простуда. Не грипп, и до воспаления лёгких ещё не дошло. Но и того, что есть, достаточно, чтобы Шоно стал совершенно беспомощным.

Кровать жёсткая и квадратная, как ящик. Стены заклеены давно выцветшими до кремовой белизны обоями. В углу над окном они уже начинали отклеиваться. Казалось, что он внутри коробки из-под обуви.

За широким окном лоджии виден кусочек панорамы района — линия таких же, как этот, серых и блочных домов на другой стороне улицы перегородила горизонт.

Там, снаружи — минус двадцать по Цельсию. Небо кажется невероятно высоким, оно голубое, как речной лёд. Сейчас, скоро прыжок — и острый, как кинжал, холод ворвётся вместе с тигром в квартиру.

Шоно захрипел и поднялся на локтях. Теперь он видел железную ограду лоджии, два ведра, самокат и ещё какой-то неопознанный хлам. Даже по-эстонски аккуратная Тийна не смогла удержаться от того, чтобы превратить балкон в свалку больше не нужных вещей.

Тигр заметил движение. Он переступал лапами и всматривался в комнату. Глаза зверя были жёлтые, как пустыня Сахара.

Шоно понял, что придётся защищаться. Как угодно, и пусть даже без шансов на победу.

Он сунул руку под подушку и достал кинжал — старинное оружие последнего шанса. На клинке поблёскивали золотые узоры. Кинжалу было не меньше двухсот лет — но всё равно он казался надёжней и крепче, чем квартирка Тийны.

Руки и ноги действовали, словно старинные, но отлаженные механизмы — движения были верные, просто медленные и отдавались в суставах болью. Шоно окончательно сел, поджал ноги и выставил перед собой кинжал. Озябшие до бесчувственности пальцы держали, тем не менее, рукоятку как положено.

Он бросил короткий взгляд в дверной проём. Перед боем он всегда проверял диспозицию.

И понял, что бой будет сложнее, чем кажется.

В дверном проёме стоял ещё один зверь — огромная снежно-белая волчица с очень спокойными голубыми глазами.

Волчица была прекрасна. Пышный воротник шерсти двигался вместе с дыханием, а роскошный хвост каждым движением задевал входную дверь.

Тесная, рассчитанная на человеческую семью квартирка была зверю явно не по размеру.

Шоно должен был её почуять. Но в нос словно залили тяжёлую ртуть, а уши накрыло шумом. Ему не хватило органов чувств, чтобы различить её раньше.

А ещё Шоно понял, что тигр с самого начала видел волчицу. И именно поэтому не напал раньше, пока беспомощный Шоно лежал под ледяной коркой дремоты.

Он успел бы понять и больше, но тут раздался звон, и по плечам Шоно скользнуло морозным воздухом. Тигр прыгнул.

По ковру застучали осколки, и холод обрушился на полуобнажённого Шоно, словно невидимая, удушливо-тяжёлая лавина. Он закрылся одеялом, словно плащом, выставил руку с кинжалом — и успел увидеть тот самый момент, когда тигр сцепился с волчицей.

Видимо, тигр решил, что она опасней. Он влетел в комнату, окружённый тучей осколков, оттолкнулся от пола и попытался сбить волчицу своим весом — но белая ловко нырнула мимо него и выгнулась, чтобы впиться в хребет.

Осколки стекла стучали по старому половику.

Шоно смотрел на сцепившиеся звериные тела. На пару секунд он ощутил себя юным Мерлином, который наблюдает, как на дне осушенного озера сцепились белый и красный драконы. Но Шоно не собирался петь пророчество. Он ждал.

Ждал…

И дождался.

Красно-белая куча перекатилась ближе к кровати. Тигр был сверху, на его боку улыбалась свежая рана и бежали кровавые струйки. Он пытался схватить волчицу за шею, но воротник был такой толстый, что только забивал пасть длинной белой шерстью.

Всё это было медленно и тихо, словно под водой.

Шоно перекатился на бок и обрушил кинжал на рыжую с чёрным шкуру. Расчёт был простой — лезвие войдёт между позвонков, и зверю конец.

Но тигр разгадал его маневр. Шоно понял это, когда под толстой шкурой между лопаток пробежала волна мускулов — а потом буквально за долю секунды голова повернулась и страшная красная пасть сомкнулась у него на запястье.

Шоно почувствовал, как словно бы десяток игл прошил его руку, и кровь потекла в тигриную пасть.

Вопль вырвался из чугунной груди через распухшее горло. Боль и удушье скручивали — но вопль был сильнее и рвался, хлестал, словно пиво из бутылки, которую слишком долго трясли. С каждой секундой сил оставалось всё меньше, кинжал стукнул по половику, и синие глаза волчицы взглянули с сочувствием.

Положение было отчаянное.

2

Всё началось пару дней назад, когда Шоно был здоров и ещё не узнал про Тийну.

Душный, битком набитый вечерний автобус поворачивал на Копище. Пол дёргался на каждом ухабе, пахло десятками разных оттенков пота, а в сумраке окон уже мелькали окраинные пейзажи — одноэтажные, деревенского вида домики, частоколы заборов, по-зимнему голые, взъерошенные деревья в садах.

Когда-то Копище считалось деревней. Потом, уже при Хрущёве, на колхозных угодьях раскинулись вонючие поля аэрации, а дома включили в городскую черту. Добавили два автобусных маршрута, застроили целый квартал перед школой стандартными бетонно-блочными многоэтажками — секции делали рядом, на цементном заводе. Потом Советский Союз закончился, при новой власти начали закреплять участки в частном владении. Кадастровые комиссии отобрали по ревизии все выморочные куски, где дома развалились, а наследников не нашлось — и так и оставили их зарастать лопухом и репейником.

Этому району уже не судьба стать процветающим коттеджным посёлком. В трухлявых домиках доживают свой век жадные морщинистые старушки, их лица похожи на картофельные клубни. Про них помнят только пенсионный фонд и налоговая инспекция.

Есть и кирпичные домики, в два этажа. Таких немного, и заборы у них высокие. Вместо садика у таких — выложенный прямо на дёрн готовый газон с одинаковыми травинками. И непременно гараж, такой огромный, словно хозяин там держит слона.

Шоно сначала услышал лёгкое потрескивание — и только потом повернул голову.

На вид ей было лет семнадцать. Чёрная зимняя куртка по фигуре, меховой капюшон, новенькая, словно только из магазина, шапочка. Даже в тускло-жёлтом свете чумазых ламп было видно, как сверкают её холёные, стильно подстриженные волосы.

За спиной у неё был чехол, в каких носят гитары. Именно оттуда и доносился треск.

Достаточно заметный, чтобы Шоно обратил внимание. И достаточно тихий, чтобы его не заметили усталые пассажиры.

Автобус замер, двери распахнулись во мрак. Девушка двинулась к ступенькам. Шоно — за ней. Он пробирался через толпу, словно сквозь заросли.

Остановка «Карасёва». Нет даже крыши, просто скамейка, полностью ушедшая в снег, и стандартная жестяная табличка на столбе. Вокруг — чёрный и синий мир, и кажется, что вся планета стала такой и куда бы ты ни пошёл, на север, на юг, на восток или на запад, будет одно и то же — зимняя ночь, заборы торчат из сугробов, а по ту сторону заборов — чёрные пятна домиков и в окнах ни огонька.

Шоно и девушка оказались единственными, кто здесь вышел. Автобус с шипением закрыл двери и покатил дальше, оставляя за собой тишину.

По снегу вдоль дороги тянется глубокая борозда. Они шагали гуськом, по колено в сыпучем снегу, к перекрёстку, где на бетонном столбе горел одинокой звездой ржаво-рыжий фонарь. Он казался единственным источником света на многие километры вокруг.

Вот они уже под фонарём. Здесь расчищено. От ног поползли длинные тени.

Теперь уже можно разглядеть, что над заборами тянется жёлтая нитка газопроводной трубы, а под фонарём уцелела доска объявлений с одной-единственной бумажкой:

«Осторожно!

Обивка и ремонт мягкой мебели».

Девушка обернулась. Шоно попытался определить цвет её глаз, но тени легли так, что вместо глаз были чёрные впадины.

— Кто вы? — спросила она. Голос был тонкий и металлический. Каждое слово — как удар шпагой.

— Я работаю с тем же, что и вы, — ответил Шоно. Он остановился прямо под фонарём — чёрный силуэт на фоне ржаво-рыжего снега.

— И откуда вы знаете, над чем я работаю? Может, я ещё в школе учусь.

Голос звучал мягче, а плечи расслабились. Видимо, она уже убедилась — перед ней не маньяк.

— Я знаю, что у вас за спиной — не гитара.

— И что же там у меня? Я надеюсь, чехол с яблоками?

— Там одна из тех вещей, с которыми я работаю, — Шоно понизил голос ещё. — Я думаю, у вас там — оружие.

— Получается, я разгуливаю по ночному Копищу с автоматом за спиной?

— И вы, и я знаем, что это не так. Автомат тяжёлый, его нужно успеть вытащить. К тому же на него непросто получить разрешение, даже если ты не школьница. В мирное время автомат для самообороны бесполезен. Нужно что-то другое.

— То есть травматические пистолеты и прочие газовые баллончики носят в гитарных футлярах?

— Я думаю, у вас там что-то вроде меча. Холодное оружие, вероятно магическое.

Девушка повела головой и шагнула поближе. Чёрные тени сползли с лица, словно вуаль.

— Продолжай.

— Сначала мне нужно знать, как к вам обращаться.

— Зачем?

— Я мог о вас что-то слышать. Имя привязывает слухи к человеку. Мне важна репутация тех, с кем работаю.

— А если я откажусь называть моё имя?

— Значит, я смогу узнать его другим способом.

— Каким же, интересно, способом?

— А вы разве не хотите узнать, почему ваш меч заискрил? Ещё немного — и футляр мог загореться. Пришлось бы тушить его снегом.

— Вы хотите знать моё имя — но как зовут вас?

— Шоно. Это достаточно редкое имя, чтобы называть меня так.

— Странное имя.

— Монгольское.

— Вы кажетесь очень загадочным.

Смуглое азиатское лицо Шоно было по-прежнему непроницаемым.

— Я думаю, нам лучше поговорить в помещении. В комнате не так холодно и легче проверить, что тебя не подслушивают. А ещё в комнате можно пить чай.

— И куда вы предлагаете отправиться?

— Туда, куда вы и так шли.

— Откуда вы знаете, что я не просто вышла на прогулку?

— Люди редко гуляют в такую погоду! И никогда — по улице Карасёва в Копище.

— Мои родственники вам не обрадуются.

— Если они работают с вами — то напротив. Вы сами увидите.

— А вы самоуверенный. Но прячетесь за загадки.

— Я предлагаю идти.

— А как же моё имя?

— Думаю, со временем вы его назовёте.

Они зашагали дальше, прочь от оранжевого ореола. Шоно опять стал безмолвен, как монгольский хариус.

Путь снова лежал по бороздке в синем ночном снегу. На другой стороне улицы — заброшенные участки, ставшие маленькими квадратными пустынями — один, другой, третий…

Вдруг сугробы закончились. Они вышли на расчищенный участок перед добротным дощатым забором с медным почтовым ящиком. Похоже, хозяин неплохо поработал лопатой — под удивлёнными взглядами редких прохожих.

Дом за забором сливался с деревьями, похожими на чёрные облака.

— Ты так и будешь за мной ходить? — не выдержала девушка.

Шоно тоже остановился.

— Вы всегда можете меня прогнать.

— И чего ты ждёшь?

— Хочу убедиться, что меня прогонит хозяйка.

Девушка хмыкнула и повернулась к воротам. Затянутая в перчатку рука нажала на едва заметную кнопку звонка.

Очень долго ничего не было — только всё те же снег, холод и ночь. Потом с той стороны забора стукнула невидимая дверь, и тяжёлые шаги захрустели по снегу.

— Это я, Марыся! — крикнула девушка.

Шоно спокойно кивнул. Он узнал имя, как и было сказано.

Шаги приближались.

— Тут со мной кто-то… — девушка осеклась и продолжила тише: — Какой-то монгол. Или бурят, я в них не разбираюсь. Говорит, что тебя хочет видеть.

В воротах открылось замаскированное окошечко — узкое, не больше тюремного глазка. На лицо Шоно упал свет бордового, как кисель, фонаря. Он зажмурился.

— Шоно — это вы? — спросил старый, но ещё сильный голос.

— Именно так.

— Заходите.

Щёлкнули замки — один и второй. Калитка отворилась. За ней виднелся сумрачный сад, озарённый багровым заревом фонаря.

Марыся бросила на Шоно ещё один подозрительный взгляд и пошла внутрь. А он — следом за ней.

3

Ноги ступали по припорошенной снегом мощёной дорожке. За спиной захлопнулась калитка, и Шоно успел разглядеть в приглушённом свете красного фонаря, что задняя сторона калитки обвита паутиной металлических пластин, а над узким, как амбразура, окошечком — стальной крест.

Фонарь погас. Хозяйка степенно обогнула гостей и зашагала к дому. Фонарь она уже погасила и шагала по привычке, как ходят ослепшие по знакомым местам.

Парадная дверь снаружи обита чёрным дерматином, кажется, будто её украли из многоквартирного дома. В палисаднике темно, но на неё падает отсвет рыжего фонаря. Шоно сразу догадался — обивка не просто так. Там, под фальшивой чёрной кожей — такой же узор, как внутри калитки.

Они поднялись в прихожую. Дверь закрылась, в абсолютной темноте трижды повернулся ключ. И только потом зажгли свет.

Шоно впервые увидел хозяйку.

Старость почти не обезобразила пани Ядвигу Туровску — но всё равно от неё веяло жутью. Она была одета в длинное тёмное платье с серебряными знаками — такие носили в XIX веке и называли их тогда капоты. Морщинистое умное лицо — словно с гравюры Дюрера.

Она была ещё крепкой, почти несокрушимой — но это была несокрушимость старого вывороченного пня, который плотно засел в земле и уверен, что проживёт вечно.

Вдоль белорусского пограничья — или Памежжа, как эти места называют по-польски, — ещё уцелели и доживают своё белорусские поляки. С каждым годом их всё меньше, один за другим они переселяются через границу или на тот свет. Вы никогда не опознаете их в автобусе, у них такие же лица, цвет кожи и волосы. От местных жителей их отличает только упёртый католицизм, шляхетский гонор и некоторые тайны прошлого.

— Добры вечур, пани Туровская, — произнёс Шоно.

— Шоно, наш милый Шоно… Наконец-то я вижу тебя, живого! Какой ты большой, какой ты хороший… Смотри на него, Марыся, это — герой! Самый обычный. Казалось бы, азиат, монгол — но даже монголы бывают героями.

Шоно впервые заулыбался.

— Перестаньте. Я ничего ещё не сделал.

— Мы будем пить кофе, а ты нам будешь рассказывать.

Изнутри домик был похож на квартиру — только планировка чуть необычная. Двери с матовыми стёклами вели в жилые комнаты, дощатые полы накрыты коврами. Только пахло землёй и воздух был сырой и спёртый, как в погребе.

На кухне их дожидался тёплый красный кофейник — пани Туровская, как и подобает польскому патриоту, считала чаи бесполезной травкой.

Пожелтевшие чашки с пастушками застали, должно быть, ещё начэльника паньства Юзефа Пилсудского.

Свет на кухне горел, но ставни на окнах были закрыты и шторы опущены, словно во время войны. Ни лучика света не падало на заваленный снегом двор, так что снаружи дом выглядел полностью мёртвым.

Тёмная, как нефть, струя кофе.

— Рассказывай, Шоно, рассказывай. Сколько свиней ты отправил в ад?

— Что вы говорите, пани Туровская…

— Я читаю газеты, я смотрю новости. Я знаю, что сейчас там творится. Там, на Донбассе…

Шоно смотрел в чашку.

— Я никогда не был на Донбассе, пани Туровская.

— Понимаю, понимаю. Вам нельзя говорить. Но я же смотрю новости. Там были бурятские дивизии, правда?

— Это какой-то дурак выдумал. Для американцев каких-нибудь. Посмотрел, какие раньше бывали войска, и насочинял про конных водолазов.

— Буряты — отважные ребята. Они были конницей, а теперь танкисты. Чтобы пойти в танкисты, нужен крепкий череп.

— Монголы не совсем буряты.

— А кто ты?

— В моём случае это слишком запутано. Я не разбираюсь в политике.

— В наше время каждый, кто взял оружие — политик. Винтовка рождает власть.

— Но эту власть заберут те, кто раздаёт винтовки.

— Ты слишком умный. У такого власть не заберут.

Шоно пил кофе.

— Скажи, — продолжала старуха, — а про Тарасово — тоже неправда?

— А что там случилось?

— Ты должен это знать. Это было по телевизору, в газетах, везде.

— Я не читаю газеты. Там всегда очень мрачные новости.

— Третий по величине арсенал Украинской армии. Это под Луцком. Снаряды, ракеты, бомбы, гранаты. Кассетные фосфорные боеприпасы, которых официально не существует. И что-то ещё. По это даже не говорят. Только слухи.

— Те, кто пересказывает слухи, знают очень мало.

— Но ты знаешь больше. И правильно делаешь, что не говоришь. Они уже начали сажать всех, кто там воевал. Даже не смотрят, за кого воевал. Власти боятся людей с оружием.

— У меня нет оружия.

— Ты расскажешь мне про Тарасово?

Мария переводила взгляд с Шоно на бабушку и обратно. Шоно её, конечно, удивил. Но бабушка Ядвига удивляла тоже.

— Я думаю, склады кто-то поджёг, — ответил Шоно. — Сомневаюсь, что случайно. Это могли сделать ополченцы, чтобы оставить армию без снарядов. Склады сейчас охраняют из рук вон плохо. Охрана часто ворует боеприпасы, перепродаёт. Возможно, они испугались ревизии и решили укрыть огнём свои махинации. Это обычное дело. Невозможно доказать, что что-то не было диверсией, вы же понимаете. Всегда можно сделать вид, что диверсанты просто очень удачно отработали.

— Неплохо рассуждаешь. Ты знаешь, сколько пострадавших?

— Нет.

— Несколько сотен.

— Даже так?

— Уже несколько сотен. Больницы переполнены. Луцк, Ровно, Ковель — всё забито. Говорят, приедет министр культуры, он сейчас в стране за главного.

— Почему не премьер-министр или не президент?

— Они в Америке, поехали деньги просить. Но никто им не даст. Польша ни у кого ничего не просит и получает сто миллиардов в год — потому что все знают, это вернётся с прибылью. А этим никто не даст. Они всё просадят.

— Жителей Тарасова, конечно, жаль, — сказал Шоно и отодвинул пустую чашку, — они не виноваты, что склад охраняли воры.

— Я вчера была в больнице, — продолжала пани Туровска. Старуху было невозможно сбить с темы. — Здесь, рядом, на Копище. За школой, тебе Марыся покажет. Там ещё китаец копировальный ларёк держит. Шоно, как ты относишься к китайцам?

— Мне важен человек, — ответил Шоно. — Достойные люди бывают среди всех народов.

— Правильно. Только среди некоторых народов их больше. Так вот, человек тридцать завезли к нам. Поместили, конечно, на окраине. Чтобы глаза не мозолили. У нас много что прячут по окраинам, чтобы не мозолило. Там теперь много санитарок-украинок, из беженок. В областной больнице их тоже много. Но пациенток — нет, такого не было.

— Думаете, пострадали ваши сограждане?

— Я как раз не понимаю. По-перше, зачем их сюда вывезли? По-друге, что они делают в государственной поликлинике? С каких это пор наше государство стало таким добрым, что бесплатно лечит чужих людей.

Шоно натужно улыбнулся.

— Пани Туровска, я не занимаюсь перевозкой людей.

— Но ты знаешь, как это делается.

— Вы тоже знаете.

Пани Туровска налила ещё кофе. Её пальцы были похожи на голые древесные корни.

— Их связали верёвками и гнали через границу? Не верю. Не в их состоянии. Они бы не дошли, и таких рабов никто не купит.

— Я думаю, это что-то благотворительное, — предположил Шоно, — вроде того, чем занималась святая мать Тереза.

— Просто — святая Тереза.

— Да, просто святая Тереза. Простите, плохо знаю христианство. Есть благотворительный фонд, он берётся помогать в похожих катастрофах. Когда стало ясно, что под Тарасово дело плохо — представители фонда появились в городском совете. Они сказали, что хотят помочь и готовы пристроить какое-то количество больных. И им их отдали. Я думаю, люди из совета даже не спросили, куда фонд их денет. Главное — подальше отсюда.

— Зачем фонд это делает?

— Возможно, ими движет милосердие. Скажите, где у вас туалет?

Уборная была тесной, как душевая кабинка, и чистой, насколько это было возможно в её возрасте. Шоно осмотрел унитаз и убедился, что он тоже оплетён металлическими пластинами. Весьма разумно.

Акула не доберётся.

Когда он вернулся, пани Туровская уже наполнила его чашку.

— Сложно было добираться, Шоно?

— Я приехал через Россию. Никаких проблем.

— Я разрешаю тебе жить у меня.

— Большая честь, — Шоно кивнул, — очень большая.

— У меня есть свободная комната.

— Я думаю, — Шоно повернулся к Марине, — надо объяснить вашей внучке, что здесь происходит.

Девушка невольно отодвинулась.

— С этим всё просто. Марыся, неси то, что ты принесла.

Марыся поднялась и отправилась в прихожую. Ноги у неё еле сгибались.

Шоно обратил внимание, что она не стала включать свет в коридоре.

Она вернулась с чехлом. Теперь, когда разговоры затихли, треск снова стал слышен. И он стал ещё громче.

— Помнишь, я рассказывала про Серебряного Волка.

— Это была сказка?

— Сказка? Я никогда не говорила, что это сказка.

Марыся начала объяснять, а бабушка слушала и старалась не морщиться.

У одноклассниц тоже были бабушки. В этом, конечно, нет ничего удивительного. И вот одной из одноклассниц, Гусак её фамилия, бабушка рассказала как-то историю, которая случилась «ещё при панах» (пани Туровская даже не поморщилась) буквально в соседней деревне, может в Чернях, а может и в Ковердяках. История была очень драматичной и правдоподобной — если не считать того, что целиком совпадала с либретто оперы Россини «Сорока-воровка». Конечно, бабушка одноклассницы никогда не бывала в опере. Но это же не делает историю правдой!

— Доставай! — скомандовала старуха.

— Но…

— Это лучше всего доказывает. Доставай!

Девушка чиркнула молнией и медленно извлекла из футляра длинный церемониальный меч.

На эфесе был красный кружок с гербом — меч между двух развёрнутых полумесяцев. Длинное лезвие отливало белизной и брызгало искрами.

— Осторожно! Ковёр!

Старуха перехватила меч рукоять и решительно, по-хозяйски развернула к себе.

— То ест вильк, — прошептала она. — Чуе, чуе!

Она повернулась к ребятам.

— Ходзьмы!

— Почему от него летят искры? — спросила Мария. — Я никогда такого не видела. Я в автобусе чуть с ума не сошла, боялась, что загорюсь.

— Сребрны вильк. Чует он его, чует.

Она зашаркала в комнату. Ноги двигались неуклюже, словно это были деревянные чубучки.

В тесной спальне пахло старушечьим потом, ковёр на стене изображал атаку крылатых гусар, а под ним в качестве кровати стоял комфортабельный чёрный гроб. Пани Туровская была готова к смерти.

Она прошаркала к книжному шкафу, опираясь на меч вместо трости. Белые искры гасли на протёртом ковре.

Шоно отошёл за гроб-кровать и приподнял голову.

— Их двое, — произнёс он.

— С этой стороны? — спросила, не поворачивая голову, пани Туровская.

— Да.

— А с инней строны?

— С той стороны не слышу.

— У них есть шанс войти?

— Плетёнка на воротах хорошая, — Шоно отошёл от стены и присел на табуретку.

— Что происходит? — спросила Марина.

— Прячься, — посоветовал Шоно. — Это хорошее начало.

— Вильк пришёл, — пояснила пани Туровская. — Видишь, свет идёт. Был в Тарасово, теперь здесь будет.

Старушка наклонилась слишком сильно, так что ей пришлось схватиться за полку. Стёкла в шкафу задребезжали. Не отпуская меча, она вытащила книжку в белой обложке. И наверняка успела бы объяснить, что тут к чему — и тут затрещали выстрелы.

Огня они не увидели. Затарахтел невидимый автомат, брызнуло дерево, фыркнула бумага, которую рвали пули, зазвенело разбитое стекло, а меч задребезжал и по нему побежали радуги. Кровь брызнула — на стены, потолок, уцелевшее стекло, книги.

Пани Туровска рухнула на пол, тяжело и неуклюже, словно полено. Меч загремел рядом.

— Бери меч! — закричал Шоно.

Марина посмотрела на него с ужасом. Азиат подался вперёд, схватил её за плечо и швырнул в сторону меча. Потом полез под гроб, сунул руку за пазуху и вытащил новенький чёрный Токарев.

— Я буду отстреливаться, — прошипел он, — а ты держись за меч. Если упустишь его — нам конец.

Через дыры в стене тянуло зимним холодом.

4

— Кто это был? — спросила Марина.

— Когда они уйдут, я скажу, — прошептал Шоно.

Из-под меча поднимался дымок.

— Кто это был? — повторила девушка.

Шоно не отвечал. Он слушал.

Шаги были почти на грани восприятия даже для его чуткого слуха. Стреляли не просто сквозь стену — стреляли прямо с улицы, сквозь забор. Видимо, решили, что у автомата такая кучность, что можно уже не целиться. А теперь убегали вглубь Копища, где их подберёт авто.

Когда шаги растаяли, Шоно поднялся и отряхнулся.

— Что здесь происходит? Что происходит?

Шоно поднял белую книжку, пролистал. У неё была бархатная обложка, такие видел он только у гидеоновских Библий, которые раздают в электричках.

— В этой книжке что-то есть. Посмотришь.

— Я ничего не понимаю.

Шоно посмотрел мрачно.

— У тебя нет времени, чтобы понимать и разбираться. У тебя бабушку застрелили.

— Я знаю!

— Даже сюда скоро приедет милиция. Или полиция, если у вас её тоже переименовали. Даже в Копище они после такого приедут. Телефон здесь есть? Звони лучше сразу. Это не так подозрительно. Меч спрячь и отнеси домой, если получится.

— А ты что будешь делать?

— Я уйду. Слишком много вопросов.

Шоно отправился в прихожую.

— Ты теперь здесь живёшь.

— Я не знал, что буду здесь жить, — ответил Шоно уже из коридора. — И мне есть где переночевать в городе. Я помогу тебе, помогу всем вам. Но сначала реши дела с милицией. И не забудь помыть одну чашку.

Марина чудом не споткнулась.

— Подожди ты, подожди.

— Без паники, без паники. Мы встретимся завтра после уроков.

— Откуда ты знаешь, что я учусь в школе, — Марина задыхалась.

— Я ещё помню, когда бывают зимние каникулы. Какая у тебя школа? Номер?

— Нет, подожди, подожди. Кто ты такой? Откуда она тебя знает?

— Я всё расскажу при встрече. Нет времени, чтобы диктовать ещё одну книгу.

— Знаешь, во время Великой Отечественной, когда отморозки вроде тебя уходили в атаку, они говорили — если я не вернусь, прошу считать меня коммунистом. Это красиво. Это до сих пор красиво. Так вот, скажи, — её глаза сверкали в темноте, — кем ты хочешь, чтобы я тебя считала?

— Можешь считать, что я кто-то вроде охотника на очень редких животных.

— На Серебряных Волков? Серебряный Волк был с ними?

Шоно молчал и прислушивался.

— Они едут, — произнёс он. — Три квартала отсюда. Без сирены, как на обычный вызов. Пусти, мне пора. Номер твоей школы?..

Марина назвала. Шоно кивнул, спустился по деревянным ступенькам и зашагал в ночь.