Тайна псалтыри

Анатолий Леонов, 2019

1620 год. Отец Феона преподает в монастырской школе. Однажды один из послушников показывает ему старую псалтырь с зашифрованным текстом. Феона предполагает, что именно здесь кроется разгадка самой мрачной тайны Ивана Грозного, и просит книжного хранителя дать ему псалтырь на время. Но послушник не соглашается. Утром его находят мертвым, а книга загадочным образом исчезает. Отец Феона, в прошлом руководитель русского уголовного сыска, берется расследовать эту странную смерть. Очень скоро он понимает, что в этом деле ему противостоит умный и жестокий противник, для которого цель оправдывает любые средства.

Глава 7

После скромной вечерней трапезы, состоявшей из горохового кулешика, гречневой каши и мягкого сыра с жирянкой, вся монастырская братия в строгом порядке, согласно чину, с пением псалмов, направилась на Повечерие^[95] к храму для того, чтобы совершить перед его стенами молитву и разойтись до Полуношницы^[96] по кельям. Строгий монастырский устав не допускал для братии никаких отклонений от заведенного порядка ни зимой, ни летом, ни в зной, ни в стужу.

Полуношница прошла так же спокойно и благостно. Вся монастырская братия, кроме трех больных иноков, присутствовала в храме от начала до конца. Возвращаясь к себе после короткой службы, отец Феона заметил сутулую спину долговязого Маврикия, застывшего в терпеливом ожидании у дверей его кельи. Услышав сзади шаги приближающегося монаха, Маврикий живо обернулся, и лицо его вытянулось в постной гримасе услужливого почтения, сквозь которую откровенно читалось невысказанное желание.

— Ну что же ты еще хочешь, друг мой? — сокрушенно спросил Феона, открывая дверь и пропуская настырного ученика в свою келью.

— Отец Феона, — просительно загнусил Маврикий, — научи меня тайнописи, очень хочу я сокровенное в псалтыри прочитать. А вдруг там загадка спрятана? Я теперь спать не смогу.

Феона улыбнулся пылкости юноши и спросил с иронией:

— А не грех ли рясофору^[97], проходящему послушание, такой интерес к чужим секретам иметь?

В ответ Маврикий только покраснел, молча отвел глаза в сторону, но желания уйти из кельи Феоны не проявил.

Феона усмехнулся в бороду и жестом пригласил послушника сеть на лавку, служащую ему постелью.

— Ладно, Маврикий, что с тебя взять, упрямца? Научу тому, чего сам знаю. Может, действительно наука впрок пойдет?

Отец Феона взял из ниши за иконами толстую тетрадь с письменным прибором и сел на колченогий табурет рядом со столом, представлявшим собой три струганые доски, положенные между кирпичными выступами в стене.

— Ну, сын Божий, азбуку-то хорошо помнишь? — спросил он у послушника.

Маврикий бросил озадаченный взгляд на наставника, пожал плечами и ответил занудливой скороговоркой, как будто повторял заученный урок.

— Помню, отче: Аз; Буки; Веди; Глаголь; Добро; Есть; Живете; Зело; Земля; Иже; И; Како; Люди; Мыслете…^[98]

— Ладно… ладно, — замахал руками Феона, останавливая юношу, собравшегося, видимо, перечислить все 43 буквы алфавита^[99]. — Вижу — преуспел ты в грамоте! Раз так, тогда пиши… — протянул он послушнику тетрадь с письменным прибором.

— А чего писать-то, отче? — спросил юноша, охотно открывая чернильницу и пробуя ногтем остроту гусиного пера.

— Напиши для начала все согласные в две строчки по 12 в ряд.

— Ага, — кивнул головой Маврикий и стал усердно выполнять задание, даже не поинтересовавшись у монаха, зачем он это делает.

Прикусив от усердия язык, он каллиграфическим почерком выписывал на бумаге буквицы алфавита, натужно сопя и считая их в уме из опасения ошибиться. Возился он с поручением довольно долго. Отец Феона в это время неспешно листал страницы «Географии» Помпония Мелы^[100], подаренной ему когда-то старцем Прокопием. Наконец Маврикий закончил и показал наставнику результаты своих усилий:

Б, В, Г, Д, Ж, Ѕ, З, К, Л, М, Н, П,

Р, С, Т, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ѯ, Ѱ, Ѳ

— Молодец! — похвалил его Феона, бегло окинув взглядом работу послушника. — А теперь напиши свое имя, меняя верхние буквы на нижние и наоборот.

Маврикий живо заскрипел пером, бубня себе под нос:

— Кси… слово… буки…

Закончив, он придвинул тетрадь Феоне и вопросительно посмотрел на него. На листе были старательно выведены два слова: МАВРИКIЙ и ѮАСБИШIЙ.

— Поздравляю, мой друг, — улыбнулся монах, — ты только что написал свою первую «тарабарскую грамоту»^[101].

— И все? Так просто? — воскликнул Маврикий, голос его задрожал от восторга и нахлынувшего вдруг чувства сотворения чего-то, доселе ему неподвластного и неведомого.

Феона сдержанно потрепал послушника по плечу и еще раз бросил взгляд на зашифрованную им надпись.

— Просто, говоришь? Нет, брат Маврикий, это не просто! Ты освоил тарабарскую грамоту, а есть еще мудрая литорея и монокондил, тайнопись «решетка» и тайнопись в квадратах^[102]. Вообще, «затейным письмом» на Руси уже лет четыреста удивить нельзя. Существуют десятки, а может, и сотни способов сделать послание понятным лишь тем, кому оно предназначено, но это значит, что есть и те, кто с этим душевно не согласен. В наше время секреты долго не живут. Глаза и уши, охочие до чужих тайн, найдутся всегда.

— А если придумать такую тайнопись, которую никто не разгадает и даже не поймет, что это такое? — прошептал наивный инок, с надеждой глядя на наставника.

Отец Феона ладонью разгладил седеющую бороду и, закрыв тетрадь, посмотрел на Маврикия с неожиданным интересом.

— Лучшее место для хранения тайн — собственное неведение, — сказал он, убирая тетрадь обратно за иконы, — впрочем, ты догадался о главном: как правило, надежно сокрытое многократно лучше хорошо зашифрованного. Лет сто назад один монах-бенедиктинец по имени Иоганн Тритемий назвал сей способ стеганографией^[103].

Маврикий, чья вера в беспредельность знаний наставника была сродни религиозному поклонению, не мог удержаться от вопроса.

— А что это, отец Феона? — спросил он, ерзая на лавке.

— Как тебе сказать, чтобы ты понял? — задумался монах, подбирая нужные слова. — Ну вот, если тайнопись скрывает содержание послания, то стеганография скрывает сам факт его существования. Понимаешь? Его как бы нет.

— Ишь ты! — восхитился Маврикий. — Видать, головастый мужик был этот Терентий?

— Тритемий, — улыбнулся Феона, — он придумал только название, а самому способу уже тысячи лет. Читал я у Геродота в его «Истории», что хитроумные греки писали сообщение на бритой голове раба, а когда волосы отрастали, то отправляли его получателю, который вновь его брил и читал доставленное сообщение.

— Вот ведь протобестии! — всплеснул руками изумленный послушник. — А как еще?

— Пишут письма чернилами из лимонного сока и артишоков. Их пока у свечи не подержишь, не видно. Много чего придумано! Помню во время осады Смоленска задержали мы торговку литовскую с корзиной сырых яиц. Шла она в лагерь велижского старосты пана Гонсевского, несла ему послание от осажденных ляхов. О ней человек с той стороны заранее сообщил. Торговку эту мы, прости Господи, разве что шкуркой внутрь не вывернули и ничего не нашли. А она твердит, что ничего не знает. Кабы не лазутчик, отпустили бы с миром, а так подняли на дыбу, тут она и призналась. Послание ляхи в сыром яйце спрятали.

— В яйце? Да как такое может быть?

Наверное, в первый раз Маврикий не поверил наставнику, видимо, полагая, что тот решил над ним пошутить. Но Феона шутить и не думал.

— Может, Маврикий! Еще и не такое может…

— Благословите, святые! — раздался за дверью громкий, трескучий, как гороховая погремушка, голос отца будильника.

— Бог спасет тебя, отец Игнатий, — живо ответил отец Феона и удрученно погрозил Маврикию кулаком.

В приоткрытую дверь просунулась кислая физиономия отца будильника.

— Отец Феона, что же ты сам не спишь, да еще глупендяя этого подле себя держишь? Уже первые петухи пропели^[104]. Неужто до утрени^[105] сидеть собрался?

— Спаси Христос, отец Игнатий, — поклонился Феона монаху и почти силой выставил расстроенного послушника из своей кельи. — Ну Маврикий, довел-таки до греха! — сказал он в сердцах. — Иди с Богом! Завтра поговорим.

Выпроводив посторонних, отец Феона встал на колени перед иконами и троекратно размашисто осенил себя крестным знамениием, от которого огонек лампадки яростно затрепетал на фитиле.

— Боже, милостив бу́ди мне, грешному. Созда́выи мя, Господи, и помилуй мя. Без числа согреши́х, Господи, помилуй и прости мя грешнаго…

Отправив Маврикия спать, отец Игнатий неспешно шел по пустынному коридору братского корпуса, тихо под нос напевая пятидесятый «Покаянный» псалом. Страдающий постоянной бессонницей монах никогда не спал ночью, благополучно совмещая свой недуг с работой монастырского будильника. Он шел, держа в руках маленький масляный светильник, почти ничего не освещавший уже в паре шагов от него, что, впрочем, Игнатия никак не трогало. Он мог ходить здесь с закрытыми глазами. Он знал здесь каждый поворот, каждую выбоину, каждый кирпич в стене и каждую скрипучую доску расшатанного пола. Годы бессонных ночей довели его действия до автоматизма. Уже дойдя до поворота, он неожиданно заметил, что коридор осветился тусклым светом. Кто-то пока незримый приближался к нему с другой стороны.

— Эй, кого тут нелегкая по ночам носит? — сердито воскликнул Игнатий, подняв светильник над головой и подслеповато вглядываясь в сумерки.

Свет с той стороны мгновенно погас. Игнатий поспешил за угол. Темный коридор был пуст, но монах готов был побожиться, что слышал чье-то тяжелое дыхание рядом с собой.

— Что за шутки? — неуверенно промолвил он, озираясь по сторонам. — Маврикий ты, что ли? Я вот отцу наместнику-то расскажу про твое озорство!

В ответ ему была тишина. Даже чужое дыхание больше не слышалось. Краем глаза Игнатий заметил, как по стене промелькнула большая тень и мгновенно растворилась во мгле. Не отличавшийся особенной храбростью Игнатий тем не менее ринулся за тенью, полагая, что настигнет нарушителя монастырского устава где-то возле книжного хранилища, за которым была глухая стена без окон и дверей. Однако тень, бесшумная и проворная, еще раз промелькнув в неровном свете масляного светильника, просто растворилась в плотной тьме арочных переходов старинного здания. Изумленный и изрядно напуганный Игнатий неуверенным шагом прошел еще несколько шагов и нос к носу столкнулся с иноком Епифанием, словно призрак возникшим перед ним. От неожиданности Игнатий заорал в полный голос и выронил масленку из рук, однако Епифаний необычайно ловко поймал ее в свою открытую ладонь, даже не пролив масла, и протянул Игнатию со словами:

— Осторожно, отче!

— Спаси Христос, брат Епифаний, — ответил пришедший в себя будильник и, оправив рясу, спросил, подозрительно щурясь: — Что же ты, честной брат, ко сну не отошел?

— Молился я, отец Игнатий, — ответил Епифаний, потупив глаза, — совсем было собрался опочивать, как услышал твой голос и пошел узнать причину тревоги.

— А больше ты никого тут не видел?

Епифаний внимательно посмотрел в глаза отца будильника и отрицательно покачал головой:

— Не видел, отче.

— Ну и ладно, — проворчал Игнатий, махнув рукой, — иди, брат Епифаний, отдыхай, скоро уж на службу подниму.

И добавил, сокрушенно пожимая плечами:

— Что за ночь такая? Половина монастыря не спит!

Они степенно раскланялись и разошлись в разные стороны. На коридоры братского корпуса опустилась плотная ночная мгла.

Примечания

95

Ночная служба, в определенном смысле общественные молитвы на сон грядущим.

96

Третья служба суточного круга, которую полагается совершать в полночь.

97

Послушник, которому благословлено носить некоторые иноческие одежды.

98

До реформы языка 1918 года каждая буква азбуки имела свое название.

99

В русском алфавите XVII века было 43 буквы.

100

Самый ранний римский географ, создавший свой труд «Описательная география» около 43 года н. э.

101

Простая литорея — шифр, широко использовавшийся в древнерусских рукописях.

102

Различные виды шифрования, применявшиеся в средневековой России.

103

Способ передачи или хранения информации с учетом сохранения в тайне самого факта такой передачи.

104

Первый раз петух начинает петь в час ночи, это первые петухи.

105

Перед восходом солнца служится утреня — одно из самых длительных богослужений.