Тайна псалтыри

Анатолий Леонов, 2019

1620 год. Отец Феона преподает в монастырской школе. Однажды один из послушников показывает ему старую псалтырь с зашифрованным текстом. Феона предполагает, что именно здесь кроется разгадка самой мрачной тайны Ивана Грозного, и просит книжного хранителя дать ему псалтырь на время. Но послушник не соглашается. Утром его находят мертвым, а книга загадочным образом исчезает. Отец Феона, в прошлом руководитель русского уголовного сыска, берется расследовать эту странную смерть. Очень скоро он понимает, что в этом деле ему противостоит умный и жестокий противник, для которого цель оправдывает любые средства.

Глава 1

Устюжский наместник, степенный, тучный князь Михаил Данилович Щенятев^[3] сидел в светлой горнице за большим обеденным столом и, важно раздувая щеки, строго смотрел на своих домочадцев. По правую руку, рядом с ним, скромно сложив ладони лодочкой, сидела его жена Мария Ивановна, урожденная княжна Горбатая-Шуйская. Женщина была чем-то расстроена или озабочена и не сильно обращала внимание на показную суровость супруга. Впрочем, и сам он, отхлебнув из серебряной чарки ставленого, сорокалетнего меда, разгладил седые усы и, крякнув от удовольствия, расслабленно откинулся на лавке, прислонившись к тесаным и ярко выкрашенным доскам стены. Морщины на его лице разгладились, и от былой суровости не осталось и следа.

— Ангел за трапезой, — пробасил он, осенив себя размашистым крестным знамением.

— Предстоит! — неровным хором отозвались домочадцы, перекрестившись, глядя на богатый иконостас в красном углу, после чего замерли с ложками в руках, ожидая разрешения главы семейства приступить к застолью. А князь вместо этого с хитрым прищуром посмотрел на дочь, сидящую чуть поодаль от него, и как бы между прочим спросил:

— Ну что, Катька, замуж-то пойдешь? Впрочем, чего тебя спрашивать? — тут же махнул он рукой и, взяв в руки резную ложку, запустил ее в простое деревянное блюдо с дымящейся ячневой кашей «глазухой», густо обложенной парным черносливом и смоквой.

— Господи, благослови! — перекрестился он еще раз и кивком головы предложил собравшимся за столом начать трапезу.

Семнадцатилетняя девушка, зардевшись от смущения, закрылась пестрым платком.

— Ой, батюшка, стыдно-то как! — запричитала она, не открывая лица.

Тринадцатилетний Петька и восьмилетний Васька, сидевшие от отца по левую руку, перевесившись через край стола, стали смеяться и дразнить сестру, бросая в нее хлебные шарики. Князь облизал ложку от каши и, не меняя выражения лица, смачно треснул каждого из расшалившихся сынов этой деревянной ложкой по вихрастым лбам. Раскатистые, словно барабанная дробь, удары вмиг вернули порядок в трапезной. Озорные отроки разом затихли, прижавшись к стене, и, испуганно моргая, терли ладонями покрасневшие лбы.

Не считая нужным что-то объяснять сыновьям, князь только погрозил им пальцем и весомо изрек:

— За столом сидите, ироды. Порядком дом стоит, непорядком — содом! — После чего повернулся к жене и, словно продолжая уже начатый ранее разговор, произнес степенно, оглаживая богатую бороду: — К Катьке нашей князь Иван Федорович Бельский^[4] сватается. Пишет, готов хоть завтра под венец. Что думаешь, мать? Отдадим девку?

Мария Ивановна взмахнула пухлыми руками и воскликнула высоким, срывающимся от тревоги голосом:

— Помилуй, Михал Данилыч, кормилец родненький! Слышала я, его на южные рубежи посылают. На татар окаянных. В самое пекло! А не ровен час убьют?

Князь нахмурился, удивленно посмотрел на жену и проронил сквозь зубы:

— Пустое, мать, городишь! Иван Федорович после кончины великого князя Василия опять при дворе в расположение вошел. Ленка Глинская^[5], хоть и курва литовская, прости Господи, а в людях разбирается. Князь теперь на Москве главный воевода, и в совете Верховном при малолетнем Иване чин не последний имеет, так что жених он отменный. А опасно теперь везде. У нас, че ли, тихо? Я зачем весь Устюг перерыл? Стены новые в четыре ряда мастерю? После того как в Казани крымский царевич Сафа-Гирей^[6] сел, покоя нигде нет. От Владимира до Перми города заново строим. Оборону крепим.

Княгиня пожала плечами и, не глядя на мужа, проворчала, упрямо поджав губы:

— Тебе, отец, конечно, виднее, но Бельские род ненадежный, случись чего, наша Катька ни за что ни про что под раздачу попадет…

Михаил Данилович озадаченно почесал бороду и ответил, с осуждением глядя на жену:

— Вы, Шуйские, Бельских всегда недолюбливали…

— Конечно, зато вы, Гедиминовичи, своих завсегда примечали и на выручку спешили! — парировала та, может быть, даже слишком резко, чтобы казаться простым проявлением материнского беспокойства.

Почувствовав это, князь обиженно поджал губы и ответил:

— Ну ведь нелепость говоришь, Маша! Мы с тобой двадцать лет в супружестве, троих детей вырастили. Сильно нам мешало?

Княгиня бросила быстрый взгляд на испуганную дочь, насупила брови и в сердцах махнула рукой:

— Ты, Михал Данилович, себя с родней-то не путай. У нас с тобой по любви все сладилось. Не забыл, как под моей светелкой ночами околачивался, а потом у отца вымаливал? Катька, отроковица еще, жениха в глаза не видела. А женишку пятьдесят годков стукнуло!

— Я все помню, — произнес князь, в сердцах хлопнув ладонью по столу. — Только негоже бабе мужу при детях перечить. Не вводи меня в грех, Маша. Не согласна — молчи. От Катьки много не требуется. Всякая невеста для своего жениха родится. Сперва стерпится, потом слюбится. А князь Иван — хороший человек. Зря не обидит…

Прислуживавшая за обедом ключница, маленькая, сухая, как вяленая вобла, бабка лет девяноста от роду, сопровождая слугу, несущего большую, дымящуюся кастрюлю с юрмой^[7], после слов князя даже крякнула с досады.

— Ты, Мишка, чего расхорохорился? — закричала она, подступая к князю и тряся маленькими кулачками, покрытыми старческими пятнами. — Не коня продаешь, а дочку замуж выдаешь. Тут обдумать все требуется. Чай, не на войне!

Увидев перед собой неожиданного противника, князь на удивление спокойно и миролюбиво пробасил:

— Ты, баба Дуня, не лезь, тебя это не касается. Сами разберемся…

— Как это не касается? — всплеснула руками бойкая старушка. — Ты, Мишаня, чего говоришь-то? Я у князя Данилы Васильевича^[8] покойного, царствие ему небесное, почитай, полвека служила. Тебя чадушком голожопым на руках носила, а потом детей твоих пестовала, так что окстись, голос свой я здесь по праву имею…

Услышав слова старухи, Петька с Васькой, давясь от смеха, захрюкали в рукава кафтанов, но, увидев строгий взгляд отца и деревянную ложку в его по-крестьянски крепкой руке, они тут же сменили выражения лиц с безудержного веселья на смирение и полное принятие неизбежного.

Баба Дуня меж тем подошла к Катьке и, погладив ее по голове, добавила, глядя на князя старческими слезящимися глазами:

— Ты не спеши, Миша. Тут дело важное. Не ошибиться бы!

Князь Михаил устало махнул рукой, бросил на стол ложку, встал из-за стола и подошел к открытому настежь окну.

— Тут думать нечего. Все уже решено, — твердо произнес он. — Как сказал, так и будет, и ты, баба Дуня, мне воду не мути, а то в деревню отправлю, будешь кошкам о моем голозадом детстве рассказывать.

Упрямая старуха попыталась что-то еще возразить, но князь остановил ее жестом, заметив, как в ворота, гарцуя на разгоряченном скакуне, влетел взволнованный сын боярский Данила Загрязский, отвечавший в городе за строительство новых укреплений. Выпрыгнув из седла, он стремглав пронесся по двору и, стуча сапожищами по деревянным ступеням крыльца, вбежал в дом.

— Чего-то, Данила, примчался сам не свой? Видать, случилось чего? — произнес встревоженный князь, идя навстречу гостю.

Молодой человек влетел в горницу, едва не выбив лбом низкую притолоку двери. Округлив глаза от боли и почесывая ушибленный лоб, он поспешно перекрестился на иконостас, пробубнив скороговоркой:

— Господи, помилуй и прости мя, грешного! — После чего, отвесив низкий поклон князю и княгине, произнес взволнованно: — Мир дому сему! С праздничком вас, с Николой летним!^[9]

— С миром принимаем! Спаси Христос, Данилка! — ответила княгиня Мария, заботливо прикладывая к шишке на лбу парня свинцовую стопку, взятую со стола. — Голова-то цела?

— Да цела, чего ей будет-то? — отмахнулся Загрязский и, повернувшись к застывшей за столом как соляной столб Катьке, поклонился ей учтиво и как-то по-особому любезно: — Доброго здоровья, Катерина Михайловна! Давненько не виделись!

— Вчера только, — нахмурившись, проворчал князь Щенятев, обратив внимание, как вспыхнули щеки и загорелись глаза дочери при виде статного широкоплечего красавца Загрязского.

— Что? — рассеянно переспросил Данила, отсутствующим взором поглядев на князя.

— Я говорю, вчера только расстались, — повторил Щенятев, возвращая своего помощника в настоящее, — ты лучше скажи, пристав, зачем с дверью бодался? Чего у тебя случилось?

Встрепенувшись, Загрязский вдруг вспомнил цель своего прихода и, освободив голову от пустых мечтаний, взволнованно доложил:

— Беда, Михал Данилыч! Артель мастеров, которая на Гледенской горе в монастыре работала, наткнулась на что-то. Копнули поглубже, обвал случился. Пятеро провалились в яму сажени^[10] на три. Двоих насмерть завалило. Остальные вроде живы.

— Что значит — вроде, — возмутился Щенятев, поспешно набрасывая себе на плечи малиновую однорядку, подбитую куньим мехом, — а точно знать кто будет?

— Так спешил ведь, — оправдывался Данила, следуя за Щенятевым по пятам.

— Спешил, — передразнил помощника князь, двигаясь к двери, — ладно, на месте разберемся, поехали…

— Батюшка, — закричал тринадцатилетний Петька, бросаясь из-за стола наперерез отцу, — возьми меня с собой!

— Зачем? — спросил отец, удивленно глядя на Петьку.

— Я уже взрослый!

Князь Михаил подумал и согласно кивнул головой.

— Ладно, поехали. В конце концов, я в твоем возрасте с отцом у литвин Вязьму брал и на шведа под Выборг ходил.

— А я? А меня? — заныл младший Васька, порываясь выбраться из-за стола.

— А тебе рано! — ответила мать, усаживая его обратно.

Петька, поспешно на ходу надевая охабень, не удержался и, повернувшись к младшему брату, показал ему язык. От обиды Васька завыл пуще прежнего, размазывая брызнувшие из глаз слезы по упитанному, по-детски румяному лицу, но старший брат уже скрылся за дверью, сбегая вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Внизу их ждали оседланные лошади и команда городских казаков.

Примечания

3

Боярин и воевода на службе у великого князя Московского Василия III (умер в 1534 г.).

4

Князь, боярин (с 1522 года). Троюродный брат царя Ивана Васильевича Грозного. Был женат на дочери боярина князя Михаила Даниловича Щенятева, от брака с которой имел одного сына Ивана (ум. в 1542 г.).

5

Вторая жена Московского великого князя Василия Ивановича, мать Ивана Грозного, регент на время малолетства (ок. 1508 — 4 апреля 1538).

6

Казанский хан (1524–1531, 1536–1546, июль 1546 — март 1549). Признал себя вассалом османского султана, предпринял ряд походов против Москвы (1536–1537, 1541–1542, 1548). Скончался в 1549 году при до конца не выясненных обстоятельствах. Карамзин пишет, что хан «пьяный убился во дворце».

7

Древнерусское горячее блюдо, суп. Представляет собой смесь ухи и бульона из птицы.

8

Даниил Васильевич Щеня Патрикеев (?–1519) — князь, знаменитый русский полководец времен Ивана III и Василия III, родоначальник князей Щенятевых.

9

Православный праздник в честь дня поминовения переноса мощей святителя Николая Чудотворца. Отмечается православной церковью 22 мая.

10

Сажень — старорусская единица измерения расстояния, равная 2,16 м.