Хозяин дракона

Анатолий Дроздов, 2012

В каком веке на Руси жить хорошо? В XXI или в XII? Странный вопрос – смотря кому… И уж точно не подростку Ивану… И если Русь начала второго тысячелетия поначалу показалась ему сказочной страной, то уж в России нашего времени он точно ничего хорошего не видел. Оказавшись в далеком прошлом, Иван нашел свое место. Хотя сказать, что оно сладкое, язык не поворачивается…

4

Глаза у Юльки большие, зеленовато-серые, на вздернутом носике — маленькие веснушки.

— Наперегонки? — предлагает она. — К тому дереву? — ручка в коричневой перчатке указывает на одинокий дуб.

На Юле все красивое: приталенный черный жакет, белые рейтузы, коричневые сапожки с белыми отворотами и такая же каскетка. Я одет в китайский спортивный костюм и сапоги из сыромятной кожи, сшитые дядей Сашей. Юле это все равно. Или делает вид?

— Ну, так как? — не отстает она.

Я киваю: почему бы и нет? Юля ударяет каблучками сапожек в бока Майки, кобылка срывается и переходит в нервный галоп. Чалый устремляется следом. Мерин идет ходко, он сильный и резвый — догнать Майку нам запросто. Только я придерживаю: Юля обидится. Она любит побеждать…

Мы скачем по мягкой грунтовой дороге — Юля левее и на корпус впереди. Из-под копыт Майки летят комья земли — дорога не просохла после утренней росы. Время от времени Юля оглядывается, довольная улыбка вспыхивает на ее лице. Я делаю вид, что стараюсь изо всех сил: покрикиваю на Чалого, машу хлыстом, на самом же деле едва сдерживаю улыбку. Наездница из Юли никакая: подскакивает в седле, локти растопырены, повод тянет без нужды. Хорошо, что Майка умная и не обижается на неопытную всадницу. Кобылке нравится скакать…

Поле пролетаем мигом, у дуба Юля тянет повод на себя, Майка от неожиданности приседает. Встанет на дыбы и сбросит! Я бросаю Чалого вперед, успеваю схватить кобылку за уздечку. Майка выпрямляется и замирает.

— Сама бы справилась! — недовольно фыркает Юля, но тут же улыбается: — Я первая! Вот!

Я согласно киваю. Скачка разогрела Юлю: лицо ее блестит, на кончике носа повисла капля.

— Сейчас бы мороженого! — вздыхает она.

— Я слетаю! — предлагаю торопливо. — В магазин.

У меня есть деньги — дядя Мамед заплатил за недоуздок. Немного, но на мороженое хватит.

— В магазин? — морщится Юля. — Разве там мороженое? Соя с сухим молоком. Настоящее мороженое — в кафе!

Молчу: я не бывал в кафе и не знаю, какое там мороженое.

— Самое вкусное — персиковое, — объясняет Юля. — С кусочками фруктов. Само мороженое во рту тает, а ты персик прикусишь… — она жмурится от сладкого воспоминания.

В нашем магазине такого точно нет.

— Поскачем снова! — предлагает Юля.

— Пусть кони отдохнут!

— Ладно! — соглашается она.

В клуб возвращаемся шагом. Ни Майка, ни Чалый нисколько не устали, они готовы скакать и скакать, но мне хочется побыть с Юлей. Мы едем бок о бок и оживленно болтаем. Вернее, болтает она. Рассказывает: на каникулах летала в Австралию. Видела там кенгуру, крокодилов и коал. Коалу Юле удалось подержать. Это вообще-то не разрешается, но папа заплатил…

— Он такой пушистый-пушистый и мягкий-мягкий! — делится впечатлениями Юля. — Положил мне головку сюда, — она указывает на грудь, — и глазки прикрыл…

Я бы тоже прикрыл. Жаль, что я не коала.

— Летом летим в Лондон, — сообщает Юля.

— Зачем? — удивляюсь я.

— Папа хочет отдать меня в пансионат — будем искать подходящий. Папа говорит: настоящее образование только в Англии. Не хочу! — она морщится. — Девчонки говорили: там плохо. Учатся по двенадцать часов, и дисциплина строгая.

— Не соглашайся! — загораюсь я надеждой.

— Папа велит! — вздыхает она.

Я тоже вздыхаю: с ее папой не поспоришь. Он суровый и молчаливый — слова лишнего не скажет. Приезжает в клуб на большой машине с водителем в сопровождении охраны, хозяин лично выбегает встречать. Еще бы! Юлин папа абонирует клуб целиком, других клиентов в это время не допускают. Охранники занимают входы-выходы, оцепляют леваду. Мне тоже не позволили бы с Юлей скакать — это она так захотела.

— В Англии тоже есть лошади, — говорит Юля, — но там не будет тебя. Я буду скучать.

Сердце у меня замирает.

— Ты сильный и ловкий, но совсем не задаешься, — продолжает она. — Я видела, как ты скачешь. Тебе ведь ничего не стоило перегнать меня, так? Ты специально придержал коня? Чтобы мне было приятно?

Я опускаю голову.

— Никто из моих знакомых мальчиков так бы не поступил. Перегнали и смеялись бы потом… Ты настоящий друг!

Молчу и краснею.

— До лета я еще не раз приеду… Я буду писать тебе из Англии. Хочешь? У тебя есть мэйл?

Качаю головой. У нас нет компьютера. Дядя Саша обещал летом купить: ему заказали богатое седло. Торопливо сообщаю это Юле.

— Вот и хорошо! — радуется она. — Заведешь почту, будем переписываться. Договорились?

Киваю. У конюшни я соскакиваю с Чалого, подбегаю к Майке и протягиваю руки. Юля соскальзывает с седла, и на миг оказывается в моих объятиях. Ее дыхание касается моей щеки. Мне хочется подержать ее подольше, но в отдалении стоит и хмуро смотрит на нас отец Юли. Я разжимаю руки и отступаю.

— Пока! — машет мне рукой Юля. — Не забудь про почту! — она бежит к отцу.

Я спутываю Чалого и Майку, оставляю их на леваде. Пусть пасутся. Скоро приедут другие клиенты. Только сопровождать их я не буду: мне за это не платят. Но даже если б и платили…

У конюшни стоит дядя Саша, взмахом руки он зовет меня следовать за ним. В своей каморке он садится на табурет, жестом велит мне устроиться напротив. Будет разговор. Я жду. Однако дядя Саша не спешит: смотрит в стол и водит по нему пальцем.

— Тебе нравится эта девочка?

Я вздрагиваю от неожиданного вопроса. Молчу.

— Вижу, что нравится. Она славная, даже удивительно… Словом, так: Иван, отец ее, не хочет, чтоб вы общались. Сказал об этом Мамеду, тот велел прекратить. Иначе меня уволят.

Он не продолжает, но мне понятно. В поселке работу найти трудно, а пенсия по инвалидности у дяди Саши маленькая. Вдвоем не прожить. Приедут хмурые тетки и заберут меня в детдом…

— Ваня! — он гладит меня по плечу. — Тебе только четырнадцать. Успеешь. Столько их еще будет, этих девочек! Ты парень симпатичный…

Я молчу. Он смотрит на меня, мрачнеет, затем ныряет под стол. Обратно появляется с бутылкой водки в руке — полной. Откуда? Сходил в магазин?

Дядя Саша срывает с бутылки колпачок и запрокидывает голову. Сосет прямо из горлышка. Я не мешаю — бесполезно. Пьет дядя Саша редко, и пьяный не дерется. Только много говорит. Тетя Настя рассказывала: по возвращении из Афганистана дядя Саша долго пил. Потом одумался и бросил. Хорошо, что одумался: алкоголикам не разрешают опеку. Пусть выпьет — это не страшно. Я подменю его с клиентами. Хозяин не выгонит: такого работника, как дядя Саша, поискать. А вот из-за Юли уволит: пожелание богатого клиента — закон.

— Х-ха! — дядя Саша ставит пустую бутылку. Я хватаю и прячу в ящик с инструментом — вечером выброшу. — Вот ведь как, Иван… Покатался мальчик с девочкой — что с того? У всех же на виду… Нет, нельзя! Почему? Рылом не вышел! Не люди мы для них — быдло… Рвань подзаборная! Попробовал бы кто мне раньше сказать! Да я его! — он сжимает тяжелый кулак. — Какая страна была, Ваня, какая страна! Весь мир дрожал… Чтоб нашего человека кто-нибудь обидел?! В землю бы закопали — головой вниз! Что сделали, сволочи?! Разграбили, разворовали, распродали… Бандиты, беспризорники, как после Гражданской… Суки! Подстилки американские!..

Я сижу и только киваю. Дяде Саше нужно высказаться. Пусть говорит. Лучше мне, чем хозяину или клиентам — им такое не понравится. Нам нельзя терять работу…

Дядя Саша бормочет все тише, затем роняет голову на стол. Я встаю, беру его под мышки и оттаскиваю к топчану. Дядя Саша тяжелый, но я жилистый. Укладываю, сую под голову недоделанное седло. К вечеру проспится. Я сварю ему суп, горячий и наваристый — у нас в морозилке есть косточка. Дядя Саша похлебает и отойдет. Только будет стыдиться и смотреть виновато. Не страшно…

Возле клуба тормозят машины. Нарядные, веселые люди выбираются из стальных коробок, идут к конюшне. Я мечусь, как угорелый. Вывожу лошадей из денников, седлаю, подвожу к клиентам, помогаю забраться в седло… Дядя Мамед помогает: встречает клиентов, занимает их разговором, пока я тяну подпруги и подгоняю стремена. На меня Мамед посматривает хмуро, но молчит. Он неплохой человек, наш хозяин, только скупой…

У меня получается. Клиенты довольны, кони — тоже. Их гладят, кормят черным хлебом, а возить москвичей — занятие не трудное. Это не конкур. Даже владелец Терека улыбается. Вчера дядя Саша помыл и почистил жеребца. Шерсть блестит, копыта сияют — дядя Саша натирал их суконкой. Терек утомлен, потому снисходительно позволяет себя расседлать. Я отвожу его в денник. Следом Чалого, Майку… На сегодня все.

Я бегу домой и ставлю на плиту кастрюлю с водой. Когда закипает, бросаю в нее кость и сажусь чистить картошку. Ее и морковку заложим в последнюю очередь. Первым делом — перловую крупу, ей долго вариться. Лучше всего замочить крупу на ночь, да только кто знал? Я помешиваю варево, солю, снимаю пену. Работа помогает не думать о том, о чем думать не хочется. Сегодня я почувствовал себя беспризорником…

Я зачерпываю ложкой, дую на варево, пробую. Крупа слегка твердая, но сойдет. Дольше варить нет времени — за окном темно. Дядя Саша наверняка проснулся, ему плохо. С похмелья он плохо видит и соображает. Поест — и придет в норму, проверено.

Переливаю варево судок — я ношу в нем ужин опекуну. Вечером в поселке небезопасно, но лопатка со мной. Я запираю дом, иду темной улицей. То у одного, то у другого дома слышатся голоса и пьяная ругань — воскресенье. На меня не обращают внимания — привыкли. Вот и клуб. В окнах конюшни горит свет. Почему? Дядя Саша встал? Обычно он зажигает лампочку только в каморке — электричество надо экономить. Дверь приоткрыта… Уходя, я запер ее на ключ. Странно…

Я тяну на себя тяжелую створку, и первое, что замечаю — человека на полу. Он лежит лицом вниз, неловко вывернув руку ладонью вверх, из-под головы растекается темная лужа. Я бросаю судок и переворачиваю тело. Лицо дяди Саши залито красным, глаза закрыты… Упал, ударился головой? Скорее вызвать скорую! В офисе клуба есть телефон! Я щупаю пульс на шее опекуна — дядя Саша меня учил. Не бьется… Я торопливо расстегиваю рубашку, приникаю ухом к груди — тихо… Да что же это!..

Я сижу на холодном цементном полу, слезы жгут мне глаза. Зачем, зачем я оставил его одного?! Надо было остаться… Пусть дяде Саше было бы плохо, но я не позволил бы ему упасть и удариться головой о пол. Сволочь я бездушная!

— Стой, сука! Стой смирно! Кому сказал!

За углом, у денников, крики, глухие удары, ржание, полное боли. Кто там? Встаю, бреду. У денника Майки трое. Один держит в руках уздечку, второй стоит в стороне, третий дубасит кобылку бейсбольной битой. Кобылка пятится и кричит.

— Хватит, Серый! — говорит тот, что с уздечкой. — Прибьешь!

— Ну, и хрен с ней! — ухмыляется Серый. — «Крестного отца» смотрел? Там коню голову отрезали и в постель хмырю подкинули. Как он орал! Хорошо бы и Мамеду так. Весь поселок платит, а он зажал, сука черная! Вот угрохаем коней…

— Хватит, что сторожа угрохал!

— Пусть не лезет! А то начал… Я ж не знал, что он такой дохлый, вроде не сильно стукнул…

Рэкетиры… Дядя Саша мне рассказывал: обложили данью поселок — и не только наш. Дядя Мамед им не платил, дядя Саша сказал: у него надежная «крыша». Не помогла она…

Я снимаю с пояса лопатку, сдергиваю кожаный чехол. Я знаю, что буду делать. У меня осталось одно желание. Сильное-сильное…

Майка больше не сопротивляется. Глаза кобылки полны боли, по морде текут слезы. Сегодня она катала Юлю…

Первым замечает меня Серый.

— А это кто? Чего надо, пацан? Вали отсюда!

Я молча иду к нему.

— Серый! У него лопатка! — кричит второй рэкетир.

— Еще один сторож? — ухмыляется Серый. — Ну-ну…

Он хватает прислоненную к стене биту, идет навстречу. Серый высокий и крепкий, он скалит зубы и перебрасывает биту из руки в руку.

К бою! Правая нога — вперед, рука согнута в локте, хват за черенок универсальный. Левая рука защищает горло.

— Гляди-ка ты! — ухмыляется Серый. — Спецназ! Ну, пацан, напросился!

Бита взмывает вверх. Нырок, шаг в сторону, лоток скрежещет по кости. Серый орет и роняет биту. Кость голени спереди едва прикрыта кожей, пнуть — и то заплачешь. А если рубануть острым?

Я выпрямляюсь. Серый орет и ругается. Удар тычком! Остро отточенный лоток с хрустом перерубает гортань, легко проникая дальше. Дядя Саша запрещал мне отрабатывать этот прием, но я не послушал. Занимался тайком, когда он не видел… Крик захлебывается. Серый валится вниз, едва успеваю выдернуть лопатку. Из разрубленного горла на цементный пол толчками выливается кровь, Серый хрипит и дергает ногами.

— Твою мать!..

Оставшиеся рэкетиры бросают кобылку, бегут ко мне. По пути суют руки в карманы. Ножи! «Нож — это очень опасно!» — учил дядя Саша. — Проигрывает в длине, но выигрывает в маневренности…» Наплевать! Мне все равно.

Отступаю назад, чтоб не запнуться о тело. Серый еще дергается. Парочка перепрыгивает дружка. Тот, наконец, затих. Рэкетиры приближаются медленно. На руках, что сжимают ножи, наколки — не поселковая шантрапа.

Парочка разделяется, заходит с двух сторон. Проход у денников широкий, позволяет. Плохо: могу не успеть… Правая нога — вперед, рука согнута в локте, хват — за конец черенка. Замах будет широкий, увернутся. Но нам главное — испугать. Лоток со свистом рассекает воздух. Ближний налетчик отшатывается, второй прыгает ко мне. Поворот, краем наступа цепляю его за руку. Рву на себя, он по инерции летит вперед. Боковая грань лопатки врезается в беззащитную спину…

Левый бок обжигает. Не успел увернуться — замах был широкий. Дядя Саша был прав: нож маневреннее… Лопаткой — назад, снизу. За спиной — вопль. Поворачиваюсь. Второй налетчик бросил нож, держится за пах. Сквозь пальцы брызжет кровь. Зацепил артерию… Лоток рассекает воздух, впивается между шеей и ключицей. Таким ударом можно развалить человека до пояса, но у меня маловато сил — лопата входит лишь на ширину лотка. Налетчик вскрикивает и валится ничком.

Остался последний. Он успел перевернуться, но встать не может. С ужасом смотрит, как я приближаюсь. Пытается дотянуться до ножа. Бью в руку — коротко, без замаха. Хруст кости, вопль.

— Пацан! Ты что?!.

Перехватываю черенок двумя руками — и резко вниз, как будто вырубаю дерн. Крик сменяется бульканьем. Все… Поворачиваюсь, иду. Дядя Саша лежит там, где я его оставил. Сажусь рядом, кладу на колени лопатку. С перепачканного кровью лотка на штаны плывет красное. Плевать. Жизнь кончена. Дяди Саши нет, а меня посадят в тюрьму — на десять лет. Дядя Саша показывал мне Уголовный Кодекс. Тюрьма не лечит — калечит. Когда выйду, стану грабить и насиловать. Я приношу людям горе. Мать убили из-за меня, теперь — дядю Сашу. Я сам только что убил троих. Пусть они это заслужили, но я не судья и не прокурор. Я чудовище, детям запрещают со мной дружить…

Левый бок жжет, голова кружится. Пора. Лучше умереть там, в неведомом краю, где светит солнце и мягкая трава. «Колокольчики мои золотые!..»