Беспризорный князь

Анатолий Дроздов, 2013

Вчерашний беспризорник, из родного XXI века переместившийся в Киевскую Русь, становится могущественным князем. Возмужав в битвах, Иван мудро правит Галичем. Княжество его богатеет, подданные довольны. Только недоволен сам «беспризорный» князь. Далеко не все, что он задумал, удалось. Средневековье диктует свои правила игры, и, воспользовавшись ситуацией, Иван захватывает Волынь. Это вызывает озлобление у его давнего недруга, великого киевского князя Святослава. Обе стороны готовятся к междоусобной войне, но ее останавливает нашествие половцев. Степняки собрали огромное войско – Руси не устоять. Но галицко-волынский князь владеет страшным оружием: огнедышащими змеями-смоками…

3

На третий день после рождения сына к Ивану приехал Малыга с женой. Женился батько неожиданно для всех, в том числе и для себя. Случилось это, как мне рассказывали, так. Малыга, как положено посаднику, принимал жалобщиков, когда к нему вошла странная девица. О том, что она незамужняя и даже не вдова, говорил венчик в волосах, хотя на вид посетительнице было за двадцать — в Галиче к таким годам успевали овдоветь. Тем не менее, девица не выглядела ни косой, ни рябой, что объясняло бы привередливость женихов; наоборот, смотрелась весьма гожей. Чем, собственно, и привлекла внимание Малыги.

— Сосед межу запахал! — пожалилась Любава, как звали просительницу. — Накажи его!

— Сами разобраться не можете? — заворчал Малыга (он не любил склок). — Посаднику дело до вашей межи?

— Сосед у меня дурной! — возразила девица. — Мало того, что жадный, так и обзывается всяко. А вступиться некому — сирота я.

— Что ж без мужа? — сощурился Малыга.

— Не берут.

— Отчего?

— В то время, как Володько здесь правил, уные его меня снасиловали. Схватили на улице, затащили в хоромы, после чего выкинули, побитую и в одеже разодранной. Домой шла через весь Галич, люди позор мой видели… — Любава насупилась.

— Где эти уные сейчас? — посуровел лицом Малыга. — В Галиче?

Любава покачала головой:

— Сгинули, — она вздохнула. — Вы их и посекли. Уцелей кто — сама бы зарезала! — добавила мстительно.

Малыга внимательно глянул на просительницу.

— Батюшка объявил в церкви, что я непорочная^[7], только женихи все равно носы воротят.

— Дурни! — сказал Малыга. — Девка ты гожая: как мне — так по нраву. Совсем, что ль, не звали?

— Которые и звали, — подтвердила Любава. — Только не пошла.

— Отчего?

— Они не по любви, — фыркнула Любава. — Дом мой хотели, хозяйство. Я хоть и не боярышня, но не бедная! Сама тружусь, холопов имею, приглядываю за ними! — добавила Любава с гордостью.

Малыга задумчиво прошелся по гриднице.

— Сосед только донимает, — продолжила Любава. — Забижает сироту!

Вид девицы резко контрастировал с ее словами. «Эту обидишь! — подумал Малыга. — Скорей она сама…»

— Заглянуть к тебе вечерком? — предложил, сощурившись.

— Даже не думай! — возмутилась Любава. — Я себя блюду. У кого хошь спроси! Даже сосед — и тот лает меня «целкой церковной». Привечала б мужиков, кричал бы: «Блядь!»

— «Церковной»? — улыбнулся Малыга.

Любава насупилась.

— Батюшка сказал «непорочная» — значит, такая и есть!

— Жаль! — развел руками Малыга. — А то бы заехал.

— Сором тебе, посадник, девицу к блуду склонять! — осердилась Любава. — Коли по нраву, так замуж бери! По-честному!

Малыга захохотал.

— Нашла жениха! — сказал, отсмеявшись. — Ты на голову мою глянь, глупая! Вишь, седая?!

— Что из того? — возразила Любава. — Голова седая, а телом крепок. На ристалище молодых бьешь — сама видела. К женкам вдовым захаживаешь — весь Галич о том знает. Ко мне вот ночевать просился. Значит, не старый.

Малыга снова захохотал. Любава, нахмурившись, ждала, когда он закончит.

— Ладно, — сказал Малыга, отерев с глаз слезы. — Повеселила ты меня. Пошлю тиуна. Коли правду молвила, соседа накажут. Станет впредь лаяться — получит батогов. Довольна?

Любава кивнула, но не ушла.

— Что еще? — удивился Малыга.

— Замуж! — напомнила Любава.

— Так не звал! — изумился Малыга.

— Сказал, что я по нраву.

— Ну… — Малага почесал в затылке. — Сказать-то всякое можно. Рассуди сама: куда мне жениться, старому? Смеяться станут.

— Не станут! — возразила Любава. — За тебя любая пойдет!

— Так уж и любая! — не согласился Малыга. — Вдова — еще поверю, но чтоб девка? Девке со стариком невместно.

Любава потупилась.

— Не девка я, — сказала чуть слышно, — сам знаешь. Хоть батюшка и объявил, но девство порушено… И лет мне много — двадцать три. Как для тебя — так в самый раз! — добавила торопливо.

— Думаешь? — спросил Малыга.

Любава кивнула. Малыга прошелся по гриднице во второй раз.

— За тех, кто звал, не шла, — сказал, встав против просительницы. — За меня сама просишься. Захотела в посадницы?

Любава покачала головой.

— Тогда отчего?

— Ты мне по нраву. Крепкий, статный и гожий. С виду строг, но сердцем добрый. Встретил ласково, помочь обещал. Другой бы выгнал.

— Ладно! — сказал Малыга. — Я подумаю.

— Только недолго! — предупредила Любава. — Ждать не буду!

Она гордо подняла голову. Малыга засмеялся и отпустил просительницу. Жалобщиков в тот день набралось много, он принимал их допоздна, после чего, поужинав, отправился в ложницу. Спал плохо, ворочался и встал на заре. Надев новую свиту и такую же шапку, кликнул гридня. Спустя короткое время в сопровождении дружинников он выехал со двора и отправился на торг. Там купил золотые, с яхонтами серьги и красивый шелковый убрус. Сложил их в сумку и вскочил в седло. Встреченный прохожий рассказал, как проехать к нужному двору — тот оказался неподалеку. Прежде, чем постучать, Малыга внимательно осмотрел дом. Тот выглядел справным: крепкие стены, тесовая крыша; и не пузырь, а стекла в узких окошках. Забор вокруг дома был из высоких, тесаных плах, дубовые ворота окованы железом — не разобьешь. Малыга одобрительно крякнул.

— Хозяйка в поле! — сказала холопка, открыв калитку.

— Так рано? — удивился Малыга.

— Она с петухами встает, — поведала холопка. — Поснедает — и туда! Хозяйский глаз везде нужен.

— Проводи к ней! — велел Малыга. — Живо!

Холопка юркнула обратно, ворота отворились, из них выехал отрок. Рыжий коник под ним выглядел веселым и упитанным, шерсть его блестела, Малыга крякнул еще раз.

— Ты кто? — спросил отрока.

— Холоп Любавин! — сказал отрок и шмыгнул носом. — За конями гляжу. Скачи за мной, посадник! Мы скоро…

Доскакали и впрямь быстро: поле хозяйки было неподалеку. Еще подъезжая, Малыга заметил работающих в поле людей и знакомую фигуру наобочь пахоты. Любава была не одна. Рядом крутился мужичонка в суконной шапке. Они с Любавой о чем-то спорили, размахивая руками. «Это и есть сосед!» — догадался Малыга, с любопытством наблюдая за сценой. Спорщики увлеклись и не замечали гостей. Внезапно мужичонка что-то сказал Любаве, та отскочила и подхватила с земли грабли. Размахнувшись, огрела ими мужика. Тот закричал и закрылся руками. Любава ударила еще раз. Малыга пустил коня вскачь. Мужичонка увидел его первым.

— Защити, посадник! — закричал, кидаясь к коню. — Вишь, чего творит? Дерется! Вира мне за обиду положена!

— Вира, говоришь? — сказал Малыга, прыгая на землю. — А кто межу сироте запахал? Кто ее «целкой церковной» лаял? Святая церковь объявила девку непорочной, а ты, значит, против?

Мужичонка побледнел.

— Сказано в Правде: коли муж мужа батогом ударит, то с него вира, — продолжил Малыга, — но не писано, как быть, когда девка бьет. А раз так, то и взыскивать нечего. А вот про межу запаханную в Правде есть. Двенадцать гривен продажи^[8], и ты их заплатишь.

— Смилуйся, посадник! — мужик бросился на колени. — Христом Богом молю! Где ж столько взять?

— Тогда прикуси язык свой поганый и впредь держи за зубами! — рявкнул Малыга. — Прочь с глаз моих!

Мужичонка вскочил и убежал. Малыга снял с седла сумку и, ступая по вспаханной земле, пошел к Любаве. Дружинники двинулись следом. Любава смотрела на них, уперев руки в бока.

— Межою пройти не могли? — спросила, когда гости приблизились. — Пашню зачем топтать?

Малыга захохотал. Дружинники за спиной присоединились. Любава нахмурилась.

— Чего приехал? — спросила, когда посадник утих. — Тиуна ждала.

— А я более не по нраву? — прищурился Малыга.

— Грех тебе, посадник, смеяться! — насупилась Любава.

Малыга полез в сумку, достал убрус, положил сверху серьги и протянул девице.

— Вот!

— Что это? — удивилась Любава.

— Дар невесте. Они, — Малыга кивнул на дружинников, — видоки, что честью замуж зову, как девку непорочную. Пойдешь за меня?

— Я… — Любава вспыхнула, растерянно посмотрела на дары, затем на посадника, на дружинников за его спиной. — Ты хоть бы человека упредить прислал! — выпалила сердито. — Нашел, где сватать! В поле, не прибранную…

— Домой к тебе заезжал, — ответил Малыга, пряча усмешку в усы, — сказали, что ты здесь. Вот и поскакал. Боялся не успеть. Грозилась ведь, что ждать не станешь. Ну, раз не по сердцу… — он завернул серьги в убрус, намереваясь спрятать дар в сумку.

— Отдай!

Прежде чем Малыга успел сообразить, Любава подскочила и вырвала дар. Развернув, выхватила серьги и мгновенно вдела их в уши, заменив ими свои, серебряные. После чего расправила и повязала убрус прямо поверх венчика. Тот встопорщился на темени, образовав на голове поперечный гребень. Малыга, не удержавшись, засмеялся.

— Ты! Ты…

Любава села на землю и заплакала. Малыга, потоптавшись, неловко опустился рядом.

— Ты что, ладо? — он обнял невесту за плечи.

— Ты… — проговорила Любава сквозь всхлипывания. — Думала: шутишь. Кто ты и кто я? Посадник и девка ославленная… Те, которым отказала, кричали: ноги должна им мыть и воду ту пить. Сосед и вовсе сказал, что никто добрый меня не возьмет…

— Голову ему оторву! — пообещал Малыга.

— Не надо! — сказала Любава, вытирая слезы. — Он и без того удавится — из зависти. Вот что я скажу тебе, посадник! Честь великую ты мне оказал — о такой и мечтать не смела. Этого не забуду! Никогда! Отныне не будет у тебя человека вернее меня. Я теперь за тобой, как нитка за иголкой: хоть в хоромы, хоть в шалаш. И ноги мыть тебе буду! Знай!

— Этого не надо! — сказал Малыга. — Сам помою…

Выбор посадника изумил Галич. Любава не врала: породниться с Малыгой желали многие. Бояре наперебой сватали ему вдовых сестер и даже юных дочек, а тут смердка, к тому же непонятно кто: не то девка, не то баба. Мгновенно возник и пополз по Галичу слушок: посадник поспешной женитьбой прикрыл блуд. Возник и увял. Дружинники, бывшие с батькой, поведали о подробностях сватовства. Заодно намяли бока рьяным сплетникам — а не порочь честного человека! Языки угомонились.

На свадьбе батьки я не был: Малыга постеснялся торжества. Сейчас представилась возможность отдариться. Я поднес молодой жене ромейские паволоки. Любава ахнула, взяв в руки узорчатый шелк. Мужу достался меч в богато украшенных ножнах. Малыга немедленно извлек клинок, потрогал грань, бегущую посреди лезвия, оценил заточку и крепость стали.

— Кольчугу проткнет и разрубит! — сказал довольно. — Добрый меч! Угодил старику!

— Какой ты старик?! — засмеялся я, выразительно глянув на Любаву. Та закраснелась и потупилась. Малыга усмехнулся и покрутил ус.

— Кажи сына! — сказал весело.

Я провел гостей в ложницу. Оляна встретила нас в постели (ей пока неможилось), но принаряженной. Малыга расцеловал княгиню в зарумянившиеся щеки, после чего склонился над младенцем.

— Вылитый батька! — сказал авторитетно. — И большой какой — настоящий волот^[9]! Молодец, доча!

Любава глянула на младенца тем жадным взором, каким смотрят на чужих детей женщины, мечтающие о своих, и, склонившись, поцеловала Оляне руку. После чего все отправились к столу. Пир не затянулся. Ватага была в разъездах, а другие понимали: посаднику с князем нужно поговорить. Выпили за молодых, затем за новорожденного, после чего торопливо закусили. Я украдкой поглядывал на батьку. И без расспросов было видно, что он счастлив. Но еще более счастливой выглядела Любава. Она не отрывала от мужа влюбленных глаз, а когда тот встал, сославшись на нужду, скользнула следом. Я чуток подождал и тоже вышел. Малыга стоял в коридоре, а Любава висела у него на шее, прильнув щекой к его щеке.

— Что ты, ладо! — говорил Малыга, гладя женку по спинке. — Натешимся еще!

— Ага! — возразила Любава, поднимая голову. — Видела, как с князем перемигивался. Теперь ночь с ним проговоришь, а я тосковать буду. И без того мало тебя вижу… Поцелуй меня! Живо!

— Так уж и мало! — пробурчал Малыга, но просьбу жены исполнил. Я отступил назад: дальше подглядывать было сором.

Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малага поставил кубок и вытер усы.

— Как назовешь? — спросил, щурясь.

— Иваном, — ответил я, поняв, что он о сыне.

Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый — из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь… Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял…

— Крестных нашел? — продолжил Малыга.

— Хотел тебя звать.

— Княжича крестит князь! — возразил батько.

Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договора о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.

Примерно так я и сказал Малыге.

— В Теребовле сидит Ярослав, — возразил он, взяв полный кубок. — С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.

— Ну и что? — пожал я плечами.

— Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, а он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так веришь? кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.

— Не нужен мне его дар!

— Пусть везет! — возразил Малыга. — Пока Володько не сбежал, Ярослав как мышь под веником сидел. Весь Галич за тебя был, а он до последнего ждал! Другим разом умнее будет.

— Ладно! — согласился я. — Ярослав так Ярослав.

— Крестной зови Ефросинью из Любачева. Она вдова. Была замужем за ляшским князем, да тот сгинул, детей ей не оставив. Деваться некуда, вернулась в Любачев, который в кормление ей дали. Помнишь?

Я помнил. Любачев княгине в кормление пришлось дать по просьбе ляшского короля. Того, в свою очередь, попросил брат мужа Ефросиньи: вдова мешала ему чувствовать себя хозяином. Ссориться с союзником не хотелось, и я согласился, скрепя сердце.

— Она тебе обязанная, — продолжил Малыга. — Баба разумная, в городе ее любят. Любавичский посадник шагу не сделает, ее не спросив. Честь ей окажешь и ляхам угодишь: за их князем замужем была. Роду Ефросинья доброго, Святослав Киевский ей троюродный дед. Вот и крестники…

Я слушал, угорая. Батько ел меня по полной. Инвентаризацию князей и княгинь, живущих в галичских землях, провести следовало давно. Разобраться, кто есть ху, чем живет и как дышит. На Руси это большая политика. Любой князь перечислит своих предков до двенадцатого колена, проследит генеалогию других родов — вплоть до прапрапрапрабабушки, выданной замуж за конунга Рваное Ухо, победившего ливов у Гнилого Брода. Здесь этому учат с детства. Правитель, мля! Считал, что есть дела поважнее. Опомнился, когда крестить сына стало некому…

— Чтоб я делал без тебя! — Я обнял Малыгу.

— Не подлаживайся! — он отпихнул — впрочем, не сильно. — Ишь, запел! Когда дурость затевал, не спрашивал!

— Ты о чем?

— О сиротах, коих князьями делать вздумал! Еле ватагу успокоил. Сказал: Иван с соседями дразнится. Виданное ли дело: смердов в правители пихать!?

— Так ромеи советуют!

— Нам на них глядеть? У них одно, у нас другое. У ромеев простой дружинник басилевсом стать может, на Руси век от веку правит природный князь!

— А я?

— Что ты? — пожал плечами Малыга. — Потомственный Рюрикович, родной сын князя Петра Звенигородского и княгини Доброславы, сестры Мстислава Волынского.

Я не откусил язык лишь потому, что пил из кубка — разговор требовал подкрепления сил. Покосился на Малыгу: шутит? Прищур глаз у батьки был хитрый, но по лицу не читалось, что издевается.

— Переведи! — сказал я, ставя кубок. — С русского на греческий.

Малыга даже глазом не повел.

— Как сел ты в Галиче, многие стали спрашивать: откуда таков? То, что ты приемный сын князя Петра, ведали, но какого роду-племени? Вот и вспомнили…

Малыга почесал бороду, что служило признаком долгого рассказа.

— У князя Петра много лет тому случился разлад с женой. Трех дочек родила княгиня, а сына все не было. Петр ее не попрекал, но Собислава места не находила: наследника-то нет! То ли надоумил ее кто, то ли сама в голову забрала, но стала у поганых помочи искать: на капища ходить да идолам кланяться. Прежде в церквах службы заказывала — там не помогло, решила других богов просить. Петр, как это узнал, крепко разгневался. Укорял жену, ругал всяко — не слушала. Как только князь отъедет, она шмыг — и на капище. Рассердился Петр и съехал во Владимир-Волынский, к князю Мстиславу, который давно в гости звал. А к Мстиславу как раз сестра вдовая из Менска вернулась…

Малыга осушил кубок, я торопливо наполнил. История становилась захватывающей.

— Доброславу выдали замуж за Ингваря Менского в осьмнадцать лет. Князь не молод был, да и вдовый к тому же. Своих детей полон двор, а тут молодую женку взял. Только не по любви. С Мстиславом породниться хотел: в силе был князь Волынский. Недолго пришлось Ингварю с молодой женой тешиться. Месяца не прошло, как на охоте с коня сверзился — и головой о камень. Может, помогли ему в том — ходил такой слух, да видаков не было. В Менске брат Ингваря сел, вдова ему без надобности, он ее к Мстиславу и отослал. Пригожей была Доброслава, да отец твой не хуже. Ликом чистый, сам статный, умен, речист — куда там Ингварю! Покойный-то жаба-жабой был, к тому же пил с утра до вечера. Чего терять вдове? Замуж не возьмут — княжон хватает, одна судьба — в монастырь или векуй при брате. Быстро у них сладилось. Мстислав это заметил, да смолчал. Видно, решил: пусть потешится сестра, раз судьба ее такая: любил он Доброславу. Словом, ехал князь Петр во Владимир на месяц, а остался на три.

Малыга помолчал.

— Как слух о том дошел к Звенигороду, Собислава испугалась. Мол, наденет на нее муж монашеский клобук, а сам с ладушкой обвенчается. Правильно опасалась: было у князя такое намерение. Кинулась Собислава во Владимир и пала Петру в ноги. Вымолила прощение. Страшной клятвой поклялась, что более к идолам — ни ногой. Пожалел Петр дочек. Доброслава плакала, а что сделаешь?

Через полгода родила она сына. Объявили, что от Ингваря, только мало кто тому верил. Младенца окрестили Иваном. А у князя Петра через два года другой сын родился — и тоже Иван…

Малыга приложился к кубку.

— Как Собислава умерла, князь Петр ездил к Мстиславу сестру вдовую сватать, да опоздал — постригли ее…

Малыга вздохнул.

— О том Градислава, старшая сестра князя, позаботилась. У Мстислава наследников не было — сплошь дочки. Сыновья рождались, да умирали в младенчестве. Кому стол передать? Мстислав подумал и решил: сыновцу Ивану. Женись Петр на Доброславе, так бы и вышло: сберегли бы мы наследника. Только Градислава иного желала. У нее самой сыновей не было, а муж, ляшский князь Болеслав, спал и видел, как Волынь захватить.

Градислава наклепала на сестру: дескать, мужей привечает, честь княжескую не блюдет, Мстислав и поверил. Велел Доброславу постричь. Иван без ока материнского остался, Градиславе того и надобно было.

Малыга отхлебнул из кубка.

— На охоте это случилось. Княжичу тринадцать стукнуло, время уже на ловы ездить. Подняли кабана. Иван от дружины оторвался — конь у него добрый был — и сгинул. Кинулись искать: нашли коня. Стоит у болота и фыркает, а княжича нету. Кричали, искали — как в воду канул. Подумали, что кабан в болото порскнул, Иван — за ним. Оба и утопли. Переполох, все плачут, Мстислав велел распорядителя охоты повесить, да что толку? Болото добычу не отдает…

Малыга поставил кубок.

— Через два дни был я там и проехал следом. Подковы у жеребца Ивана были приметные. С версту болота того не доходя, нашел полянку, а на ней следы трех коней. Только не княжеских. У тех подковы гладкие, а у этих с шипами — не успели с зимы перековать. Стал приглядываться, а сбоку на кустах — ветки поломанные, а на них — кровь. Мало совсем, потому и не заметили, когда искали.

— Ну? — не утерпел я.

— Засада Ивана ждала. Сбили его стрелой, а тело увезли. После или закопали тишком, или в реку с камнем бросили — кто ведает? Коня же к болоту пригнали, чтоб все думали: утоп. Стал разбираться. Градислава с мужем как раз у брата гостили. Я подковы у ляхов глянул — с шипами.

— Сказал князю?

— Стал бы он меня слушать! Видаков-то нет. Не только у ляхов кони не перекованы.

— Зачем ты ездил во Владимир?

— Доброславу повидать.

— Князь Петр послал?

— Ну… — Малыга замялся.

Я вдруг понял. Мы-то гадали в ватаге: отчего батька бобыль? Ведь и собой хорош, и бабы к нему тянутся, ан нет! У Малыги, в отличие от Петра, надежды на счастье не было: княгини не выходят замуж за воевод — если, конечно, те не князья. Как надо любить женщину, чтоб столько ждать? И только поседев, избрать себе половинку, причем с такой же изломанной судьбой?

— Ты объявился в Звенигороде через год после того, — продолжил Малыга. — А теперь представь: находится отрок, зовут Иваном, лет ему четырнадцать, как и должно быть сгинувшему княжичу. Кто таков — неведомо, сам он того не говорит, сообщает только, что жил у поганых, которые подобрали его, раненого. Уразумел, о чем мы подумали? Приплыл-то в Звенигород — единственное место, где княжичу Ивану спасения искать стоило, а что таится и не говорит о себе, так опасается: как встретят? Тем более, что ликом с покойным княжичем ты схож. Не совсем, конечно, но у отроков, пока они растут, обличье меняется.

Я молчал, но Малыга и не ждал вопроса.

— Потом разобрались, конечно. Однако решили, что Господь тебя послал. Забрал одного, но дал другого. Поэтому князь Петр тебя усыновил. Уразумел, к чему я?

Я покачал головой.

— Мстислав месяц, как умер. Во Владимире Болеслав с ляхами сел. Закрыл пути, купцы в Галич проехать не могут. Мыто им ляхи положили такое, что любой разорится. Караваны повернули на Киев. За одно такое войной идут, а Болеслав еще и задницю^[10] чужую схапал. Через жену на Руси земли не наследуют. Тем паче, что настоящий наследник, которого сам Мстислав избрал, жив и здоров. Уразумел?

Батька — голова. Волынь — это вам не баран начихал. Сильное, богатое княжество, ничуть не уступающее Галичу. Надо брать! Землями прирастем — соседи обзавидуются. Моральные соображения — по боку! Я, конечно, не племянник Мстислава, но Болеслав, убивший законного наследника, сволочь еще та. К тому же ляхи — соседи беспокойные. С запада подпирают, теперь и с севера станут?

Это с одной стороны. С другой — междоусобица. В Киеве отреагируют нервно. Болеслав хоть лях, но князь, Иван же — непонятно кто. Если Великий поднимет Русь… Со смоками отобьемся, но крови, своей и чужой, прольется море. Да и не готовы мы к походу. Большая часть дружины на рубежах — в Звенигороде сотни не наскрести. У Малыги в Галиче — от силы две. Смоков тоже двое — второй вернулся вчера, остальные в разлетах. Слишком мало для затяжной войны. У Болеслава сил больше. И еще…

— Княжича знали в лицо.

— С той поры минуло двенадцать лет! (Малыгу не прошибить. Он уже все решил). Был отрок, стал муж. У тебя — борода, усы… А вот глаза, как у Ивана. Теперь вот что скажу, княже. Хоть мнят люди, что ты сыновец Мстислава, а подтверждения нет. Возьмешь Владимир — поверят. Спешить надо, пока Болеслав не укрепился. И еще одно… — Малыга побарабанил пальцами по столу. — Опоздаем — Доброславе не жить. Она ведает, кто сына ее убил. Не только ведает, но и Градиславе о том сказала. В рожу ей плюнула.

Худо. Медлить нельзя.

— А Доброслава?

— Ждет! — ответил Малыга, вставая.

— Когда выступать?

— Завтра!..

Примечания

7

Был такой обычай на Руси. Изнасилованную девушку объявляли в церкви оставшейся девственной.

8

То есть в пользу князя.

9

Волот — богатырь. Слово «богатырь» (богатур) появилось в русском языке после татаро-монгольского нашествия.

10

Задниця — наследство.