Псы Америки. Изольда

Анатолий Агарков, 2023

Субъективные ответы на злободневные вопросы:– Украина: кто, как и когда сделал её такой?– европейские ценности: душа или тело?– судьба гегемона: полный крах или задворки истории?– третья мировая: уже идет или вот-вот?Новости завтрашнего дня.

Гибель «Дианы»

Знать знаем, а постигнуть изначальную тайну —

таланта не хватает, а может, и ума.

/Ю. Семёнов/.

Вечером комбат в столовой:

— Вы уже знаете — на передовой погиб наш товарищ. Погиб геройски. Командование говорит — будем представлен к высшей награде. Не будем ждать торжественного момента — помянем сегодня.

Кто бы был против!

Первую выпили за свое же здоровье. Вторую за тех, кто ждет. Третью — молча и не чокаясь.

Давай, браток. Земля тебе пухом!

Глаза заблестели. Слова потекли.

Но особенно разговеться Петрович не дал.

— Противник все прет и прет — хочет зажать нас в своих объятия, чтобы вместе и на тот свет. Так что все по местам: в смысле, в кровать — спать! Когда прозвучит тревога никто не знает.

Кто по палаткам, кто по машинам — разошлись, на ходу вяло дожевывая.

— Санек, пойдем, пивком угощу.

— Нет, спасибо…

Укладываясь в спальнике, Саня задал вопрос своей завальсировавшей голове — о чем нынче думать будем, бедовая?

Как жить хочется?

Очень хочется!

Геройски товарищ сегодня погиб — помянули. А скольких не помянули? В последние дни почти каждый день у кого-то ранения. И смерть в автобате — не редкий гость. Возможно, завтра не станет Сани.

Мама родная!

Как уснуть? Может, не спать и думать всю ночь? Где-то Шурик читал — полководцы древности в ночь перед сражением спать не давали своим солдатам и утром их не кормили, чтобы злее были.

Помогает ли злость в современном сражении?

А вот Сане нравится слово «работать». Он ведь не ходит врукопашную, не шмаляет по врагам из орудия, не давит их гусеницами… Он работает, возя снаряды. Как работал бы, наводя прицелы. Ни к чему ему злость и ярость: работа требует спокойной и светлой головы.

И вовсе, кажется, не справедливо — он «работает», а по нему стреляют.

Водка славно улеглась в желудке. Голова благополучно откружилась. Хорошо на душе.

Надо признать, пить за рулем или перед поездкой Саня научился на фронте. Ему нравится принимать «сто грамм наркомовских». Когда делу надо, он практически не хмелеет и никогда не отказывается «принять на грудь».

И от того, наверное, приходит на ум совсем дурацкая мысль — вот если бы Ольга досталась Готовцеву девственницей, он бы её крепче любил или так же?…

А утром случилась трагедия.

В Артемовске…

Саня привез боезапас куда приказали. Развернулся обратно. Летит по городу, как ангел, крепко сжимая зубы. На улицах никого нет. Даже собаки не лают из подворотен…

Впереди стрельба началась…

Что за нахер?

Выбегает капитан спецназа на дорогу, машет рукой. Саня тормозит. Офицер дверь открывает:

— Ты груженый? Нет? Таран нужен. Давай налево.

Офицер, садясь рядом с водителем, объясняет ему обстановку и ставит задачу:

— Укропы в город просочились. Сколько — пока неизвестно. Мы в дом группу загнали, окружили, но там забор высокий и ворота крепкие — нахрапом не взять. Ты будешь тараном.

Саня, как бы, не был «за» — но кто его спрашивал?

Подъехали. Видны крыша и часть кирпичной стены за высоким дощатым забором. Вокруг спецназ рассредоточился — человек двадцать бойцов.

— Вон ворота. Разгоняйся и лбом. А следом ребята за тобой.

Камаз бампером бьет двустворчатую преграду из досок — она стремительно распахивается. Проскочив двор, Саня тормознул машину у самого крыльца. Из дома в окна начинается отчаянная стрельба.

Капитан направо, Саша налево спрыгивают из кабины и прячутся под машиной.

По окнам, по дому уже стреляют наши бойцы — во все стороны летят брызги стекол и битого кирпича.

Саня, сжимая автомат, лежит на животе, хоронясь за колесом, и не знает куда ему целить. Укропов не видно, но стреляют — да так, что к дому нет никакой возможности подобраться. За машиной хоронятся спецназовцы.

— Кидайте гранаты в окна! — кричит капитан.

А в ответ гранаты летят через распахнувшуюся дверь дома в кабину камаза. Слышны взрывы. Машину побрасывает на рессорах.

Крики истошные:

— Горит! Сейчас рванет!

Спецназовцы шустро покидают двор.

И капитан с ними, на ходу в рацию:

— Нужно подкрепление. Пришлите «коробочку».

Потом Саше:

— Уходи, водила! Нам их не взять. Сейчас подмога подъедет. А мы их не выпустим из этого пекла. Может, с машиной вместе сгорят…

Перестрелка улицы с домом продолжается. Саша один под камазом — лежит с автоматом и плачет.

Горит его «Диана» рыжим пламенем, черным дымом. Сейчас рванет топливный бак…

Готовцева бьет лихорадка. Надо бы убегать, но он не может подняться — то ли силы его покинули, то ли мощь неведомая не пускает: не дает оторваться и бросить погибающую машину. Умереть с любимой «Дианой» — такое Саня принял решение. Теперь молит Бога: «Скорей бы это все кончилось! Скорей бы всё это кончилось! Скорей бы…»

И тут рвануло над головой…

В Донецке дождь. Лупит по крышам, лупит по окнам и стенам. По улицам, наверняка, потоки воды.

Саня лежит на кровати в палате госпиталя. Это он понял. Не ясно только — он жив или мертв. Ему не понятно…

Он тела не чувствует, болей в нём нет, только душа, которая не осознает — причем тут дождь?

Закрывает глаза. Вот бы закурить сейчас! Хотя, конечно, покойникам курить не положено.

Палата не пуста. Иногда слышны какие-то голоса. Но есть ощущение, что Саня находится в каком-то вязком, смуром пространстве — словно в тумане и полусне. А произносимые слова доносятся будто из картонной коробки.

Хочется что-то сделать. Например, улыбнуться.

Готовцев пошевелился.

Его окликают:

— Живой, браток? Надо врачам сказать, что в сознание пришел. Что молчишь? Скажи слово хоть…

— Я хочу вернуться к своей жене, — говорит Саня внятно и вслух о том, что думает в данный момент.

— Все хотят, — прилетает ответ.

За окнами закончил лить дождь. Но будто эхом продолжается капель с крыш.

В палате кроме Сани семеро мужчин. Каждый подтянут и строг — болеть, так болеть: какие могут быть шутки? Говорят мало. Медленно двигаются, если кому-то куда-то надо. Больше лежат…

Почему они мало говорят? Где ещё душу отвести разговорами, как ни в госпитале? Но фронтовиков это и отличает от прочих гражданских лиц — любая беседа должна быть и к месту, и к настроению, и даже к погоде.

Почему они мало говорят? — Сане приходит на ум. — Все заняты делом: выздоравливают. Даже во сне не храпят. Не люди, а ангелы, елы-палы…

Из-за окна доносится чей-то крик на мове.

Саня вздрогнул — показалось наверное. Потом приходит понимание: Донбасс — это ведь бывшая Украина, и её язык был государственным. Так почему бы какому-нибудь санитару не ругаться на мове?

Когда жутко бывает, а потом ясно, что опасность уже миновало, первым делом реагируют внутренние органы — сердце начинает работать нормально, за ним легкие… и вся требуха по порядку. Последней в адекват приходит голова. Саня это уже знал…

— Тебя тоже контузило? — кричит ему сосед по палате. — А меня так, что ни хера не слышу…

Прикладывает руки к ушам, крутит головой.

Саше не до контуженного соседа — у него свое. Ему кажется, что его Оле очень идут голубые джинсы — как не вспомнит её, обязательно в них.

Однажды он ей попенял:

— Ты меня обворовала, влюбив в себя.

— Обворовала или одарила? — улыбнулась жена.

— Ты мой хороший! Не хочу жить без тебя. Хочу без тебя не жить. Чтобы без тебя мне не было жизни, — ворковала она в его объятиях.

Ольга не любила истерик. Любила высокие чувства и нежные ласки.

— Ты — мой единственный мужчина, — сказала однажды, глядя ему в глаза. — Если б я знала, что у меня будешь ты, у меня не было б Кольки-хохла. Я клянусь тебе, милый.

Готовцев обнял жену. Он тоже сильно любит её.

И Саша, и Оля очень страдали друг без друга. Всё это должно было однажды как-нибудь разрешиться. И на тебе — «Диана» погибла, он контужен… Война для Александра Готовцева закончилась, наверное, навсегда. Он домой возвращается…

Первое, почти радостное возбуждение от этой мысли скоро прошло.

Оля. прости меня, — отправил Саня мысленное послание жене. — Я скоро приеду домой. И мы никогда уже не расстанемся.

Женщины тем хороши, что в них всегда присутствует надежда для мужчин.

Господи! Спасибо тебе, что у меня есть такая жена — полная надежды. Спасибо, что у меня было так много счастья с ней, а будет ещё больше. Верность и восхищение — все, что нужно мужчине от женщины — она подарила ему с избытком. Саня ей благодарен за это.

Кончился Саня как водитель, активный участник СВО. Теперь будет жить и трудиться дома, помогая жене в её делах на ярмарке тщеславия, удачи и надежды. Так думал Готовцев о своем будущем и блоге «Валькирия».

Однако, нет-нет да проскакивала мыслишка такая — вернется Саня домой и громко всем скажет: «Мужчина здесь я!» И если нужно принять решение, это сделает он. Женская доля повиноваться и исполнять. Только в такой семье может быть счастье. Если он «ляжет» под слабую половину, Оля его разлюбит. Такова жизнь. Выбора нет…

А если жене не понравится это, что делать тогда? Уйти? Чтоб потом вернуться и, взяв её на руки, попросить прощения?

Фронтовые закончились сложности, гражданские только начинаются.

Но тревоги пока подавляли другие мысли о скорой встрече с женой. Они будут жить вместе, они будут спать вместе: он возбужденный, и она, полная женских чудес.

Готовцев поперебирал в голове всякие возможные варианты их совместных «кувырканий» в постели и успокоился. Вообще говоря, это было не в традициях Александра — всегда в таких делах заправляла Оля…

— Тебе лучше стало? — спросил контуженный сосед.

— Совсем хорошо, — Саня приветливо улыбнулся.

Следом мысли и чувства другие.

Никогда ещё Готовцев так не презирал себя.

Зачем-то полез в прикроватную тумбочку и обнаружил в ящике бумажник с документами, свой мобильник, и АПБ. Надо же, чья-то заботливая рука! Но сгорели в огне автомат с СВД. И «Диана» сама, и все, что в ней было…

«Диана» его сгорела. Другой такой уже не будет никогда.

— Ты плачешь? — сосед контуженный.

— Отстань! — отмахнулся Саня.

Утер полотенцем слезы, сел, спустив ноги на пол: хотел полистать записную книжку — вдруг какие-то важные эсэмэски пришли или звонки пропущены — но телефон не работал. Возможно, зарядка кончилась.

Жаль. Звонок жене сейчас бы не помешал. Она-то наверняка звонила и сейчас беспокоится его молчанию.

Разволновался и сразу ощутил последствия контузии. В висках невыносимые перегрузки. Через одно ухо что-то ломилось в голову, а через другое — из головы. Она, его бедовая, разрушалась и сыпалась. Организм вопил о полном и скором отключении…

Саня увидел тапочки, сунул в них босые ступни и, слегка покачиваясь, вышел из палаты. Добрел до поста дежурной медсестры. Попросил:

— Спирта мне полстаканчика.

Она испугалась, удивилась, встала.

— Вы — алкоголик? Ломка у вас?

— Нет, я контуженный.

— Тогда тем более вам нельзя.

— Если не выпью, то умру. Я уже так лечился. — сел на освободившийся стул медсестры. — Позовите, пожалуйста, доктора.

Минут через десять пришел врач — весь какой-то пожилой, но активный и улыбчивый.

— Говоришь, был контуженным и вылечился алкоголем? Сильно сердце прихватило?

— Голову — просто невмочь. Помру, чувствую…

— Ну, пойдем в ординаторскую. Дам тебе чайную ложечку. Посмотрю реакцию организма.

Привел, усадил на диван, налил половинку пластиковой мензурки:

— Пей.

Саня выпил и не поморщился. Даже не почувствовал — спирт ли это? Но почему-то верил врачу.

— Что чувствуешь?

— Меня паренек так лечил в госпитале — помогло. Ночь отлежался и поднялся. Правда, он ещё песню пел.

— Ну, петь я тебе не буду. Но, кажется, глазки твои заблестели. Пойдем, я тебя уложу в палате — может, правда, к утру оклемаешься.

Саня лег и сказал доктору:

— А потом он погиб…

И закрыл глаза.

Теперь он почувствовал, что выпил спирт. Черные тучи, обложившие голову, ещё не отступили, но смерть не казалась такой мучительной. Нормальная кончина — пожил своё…

Среди ночи в палату зашла дежурная медсестра. Коснулась ладонью лба.

Саня открыл глаза.

— Спи-спи. У меня в журнале записано — тебя проверять.

Сон снова пришел к Готовцеву, намекая на скорое выздоровление. Даже приснилось что-то мирное — река, сети, рыба… и кто-то. Брат, наверное — Глеб Викторович.

Утром узнал, что сосед умер. Вот тебе и контузия! Такими вещами нельзя шутить.

Вчерашний врач освидетельствовал покойного. Переглянулись с Саней с пониманием — взгляд Готовцева был исполнен благодарности. Доктор покачал головой — мол, теперь буду знать.

Когда труп унесли, и все посторонние ушли, Саня озадачился покурить. В поисках никотина распахнул тумбочку. И вот те раз! — в самом углу нашел чью-то забытую пачку с единственной сигаретой.

Ах ты, никотиночка моя! — обрадовался Готовцев.

Из палаты по черной лестнице спустился вниз и через служебный вход вышел в курилку. У единственного присутствующего попросил огоньку. Тот протянул зажигалку — большую, красивую и, наверное, дорогую:

— Дарю. Сам сейчас бросил курить. И ещё сигареты. Вот, возьми.

Мужчина был симпатичный, улыбчивый — похож на врача, но в халате больного.

— Ты из какой палаты? Что у вас там произошло?

— Умер мужик ночью.

— От чего?

— От контузии.

— Такое бывает?

— Как видишь.

— Первый раз слышу. Наверное, у него было что-то более тяжелое после ранения.

Саня пожал плечами, глубоко затягиваясь. Вчера он тоже был в предсмертном состоянии, а теперь вот, жизнь воспрянула.

Над городом зазвучал сигнал воздушной тревоги. Где-то вдали громыхнуло.

— В подвал? — предложил курить бросивший.

Саня отмахнулся беспечно:

— Нам ли, фронтовикам, тревог бояться?

Некоторое время громыхало настолько часто, что… впрочем, не очень близко.

Скорее всего, его новый знакомый — представился, Николаем — из каких-нибудь госчиновников. Сидел в беседке, озираясь и вздрагивая, на каждый взрыв, мир которыми был переполнен.

— А ты смелый мужик, — сказал Николай Александру. — Только вот по какой причине? Может быть, жизнь уже не дорога7 У тебя с этим как?

— Привычка. А жизнью я очень дорожу, потому что есть у меня семья. И я её скоро увижу — отвоевался: контужен.

— Господи, каким чудесным казался мир ещё недавно. Как много прекрасного он обещал. И вот тебе на — война! Кто-то решает за тебя — жить тебе или не жить. Счастье — это сугубо личное мнение. Вот ты счастлив, что едешь домой. А мог бы здесь навсегда остаться, как тот, что ночью в палате умер. А домой приедешь, пообвыкнешь и поймешь, что счастье — это плод воображения. И будешь скучать по своим фронтовым товарищам, этим клятым бомбежкам… Ты здесь жил! А там ты будешь существовать…

— Готов с тобою согласиться. Я прожил в Донбассе четыре месяца, но столько разных, безумных, замечательных, бешенных, тихих дней, которые нигде уже не увидишь. Я потерял здесь лучшего друга, которого не вернешь. И потому уезжаю, чтобы начать всё сначала. Может быть, будет новое счастье. и радость жизни ко мне вернется. Сильно надеюсь, мечтаю об этом…

— Сама жизнь — это и есть мечта. Она сбывается, если жизнь продолжается. О чем вообще можно мечтать, как не о новом дне на родной земле?

— Вы из Донбасса?

— Нет, россиянин, но корни мои отсюда. Я приехал, чтобы возродить на этой земле наш род казачий.

— Воевали?

— Нет. Я бизнесмен. Есть капиталец. Думаю, где и как его приложить, чтобы Донбасс процветал.

— Где ваш бизнес?

— Далеко отсюда — в Китае. И семья там. А я хочу жить здесь. Построиться и семью перевезти.

— Не боитесь, что война затянется?

— Конечно, боюсь. Боюсь, что мы её проиграем.

— И тем не менее?

— Мой вклад в общее дело.

— Уважаю, — Саня пожал Николаю ладонь.

Тот продолжал:

— Жена ужасно боится. А я её убеждаю — дело не в том, что стреляют, а в том что кухни полевые бесплатно кормят здешнее население. Это сплачивает народ и возрождает к новой жизни. Жена: «Вот и корми нуждающихся, а деньги делай в Шанхае». Я ей: «Это сегодняшний день. Надо думать о завтрашнем. Не могу сидеть в спокойном Китае, когда мой народ бьется насмерть с врагом!»

— Шел бы в добровольцы, — подсказал Саша.

Николай покачал головой:

— Я бизнесмен — у меня свой фронт

— А в госпитале с чем?

Гость из Китая улыбнулся:

— Аппендикс вырезали…

Приехал Петрович попроведовать, с вопросом — вернется ли Саня?

— Нет, Константин Петрович, без «Дианы» я не боец.

— Другую дадим, совершенно новую.

— Вы мне сами говорили, что пора завязывать.

— Стало быть, обломала жизнь?

— Стало быть…

— На Урал подашься?

— Конечно. К семье. Оформлю компенсацию за машину и домой.

— Попрощаться заглянешь?

— Не обещаю. Но если телефон не подлежит ремонту, обязательно заеду — всех перепишу на мобилу новую, кто дорог и близок.

Петрович поднялся. Саша пошел его провожать.

— На Урале случится быть — пригласишь в гости?

— Созвонимся, Константин Петрович. Мы же русские люди!

— И фронтовики… Да, кстати, чуть не забыл. Капитан спецназа подал рапорт командованию ВС ДНР о награждении тебя орденом Мужества за тот подвиг при штурме дома в Артемовске… Где машина твоя сгорела. Так что награда скоро найдет героя. Жаль, что не перед строем…

Обнялись, прощаясь, охлопали спины.

Прощай, Саня!

Прощай, комбат!

Готовцев прогулялся в халате по городу и уже в палате переоделся в камуфляж.

Заглянул в ординаторскую и подарил врачу дорогую бутылку коньяка.

— Ваш спиртик в мензурке спас мне жизнь. Спасибо!

— Если бы сам не видел, ни за что не поверил. После войны сяду писать диссертацию о пользе алкоголя в лечении.

— И на фронте, — добавил Саня.

С почты жене позвонил. Все рассказал, но больше приврал — не хотел, чтобы она примчалась в Донецк, сломя голову. Мол, «Диана» погибла в неравном бою. Он комиссуется из-за контузии, которая, впрочем, не сделала его инвалидом — так, мелкие нелепости в поведении, но скоро пройдут. Сейчас в госпитале карантин объявили. Укропы, наверное, забросили вирус гриппа — никого не впускают, никого не выпускают. Некоторых даже из палаты — еду и лекарства в окошечко подают. Звонит через «восьмерку» в ординаторской. Короче, все в порядке. Скоро будет. Ждите…

Про карантин Саня врал. Задержка его в Донецке была вызвана оплошностью службы тыла ВС ДНР — они не оформили на машину страховку при составлении договора. Теперь все пришлось делать задним числом. Готовцев поселился в гостинице и умирал со скуки, ожидая оформленных документов от чиновников.

13-го сентября, ещё не веря, что все так невесело, Саня пошел с утра в супермаркет, купил телефон и вставил симку со старого — номера телефонов его родных и друзей построились столбцом. Будем жить и дружить!

Перекусив в ресторане, пошатываясь поднялся в номер, стянул камуфляж и упал в кровать. Вечер и ночь прошли так себе. Наступивший день не обещал ничего путного. Ожидать оформление страховки до документа, подлежащего к оплате, оказалось делом вполне увлекательным. Ел, гулял, болтал с Кристиной и её мамой по телефону, спал…

Между тем, последствия контузии не забывали о себе напоминать. Саня совершал множество неадекватных движений. Прежде отработанные до автоматизма, теперь не всегда удавались с первой попытки. Даже такие простые, как походы в туалет по нужде. Иногда приходилось подолгу осознавать, для чего он стоит над унитазом с расстегнутыми штанами…

Беспокоило предчувствие — неужели это останется с ним на всю жизнь?

Как бы он смог воевать в таком состоянии — хоть на новой машине, хоть автослесарем?

Выздоровление приходило медленно, словно издалека.

А мысли — куда от них деться? — летели на крыльях.

Достоевский говорил в свое время — красота спасет мир.

Должна она спасти Александра Готовцева? Должна. Так в чем же дело?

Саня начал вспоминать, что он видел в жизни красивого — к чему прикасался?

Первой в голову пришла мысль о жене — красивая она у него? О, да!

Потом Кристиночка — ну, милый ребенок!

Потом…

Но может, Федор Михайлович имел ввиду красоту поступка, красоту мужества, веры, жизни…

Красиво добро — если ты сделал кому-то добро, то тебе плюс причитается. Ах, нет, добро должно быть бескорыстным — иначе это инвестиция. Просто добро без всякого умысла делал ты, Саня Готовцев?

Ольге взялся помочь. Гонял в Одессу, рискуя жизнью, за нашим будущим ребенком.

Не криви душой, Александр Викторович, ты любил эту женщину — отсюда поступок.

Ладно, оставим добро. Милосердие красиво?

Да, конечно.

Приведи примеры.

Опять же Ольга, Кристина…

Все не то.

Однажды он пожалел укропа.

Но прежде убил его. Жалость — это не милосердие, это реакция организма, ну скажем, сердца, на окружающие события.

Значит, нет у него милосердия?

Значит, нет. Вопрос веры будем обсуждать?

Саня не крещенный, но не безбожник — были моменты, когда крестился и даже молитвы читал, обращаясь к Богу.

Ну-ка, прочти сейчас.

Господи, ежи еси на небеси…

А дальше?

Нет постой, мысль пришла — что значит ежи еси на небеси? Если ты есть на небе — так что ли? Кто-то сомневается или что?

Давай замнем вопрос веры — с этим у тебя тоже никак.

А подвиг красив?

Что ты такого совершил, чтобы гордиться им?

Ну как же! Много всего. Врагов убивал, жизнью рискуя. Воевал… В конце концов, за что же мне орден хотят вручить?

М-да… Тут ты, наверное, прав. Нацепишь орден на грудь и будешь любоваться — красота!

Я бы сказал, красотища!

Ладно, подвиг зачтется тебе — будешь жить.

Ты судишь, как смерть.

А вот скажи, смертный — в честности есть красота?

Несомненно.

Ну и когда ты не врал?

А когда же я врал?

Да жене-то — про карантин.

То ложь во благо.

Отговорки. Пойдем дальше — нежность красива?

Да, Господи, о чем говорить! Нежность к жене и дочери переполняют душу.

Поверю, хотя признайся: нежность твоя к двум этим дамам не бескорыстна — она с надеждой на семейное счастье. Не будь этой надежды, ты бы и не взглянул на них.

Ну, вот и договорились — все мое оставь мне. Лучше скажи — женщины красятся, чтобы быть красивее: это все настоящее или так себе.

Изначально все это было для мужчины. А потом вошло в привычку. Теперь женщины без макияжа чувствуют себя голыми.

Но это ведь зрительный обман. Утром проснешься и ужаснешься.

Бывает такое.

То-то и оно — мир переполнен противоречиями, и не красоте судить: быть мне или не быть. Не прав был Федор Михайлович — не красота мир спасает, а польза и принадлежность к созидающему классу. Раз нужен прогрессу — значит, живи.

И укропам? Хрен им в жопу!

Все люди достойны счастья. Только каждый понимает его по своему. Нет такого учебника, чтобы научил жить. Нет такого писателя, чтобы пророчил всем живущим — как жить и для чего. На это способен только Бог.

А как быть безбожникам?

Красота, наверное, никого уже не спасет.

И вера, и доброта, и порядочность… Надо жить, как судьбой дано.

Миру нужна гармония.

В моем понимании: гармония — это комфорт. Вот в «Диане» моей было комфортно. И потому мне не нужна иная машина. Оформлю документацию, чтобы сюда более не возвращаться, рвану на Урал, начну жизнь другую…

Много Саша тогда помыслил — все объективно до материальности — не задался только одним вопросом, как поступать с таким человеком, о котором можно сказать: это такая безысходная гнида, какую можно только убить.

Позвонила Оля:

— Ты как?

— Нормально. Не болею. Играю в шахматы. Подучусь, приеду — дочь накажу.

— Это вряд ли. Она со мной играет на равных, а я ведь чемпионка района.

— Ну, если она у меня выиграет, навсегда забуду слово «мелкая» — буду величать её «Кристина Александровна».

— Ловлю на слове.

— А у тебя что нового? Второй фронт действует?

— Представляешь — на связь вышел один офицерик СВУ, говорит: «Завтра роту погоню через минное поле. Всех павших на мой счет». И счет прилагает для перечислений.

— И что?

— А то. Сообщение прозвучало в новостях ФМ — ты не слышал? Укропы рванули в атаку через минное поле. Половину сразу слегла, остальных добила наша артиллерия. Потом офицерик вышел на связь — требует гонорар. Наверное, единственный, кто в живых остался, а, может, и не ходил в контрнаступ.

— А ты?

— Перечислила деньги. Мне юаней не жалко на доброе дело.

— Считаешь — добрым это дело?

— А то…

В рекреации этажа у телевизора Саня обнаружил госпитального знакомца и бизнесмена Николая.

— Привет! Новости смотришь?

Они рукопожались.

— Ага. Председатель Северной Кореи у нас в России. И знаешь, что он предлагает Путину? Сто тысяч корейских солдат для СВО. Но, думаю, не прокатит.

— Почему?

— Участие Кореи в конфликте развяжет НАТО руки — Европа тут же введет в Украину свои сухопутные войска.

— Ну, тогда не сто тысяч солдат, а сто тысяч добровольцев, желающих помочь России навести порядок на Околице. Переодеть их в российскую форму и обучить крику «ура». Тогда никто ничего не скажет. Бздежики войсковыми подразделениями воюют на стороне укропов, а как в плен попадают, утверждают — мол, они добровольцы, пришли помогать братьям-украинцам в борьбе с москалями.

— И что отпускают?

— Как бы не так! Отправляют на перевоспитание в места не столь отдаленные.

— Ты куда направился?

— Перекусить.

— Я с тобой, если не против.

В ресторане Николай:

— Путин сейчас говорил про Чубайса с недоумением и сарказмом — мол, сбежал из России, сменил фамилию-имя-отчество, прячется от кого-то. В России ему никто не грозил…

Саня:

— Покрыты дремучей тайной отношения Путина и Чубайса. Никто ничего не может понять: государь и казнокрад — что их связывает.

— Сейчас расскажу, — пообещал Николай. — Никакой здесь тайны нет.

И поведал Сане, круша котлету:

— Мне представляется такая картина. Отдавая портфель президента Путину, Ельцин взял с него слово офицера не судить, не садить его команду. Приемник выполнил обещание — команду, разрушившую Советский Союз, из власти слил, но никого не посадил. Один Чубайс с портфелем остался. Путин приглашает его к себе и говорит: «Все про тебя знаю, но слово дал и садить не буду — дам поручение. Крал для себя, теперь поворуй для России». И поставил Анатолия Борисовича руководителем АО «Роснано». Деньги, которые Чубайс там тырил, шли на оборонку. Так удалось, не встревожив Америки, превзойти их в вопросах вооружения. Россия подготовилась к войне с НАТО и успешно сейчас справляется…

Готовцев вставил:

— А когда началась СВО, Чубайс стал не нужен — отпала нужда тайно красть, и ему дали пинка под зад.

— Зато «сладкая парочка» Сердюков и Васильева за свое воровство из бюджета Минобороны получили медали «героев».

— За что?

— Так они первые, по приказу Путина, стали отправлять все возможные средства на секретные разработки новых видов вооружения. Вот откуда у нас воздушно-космическая мощь, сверхточные и гиперзвуковые ракеты. Воровство им приписанное — пыль в глаза американцев. Теперь счастливые молодожены ждут-не-дождуться той возможности, когда можно будет появиться на публике с золотыми медалями «героев России», никого не боясь, ничего не стесняясь…

— А Чубайсу, стало быть, пинка под зад вместо медали…

— А что он хотел, заслуженный казнокрад России? Путин удивлен — чего он смотался: его на родине никто не тронет. Но Рыжий Пес понимает — это пока жив Президент. А случись что с Главой государства, его посадят непременно. И надолго.

— А за границей что — его с открытыми объятиями приняли?

— Вот этого как раз Путина и удивляет. Сейчас Америка занята конфликтом на Украине, потом у них выборы. А когда примутся за разборки причин всех случившихся неудач, вот тогда и всплывет Чубайс. Они за него — извлекут из любой норки на любом островке: где бы он ни был — привезут, осудят и посадят пожизненно. Как он этого не понимает? Вся надежда его на Россию, а он на Запад удрал.

— Как все-таки время меняет мир. Кто бы мог представить такое ещё недавно…

— То, что сегодня творится с Чубайсом и вокруг него, лишь утверждает в убеждении, что счастье не в деньгах, а жизнь — борьба. Впрочем, возраст ему подсказывает — время задуматься о душе. Только нет её у него — давно закладана и перезакладана, лежит ковриком в Аду и нечисть подземная на ней скачет в своих бесовских плясках…

— Брат старший мне говорил, когда Чубайса к нанотехнологиям допустили — Путин готовит себе замену.

— Это безусловно анекдот, хоть и имеющий отношение к реальности.

— Как представлю себе Чубайса в американской тюрьме, смех разбирает — рыжий, надменный, спокойный в желтой униформе заключенного ходит по спортплощадке, тихо матерясь и уповая на что-то.

— Анатолий Борисович умел быть участником большого проекта. Он бы мог стать первым советником Ельцина, но больше власти любил деньги. Брал взятки, крал, приватизировал… но вот информация об истинных размерах состояния Анатолия Борисовича Чубайса так нигде и не озвучена. Можно составить только самые приблизительное представление, но ни к чему — ушел из театра в небытие заслуженный казнокрад России.

Пообедали, насиделись болтая, потом отправились по делам.

Только нет никаких дел у Готовцева — он ждет оформления документов. Но появилась надежда на нескучные вечера в кампании интересного собеседника…