Тайна чудесных кукол

Анастасия Евлахова, 2021

На Выставку чудес свезли диковины со всего света, и Инга мечтает на нее попасть. Но дочке королевского кукольника нельзя покидать дворец… разве что в чрезвычайных случаях. Например, если механическая кукла загадочным образом ожила и сбежала из отцовского тайника! Почему кукла так похожа на человека? И как вернуть ее обратно, не поставив на уши всю столицу?

Глава 2. Тайник

Нельзя! Нельзя на выставку, нельзя в город, нельзя — вон из дворца… Да неужели король решил держать ее взаперти всю жизнь? И ладно еще «великий мастер», как отца называют в столице: за его секреты другие механики готовы головы поотдавать. Но зачем королю его дочь? Инга никогда его не видела и не сомневалась, что Его Величество и знать не знает ни как она выглядит, ни как ее зовут. Ну и к чему ее держать на привязи, как собачонку? Кому навредит одна-единственная прогулка?

А что, если король узнал о том, что она хочет сбежать? Но Инга ведь ни одной живой душе об этом не обмолвилась! Кроме Магды, конечно. Но с ней она говорила недавно, а отец ходил на аудиенцию рано утром.

Инга замерла. Ходил?.. Или нет?.. Она бросилась обратно в мастерскую.

— Папа… что тебе сказал король?

Она подскочила к ящику с Лидией, а отец уже снова возился с ее платьем, хватаясь то за подол, то за манжеты.

— Почему мне нельзя с тобой? Ведь ты идешь…

Инга дернула его за рукав, и отец вздрогнул.

— Ну конечно! — воскликнул он.

Он обернулся к Инге, лицо его прояснилось. Она прижала руки к груди. Неужели все-таки есть лазейка? Неужели ее все-таки выпустят?

— И как это я сразу не припомнил? — выдохнул отец. — Она, конечно, повыше… Но шелк — тот самый!

— Шелк?.. — переспросила Инга.

Он и не слушал. Не думал даже о том, каково ей будет остаться в мастерской одной.

— Ну конечно, шелк из Ниаху! Я же с первого жалованья ее нарядил… Голубой шелк! — бормотал отец. — Ну точно же, точно! — повторял он, перебирая жеваные банты на животе у куклы. — Затянем только корсет посильнее… И дело с концом.

— Отец…

— И как же я забыл? Голубой шелк…

— Отец!

— А?

Кукольник все же глянул на нее и подслеповато моргнул. Он всегда так делал, когда смотрел и не видел, потому что мысли его занимало что-то совсем иное.

— Ты был у короля? — очень тихо спросила Инга.

Отец моргнул снова, и взгляд его снова виновато забегал. Инга выдохнула:

— Не был?

Отец только поднял руку, будто хотел что-то ответить, как-то оправдаться, но потом только опустил голову и кивнул.

— Не было никакой аудиенции, да?

Кукольник снова кивнул, но на этот раз совсем неохотно.

— Пирожочек… — проговорил он. — Ты пойми. У короля столько дел с этой Выставкой, ему не до моих прошений… Ты только представь, там послов — со всего мира! Гостей прорва. Таких выставок же еще никто не устраивал… Она ведь такая первая. Пойми, Пирожочек, это такое огромное дело… Ему просто не до нас.

Скрипнула дверцей своего домика часовая кукушка. Выскочила на пружине, растворила желтый клюв и оглушительно закуковала. На другом конце мастерской забили напольные часы. На верстаке застукали ходики. Отец не увлекался часами, но иногда собирал их, чтобы «прочистить голову», как он выражался.

Он вскочил.

— Отправляйте, ну же, отправляйте! Времечко-то, время утекает… Лидию не трогать. Остальных — в путь!

«Золотые воротнички» засуетились с удвоенной скоростью вокруг ящиков и принялись приколачивать крышки.

— И аккуратнее, милейшие, аккуратнее!

Отец проводил первый ящик, похлопав его по боку, как любимого пса, а потом повернулся к Инге и, не глядя, как-то виновато бросил:

— Ты, Пирожочек, побудь пока здесь, а я сбегаю в наше хранилище. Проследи, чтобы Лидию пока не трогали. Ну-ка, Гаспар! Дочь мою не выпускать. Пусть надзирает… за работами.

— Но отец, послушай! — заломила руки Инга. — Ты ведь даже не пробовал… Ты даже прошение об аудиенции не подавал! Правда же?

Но отец уже не слушал. Он махнул Гаспару и исчез в дверях, протиснувшись перед «воротничками» с первым ящиком. Инга метнулась следом, но дорогу ей преградил лакей из Деревяшек.

Отец не давал своим слугам имен, а Инга их различала по дефектам. Гаспар косил, Фило хромал, а у Эберта не хватало пальца на левой руке. Были еще Луц с Дирком: у одного коленный сустав скрипел, а у другого клинило руку, но Инга сама уже не помнила, кто из них кто. Может, и не было больше никакого Луца и коленом теперь скрипел уже Луц Второй или Луц Третий.

— Дай пройти!

Инга набросилась на Деревяшку, но все тщетно. Луц — или Дирк, или Эберт — протянул вперед руки и теснил ее подальше от дверей. Инга пинала бестолкового Луца что есть силы, но он сжал свои деревянные пальцы у нее на плечах и хватки не ослаблял.

— Пусти!

«Воротнички» тем временем выволакивали коробы с куклами один за другим. Вот ящик с пастухом, а следом коробочка поменьше с его механической овцой: шерсть для нее Инга чесала целую неделю. Дальше короб с воздушным гимнастом — ему она разрисовывала лицо. Потом скрипучий красавец фазан (оперение целиком сняли с чучела), румяная торговка булочками (под крышкой не видно, но ее телеса Инга набивала конским волосом) и целая вереница одинаковых ящиков с массовкой: крестьяне, детишки, мелкие звери, чтобы на сцене пусто не было…

Только теперь она заметила, что одной рукой Луц ее крепко держит, а второй тихонько поглаживает ее по другому плечу. Как будто успокаивает.

— А ну оставь меня! — воскликнула Инга.

Не хватало еще сочувствия от тупых Деревяшек, когда от собственного отца и улыбки не дождешься… Инга вырвалась и, скользнув под очередным ящиком, который «воротнички» подняли и приготовились вынести в коридор, выскочила вон.

Отец не ходил к королю и даже не пытался его упросить… Конечно, Его Величеству не до каких-то там дочек кукольника, но разрешение — это всего секунда. В нем нет ничего сложного или опасного, ее просто не могут не выпустить — в такой-то день! Отец должен сходить к Его Величеству. Да, это не по правилам, не по протоколу, во дворце так не принято, но король не откажет. Просто не может!

В дворцовом подземелье голова поостыла. Пахло плесневелым холодным камнем, воздух стоял плотный, студеный. Шлепая по влажным камням, Инга ежилась.

Отец сюда спускался часто, а вот Инга захаживала только по поручению: принести деталей или выдернуть из запасника какую-нибудь завалявшуюся куклу, которую давным-давно списали, а теперь решили пустить в дело. Вообще-то на складе ничего ценного не хранилось, только детали механизмов, которые не требовали особых условий хранения, старье и мусор, который жалко было бросить в печь.

Барно, старый швейцар, все ворчал, что древесину для изготовления кукол можно было бы тоже спустить в подвалы, вон сколько комнат в хозяйственной части подземелья, целую армию можно втиснуть! Но отец на такое предложение оскорбился, а потом еще долго потрясал руками и иногда вдруг вскрикивал:

— Нет, ты только послушай!

Или:

— В подвалы!

И добавлял:

— Самого бы в подвалы…

Древесину для кукол сушили на солнечной террасе у розария, а потом складывали на хранение в тени, все там же, на свежем воздухе, под стеклянным козырьком. Эту древесину специальным заказом привозили с островов Чи-Рино: только там росли белые кедры, с сердцевиной нежной и податливой, идеальной основой для чудесных кукол, и обращаться с таким богатством требовалось со всей осторожностью. Хранить ее в подвалах, конечно, было нельзя.

А вот обыкновенное дерево — поленья из ясеня или дуба — складывали внизу без опасений. Именно из этих заготовок отец и сбивал своих помощников, от которых теперь уносила ноги Инга. Там же хранились ломаные Деревяшки и те, что по тем или иным причинам не удались или не заработали. Механическую начинку отец обычно вынимал и пускал на других кукол, а вот пустые тела оставлял. Кажется, ему просто жалко было избавляться от собственных творений, какими бы они ни вышли. Еще внизу хранились простые ткани, из которых можно было нашить мундиров или каких-нибудь крестьянских платьев для массовки. И уж конечно, никакого ниахского шелка в запаснике не хранилось и храниться попросту не могло.

Дверь в запасник стояла распахнутой, но Инга отчего-то заколебалась. Она слышала, как возится внутри отец, как что-то грохочет и шуршит за темноватым проемом, но заходить ей сразу расхотелось. Отец приказал своим слугам ее не выпускать. Почему?

Инга притаилась за аркой и тихо протиснулась внутрь, но отца не увидела. Вот странно! Запасник помещался в комнатке, которую можно было охватить одним взглядом. Обыкновенный склад, как и те, что расположены прямо под кухней, где хранятся бочки с вином и сидром, сыры с колбасами, варенья и соленья. Через маленькое окошко, втиснутое под потолок, просачивалось немного света, но сундуки с тканями, полки с маслами и натирками, куклы, их остовы, скелеты и растерзанные тела — все это было как на ладони. Прятаться тут было негде, разве что лечь ничком за какой-нибудь чемодан или спрятаться в пузе сломанного механического бизона. Только вот зачем?

Инга несмело перешагнула порог и только теперь заметила, что комод у левой стены чуть сдвинут в сторону. А прямо за ним раскрытый проход. Другая комната? Второй запасник, тайный? Но что же там хранить? Инга подобралась ближе, заглянула под низенькую, в половину человеческого роста, арку и чуть не ахнула.

Секретное помещение оказалось комнатушкой в полтора шага. В такой разве что штабель винных бутылок хранить — тут даже круги королевского перечного сыра не поместятся. А вот для узких, в два пальца шириной, полок и одной-единственной куклы места хватило.

Кукла была высокой, под человеческий рост, как и все чудесные. Нежная кожа и четкая мимика: лицо застыло в какой-то муке, руки протянуты вперед будто в мольбе, а пальцы ровные, гладкие, нигде не переломанные. Куклу, казалось, остановили на середине завода. Она что-то недовыполнила, недовыразила, и весь ее вид, вся ее поза выражали обиду. «Я живая, — словно говорила кукла. — Живая!»

Отец стоял к Инге спиной. Застыв с ворохом шелков, он встряхивал юбки, перебирал банты, приглаживал кружева. Лишь сейчас Инга поняла, что на кукле только исподняя рубашка, корсет и нижние юбки, а голубое платье, теперь снятое, отец, очевидно, задумал надеть на Лидию.

Инга отступила подальше и продолжала наблюдать. Она не знала куклу, никогда ее не видела и не помнила, чтобы отец ее изготавливал. Бледных отец делал только для короля, но почему же тогда эта кукла здесь? Одетая в дорогое платье, да еще и припрятанная за дверцей, которую не видно за придвинутым комодом… Есть ли в ней механизм, или отец переставил его в другую куклу, а эту «оболочку» решил сохранить из жалости? А кукла была и правда хороша: аккуратный овал лица, изящные ровные черты, маленький нежный носик и большие, щедро опушенные ресницами глаза цвета фиалки. Да, над этой куклой отец трудился долго, и, кажется, ясно, почему он не оставил ее с бракованными экземплярами в главной комнате хранилища. Она же особая, она принцесса куда больше Лидии, даже скорее королева, так как можно ее бросить гнить среди всего этого сброда?

Отец встряхнул платье еще раз и развернулся. Инга отпрянула. Думала она не больше секунды: нырнула в брюхо того самого механического бизона, который до самых сводов возвышался над раскуроченными остовами кукол, забралась поглубже между ребер и притаилась. Внутри было темно, тихо и душно, пахло старыми тряпками и гнилью. Захотелось чихнуть, но Инга зажала нос, зажмурилась и стала слушать. Не заметил ли ее отец?

Но хлопнула дверца, заскрипел ключ в замочной скважине, взвизгнули ножки тяжелого комода, зашуршали шелка. Стукнула еще одна дверь, на этот раз входная, тесное пространство в животе бизона содрогнулось и ударило по ушам. Поспешные шаги отца удалялись.

Из бизоньего пуза Инга вылезла с превеликим удовольствием. Кажется, за ту минуту, что она провела в его недрах, вся ее одежда пропахла мерзким духом разложения. Да это не запасник, это настоящее кукольное кладбище…

Передвинуть комод Инге удалось не сразу. Она толкала что есть силы, дергала за ножки, смотрела, не мешает ли что-то на полу, снова толкала, а комод как будто и не шевелился. Инга уже засомневалась, что сможет его столкнуть, когда дубовая туша наконец скрипнула и отъехала на пол-ладони, обнажив край потайной дверцы. Инга дернула: конечно, заперта! И на что она надеялась? Она ведь слышала скрип ключа… Замочная скважина была маленькой, под стать самой дверце. И не дверь толком, а так — створка от шкафа. И ключ сюда подходил совсем некрупный. А что, если…

Инга схватилась за цепочку у себя на шее и вытянула из-под ворота ключик. Но стоило поднести его поближе, и надежда на чудесное совпадение лопнула: ключ оказался в два раза меньше, чем требовалось, и к скважине никак не подходил. Но Инга почему-то все равно его просунула — на пробу. А вдруг?

Ключик почему-то застрял. Казался таким крошечным, но за что-то зацепился и теперь никак не хотел выходить наружу. Инга и крутила, и дергала, и качала — все впустую. Руки похолодели, а ключ заскользил в пальцах. Когда отец увидит в потайном замке ключ, он сразу догадается, чей он и кто здесь был. Он ведь сам подарил Инге эту вещицу. Хуже того, она памятная — единственная вещь, которая досталась Инге от матери! Она ведь и не знала ее никогда, не помнила ее лица…

От ужаса Ингу совсем замутило. Ну и что же теперь делать? Зачем она вообще сюда полезла со своим любопытством, когда сейчас совсем не до того и нужно спешить, чтобы застать короля во дворце?.. Но и уйти теперь без ключа нельзя. Нельзя его здесь оставлять.

Инга вцепилась в ключ, зажмурилась и принялась что есть силы тянуть. Ну должен же он освободиться наконец! В замке и вправду что-то щелкнуло, но как-то неправильно. Не щелкнуло даже, а скорее хрустнуло, и ключ, который будто потеплел в пальцах, резво выскочил из замочной скважины. Вслед за ключом из отверстия что-то посыпалось, и дверь подалась внутрь. Значит, замок сломался и закрыть тайник не удастся. Но открыть-то получилось!

В пальцах странно кололо, то ли холодом, то ли жаром. И в голову как будто тумана напустили, но на душе вдруг стало так легко, что потянуло улыбаться. Как будто сил прибавилось. Но откуда? Какое странное чувство! Инга спрятала нагревшийся в пальцах ключик под платьем, толкнула дверь и заглянула в комнатушку. В полумраке обрисовался белый силуэт куклы. Она только посмотрит, а потом скорее назад. Успеет.

Инга и представить себе не могла, что у отца есть тайны. Словоохотливостью он никогда не отличался, даже о своих любимых куклах толком ничего не рассказывал. Ингу, в свою очередь, мало интересовали пружины, рычажки и барабаны, а что такое трибы, цапфы и цанги, она и думать не хотела. Только слушала вполуха, как отец шепчет себе под нос за работой, а спрашивать — нет уж, увольте. Вся эта механика не для нее. Хватало и того, что он доверил ей шитье, но и там объяснить не спешил.

«Ты же как-никак девочка, — сказал он как-то. — Вы в этом должны понимать».

Наверное, он думал, что все эти женские премудрости в крови и учиться им не нужно.

Раньше кукольнику помогала Кита, одна из дворцовых служанок, и за каждое платье ей приходилось платить. Не то чтобы отец отличался скупостью, да и король выделял ему вполне достойное жалованье, но, когда Инга подросла, отец тут же занял родные руки в семейном деле. Служанка, вздернув нос, и не подумала рассказать Инге, что к чему, так что с иголкой и нитью пришлось знакомиться самостоятельно. Сколько же вечеров она просидела над своим столиком, сшивая неподатливую материю, распарывая и снова приметывая — криво, косо, но упорно, чтобы с каждым разом получалось все лучше и лучше…

Инга даже не задавалась вопросом, нравится ли ей порученное дело. Понимала, что, кроме нее, одевать отцовских кукол будет некому: Кита теперь не здоровалась ни с мастером, ни с Ингой, а другие горничные обходили кукол стороной. Приходилось разбираться самой.

Вот и теперь Инга собиралась разобраться во всем сама. Тайна или нет — она узнает, что к чему. Пришлось немного попотеть, чтобы отодвинуть комод еще немного, расширить дверную щель и протиснуться наконец в комнатушку. Какая же странная это была кукла, спрятанная глубоко в подземелье, в секретной комнате за хранилищем… Не просто так отец не велел Инге идти следом, не просто так приказал Деревяшкам ее не выпускать…

Она шмыгнула носом и ревниво оглядела куклу. Дотронулась до щеки: теплая, бархатистая, как и полагается. Коснулась ресничек и представила, как кукла моргает. Пощупала руку, подвигала пальцы. Суставы-шарниры ходили мягко, без скрипов, как будто куклу едва изготовили или регулярно смазывали. Только зачем ухаживать за куклой, которая никому уже не понадобится?

Инга огляделась. По стенам тайника одна над другой тянулись полки, заставленные одинаковыми флаконами с золотистой жидкостью. И зачем он ее здесь хранит? Что это за лак такой специальный? Масла и краски у отца хранились везде. Наверху, в мастерской, ими был уставлен целый верстак, они же теснились на стеллажах и в запаснике. На жалованье он в первую очередь заказывал новые бутыли, смешивал красители, пробовал новые смазки для шарниров и матовые лаки для кожи… Эта алхимия Ингу пугала еще больше механизмов, а от запахов кружилась голова. И не только у нее, но и у горничных, которые постоянно жаловались на «вонь у кукольника». Часть такой «пахучей» работы отец теперь проделывал в запаснике: и на том спасибо.

Инга закусила губу. Как же она ненавидела отцовских кукол! Она и сама не поняла, как это вышло. Хотела с досады пнуть куклу в юбки — ну так, совсем легонько, юбкам-то что сделается? Не хватало еще повредить эту загадочную раскрасавицу, а потом рассказывать отцу, что натворила и почему вообще оказалась в этом чулане. Но получилось по-другому.

Время вдруг закапало медленно-медленно, как кисель. Вот кукла вскинула руки. Оборотилась к окну, что жалось под потолком, и свет рельефно вычертил ее тонкий носик. Запрокинула голову, и глаза, обнажая бельма, закатились. Взметнулись юбки и ленты. Мелькнула лодыжка, обернутая кожаной тесьмой, а под тесьмой и весь ботинок — на пуговках и коротком каблучке. Что-то сверкнуло, ударило и зазвенело, а потом еще и еще — и вот это звяканье, как будто кто-то затряс целую связку колокольчиков, слилось в жуткий звонкий грохот, от которого Инге стало дурно.

Отец, наверное, никак не укрепил куклу, и она стояла, как человек, на двух ногах, ничем не поддерживаемая. Пока к ней никто не прикасался, она прекрасно сохраняла равновесие. Но от удара она качнулась. Развернулась, накренилась, зацепила полки и наконец рухнула безобразным кулем в угол. Флакончики вокруг все сыпались и сыпались, шлепались один за другим на камни, и брызги из жидкостей и осколков разлетались во все стороны.

Когда последняя склянка шмякнулась под ноги Инге, заляпав ее туфли золотой жижей, она выдохнула. Кукла лежала в углу лицом вниз, юбка задралась, рука была вывернута. Все вокруг заливали отцовские краски, заляпаны были рубашка, корсет, волосы…

Инга опустилась рядом с куклой на колени, взяла ее за плечи, аккуратно приподняла и перевернула. Сверкающая субстанция покрывала лоб куклы, заливала прикрытые веки, нос и рот, текла с подбородка и капала за вырез рубашки. Выглядело это жутковато. Если бы не оттенок, то жидкость — липкая, густая и очень маркая — вполне сошла бы за кровь. Инга попыталась стереть краску, но только размазала сильнее и решила, что сбегает наверх за водой и ототрет лицо влажной тряпкой. Сейчас важнее было другое. Она ощупала вывернутую руку и попыталась ее вправить, но шарнир только жалобно заскрежетал. Другие суставы не пострадали, но, пока Инга осматривала куклу, та норовила съехать в лужу краски и все сильнее пачкалась.

Инга уже едва соображала. Что скажет отец? Она следит за отцом, вскрывает его тайник и портит дорогостоящую куклу! Что, если отец прятал ее вовсе не из жалости? Что, если эта кукла предназначалась кому-то очень важному?.. Инга уже едва дышала. Отец не повышал голос, но во всем, что касалось его любимого дела, был строг и педантичен донельзя. Вон как гонял «воротничков»… Что же он скажет на такой разгром? Рассматривая перепачканные кудри куклы, Инга шмыгнула носом. Ну и что же ей делать? И тут, словно в ответ на ее немой вопрос, кукла вздрогнула и пошевелилась.