Мертвое Царство

Анастасия Андрианова, 2023

Ивель – падальщица, с мёртвыми она обращается лучше, чем с живыми. Когда случайность уносит жизнь командующего армией, Ивель решает овладеть ворожбой и воскресить его, чтобы защитить Царство от войны. Княжествами правит чудовище – Мёртвый князь. Его пытаются сместить с престола: захватчики-степняки, проповедники, навязывающие новую веру, и даже соседи-князья. Неосторожная ворожба поднимает мёртвых, Великолесье берёт свою плату живыми душами, сражения вспыхивают то тут, то там, но никто не волен переписать свою судьбу. Переиздание книги Анастасии Андриановой, написанной в жанре тёмного славянского фэнтези с элементами хорошо знакомых всем преданий и легенд. История о воскрешении, о тяжёлых решениях и их непростых последствиях. Продолжение вселенной «Пути Волхвов», хотя обе истории существуют независимо друг от друга. Читатели «Пути Волхвов» встретят в новой книге Анастасии Андриановой знакомых героев. Обложку нарисовал Эван Ярвинен.

Глава 4

Антиквар Штиль

Падальщица

Не помню, как я добралась до святилища. Просто на рассвете оказалась в келье Ферна, а от воспоминаний остались лишь рваные клочья: вот Лагре лежит на земле, а снег вокруг него чёрный от крови. Вот бегут люди, я слышу мужские голоса и крик матери. Вот сижу в нашей гостиной, укрытая пледом, мне суют стакан горячего вина, а я не могу его взять, потому что руки сильно трясутся…

Конечно, мне не дали выйти из дома в корсете. Как переодевалась, тоже не помню. Но, видимо, наспех даже вымылась или хотя бы обтёрлась, потому что ни земли на коленках, ни крови на руках у меня не было.

Ферн подсыпал мне что-то в чашку, это точно. Я сидела, бездумно глядя в огонь, мелкими глотками пила горький травяной чай с ароматом мёда и размышляла только об одном: почему я пришла именно сюда? Не в свою комнату, не осталась в поместье, а приволокла своё разбитое, вымотанное тело в святилище?

— На всё воля Милосердного, — повторял Ферн истину, придуманную им самим. Его голос доносился будто издалека, перед глазами у меня до сих пор стояло побледневшее лицо Лагре с кровью на губах. — Даже если случилось ужасное.

— Милосердный умеет воскрешать людей, — прошептала я, крепче сжимая горячую кружку.

— Верно. В умах прихожан он умеет всё.

— Но волхв из твоих рассказов и правда мог воскрешать людей.

Мой голос прозвучал тихо и надтреснуто, но слёз в нём больше не было. Я отставила чашку. В груди пекло`, там разгоралось что-то новое, чуждое и крепкое. Ферн возился у очага — поджаривал куски хлеба с сыром.

— Мог. Но лишь поднимать на ноги, не возвращая к истинной жизни. — Ферн отряхнул руки и пристально, цепко посмотрел на меня. — Истод проделал большой путь. И если бы его не остановили, он пошёл бы дальше. Но кто-то может завершить начатое за него. По-другому, не так, как он хотел. Без крови и разрушений.

— Научиться ворожбе, посетить захоронения погибших от Мори на Перешейке, понять, к чему стремился Истод. И воскресить Лагре. Царству нельзя без командующего…

Ферн улыбнулся:

— Наконец мы с тобой пришли к общему мнению.

— Что будет с Аркелом? — спросила я. — Его казнят?

— Очевидно, его поместят под стражу, — согласился Ферн. — Суд займёт какое-то время. Дуэли до сих пор узаконены, несмотря на все протесты и предложения запретить этот обычай, но простолюдин не имеет права убивать командующего, даже на дуэли. Так что, скорей всего, твоего шута повесят, и притом довольно скоро.

Я стиснула виски. Как бы мне хотелось, чтобы всё было наоборот! Чтобы Лагре убил Аркела. Так было бы правильнее. Услышав выстрел, я была уверена, что мой брат стрелял первым и пуля, конечно же, попала в цель. Лагре остался бы жив… Я могла бы скорбеть об Аркеле, но на самом деле, вероятно, испытала бы облегчение.

Мне было бы легче, если б Аркел пал на дуэли от руки брата, но если его позорно повесят на площади под довольные крики толпы, я почувствую себя оплёванной. Слухи разлетаются невероятно быстро, и скоро все бы узнали, что осуждённый спал с сестрой убитого им командующего Лариме. Да уж, хуже не придумаешь.

Мне нужно было собрать сведения, прежде чем ехать на Перешеек. Отчего-то я чувствовала, что Перешейком дело не ограничится — Княжества, вот где жила истинная ворожба, вот где Истод оживлял мертвецов и вот где правит страшный князь-волхв, князь-чудовище.

И если мне предстояло увидеть эти земли, то я должна была подготовиться.

Весь Стезель знал: антиквар Штиль, владелец лавочки, бывал в Княжествах, а вернулся совсем не тем, кем был прежде. О нём ходило множество небылиц, подкреплённых ещё и тем, что Штиля мало кто видел, он предпочитал вести затворнический образ жизни, но я твёрдо решила: антиквар — тот, кто мне нужен.

В лавке было темно. Я вошла, над головой звякнул колокольчик, но проходить дальше не спешила, ждала, когда глаза привыкнут к полумраку. Постепенно из сумерек вырисовывались очертания предметов: на полу стояла огромная ваза, которую я могла опрокинуть, если б забрала чуть правее, в углу приютился огромный свёрнутый ковёр, на потолке поблёскивали хрусталём старинные люстры, но ни в одной из них не было свечей. Пахло деревом, лаком и старой бумагой — запах затворничества, запах добровольно выбранной медленной смерти среди вещей.

— Чем могу помочь?

В прихожую вышел юноша, на вид младше меня. Русые волосы он расчесал на косой пробор, а руки держал за спиной, как вышколенный дворецкий. Должно быть, подмастерье.

— Добрый день. Мне нужно увидеть господина Нимуса Штиля. Вы проводите меня к нему?

— С радостью. — Юноша улыбнулся и кивнул в сторону основного помещения, отделённого от прихожей шторкой из сверкающего стекляруса.

Я прошла за ним, украдкой разглядывая странную одежду юноши: не то халат, не то кафтан с длинными рукавами, закрывающими кисти рук.

Юноша провёл меня в круглое помещение со столом и стульями с высокими спинками. Здесь было два узких окна в частом переплёте, но света от них падало совсем мало, потому что их до половины закрывали книжные шкафы. Этот не то кабинет, не то приёмная произвёл на меня странное впечатление: кругом было слишком много вещей. Вещи стояли на полу, громоздились на полках, теснились друг на друге. Старые, очень старые и древние. Одни выглядели дорогими, другие — баснословно дорогими. Юноша сел за стол, а я так и стояла, даже приоткрыв рот. В нашем поместье хватало антиквариата, но теперь я чувствовала себя маленькой девочкой, очутившейся в шкатулке, доверху набитой драгоценностями.

Отвары Ферна сделали своё дело — после них меня больше не трясло, и пусть скорбь никуда не делась, зато к ней примешалась решимость. И чем дольше я смотрела, тем больше видела — глаза привыкали к полумраку и обилию предметов. На стенах, не заставленных шкафами, висели картины — их было так много, что не оставалось ни пяди свободной поверхности. Я присматривалась: что-то в этих картинах тревожило, но я пока не могла понять что.

— Присаживайтесь, — пригласил провожатый.

Я мотнула головой и села на стул. Мне стало стыдно за то, что так глазела, словно оборванка, впервые ступившая в дом богачей.

— Мне нужен господин Штиль, — повторила я.

— К вашим услугам, — вздохнул он.

Наконец я поняла, что, кроме нас двоих, в лавке больше никого нет, стало быть, юнец и есть Нимус Штиль, антиквар.

— Прошу прощения. Я не ожидала, что вы…

— Настолько молод? Вы правы. Антиквары в основном если не старики, то хотя бы люди средних лет, а мне же всего двадцать один. Вы хотели что-то приобрести?

— Нет, я по другому делу. Простите, я не представилась. Ивель Лариме, падальщица.

Я протянула Нимусу ладонь для пожатия, но только теперь заметила, как странно он держит руки — положив на колени, так, будто они болят или плохо слушаются. Кисти скрывали длинные рукава и свободные перчатки. Я уже хотела убрать руку, но Нимус всё-таки пожал её, обхватив, словно клешнями, негнущимися пальцами.

— Падальщица? Любопытно. И что вас привело в мою лавку?

Я решила не тянуть и сразу перейти к делу:

— Вы бывали в Княжествах. Мне нужно знать об этих землях.

Нимус вздохнул и опустил глаза. Очевидно, его интерес ко мне пропал, я ведь не собиралась ничего покупать.

— Да, я бывал в Княжествах. И оставил там слишком многое. Простите, но я не хочу об этом говорить.

— Ваше право. — Я пожала плечами, стараясь не показывать, как разочарована.

— Прошу меня простить, — повторил Нимус. — Если вы желаете что-то приобрести, я с радостью покажу вам товары.

По его лицу я поняла, что он и правда испытывает некоторую вину. Что ж, я не могла так просто отступить и не попытаться вытащить из мальчишки то, что мне было нужно.

— Ваши руки. С ними что-то случилось в Княжествах?

Он вскинул голову, глядя гневно и возмущённо.

— Я не хочу об этом говорить. Простите, госпожа Ивель, но если вы не будете ничего покупать, я вынужден попросить вас покинуть лавку.

Штиль заметно разнервничался. Что ж, для своего возраста он держался весьма неплохо. И всё же с каждой минутой моё любопытство только усиливалось. В этом юнце всё было до крайности странным… Стать хозяином лавки с ценностями в двадцать один год — само по себе достижение, а если прибавить к этому больные негнущиеся пальцы и острое нежелание разговаривать о Княжествах… Мой взгляд упал на картину, стоявшую на полу: её прислонили к шкафу, а сверху стыдливо набросили какое-то тёмное полотнище. Ткань отогнулась, открыв угол: я разглядела девушку, сидящую спиной к зрителю. Её кожа от плеч до поясницы была ободрана, сквозь рёбра виднелись синеватые внутренности. Я присела напротив картины и осторожно отогнула край полотна: моему взгляду открылся заросший пруд с тёмно-изумрудной водой, в которой по пояс стояли ещё две обнажённые девушки с мертвенно-бледной кожей.

— Они мёртвые? — спросила я, кивнув на картину. Во мне взыграл деловой интерес.

Нимус вздрогнул и, только наклонившись, понял, что я толкую о картине. Он быстро облизнул губы, выдавая волнение, но так же быстро собрался и ответил совершенно ровным тоном:

— Это нечистецы.

— Те, что живут в Княжествах?

— Верно. — Нимус подошёл ближе и дотронулся до моего плеча. Сквозь перчатку и ткань платья я ощутила, как меня коснулось что-то твёрдое, вроде когтей. Вдоль позвоночника побежали мурашки. — Я уже говорил, госпожа Лариме. Думаю, вам пора. Мне не нравится то, что вы спрашиваете.

Уходить не хотелось. Я чувствовала: этот антиквар может дать что-то, в чём я нуждаюсь, а ещё то, о чём я даже не подозреваю, но что может стать очень важным. Я взглянула в его юное, почти мальчишеское лицо, и меня прошибла необъяснимая дрожь возбуждения, будто в тот момент произошло нечто, влияющее на мою судьбу. Да, глупо, ведь в судьбу я никогда не верила, но именно тогда ощутила, как моя жизнь сплетается с чьей-то чужой.

— Я хочу купить эту картину. И… у вас есть ещё что-то с нечистецами?

Штиль замер. Я смотрела в его удивлённые глаза и украдкой думала: для чего он носит этот странный халат? Чтобы поддерживать образ? Или не хочет, чтобы клиенты видели его руки?.. Антиквар неохотно выдвинул ящик стола и вынул стопку бумаг, довольно ловко подцепив её пальцами — или когтями.

— Только наброски. И эта картина. Нечистецы не любят искусство живых.

Я жадно притянула к себе бумажные листы и разложила на столе. На всех были изображены странные существа: кто-то словно застрял между человеком и зверем, иные походили на людей, но в странной одежде. Мужчины, девушки, старики с рогами, перьями, резкими и дикими лицами. Рисунки были сделаны разными художниками и в разное время — в глаза бросалась разница в технике набросков и состоянии бумаги. Если пара листов были совсем белыми, то иные — коричневато-жёлтые — рассыпа`лись от ветхости. Меня заворожило сокровище антиквара — поистине сокровище, куда там до него хрустальным люстрам и латунным подсвечникам с зелёной патиной!

— Это ведь фантазии художников? — спросила я, внутренне уже зная, каким будет ответ. Человек не может придумать такое. Но мне не хотелось, чтобы догадки оказывались правдой.

— Нет, — сухо ответил Штиль. — Они все реальны.

Я прерывисто вздохнула. С одного из рисунков на меня смотрел мужчина с бородой и горящими глазами. Его голову венчали два витых рога — почти такие, какие были на маске, которую достал для меня Аркел.

— Художники правда с ними встречались?

— Кто-то встречался. Кто-то рисовал по рассказам очевидцев.

Штиль стоял надо мной в напряжённой позе, будто боялся, что я испорчу или украду его бесценные рисунки с чудищами. Я внимательно вглядывалась в рисунки, в точные шероховатые линии и пыталась представить, как эти существа выглядели на самом деле. Где проходила граница их схожести с людьми? Двигались ли они так же, как мы, или с не присущей человеку скоростью и грацией? Умели ли они говорить? И какими тогда были их голоса? Да, меня очаровали нечистецы Княжеств. Я слышала, что столетия назад и в Царстве встречались лесовые, русалки и водяные, но разрастающиеся города, пастбища и толпы людей заставили нечистецей покинуть эти места, убраться на север, в леса Княжеств. У нас остались только «домашние», мелкие их собратья, которые всегда жались к людскому жилищу: домовые, кикиморы, банники. Конечно, ни в Стезеле, ни тем более в Зольмаре их уже нельзя было встретить, только в деревнях, да и то не в каждом дворе. Но наши нечистецы вовсе не походили на тех, которых я сейчас видела на рисунках. Домовые напоминали не то детей, не то медвежат, кряхтели и прятались в тёмных углах самых старых, пропахших сыростью и дымом изб. Кикиморы — бочонки с куриными ногами и свиными пятачками — сидели за печками и недовольно стрекотали, стоило кому-то пройти мимо. Я никогда не слышала, чтоб нечистецы Царства говорили, покидали свои дворы или пытались как-то повлиять на человека. Нечистецы Княжеств манили, звали к себе, безмолвно говорили взглядами даже с быстрых набросков, пожелтевших от времени.

Мои размышления прервал кашель антиквара.

— Это невероятно, — произнесла я. — Спасибо, что показали.

— Вы будете покупать?

Я отобрала несколько рисунков, которые впечатлили меня более всего. В углу одного виднелись инициалы: «Н. Ш.». Я с подозрением посмотрела на антиквара:

— Это ваша работа?

Штиль побледнел, и я поняла, что угадала.

— Вы покупаете или нет?

Прибавив рисунок Штиля к отобранным, я придвинула ему стопку и указала пальцем на картину с нечистецкими красавицами:

— Посчитайте вместе с этой картиной. Деньги занесу через три дня.

Штиль сморщил нос. Он начинал раздражать: мальчишка, возомнивший о себе неизвестно что. Несомненно, неординарный и загадочный, но не настолько, чтоб я лебезила перед ним и терпела снисходительное отношение.

— Я не нищая, не стоит кривиться. А ещё я могу заплатить больше, если вы расскажете мне о Княжествах. И о Перешейке. Это действительно важно, Штиль, поймите меня.

Антиквар то ли устыдился, то ли успокоился, почуяв прибыль, но лицо его стало невозмутимым. Он холодно объявил цену: чуть выше той, что я ожидала, но торговаться не хотелось. Согласившись, мы пожали руки (точнее, я слегка сжала его сухую клешню, скрытую шёлком), и я покинула тёмную лавку, унося с собой новые мысли.

Я поднялась к себе в комнату — на этот раз обошла святилище стороной. Мне не хотелось говорить с Ферном, несмотря на всю нашу дружбу. Нужно в одиночестве обдумать всё, что произошло.

Наверное, это было ошибкой. Стоило двери закрыться за мной, как грудь сдавило стальными скрепами. Я едва не задохнулась от тоски: по Лагре, по Аркелу, который больше не будет моим. Пошатываясь, будто уже захмелев, я прошла к шкафу и достала бутылку браги. Плевать, что завтра похороны Лагре и нужно прилично выглядеть среди родни. Плевать, на всё плевать. Вынув пробку зубами, я села на пол, прислонившись спиной к кровати, и сделала большой глоток.

Лагре хоронили в городском некрополе, со всеми причитающимися почестями. Ходили слухи, будто на похороны должен приехать сам царь Сезарус из Зольмара, но он всего лишь прислал гонца с письмом, в котором выразил свои (надеюсь, искренние) сожаления.

Если в день маскарада выпал снег, то сейчас солнце светило насмешливо ярко. Я щурилась, от вчерашней выпивки болела голова. Мне хотелось бы верить, что Золотой Отец благословляет Лагре в последний путь, а не смеётся над нашим горем и нелепой смертью командующего. Хотелось, но не верилось.

Скорбные белые одежды приглашённых сияли на свету. Мне было тяжело найти белый наряд, деятельность падальщицы подразумевает несколько другие цвета. Мне подумалось, что Ферн с его Милосердным были бы тут более уместными, чем священники Золотого Отца, напыщенно и слишком торжественно выводящие с хорами песни, не очень-то вяжущиеся со скорбью.

Мать не смогла прийти — смерть Лагре стала для неё слишком сильным ударом. Отец держался хорошо, но я стояла чуть в стороне и медленно пережёвывала горькие можжевеловые ягоды, чтобы отбить кислый запах браги.

На могильнике собралась вся местная знать. Большинство наверняка присутствовало и на маскараде, а некоторые, казалось, так и не вылезли из праздничных костюмов, лишь окрасили их в белый. Сверкали капли хрусталя, переливался жемчуг, мерцали шелка и кружева. Женщины вплели в волосы белые и серебристые нити, мужчины украсили камзолы белыми хризантемами, а я чувствовала себя нищенкой, замарашкой, которая не нашла ничего нарядного даже ради единственного брата.

Шептали разное. О том, что семью Лариме прокляли. О том, что на маскарад проникли лихие люди. О том, что теперь никто не отговорит царя начинать войну.

Лагре убили ночью, ещё и осенью — во время безраздельного властвования Серебряной Матери, поэтому отпевали его в святилище с заострёнными синими куполами. Отпевали вечером, едва ускользнули последние лучи Золотого Отца — в зале, выложенном сине-серой мозаикой, уложив на мраморный постамент среди белоснежных лилий, источавших душный умиротворяющий аромат. Лагре был красив — бледен и спокоен, так позже сказал отец. Мне было стыдно, что я трусливо предпочла напиваться в своей каморке, вместо того чтоб проводить брата в последний путь, но иначе я бы просто сошла с ума, окончательно потеряв связь с реальностью.

Я незаметно подошла ближе к отцу и тронула за локоть.

— Твоего ублюдка поймали, — шепнул он, не поворачивая головы. — Я лично прослежу, чтобы его повесили как можно скорее. И раз уж пришла, то лучше тебе держаться от меня подальше.

В горле стало ещё суше, чем было, а ягоды можжевельника стали такими горькими, что свело скулы. Вот как, значит.

— Мне нужно тридцать золотых ликов. Пожалуйста. С возвратом.

Наконец отец удостоил меня взглядом. Лучше бы он этого не делал. Я мигом почувствовала себя если не раздетой, то оплёванной. Нарядная женщина с высокой причёской обернулась ко мне, посмотрев с нескрываемым презрением.

— Поговорим после, — процедил отец.

Пока Лагре заносили в гробницу, я всё думала о Нимусе Штиле и нечистецах. Твари на картинах не выглядели живыми. Они вообще не были людьми, если на то пошло, но те женоподобные существа с ободранными спинами совершенно точно должны быть мертвы — уж в живых и мёртвых я что-то да понимала. Но в то же время никто не назвал бы их покойницами. Это не давало мне покоя. Что за извращённая форма жизни? Что за надругательство над самой природой смерти? Как мёртвый может быть живым, а живой — мёртвым? И раз это возможно там, в Княжествах, то может ли быть возможно где-то ещё? С кем-то ещё?

«Милосердный умеет воскрешать людей».

Загадочные истории о старшем брате Ферна, который тоже мог поднимать мёртвых.

Моя ворожба, не нашедшая верного пути, и моя работа падальщицы, которая могла привести к чему-то новому.

Запели перезвонцы — печально, нежно, будто закапали девичьи слёзы. Вместе с ними заголосили и плакальщицы, бряцая поминальными колокольчиками и музыкальными инструментами из тонких металлических трубок. Могильник наполнился нежным напевом, светлым, скорбным и безутешным.

На гробницу потёк поток цветов: лилии, хризантемы, розы — все белоснежные, их передавали в толпе с дальних рядов, и казалось, будто огромная пенная волна накрывает собравшихся. Я не принесла цветов. По осени их выращивали в оранжереях Зольмара, и стоили осенние лилии, как половина лавки Штиля. Мне не хотелось, чтобы моя ветка лилий стала одной из сотни, снежинкой во вьюге. Поток цветов тёк мимо, я брала за стебли и передавала дальше, меня душили цветочные запахи, прохладные лепестки задевали лицо, а я думала только о том, что приду сюда одна с большим букетом, сяду у гробницы и буду долго вспоминать Лагре.

— Зачем тебе деньги? — спросил отец.

— Мне нужно на Перешеек.

Отвечая так, я рисковала: отец мог бы схватить меня, привести в особняк и запереть в комнате. Семья Лариме лишилась главного наследника, и больше не удастся спускать всё с рук взрослой дочери, выбравшей работу падальщицы и живущей на чердаке. Но я боялась, что честный ответ вызовет ещё больше вопросов. Тридцать ликов на картины и рисунки с невозможными существами? Тем более я уже не была так уверена, что снова откажу Ферну, если он попросит отправиться в путешествие, так что почти не солгала отцу.

— Я пришлю тебе завтра. Обещай вернуть через два семиднева.

— Обещаю.

В тот день мы больше не разговаривали с отцом. Я быстро выбралась из толпы, когда поняла, что задыхаюсь. Грудь сдавливали горе, страх неизвестности и безграничная, невыносимая грусть по всему, чего я в одночасье лишилась. Один глупый выстрел — и у меня больше не было ни брата, ни любовника, ни уверенности в будущем, а у Царства не стало военачальника. Я выбежала на улицу, в торговый квартал, и от запахов пирогов и печёных яблок к горлу подкатила тошнота.

Я прислонилась спиной к каменной кладке дома. На лбу выступила испарина — быть может, у меня поднимался жар. Я не видела Лагре в святилище, не попрощалась с ним, не знала, жив ли ещё Аркел и когда его казнят… Сама не отдавая отчёт в своих действиях, двинулась в сторону городской тюрьмы. Навстречу текли люди: возбуждённые, радостные и праздные, словно случилось что-то прекрасное. Я не вслушивалась в обрывки их разговоров, уши будто заложило ветошью, но чувствовала, что причина их радости не может так же обрадовать меня. Что любят простолюдины? Ярмарки, представления и казни.

Не помню, как добралась до крепости-тюрьмы. Конечно, никто не пустил бы меня к убийце, осуждённому на смерть. Я и не пыталась войти, остановилась перед каменной стеной.

У ворот стояла повозка-клетка для заключённых, вокруг выстроились стражи с мушкетами и копьями, их лица скрывали капюшоны и маски, натянутые до глаз, чуть поодаль стояли барабанщики, готовые отбивать каждый шаг процессии, когда она двинется. Здесь тоже собралась толпа: люди вопили, трясли кулаками и яростно плевались. Я пробилась в первые ряды, всматриваясь вперёд, хотя в душе уже знала, кого увижу в повозке.

В клетке сидело четверо. Не знаю, чем провинились трое из них, но Аркела я узнала, пусть и не сразу. Он сидел, забившись в угол, бледный, уставший и вовсе не такой, каким я привыкла его видеть. Светлые волосы свалялись и потемнели от грязи, узкое лицо вовсе не казалось привлекательным. Аркел был жалок.

Он не видел меня, а я не стала привлекать к себе внимание. Что бы нас ни связывало, какие бы чувства я ни испытывала к Аркелу, он убил моего брата, и это перевернуло всё, что было между нами. Я смотрела на Аркела и других приговорённых и ощущала, как пустота в груди разрастается, готовится поглотить меня целиком. Если бы я осталась дольше, то просто задохнулась бы.

Будто во сне. Не со мной и не я. Развернувшись, протиснулась обратно через толпу, едва дыша. Грудь снова сдавило, и только выбравшись на безлюдную улицу, я поняла, что по лицу текут слёзы.

Куда я могла пойти? Либо напиваться, либо к Ферну. Я выбрала второе, отчасти питая наивную детскую веру в то, что святилище подарит облегчение.

Я бежала до колющей боли в боку, а в мыслях вертелось: Аркела повесят, конечно же, повесят, и его труп будет висеть на площади до тех пор, пока не останутся одни кости, обтёсанные ветром, обклёванные вороньём. Царь давно запретил четвертование из-за излишней кровавости этой казни, но я была уверена, что толпа хотела бы для убийцы военачальника именно такого исхода.

Ферн будто ждал меня. Я упала ему на грудь, едва дыша и совершенно не понимая, что со мной происходит. Рука Ферна опустилась мне на затылок, и только тогда я по-настоящему расплакалась.

— Тише, тише, — шептал Ферн. — Пошли ко мне.

Я просто позволила себя вести. Не помню, как мы прошли по залу святилища, как завернули в коридор и прошли к келье. Ферн усадил меня в кресло и сунул в руки чашку с горячим вином. Я пила, а он внимательно смотрел, чуть склонив голову, как хищная птица в ожидании гибели раненого животного.

Это не мой город, больше не мой. Ходить по улицам и бояться завернуть за угол, нечаянно наткнуться взглядом на виселицу с телом Аркела — я бы не вынесла этого. Пусть я не могла сказать, что любила его со всей силой, на какую способна, но всё же такое зрелище не перенесла бы. Более того: всё, что связано с Аркелом, напомнило бы мне о нелепости смерти Лагре и моём пошатнувшемся положении.

— Я была у антиквара, — прохрипела, крепче сжимая чашку, успокоительно-горячую и шершавую. Сказала и сама удивилась: мне показалось, будто после встречи со Штилем прошло много-много времени. Странно: сама смерть Лагре не выбила меня из колеи так, как погребение и вид приговорённого Аркела в клетке.

— И как он тебе?

Я пожала плечами. Мысли ворочались вяло, зато живо вспомнились нечистецы с картин.

— Странный. Молодой, но что-то скрывает. И эти картины… Я захотела их купить.

Ферн едва заметно улыбнулся:

— Я знал, что тебе понравится. Штиль был в Княжествах, и их корни теперь глубоко проросли в его юном сердце. Впрочем, именно для этого я и посылал тебя к нему. А что за картины?

— С нечистецами.

— Ах да, верно. — Ферн снова улыбнулся себе под нос, уже самодовольнее и подбросил полено в камин. — Теперь ты хотя бы представляешь, что за земли лежат на севере. Дикие, опасные, но колдовские, полные древней ворожбы, какая давно покинула Царство.

— Я готова ехать на Перешеек.

Ферн оторвался от камина и внимательно посмотрел на меня через плечо:

— Уверена?

Я кивнула:

— Меня здесь больше ничего не держит. Я хочу уехать из Зольмара как можно скорее. И…

— Научиться воскрешать, — промурлыкал Ферн.

— Если на то воля Милосердного, — согласилась я и не узнала свой голос.

Ферн снова обнял меня, прижал к груди, как ребёнка, и пробормотал:

— На всё воля Милосердного, моя милая падальщица. Ты поможешь убедить всех в справедливости и милости новой веры, и вместе мы изменим и Царство, и всё, что за пределами наших земель.

Я не могла согласиться полностью: в мои планы не входили перевороты и религиозные распри, но я так устала и так захмелела, что не стала спорить.

Отец прислал деньги с посыльным. Без записки, чуть больше того, что я просила, — отдавая мальчишке монетку, я подумала о том, что отец, может, пытался за что-то извиниться или уберечь от материнской энергии, непременно обратившейся бы против меня, как только уляжется скорбь по брату.

Отчего-то с деньгами на руках моя комнатушка на чердаке стала казаться нелепой и тесной. Я больше не ощущала связи с ней. Быстро собравшись, заперла комнату, отдала ключ владельцу и побрела в антикварную лавочку Штиля.

Антиквар ждал меня и даже улыбнулся, когда я вошла, — скупо, чопорно растянув губы. Улыбка появилась и быстро угасла, словно её не было.

— Вы такой молодой, а совсем разучились радоваться, — произнесла я вместо приветствия.

— Быть может, и не умел никогда, — буркнул он в ответ. — Вы пришли за картинами?

— Да. Я принесла деньги.

Кошель с ликами тяжело опустился на стол. Штиль указал на свёрток, приготовленный для меня. По форме я догадалась, что он отдельно упаковал картину и рисунки.

— Благодарю. — Я помедлила, разглядывая его молодое, но озабоченное лицо и странные руки, скрытые рукавами. — Могу я задать вопрос?

— Вы и так задаёте слишком много вопросов.

— Я еду на Перешеек. Скорее всего, оттуда — в Княжества. Вы можете что-нибудь рассказать об этих землях?

Штиль снова посерел лицом и поджал губы. Сделал вид, что ему понадобилось срочно рассмотреть корешки книг. Я молчала, и он тоже. То, что он не гнал меня, уже о чём-то говорило. Наконец антиквар повернулся и выдавил:

— Княжества не любят чужих. Они вообще никого не любят. Вот, глядите. Это их работа.

Штиль шагнул ко мне и засучил длинные рукава. Я впервые увидела его руки: вернее, не руки даже, иссохшие ветки, похожие на когтистые звериные лапы. Искорёженные кости, обтянутые сухой коричневой кожей. Штиль пошевелил ветками-пальцами, и это выглядело так жутко, что у меня ком встал в горле.

— Видите? Видите теперь? Это лишь то, что можно узреть. Но главное, что отняли у меня Княжества, — здесь.

Он положил иссохшую лапу на сердце. Его взгляд сделался полным боли, таким, что даже я не выдержала. Собрала свёртки и, сухо попрощавшись, выскочила прочь.