В огонь и в воду

Амеде Ашар, 1875

«Граф Гедеон-Поль-де Монтестрюк, известный также под именем графа де-Шаржполя, считался, около 164… года, одним из богатейших и счастливейших дворян южной Франции. У него были обширные владения и хотя дворянство его не восходило до первых времен монархии и его предки не попали в число рыцарей-завоевателей Палестины, но он был в родстве с знатнейшими фамилиями королевства, которое только что было вверено Провидением рукам еще неопытного Людовика XIV. Этим завидным положением фамилия де Монтестрюк, стоявшая в уровень с первыми домами в Арманьяке, одолжена была странным обстоятельством, ознаменовавшим начало её известности, и особенному благоволению короля Генриха IV, славной памяти…» Книга также выходила под названием «Плащ и шпага».

VIII

Комедия и трагедия

Прошел день, и можно уж было подумать, что сын графа Гедеона совсем забыл о происшедшем в гостинице Красной Лисицы. Он не говорил об этом ни с кем, даже с Коклико. Когда кто-нибудь из бывших при этом делал какой-нибудь намек, Гуго делал вид, что не слышит, или разговаривал о другом. Однако он рассказал обо всем и поверил свои планы Агриппе.

— Графиня права, — сказал старик, выслушав все внимательно: — толковать о мщении — значит давать ему выдохнуться и разлететься дымом, а молчать — значит обдумывать его и давать ему укорениться… С тому же, зачем и предупреждать своего врага?… особенно, пока сила на его стороне!

Теперь еще чаще бывали они в зале, где собрано было всякого рода оружие. Коклико ходил с ними и туда и все удивлялся, к чему это они фехтуют с таким усердием; но он так уже привык подражать во всем Гуго, что и сам часто снимал шпагу со стены и тоже набивал себе руку.

Иногда Гуго требовал, чтоб он становился рядом с Агриппой и чтоб они бились вдвоем против него одного. Удваивая внимательность, Гуго успевал иногда сладить с ними, благодаря своей ловкости и проворству.

— Браво! — кричал Агриппа в восторге.

— Ах! — отвечал Гуго с оттенком неудовольствия, — все еще это не то, что Бриктайль!

— Да нет же! совсем нет! — возражал Коклико, которому и в ум не могло прийти, чтоб Гуго уступал кому бы то ни было в свете, даже самому богу Марсу.

Прошло года полтора со времени происшествия в гостинице Красной Лисицы, когда Гуго, не пропускавший ни одного случая узнавать потихоньку о привычках и образе жизни маркиза де Сент-Эллиса, созвал к себе всех, кто был с ним тогда в Иль-ан-Ноэ, и сказал им:

— Друзья мои, вы не забыли, что случилось с нами в Красной Лисице, когда мы встретили маркиза де Сент-Эллиса?

— Разумеется, нет, — вскричали все разом.

— Хорошо! я вспоминаю об этом каждый день и каждый час, и теперь говорю с вами для того именно, чтоб узнать, хотите ли и вы вспомнить вместе со мною? Ты, Жаклен, что думаешь?

Жаклен отделился от прочих и, подойдя ближе, отвечал:

— А я не говорил никогда от этом с вами потому только, что вы сами, казалось, об этом не думали… Мне же эта история приходит на ум беспрестанно… Она лежит у меня камнем на сердце. Подумайте только! я хромал после этого целых шесть недель!

— Значит, если б вам предложили отплатить маркизу око за око, зуб за зуб, вы согласились бы?

Раздался один крик:

— Все! все!

— И предоставите вы мне всем распоряжаться, мне, больше всех потерпевшему от наглости и злобы проклятого маркиза?

— Да! да!

— И поклянетесь вы повиноваться мне во всем, как солдаты своему командиру?

— Клянемся!

— И идти за мной всюду, куда я поведу вас?

— Всюду!

— Хорошо! надейтесь же на меня, как я на вас надеюсь!

Как только он это произнес, перед ними появился на дорожке бродячий фигляр с медведем на цепи. Трудно было решить, кто больше жалок, человек — или медведь: первый был оборванный, плащ на нем был весь в лохмотьях, на голове какие-то остатки шапки; на втором облезла вся шерсть и ребра торчали наружу.

Бедняга, увидев толпу молодых людей, потянул медведя за, цепь и, подняв палку, заставил его прыгать. Медведь плясал неохотно; сам хозяин тоже был невесел. На спине у него болтался пустой мешок. По впалым щекам было видно, что он не каждое утро завтракает и не каждый вечер ужинает. У Коклико сердце сжалось при виде этого несчастного и, взяв в руки шляпу, он вздумал собрать милостыню между товарищами.

— Подайте этому бедняку и его товарищу, — говорил он.

Каждый достал из кармана, что мог, кто медный грош, а кто кусок хлеба. Когда шляпа была полна, Коклико высыпал собранное в мешок фигляра. После всех Коклико подошел к Гуго, который бросил в шляпу серебряный экю. Никогда бедняге и не грезилось такого праздника. Прежде всего, поблагодаривши всех, он разнуздал медведя и отдал ему половину отложенного в сторону большого куска хлеба, к которому он прибавил два или три яблока.

— Вот и видно добрую душу! — сказал Коклико.

Медведь присел на задние лапы и, взяв в передние кусок хлеба и придерживая ими яблоки, принялся преисправно есть, тихо и без шума. Маленькие глаза его сияли удовольствием.

— О! подойдите смело, — сказал фигляр, заметив, что все общество держалось подальше с тех пор, как он расстегнул пряжку намордника; — он парень не злой и ничего вам не сделает.

Кое-кто подошел, а Коклико, желая доказать свою храбрость, погладил рукой по шерсти; медведь не зарычал, а посмотрел на него, как будто говоря: «Я узнаю тебя: ты собирал для нас подаяние!»

— Не бойтесь, — продолжал фигляр, садясь рядом с медведем, — Виктор и я — Виктором зовут моего товарища — мы народ честный и совершенно к вашим услугам; мы умеем быть благодарными, и если вам случится нужда в нас когда-нибудь, вы нас всегда найдете.

— А кто знает! — сказал Коклико.

Два дня спустя, Гуго, еще обдумав свой план, опять собрал своих товарищей.

— Маркиз приезжал к нам, — сказал он; мы должны отдать ему визит. Он съел наш обед в Красной Лисице — хотите-ли, съедим и мы его ужин в его замке Сен-Сави?

— Хотим! хотим! — крикнули все, в восторге от одной мысли съесть ужин маркиза.

— Итак, завтра утром будьте готовы на рассвете и идите за мной!

Назавтра все сошлись на сборное место; все были выбраны из числа самых решительных. Гуго сделал им смотр и предупредил их, что игра будет серьезная и может кончиться смертью.

— Итак, если кто-нибудь из вас не хочет идти до конца, еще время есть, пусть выйдет из рядов и уйдет домой… Я сердиться не буду…

Никто не тронулся.

Уверившись, что ни один из них не убежит, Гуго повел их прямо в заброшенный старый домишко, показал в углу, под соломой, целый ворох разных потешных костюмов и велел переодеться. Каждый надел, что попалось под руку. Нарядившись в платья, в чепчики, в кофты, в плащи всяких фасонов и цветов, молодеже походила на труппу фигляров или цыган-гадальщиков.

Молодые люди хохотали, глядя друг на друга. Между этими нарядами ярмарочных комедиантов было столько париков и фальшивых бород, что, напялив их, все они были неузнаваемы.

— А теперь, — сказал Гуго, — поищите в другом углу и спрячьте под платье оружие, что там приготовлено.

Здесь за разобранными бочками было спрятано столько кинжалов и пистолетов, что каждый мог выбрать себе всё, что ему нравилось.

Это еще было не все. Тут же нашлось множество разных музыкальных инструментов, которых достало бы на все кошачьи музыки в провинции.

— Разберите себе трубы и барабаны, — сказал Гуго, — тут особенного искусства не требуется…. Вы сами увидите, что эти вещи нам тоже пригодятся.

Инструменты разобраны были со смехом и прицеплены рядом с оружием.

Как только все это было покончено, Гуго приказал:

— А теперь, нам пора и в путь!

Замок, в котором жил в это время маркиз, находился в глухом месте, в окрестностях Сен-Сави, и потому назывался тем же именем. Толпа весело повалила в ту сторону. На дороге не без удивления они встретили фигляра с медведем, которые как будто поджидали их за углом забора.

— А, Виктор! — сказал кто-то…

Компания еще больше удивилась, увидев, что медведь с хозяином двинулись вслед за ними и тем же самым шагом, как и они.

— Ну, это мне пришло в голову, — сказал Коклико со скромным видом.

— Тебе? такому болвану!

— Мне, такому болвану! Это-то именно мне и удивительно.

И развеселившийся Коклико повесил бубен на шею Виктору.

— Он участвует в экспедиции, — сказал он; — надо, чтоб он участвовал и в оркестре.

Дойдя до ворот замка, по приказанию начальника, толпа остановилась и, выстроившись в ряд, принялась бить в барабан, трубить в трубы и в дудки, играть на мандолинах и лютнях, и притом с таким усердием и силой, что все слуги высыпали к окошкам.

Увидевши музыкантов, все население кухни, передней и конюшни испустило крик восторга и не устояло против искушения посмотреть поближе на эти странные вещи. Все бросились бегом на лестницы и к дверям, и в одну минуту были на дворе.

Гуго ожидал их невозмутимо, с огромной меховой шапкой на голове и в пестром плаще, совершенным царём-волхвом. Подле него Коклико, тоже в пресмешном костюме, бил в барабан.

Как только высыпала толпа слуг из замка, Гуго подал сигнал деревянным золоченым скипетром. Оркестр прибавил жару, а медведь, ободренный этим адским шумом, принялся плясать. выделывая с ловкостью и быстротой самые лучшие свои штуки.

Как только все развеселились, Гуго, увидев дворецкого, которого нельзя было не узнать по золотой цепи на шее и по важному и величественному виду, пошел к нему и, поклонившись самым почтительным образом, предложил сыграть комедию. Он хочет, прибавил он, показать свое искусство ему первому, и если человек с таким образованным вкусом будет доволен их игрой, то заплатит за труды, сколько сам захочет, a теперь пусть велит подать несколько кружек вина актерам, которые так счастливы будут повеселить его милость.

Польщенный этой речью, дворецкий улыбнулся, самым величественным шагом пошел впереди труппы и ввел ее в замок; медведь шел опять вслед, с бубнами в лапе.

Веселая компания очутилась в длинной галерее, из которой винтовая лестница вела на внутренний дворик, обнесенный со всех сторон высокой голой стеной. На стоявших в этой галерее столах скоро появились жбаны и кружки и вокруг них столпилась вся прислуга маркиза. Рядом, через большие стеклянные двери виднелся в соседней комнате накрытый стол с дорогой посудой.

— Это столовая самого маркиза, — сказал дворецкий, снимая шляпу; — если мне понравится ваше представление, я доложу его милости: и он сам пожалует вас посмотреть и послушать.

— Какая честь! — вскричал Гуго, кланяясь почтительно.

У молодежи были в свежей памяти разные фарсы, виденные ими в Оше на ярмарке, и скоро устроился спектакль на славу, в котором они вставляли в готовую рамку всё, что только им на ум приходило. Для медведя и для его хозяина тоже нашлись роли. Развеселившись, один из конюхов налил себе стакан, охотник сделал то же, а за ними и прочие все принялись усердно попивать. Скоро повар с двумя поварятами принес огромные куски холодного мяса и попотчивал комедиантов ими.

— Кушайте сами прежде, — отвечал вежливо Гуго.

Прислуге такая вежливость очень понравилась; она принялась есть, а шутки шли своим порядком. Все кричали и хохотали до упаду. Коклико, набеливший свое красное лицо мукой, старался изо всех сил и вызывал самые громкие аплодисменты расходившейся публики, Медведю тоже доставалось их немало.

Ободренный таким успехом и видя, что публика порядочно нагрузилась, Коклико крикнул:

— Все это сущие пустяки! а вот, чтобы вы сказали, если бы увидели страшный скачок медведя при дворе китайского императора? Вот это так истинно чудо! славный вышел бы финал!

— Страшный скачок! — закричали со всех сторон. — Давайте страшный скачок!

Коклико раскланялся и провозгласил:

— Хозяин мой, знаменитый и великолепный дон-Гузман Патрицио и Гомез Фуэрас Овиедо, от души желает потешить честную компанию; но в этой зале слишком низко!

— Как слишком низко? — крикнул дворецкий, обидевшись.

— Да, ваша милость, так точно, и вот сам китайский император — Коклико указал своим скипетром на медвежьего хозяина, который поклонился — сам китайский император вам скажет, что медведь здесь разобьет себе голову об потолок…. У него такая удивительная легкость, что он легко достает, когда скачет, до облаков, а раз как-то чуть не зацепился за рог месяца!.. Страшный скачок надо делать в чистом поле или на дворе… вот тут бы, например, отлично было!

— Во двор! во двор! — крикнули все в один голос.

И все бросились на лестницу и побежали вниз с шумом и смехом, толкая друг друга.

— Не зевай… смотри за Виктором, — шепнул Коклико фигляру, а тот кивнул только в ответ.

Актеры вышли из галереи вслед за прислугой, которая уже рассыпалась по двору; вдруг показался и медведь без намордника; раздались крики и публика кинулась толпой к противоположной стене.

— Теперь смотрите, господа и дамы, начинается! — крикнул фигляр.

Воцарилось мертвое молчание, все головы вытянулись вперед, чтоб лучше видеть, а фигляр взял медведя осторожно за ухо и привязал на веревке к кольцу, вделанному в стене, у самой двери.

Кончив это, он слегка кольнул его в плечо. Виктор встал на задние лапы, зарычал и показал свои острые зубы. Прислуга у стены подалась еще навал.

— Посмотри-ка хорошенько на этих добрых людей, там вот перед тобой, — сказал фигляр; — как только кто-нибудь из них вздумает двинуться с места, — ты, верно, друг Виктор, не прочь покушать: можешь хватать и кушать себе на здоровье.

Виктор зарычал еще злей, а публика задрожала от ужаса.

Тогда фигляр выпрямился во весь рост и, оставляя медведя, важно усевшегося на задних лапах прямо перед дверью, сказал своим товарищам, смотревшим из окон:

— Теперь, господа, можете пировать, сколько хотите; никто не пройдет в эту дверь без позволения Виктора, а он, ручаюсь вам, никому этого позволения не даст.

— За стол! — крикнул Гуго.

Товарищи его тоже не дремали: они успели все очистить в буфете и на кухне. Стол, накрытый для маркиза де Сент-Эллиса, буквально гнулся под множеством наложенных верхом блюд. За них принялись со всех сторон и шум поднялся страшный.

То, чего желал и ожидал Гуго, случилось: маркиз, разбуженный шумом и целый час уже напрасно звавший кого-нибудь, решился наконец сам посмотреть, что это за шум потрясает своды его замка. Догадываясь, что происходит что-то необыкновенное, он наскоро оделся, прицепил шпагу и пошел из своей комнаты в залу, откуда раздавался этот адский гвалт.

Отворив дверь, он остановился на пороге, онемев от удивления и от гнева.

За спиной у него кто-то подкрался, как кошка, и улыбнулся, увидев Гуго. Это был араб, бывший с маркизом в Красной Лисице, тот самый, который один из всех тогда взглянул на Гуго и заговорил с ним дружелюбно. На нем был тот же белый шерстяной бурнус, а в складках пояса блестел широкий кинжал.

Гуго встал и, кланяясь маркизу, сказал:

— Вы обедали в Иль-ан-Ноэ, а мы вот ужинаем в Сен-Сави! — И, сорвав с себя парик и длинную бороду. он прибавил, с полным стаканом в руке:

— За ваше здоровье, маркиз!

Маркиз узнал его и испустил крик бешенства. Он обвел глазами всю комнату, удивляясь, что никого не видно.

— Кадур! — крикнул он, — раствори все двери и звони во все колокола!.. зови Ландри, зови Доминика, зови Бертрана и Жюстина, Гузмана и Ларидена! зови всех этих каналий… и если через пять минут они здесь не соберутся все, я им всем распорю брюхо!

Кадур, продолжавший смотреть на Гуго, не двинулся с места.

— Вы ищете ваших людей, маркиз, — сказал Коклико, кланяясь низко; — не угодно ли вашей милости взглянуть в окошко: вы сами изволите убедиться, что никто не идет к вам на помощь потому только, что не может двинуться с места. И Доминик, и Ландри хотели бы кинуться к вам, так же точно, как и Бертран с Жюстином, да…. извольте сами взглянуть, что там такое.

Маркиз бросился к галерее и увидел на дворе с одной стороны медведя, а с другой — всю свою прислугу. Как только кто-нибудь делал шаг вперед, медведь вставал на задние лапы и показывал зубы и когти. Никто не смел двинуться с места.

— Это мне пришла такая славная мысль, — пояснил Коклико. — Глупый зверь один держит на почтительном расстоянии целый гарнизон, — не слишком-то лестно для рода человеческого!

В эту минуту поднялась портьера в конце галереи и показалась дама в великолепном бархатном платье, вышитом золотом; она подошла с надменным видом; все глаза обратились к ней. За ней шла служанка с улыбкой на устах и во взгляде.

У дамы были чудные глаза, чёрные, полные огня; шла она, как настоящая королева. Она обвела всё вокруг спокойным и гордым взором, как будто уверенная, что не может встретить ничего иного, кроме почтения и поклонения. И действительно, этот решительный вид и ослепительная красота её мигом остановили шум и крики; наступило мёртвое молчание.

Дойдя до середины залы, она развернула белой ручкой веер из перьев, привешенный на золотой цепочке, и спросила:

— Что это значит? что это за шум?

— Это — мерзавец, которого я уже раз проучил и теперь еще не так проучу за его неслыханную дерзость! — вскричал маркиз в бешенстве.

Гуго встал, отодвинул стул, на котором сидел за столом, снял шляпу и, подойдя, сказал:

— Маркиз преувеличивает: в первый раз он схватил меня предательски…. А теперь, вы сами тотчас увидите, на этот раз он будет наказан.

Дама безмолвно оглядела Гуго и спросила с улыбкой:

— А как вас зовут?

— Вы сейчас узнаете — а вы кто, позвольте спросить?

— Я — принцесса Леонора Мамиани.

— А! вы итальянка; значит, вы еще лучше поймете все, что здесь сейчас произойдет, — и, обращаясь к маркизу, он продолжал так же хладнокровно. — Маркиз, из ваших слов я ясно вижу, что вы не забыли, как варварски вы поступили со мной в гостинице Красной Лисицы — всякому своя очередь!

Маркиз схватился было за рукоятку своей шпаги; по прежде, чем он успел ее вынуть, двадцать рук схватили его и отняли всякую возможность защищаться.

— Кадур! ко мне! — крикнул он в отчаянии.

Но Кадур еще раз покачал молчаливо головой.

В одно мгновенье с маркиза сняли верхнее платье и, как он ни бился, привязали его на деревянной скамье, оголив ему спину. Он позеленел от бешенства.

— Год тому назад, я, так же точно как теперь маркиз де Сент-Эллис, был растянут на скамье и связан, — объяснил Гуго принцессе; — как и он, я был бледен; как и он, я звал на помощь! Я просил, я умолял — ничто его не тронуло: ни моя молодость, ни то, что я был совершенно прав! Я тогда еще сказал ему: «Лучше убейте меня! а не то я отмщу вам!» Он мне ответил: «попробуй!» Вот я и попробовал, и мщу теперь за себя!

— Понимаю, — сказала принцесса.

Между тем маркиз отчаянно бился, пытаясь освободиться от веревок; но никакие усилия ему не помогали. Он испустил хриплый крик.

— Вы тогда подали сигнал против меня, маркиз; теперь я подам против вас.

Принцесса подошла к Гуго и сказала:

— Я провела ночь под его крышей; неужели вы не дадите женщине права просить за своего хозяина?

— Все права за вами, без сомненья; но я — обязан выполнить долг…. защитить честь опозоренного имени!

— Вот еще эта деревенщина толкует о своем имени! — прохрипел маркиз.

Гуго вынул из-под платья спрятанную шпагу и, подняв руку, сказал:

— Бери свой хлыст, Жаклен!

Жаклен засучил рукава и схватил хлыст.

— Хочешь сто пистолей? — крикнул маркиз.

— Нет!

— Хочешь пятьсот, тысячу, десять тысяч?…

— Ничего! удар за удар. Отсчитай ему ровно двенадцать, Жаклен.

Холодный пот лил с лица маркиза.

— Поднимай руку! — крикнул сын графа Гедеона. — Смотри, Жаклен, я начинаю…. готов ты?

— Готов!

— Ну, так бей, да посильней!.. Раз!

Но в ту самую минуту, как хлыст свистнул в воздухе и уж опускался на голые плечи маркиза, Гуго взмахнул шпагой и разрубил хлыст пополам над самыми плечами.

Ропот негодования раздался между молодыми людьми.

— Стой! — крикнул Гуго сильным голосом.

Все замолчали.

— Теперь, развяжите его.

Товарищи Гуго замялись.

— Клялись вы мне, да или нет, слушаться меня во всем? и разве дело до сих пор шло дурно? Повинуйтесь же!

Веревки упали одна за другой. Маркиз вскочил на ноги.

— Шпагу мне! — крикнул он.

— Вам шпагу? а зачем это?

— Чтоб убить тебя!

Гуго холодно поклонился.

— А! так вы согласны драться с такой деревенщиной, как я? И вы правы, маркиз, потому что моя кровь стоит вашей.

И между тем как Коклико, по знаку Гуго, взял шпагу маркиза и подал ему, Гуго продолжал:

— Вы сейчас спрашивали, как меня зовут, принцесса. Не угодно ли вам прочесть эту бумагу, и прочесть громко? Не мешает, чтоб маркиз знал, кто я такой, прежде чем мы скрестим наши шпаги.

Взглянув с любопытством на того, кто так почтительно опять склонялся перед ней, принцесса Леонора посмотрела на бумагу, вынутую молодым человеком из кармана. Лицо её осветилось радостью.

— Ах! я знаю, что судьба создала вас дворянином! — сказала она. Она женщина и не могла ошибиться!

И звонким голосом она прочитала следующее:

«Вы видите перед собой моего сына, Гуго-Поля де-Монтестрюка, графа де-Шаржполь, в чем подписью моей свидетельствую.

Луиза де-Монстестрюк,Графиня де Шаржполь».

— А теперь становитесь, становитесь, же скорей!.. маркиз, у вас ваше имение, а у меня имя…

— Чорт возьми! я хочу еще и твоей крови!

Маркиз стал в позицию, но Гуго остановил его знаком и, обратясь к своим товарищам, сказал им повелительным голосом.

— Бой как следует! и никто не смей тронуться с места хотя бы я упал — ни ты, Коклико, ни ты, Жаклен!

— Хорошо! — сказала принцесса.

Кадур подошел поближе и, скрестив руки под бурнусом, огненным взором смотрел на Гуго.

— А тебя, подлый раб, я сейчас велю запороть до смерти! — крикнул маркиз.

Но Гуго выпрямился:

— Теперь — раздайтесь!

В ту же минуту послышался звон оружия. Обе шпаги встретились и столкнулись. У Гуго была в руке та самая, которой отец его, граф Гедеон, убил барона де-Саккаро. На клинке были еще видны пятна крови.

Оба клинка, казалось, дышали страшной жизнью: они искали друг друга, избегали и встречались с отрывистым и звонким ударом.

Маркиз надеялся сначала легко сладить с молодым графом, но скоро понял, что перед ним противник нешуточный, и стал сам гораздо внимательней. Но как ни быстро он действовал шпагой, конец во всякий раз встречал другую, уже отведавшую человеческой крови. Гуго хладнокровно, совершенно владея собой, как было когда-то перед Бриктайлем, щупал своего противника. С быстротой молнии, в одну секунду он обвил клинок маркиза и обезоружил его.

Коклико поднял шпагу и подал ее маркизу.

— Продолжайте, маркиз; это ничего! — сказал Гуго.

Маркиз явственно расслышал шепот и подавленный смех зрителей и кинулся с яростью на противника.

— Вы открываетесь, маркиз, берегитесь! — продолжал Гуго.

И в другой раз, обвив его шпагу с неодолимой силой, он отбросил ее в самый угол залы.

Маркиз бросился за ней, как волк, но Коклико уже опередил его и опять подал ему шпагу, держа, ее рукояткой вперед.

Бой возобновился жестокий, упорный, молчаливый. Глаза маркиза горели, как уголья; зубы были стиснуты за бледными губами. Вдруг, и в третий уже раз, шпага его полетела прочь из рук.

— Браво! — крикнула принцесса, поддаваясь невольно удивлению при виде изящной ловкости и невозмутимого хладнокровия молодого графа.

В отчаянии, совсем обезумев, маркиз схватил себя обеими руками за голову.

— Ах, убейте меня! — вскричал он. — Да убейте ж меня наконец!

— Хорошо! Теперь будет уже и кровь! — Отвечал Гуго; между тем как Коклико подавал опять с улыбкой шпагу маркизу.

Кадур все смотрел невозмутимо.

Гуго собрался с силами и, не ожидая уже нападения противника, как только скрестились клинки, кинулся как пуля и первым же ударом проколол насквозь руку маркиза.

Маркиз хотел поднять на последний бой повисшую бессильно руку; она упала безжизненно и пальцы выпустили шпагу.

Гуго схватил ее и, вложив сам в ножны, висевшие на поясе маркиза, который смотрел на него, ничего не понимая, сказал ему:

— Маркиз, носите эту шпагу на службе его величеству королю.

Коклико бросился к окну и крикнул фигляру:

— Эй, приятель! прибери-ка медведя, и освободи гарнизон!

Принцесса подошла к Гуго, бледная, взволнованная, и сказала:

— Граф, я считаю себя счастливой, что встретилась с вами и надеюсь еще встретиться. Ваше место — вовсе не здесь в глуши, а при дворе… вы пойдёте там хорошо… Принцесса Мамиани вам в этом ручается.

Между тем, страшная борьба происходила в душе маркиза. Гнев еще бушевал в ней, мщение еще кипело. Побежден он; и у себя дома, ребенком, у которого едва пробиваются усы! Он то бледнел, то краснел и бросал во все стороны яростные взгляды. Но, с другой стороны, не простой, не обыкновенный же человек и стоял перед ним! Он сам не знал — будь он на его месте, поступил ли бы он так же? А Гуго, казалось, совсем забыл об нем. Вложив шпагу в ножны, он собирал своих товарищей и строил их, чтоб уходить из замка. Наконец, в этой: борьбе добра и зла в душе маркиза добро победило и он сказал, подходя к Гуго:

— Граф де Монтестрюк, у вас сердце дворянина, как и имя дворянина… Обнимемся.

— Вот это благородно!.. — вскричала принцесса, наблюдавшая: все время за маркизом. — Поклянитесь мне оба, что искренняя дружба будет отныне оказываться друг с другом на веки.

— Ах! за себя клянусь вам! — вскричал маркиз с удивлением. — Эта дружба будет такая же глубокая и такая же вечная, как и мое удивление перед вами, прекрасная принцесса!

Она улыбнулась, краснея, а Гуго и маркиз братски обнялись. Дворецкий, прибежавший наконец с людьми маркиза, и не понимая еще, что случилось тут без него, поднял руки к небу при виде этих неожиданных объятий. Маркиз рассмеялся и вскричал:

— Чёрт возьми! старик Самуил, еще и чего увидишь теперь! Узнай прежде всего, что этот молодой человек, протянувший мне руку, — друг мой, лучший из друзей, и я требую, чтобы он был полным хозяином в Сен-Сави, как он хозяин у себя в Тестере: лошади, экипажи, люди — все здесь принадлежит ему!.. И, клянуся чортом, мне бы очень теперь хотелось, чтоб он пожелал чего-нибудь такого, чем я особенно дорожу, чтоб я мог тотчас же отдать ему и доказать этим, как высоко я ценю его дружбу!

В эту минуту взор его упал на араба, который все еще стоял в стороне, неподвижный и молчаливый. Вдруг лицо маркиза изменилось и он вскричал:

— А! а ты, неверный, изменяешь своему господину! ну, пришла теперь и твоя очередь!.. Плетей, Самуил, плетей!.. пусть четверо схватят этого чернокожего разбойника и забьют его до смерти!..

Самуил с четырьмя слугами уже протянул было руку к арабу, когда Гуго вмешался:

— Вы сейчас сказали, маркиз, что охотно пожертвуете всем, чтоб доказать мне вашу дружбу?

— Сказал и еще раз повторяю… говори… чего ты хочешь?…

Гуго показал пальцем на араба:

— Кто этот человек, которого зовут Кадуром?

— Дикий, проклятый невольник, взятый у африканских корсаров… Мне подарил его двоюродный брат, кавалер Мальтийского ордена.

— Отдай его мне!

— Бери. Когда Сент-Эллис что-нибудь обещал, он всегда держит слово.

Гуго подошел к Кадуру и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Ты свободен.

— Сегодня меньше, чем вчера, — отвечал араб.

И, взяв в свою очередь руку графа де Монтестрюка и положив ее себе на голову, он продолжал цветистым языком Востока:

— Ты обвил мое сердце цепью крепче железной… я не в силах разорвать ее… От Самого Бога она получила имя — благодарности… Куда ты ни пойдешь, и я пойду, и так буду всегда ходить в тени твоей.

— Когда так, то пойдем же со мной! — отвечал Гуго.