В огонь и в воду

Амеде Ашар, 1875

«Граф Гедеон-Поль-де Монтестрюк, известный также под именем графа де-Шаржполя, считался, около 164… года, одним из богатейших и счастливейших дворян южной Франции. У него были обширные владения и хотя дворянство его не восходило до первых времен монархии и его предки не попали в число рыцарей-завоевателей Палестины, но он был в родстве с знатнейшими фамилиями королевства, которое только что было вверено Провидением рукам еще неопытного Людовика XIV. Этим завидным положением фамилия де Монтестрюк, стоявшая в уровень с первыми домами в Арманьяке, одолжена была странным обстоятельством, ознаменовавшим начало её известности, и особенному благоволению короля Генриха IV, славной памяти…» Книга также выходила под названием «Плащ и шпага».

V

Воспитание молодого графа Монтестрюка

Под вечер телега, поднявшись на склон горы, по которому граф де Монтестрюк проезжал за три дня, остановилась у дверей того самого отеля, в который и он тогда постучался. Герцог де Мирпуа был дома.

— Хорошо, — сказала графиня слуге, которого вызвал Агриппа, — доложите герцогу.

Взяв в руки запечатанное гербом графа письмо, на котором она прочла адрес уважаемого старика, она вошла в ту самую большую комнату, где он принимал графа Гедеона. При виде женщины в трауре и при ней ребенка, герцог де Мирпуа подошел к графине и серьезным и ласковым голосом пригласил ее сесть.

— Нет еще, сказала она, прочтите прежде это письмо, герцог. Она подала письмо, герцог де Мирпуа распечатал его и громко прочитал следующее:

«Герцог!

Я убил барона де Саккаро и сдержал свою клятву; не стану напоминать обещание человеку вашего рода. Умираю, оставляя вашему покровительству графиню де Монтестрюк, жену мою, и моего сына, Гуго.

Гедеон-Поль де Монтестрюк, граф де Шаржполь»

Тогда графиня подняла свой вуаль и сказала:

— Я та, о ком пишет граф де Монтестрюк, а это — сын мой, Гуго.

— Графиня, не угодно ли вам присесть? — отвечал герцог; — мой дом — к вашим услугам.

Она погладила сына по голове и, указывая ему на аллеи и лужайки сада, видневшиеся в большие стеклянные двери, сказала ему:

— Ступай, сын мой; герцог и я будем говорить о таких вещах, которые ты узнаешь со временем.

Гуго поцеловал руку матери и вышел. Он был мальчик крепкий и ловкий; лицо его дышало откровенностью и решительностью.

Когда графиня де Монтестрюк села на большое почетное кресло, герцог поместился против неё и, поклонившись, сказал:

— Говорите, графиня; чего бы вы ни пожелали, все будет исполнено. Если б даже я и не дал слова вашему мужу, если б он и не погиб из-за меня, то вы одиноки, и я в полном вашем распоряжении.

— Что мне нужно, герцог, так незначительно, что, я уверена, вы мне не откажете.

— У меня несколько замков; выберите любой и поселитесь в нем. У меня нет больше дочери, и я брожу одинокий по своим обширным владениям. Что касается до лошадей и экипажей молодого графа — это уж мое дело.

— Совсем не то… Все это совершенно лишнее. Мне нужно только пристанище, где я могла бы жить в уединении, с двумя-тремя слугами, и скромные средства для содержания меня с сыном.

Герцог де Мирпуа посмотрел на нее с удивлением.

— Я объяснюсь, — продолжала графиня. — Вы знаете, как умер граф де Монтестрюк; вы знаете, как он жил. Когда он просил моей руки, он уже был вдовцом после первой жены, не оставившей ему детей; репутация его была уже известна. Меня хотели отдать в монастырь, а монастырь меня пугал. Мой отец, маркиз де Новель, был не богат. Он сказал мне о сватовстве графа де Шаржполя. Я приняла предложение, граф увез меня в Монтестрюк, и через год у меня родился сын. Я готова была посвятить себя человеку, имя которого носила, но не было возможности сладить с его неукротимым нравом. Богатство, полученное им в колыбели, свело его с ума. Вечно в разъездах, вечно на праздниках, он переезжал из Бордо в Тулузу, из Монтестрюка ко двору, воевал с наслажденьем, когда представлялся случай, а, сложив оружие, играл с таким же жаром; едва ли сотню раз я его видела во все десять лет.

Луиза отерла платком дрожащие губы.

— Ах! сколько несчастий можно бы отвратить, если б он только сам захотел! — прибавила она, глубоко вздохнув.

Она скоро оправилась и продолжала:

— Я не хотела бы, чтобы сын мой испытал страсти, владевшие отцом. У Гуго те же инстинкты, тот же огонь в крови. Что погубило отца, может погубить и сына. Одним воспитанием можно победить и смирить его. Вот почему я хочу воспитать моего сына в бедности, в нужде, чтоб он узнал, как можно сделаться человеком.

— Вы, может быть, и правы, графиня.

— Да, я права, сердце говорит мне, что я права. Куда бы я ни поехала, в какой бы нужде я ни принуждена была жить, у меня есть два преданных существа, которые меня не покинут: женщина, которая меня выкормила, и старый солдат, который сопровождал графа в походах и ходил за его оружием и лошадьми. Он любит Гуго, как своего собственного ребенка. К этим двум преданным слугам прибавьте бедного малого, которого я приютила и у которого только и хватает смыслу на черную работу, — и вот весь мой штат.

— Хорошо, графиня, а я же что буду делать?

— Если вам угодно будет указать мне дом, где бы никто меня не знал и где бы я могла поселиться одна с сыном, я буду вам вечно благодарна.

— Что вы говорите о благодарности!.. Граф де Монтестрюк омыл в крови мерзавца обиду, нанесенную моему имени… Я ваш должник… Все ли вы сказали?

— В этом доме мне нужно помещение для пяти душ; дайте мне еще средства, какие сами найдете достаточными для скромной жизни, без нужды, но особенно — без роскоши.

— У меня есть именно такой дом, графиня, и вы хоть завтра можете туда ехать, если вам угодно. На эту ночь я вас попрошу сделать мне честь остаться здесь в отеле.

Графиня де Монтестрюк поклонилась.

— Этот дом называется Тестера, — продолжал герцог. — Это маленькое имение, доставшееся мне по наследству. В нем приличная мебель, при нем есть двор, башенка, ров, до половины полный воды, и службы. Не возражайте! Это каменная раковина, которую граф де Монтестрюк разломал бы просто локтями. При доме есть клочок земли и небольшой лес, дающие полторы тысячи ливров в год доходу, и кроме того, кое какие сборы вином, хлебом, сеном и овощами.

— Да это великолепно!

— Семье мелких дворянчиков этого показалось бы мало! Завтра я пошлю человека в Тестеру с приказанием всё там вычистить, хорошенько осмотреть, всё ли есть в комнатах, и, если вам угодно, завтра же вечером вы можете туда переехать. Само собой разумеется, что с той минуты, как вы войдете в Тестеру, дом и имение будут ваши. Если я приеду когда-нибудь туда узнать о вашем здоровье, вы, в свою очередь, приютите меня на ночку.

— Я принимаю, — сказала графиня, подавая руку герцогу де Мирпуа. — Было бы странно с моей стороны отказаться от того, что мне так чистосердечно предлагают.

— Помните только одно, графиня, — сказал герцог, почтительно целуя ей руку: — как только вам угодно будет переменить ваше местопребывание, я всё-таки остаюсь в вашем распоряжении.

Все сделалось так, как говорил герцог. На другой день, он сам захотел проводить графиню в её новое жилище, в нескольких милях от Лектура и в такой местности, где не было проезжих дорог. Когда они подъехали к аллее старых деревьев, в начале которой стояло два столба, герцог снял шляпу и, поклонившись, сказал:

— Здесь вы у себя, графиня. Через месяц, если позволите, я побываю у вас.

На крепких стенах Тестерского замка стояла башня с бойницами и издали всё здание имело вид феодального укрепления. Службы соединялись с главным корпусом амбарами и сараями и окружали двор, посредине которого бил фонтан в старый бассейн, где покоился старый мраморный дельфин со скрученным хвостом. Другая обрушившаяся башня была разобрана наравне с крышей. Низкая и широкая зала со сводом служила погребом. Окна были крепкие, двери исправные, камины в порядке.

Осматривая дом от погреба до чердака, графиня де Монтестрюк нашла в столовой шкафы полные посудой, а в спальне — богатые запасы белья. Особенное внимание было обращено на кухню; медные кастрюли блестели в ней перед большими железными таганами. Тоже было и повсюду. Обо всем подумали, обо всем позаботились. На кроватях были занавески, одеяла, чистые простыни, подушки. В сенях были большие стенные часы с фигурой Времени на верху.

Старик Агриппа, бродивший и шаривший повсюду, пришел скоро, потирая руки.

— В погребе стоит десять бочек с вином, которых мы и в десять лет не выпьем, — радовался он; — в дровяном сарае сложено столько дров и хворосту, что станет нам на самые суровые зимы; в амбарах насыпано столько хлеба, что смело можем есть, не считая кусков, а овса хватило бы на десяток лошадей, если б они у нас были: повсюду полные мешки с лучшей провизией; я услышал крик петуха и открыл в углу птичий двор с курами и утками, которыми молодой господин останется наверное доволен; жирные гуси и индейки гуляют тут же близко, а графине «для милостыни» — так и написано вот здесь на бумажке — я нашел в сундуке толстый мешочек… Да! всего, всего у нас вдоволь.

Графиня де Монтестрюк поняла теперь, зачем герцог де Мирпуа посылал накануне дворецкого в Тестеру.

— Все ли ты рассказал? — спросила она, улыбаясь.

— О, нет! есть еще комнатка полная игрушек для графа Гуго, который будет им рад, а другая побольше со всяким оружием: с кинжалами, шпагами, мушкетами, самострелами, копьями, рогатинами, алебардами, с разным огнестрельным оружием, от пистолетов до фальконетов; будет с чем приучать его к ремеслу солдата… Это уж мое дело и я беру его на себя… А потом, в высокой светлой комнате на восток, прекрасная библиотека, набитая сверху донизу книгами. Есть между ними и книги с отличными картинками про сражения и осады и с портретами военачальников. Это придаст графу охоты учиться чтению.

Две больших собаки вошли в эту минуту и стали ласкаться к Агриппе.

— И эти собаки принадлежат графине, — продолжал он, лаская их; — я встретил их на дворе, на солнышке, дал им по куску хлеба, и с тех пор мы стали друзьями. Садовник здешний сказал мне их клички: вот это Дракон, а это — Фебея, брат и сестра, отличные собаки! Посмотрите, какие у них зубы! С такими сторожами можно спать покойно.

Было уже поздно и осмотр окрестностей Тестеры отложили на завтра.

Дом был построен в углублении, на берегу широкого озера, из которого наполнялись водою рвы. К нему вела хорошо содержимая дорога. Толстые вербы нагнулись надо рвами, где сновали угри между водяной чечевицей; высокий орешник рос по откосам. Кругом во все стороны шли луга. На скатах ближних холмов было немного пашни и несколько виноградников. В конце долины рос хорошенький густо-лиственный дубовый лесок. Неподалеку высилась в голубом небе игла колокольни и указывала место деревни, скрывавшей свои смиренные крыши в зелени груш и яблонь. В той же стороне проходила дорога, служившая сообщением с окрестностями. При доме был также огород и фруктовый сад.

Обойдя свое новое имение во всех подробностях и отдав полную справедливость предусмотрительности и доброте герцога, сумевшего соединить великодушную щедрость с уважением к её воле и желаниям, графиня позвала Гуго в свою комнату, посадила его к себе на колена и сказала:

— Ты осмотрел теперь, сын мой, те места, где ты должен прожить, пока не вырастешь.

— А когда же я выросту?

— Лет через пятнадцать, дитя мое.

— Хорошо! здесь мне нравится. Я останусь здесь, пока вам будет угодно, матушка.

— А я здесь дождусь, пока Господь Бог призовет меня к Себе дать отчет в том, как я употребила дни свои.

— Не говорите этого, вы знаете — я не хочу разлучаться с вами.

Мать нагнулась к нему и поцеловала.

— Ты уже не увидишь больше замка Монтестрюк, милый Гуго, — сказала она.

— Это почему? Он мне тоже нравился со своими высокими башнями, куда я взбирался с Агриппой и откуда так далеко было видно.

— Замок этот уже не наш и у тебя нет больше ни лошадей, ни пажей, ни шелкового и бархатного платья, а у меня — ни карет, ни конюших.

— Их у нас отняли?

— Нет, дитя мое… мы разорились.

— Разорились? — повторил маленький Гуго с удивлением.

— Ты не можешь понять этого слова теперь, но поймешь со временем.

— Когда так, то что же у меня остается?

— У тебя остается твое имя, сын мой.

— Славное имя! — вскричал ребенок с оживленным взором: — Гуго-Поль де Монтестрюк, граф де Шаржполь!

— Да, славное, сын мой, но с условием, чтобы ты возвратил ему прежний блеск и сохранил его чистым и незапятнанным.

— А что нужно для этого делать, матушка?

— Надо трудиться без отдыха, чтобы сделаться человеком и солдатом.

— Ну, я и стану трудиться и сделаюсь человеком и солдатом.

— Поклянись! твой отец никогда не изменял клятве и отдал жизнь свою, чтоб сдержать данное слово.

Маленький Гуго задумался, потом, подавая матери обе руки, сказал:

— Клянусь вам, матушка.

* * *

Можно сказать, что воспитание маленького Гуго, ставшего графом де Монтестрюком, началось на другой же день после того, как он в первый раз провел ночь в Тестере. Дом этот был так далеко от замка, в котором он родился, что окрестные жители, — которые вообще мало разъезжали в эти далекие времена, а жили больше в тени своей колокольни — никогда не видели графини. Она могла гулять по окрестностям, не опасаясь быть узнанной. Она выдавала себя за вдову капитана, убитого на королевской службе, искавшую вдали от городов уединения и покоя. Все любили ее за молодость и задумчивую красоту, за проказы и миловидность сына и за делаемое кругом добро, для чего она отделяла всегда бедным десятину из своих небольших средств. Всякий кланялся, встречая ее во вдовьем трауре. По воскресеньям в церкви ей уступали особое место.

Однако ж, при всей суровости, в какую графиня де Монтестрюк заключила жизнь свою, несмотря на роковой удар, подсекший её молодость, бывали и у ней часы, когда приходили воспоминания прошлого. Ради чувства собственного достоинства, она не захотела позвать тогда графа де Колиньи, но неужели он сам не отыщет её из любви к ней? Возможно ли, чтоб он забыл ее до такой степени, что уж вовсе об ней и не думает? А как однако ж он любил ее! Как он клялся всегда сохранить эту любовь! Не он ли сам еще, в последний час разлуки, предлагал ей отыскать новое отечество в далеких странах? Тогда он был готов на всякие жертвы.

Когда эти мысли приходили ей в голову во время прогулок по окрестностям Тестеры, Луиза чувствовала внезапный огонь в сердце и одна, медленным шагом, со слезами на глазах, с подавленными вздохами, шла по тропинке от скромного дома до ближней дороги, на которой каждый день появлялись проезжие. Дорога эта пролегала по забытой местности, куда не доходило даже эхо событий, волновавших Париж. Когда задумчивая прогулка приводила ее к тому месту, откуда видна была длинная желтая лента, служившая им со общением с Ошем и Лектуром, а через Ош и Лектур — с Тулузой и Бордо, она садилась на камне и жадно всматривалась в две точки на горизонте, с востока и с запада. Когда поднималось вдали облако пыли, сердце её начинало биться, она привставала и старалась разглядеть фигуру всадника, поднимавшего эту пыль. Но то не был Жан-де Колиньи, и она грустно опускалась опять на свой камень.

Прошли дни и недели, месяцы и годы. Графиня де Монтестрюк оставалась все одна. Пришло время, когда она совсем уже перестала надеяться; она покинула мечты свои и положила на свое сердце камень отречения.

Я знала наверное, сказала она себе, что он забудет меня.

С этой минуты, между нею и Богом остался только один сын.

Первые годы прошли в глубокой тишине. Внешние события не отзывались в Тестере ни малейшим шумом. Гуго рос и укреплялся. У него оставалось смутное воспоминание о том, чем он был когда-то; но мать сказала ему, что по разным причинам, о которых он узнает впоследствии, он не должен говорит о прошлом, и ребенок молчал. Он был порядочный буян по летам своим, но в нем скрывалось что то твердое и честное, располагавшее всех в его пользу.

День его проходил в играх и в учении, в прогулках и в работах, развивавших его силы. Он любил ходить с крестьянами в поле, любил работать с ними серпом и топором в лесу. Раз как-то мать застала его за плугом; он покраснел и бросил палку с острым концом, которою погонял быков.

— Продолжай, — сказала графиня, — пахать не унизительно ни для кого.

Три раза в неделю, добрый священник, полюбивший вдову и сироту, являлся в Тестеру и учил внимательного Гуго истории, географии, словесности, латинскому языку и кое-каким обрывкам других наук. Ребенок любил читать: в длинные зимние вечера, когда ветер бушевал на дворе и дождь стучал по крышам, он, запершись в низкой комнате, возле матери, перед веселым огнем камина, по целым часам читал книгу о путешествиях или о жизни славных людей и пристращался к дальним экспедициям и к боевым подвигам, чудесные рассказы о которых были у него перед глазами; но что он любил особенно — это уроки Агриппы. Гуго еще не дорос ему до плеча, а уже бился на шпагах очень порядочно.

— Вам не достает только силы и привычки, граф, говорил старый солдат, гордясь своим учеником.

— Это придет, — отвечал Гуго, отирая пот с лица.

В пятнадцать лет Гуго был другом, можно сказать — командиром всех детей своего возраста. По воскресеньям их собиралась целая толпа к нему под команду; он делал большие смотры на окрестных лугах, строил с товарищами крепости и окопы, окружал их палисадами из кольев, потом делил войско на два отряда, отдавал один под команду смышленого товарища, сам становился во главе другого, и начиналось большое сражение, оканчивавшееся закуской, которую доставляла графиня. Ни снег, ни холод, ни дождь, ни ветер ничего не значили уже для здорового мальчика.

Гуго учился верховой езде без седла на лошадях, возвращавшихся с пахоты, и на жеребятах, которых ловил на пастбище. Никакая бешеная скачка его не пугала, никакая преграда его не останавливала. Упадет сегодня, а завтра опять принимается за то же.

Агриппа думал только, как бы приучить молодого графа к фехтованию, и ему пришла оригинальная мысль, чтобы развить в нем врожденные способности и дать ему возможность биться со временем с самыми искусными бойцами.

Всякого солдата, всякого рубаку, какой ни попадал ему на дороге к Тестере, он зазывал в дом и кормил усердно, только с условием, чтобы час другой он провел с Гуго в фехтовальной зале за добрым уроком.

Агриппа был сам знаток в этом деле и когда видел, что урок прошел отлично, давал еще учителю небольшую плату. Солдат уходил довольный и нередко обещал еще раз зайти к ним.

В то время было довольно разных искателей приключений и дезертиров, так что юноша Гуго имел дело и с испанцами, и с итальянцами, и с швейцарцами, и с фламандцами, и с португальцами, которые учили его особым приемам каждой нации. Поседевшие бойцы усердно хвалили мальчика.

Случалось иногда и раскаиваться в этих гостеприимных встречах. Пропадали кое-какие вещи. Гуго не смел подозревать своих учителей. Напротив, доверчивый столько же, как и храбрый, он верил безусловно всем рассказам их о своих подвигах и походах. Раза четыре-пять он даже высыпал им на руку всё, что было в его скромном кошельке, а они клялись ему, что скоро принесут назад занятые деньги. Получив же взаймы деньги, они, разумеется, исчезали навеки.

— Как это странно! — говорил Гуго.