В огонь и в воду

Амеде Ашар, 1875

«Граф Гедеон-Поль-де Монтестрюк, известный также под именем графа де-Шаржполя, считался, около 164… года, одним из богатейших и счастливейших дворян южной Франции. У него были обширные владения и хотя дворянство его не восходило до первых времен монархии и его предки не попали в число рыцарей-завоевателей Палестины, но он был в родстве с знатнейшими фамилиями королевства, которое только что было вверено Провидением рукам еще неопытного Людовика XIV. Этим завидным положением фамилия де Монтестрюк, стоявшая в уровень с первыми домами в Арманьяке, одолжена была странным обстоятельством, ознаменовавшим начало её известности, и особенному благоволению короля Генриха IV, славной памяти…» Книга также выходила под названием «Плащ и шпага».

III

Стычка в чистом поле

Граф Гедеон поднялся по великолепной каменной лестнице с железными перилами превосходной работы, прошел длинную анфиладу комнат и в большом парадном салоне нашел герцога де Мирпуа, который встретил его без шляпы.

— Граф, — сказал он вежливо, — такой ранний визит доказывает, что у вас есть ко мне важное дело. Я желал бы иметь возможность и удовольствие оказать вам в чем-нибудь услугу.

— Благодарю вас за любезность, герцог, отвечал граф де Монтестрюк; речь идет обо мне, но об вас еще больше.

— Обо мне?

— Вы сейчас это узнаете. Простите мне прежде всего, что я вызову у вас тяжелое воспоминание: у вас была дочь, герцог?

Герцог де Мирпуа побледнел и, опершись на спинку кресла, отвечал:

— Её уж нет больше, граф; она не умерла, а посвятила себя Богу, и каждый день я ее оплакиваю, потому что каждый день я знаю, что она жива и что уж я никогда больше её не увижу.

— Я знаю, какой удар обрушился на ваш дом… я знаю имя мерзавца, который совершил преступление! Меня удивляет одно только — что он еще жив.

— У меня нет сына… я гнался за человеком, о котором вы говорите, догнал его! Рука моя его вызвала… Вы знаете историю дон-Диего, граф; со мною было то же… Он сломал мою шпагу и оставил мне жизнь, а у меня нет Сида, чтоб отмстить за меня.

— Ну, а если б кто-нибудь вам сказал: я убью барона де-Саккаро или сам погибну, чтобы вы ему дали?

— Что сам бы он захотел… Этот дом, мои замки, мои имения… все, все! С меня довольно было бы угла, где бы я мог умереть.

— Всего этого слишком много. Оставьте себе имения и замки, оставьте себе этот дом и ваши дома в Оше и в Ковдоме. Я берусь убить барона де-Саккаро, немножко за себя, больше за вас, но мне не нужно ничего из всех ваших богатств… я прошу только вашего покровительства для женщины и для ребенка.

— Мой дом им будет открыт, даю вам в том слово. А как зовут эту женщину?

— Графиня де Монтестрюк, которая сегодня же вечером, может быть, овдовеет и приведет к вам моего сына.

Герцог с удивлением взглянул на графа и спросил его:

— Значит, все, что рассказывают, правда?

— Да, герцог, я разорился; мои последние деньги исчезли сегодня ночью в игорном притоне… Мне стыдно и страшно подумать об этом, но именно потому, что я так дурно жил, я хочу хорошо умереть… Кровь, говорят, омывает всякую грязь, а моя кровь прольется сегодня наверное до последней капли.

Герцог де Мирпуа сделал движение; граф остановил его жестом.

— Я твердо решился… вы мне дали слово…. Остальное касается только одного меня…

— Но этот барон де Саккаро, вы разве знаете, где он теперь?

— Я, знаю, по крайней мере, как напасть на его следы… и стану его искать, как ищейка следит за диким кабаном… раньше вечера я наверное настигну его… клянусь вам… А если я вернусь… тогда посмотрим!..

Герцог де Мирпуа открыл ему объятия; граф бросился ему на грудь. Через минуту граф де Монтестрюк пошел к двери, с высоко поднятой головой.

— Да сохранит вас Бог! — воскликнул герцог.

Очутившись снова на улице и сев на коня, граф де Монтестрюк вздохнул полной грудью: совесть говорила ему, что он поступил благородно. Проезжая мимо собора, на верху которого блестел крест в лучах утреннего солнца, он сошел с коня и, бросив поводья Францу, взошел на паперть и преклонил колена. Джузеппе вошел вслед за мим и сделал тоже.

«Барон де Саккаро — человек суровый, — сказал себе граф Гедеон; — если он убьет меня, я хочу, насколько возможно, спасти душу свою от когтей дьявола».

Помолившись, он встал. Джузеппе вышел за ним, опустил пальцы в кропильницу со святой водой и перекрестился.

— Нельзя знать, что случится, — сказал он, в свою очередь, — а все-таки это пойдет в зачет за добрые дела и повредить не может.

Выехав за ворота Лектура, три всадника очутились в поле и пустились рысью по дороге. Они ехали в ту сторону, где видели накануне зарево от пожара. Путь им лежал мимо Монтестрюка, башни которого виднелись за деревьями, на верху холма. Граф замедлил шаг лошади и долго всматривался в эти башни, в холм, по которому тянулся тяжелый пояс стен, в большие деревья кругом, в долину, которая отлого спускалась к Жеру, в эти места, где он впервые увидел свет, в это голубое небо, улыбавшееся ему с детства, во все эти окрестности, полные воспоминаний, в эти леса, бывшие свидетелями его первых охот, в лугах, где он скакал на молодых лошадях, в реку, обсаженную вербами, где он удил рыбу, в этот золотистый горизонт, где он так легко мог бы найти свое счастье, если б его не толкал демон. Неодолимое волненье пробиралось в его твердую душу. Удивленный этим непривычным ощущением, он провел рукой по глазам. Слеза повисла у него на ресницах.

— Да ведь у меня есть жена! — сказал он себе: — есть ребенок!.. Кровь моя течет в его жилах!

Не поддаваясь осаждавшим его мыслям, он пришпорил коня, который уж собирался свернуть в Монтестрюк, и пустил его в галоп к Ошу.

— Ты знаешь, куда господин едет с нами? — спросил Франц потихоньку у Джузеппе.

— Нет, но наверное на какую-нибудь чертовщину.

Встречая по дороге крестьян, ускорявших шаги, граф де Монтестрюк спрашивал у них, не знают ли они, где можно встретить барона де Саккарро? При этом страшном имени, некоторые бледнели. Его видели в окрестностях Сент-Кристи, где он для забавы сжег прошлой ночью четыре или пять домов.

— Правда, — сказала одна старуха, — что один тележник чуть не убил его молотком за то, что он обижал его дочь.

— А что же сделал барон?

— Он бросил его в ров, раскроив ему голову, а дочку увел с собой.

— Всё тот же! — проворчал граф.

В Сент-Кристи он увидел еще тлеющие развалины четырех или пяти домиков, вокруг которых горевали и плакали бедные женщины с маленькими детьми. Ни приюта, ни одежды, ни хлеба; а зима приближается.

— А я проиграл в эту ночь шесть тысяч пистолей! — сказал он с негодованием на самого себя; потом, успокоив свою совесть мыслью о том, что он затеял, он крикнул им:

— У меня нет для вас денег, но если только это может вас утешить, я клянусь вам, что проклятый барон не будет уже больше делать вам зла! А пока, ступайте к герцогу де Мирпуа, в его дом в Лектуре, и он, наверное, поможет вам в память обо мне.

Сказав это, граф Гедеон пустился к Рамбер-Преньену. Толпа цыган, тащивших за собой вереницу растрепанных лошадей и облезлых ослов с десятком полунагих ребятишек, шлепавших по грязи, сказала ему, что барон со своей шайкой поехал в Сен-Жан-ле-Конталю, где он хотел провести день в трактире, хозяин которого славится уменьем жарить гусей.

— Кто тебе сказал это? — спросил граф у цыганки, которая отвечала ему за всех прочих.

— Да он сам. Я ему ворожила.

— А что ж ты ему предсказала?

— Что он проживет до ста лет, если только дотянет до конца недели.

— А какой день сегодня?

— Суббота.

— Ну, ну! может статься, что он долго и не протянет! А что он дал тебе?

— Два раза стегнул кнутом. За то я же ему плюнула вслед, да еще перекрестилась левой рукой.

Граф уж было отъехал, но вернулся и спросил еще:

— А сколько мошенников у него в шайке?

— Да человек двадцать и все вооружены с ног до головы.

— Э! а нас всего только трое! — сказал граф. Потом, выпрямляясь на седле, прибавил: — Да, трое; но один пойдет за четверых, вот уж двенадцать, а двенадцать душ со мною пойдут и за двадцать; выходит счет ровный.

Он снял с шеи золотую цепь и отдал цыганке:

— Карман пуст, но все-таки бери, и спасибо за известия.

Цыганка протянула руку к графу, который уже поскакал дальше, и крикнула ему вслед:

— Пошли тебе, Господи, удачу!

Услышав это, граф снова остановился и, повернув к ней, сказал:

— Чёрт возьми! да кто ж лучше тебя может это знать? Вот моя рука, посмотри.

Цыганка схватила руку графа и внимательно на нее посмотрела. На лице её, под смуглой кожей, показалась дроже. Франц смотрел на нее с презрением, Джузеппе — со страхом.

— Вот странная штука! — сказала наконец цыганка: — На руке у дворянина те же самые знаки, что я давеча видела на руке у разбойника.

— А что они предвещают?

— Что ты проживешь долго, если доживешь до завтра.

— Значит, всего один день пережить, только один?

— Да, но ведь довольно одной минуты, чтобы молния сразила дуб.

— Воля Божия!

Граф кивнул цыганке и, не дрогнув ни одним мускулом, поехал дальше.

Уже собор Ошский показался на горе с двумя своими квадратными башнями, как граф Гедеон подозвал знаком обоих товарищей. В одну минуту они подъехали к нему, Франц слева, а Джузеппе справа.

— А что, молодцы, очень вы оба дорожите жизнью? — спросил граф.

Франц пожал плечами и отвечал:

— В пятьдесят-то лет! а мне они стукнули два года с месяцем тому назад! Есть чем дорожить! С трудом могу я одолеть пять или шесть кружек… я совсем разрушаюсь… Съем трех каплунов — и совсем отяжелею, а если не просплю потом часов восемь или десять, то голова после трещит… Надоело!

— А ты, Джузеппе?

— О! я, — сказал итальянец, — да также, как и он! К чему жить в мои года? Вот недавно проскакал одним духом тридцать миль — и схватил лихорадку… Правда, что лошадь совсем пала; но ведь то — животное неразумное, оно и понятно… Вот на ночлеге хорошенькая девочка наливала мне стакан… Она улыбнулась; зубки у ней блестели, как у котенка. Покойной ночи! я заснул, положив локти на стол… Совсем не стало во мне человека!

— Значит, вам все равно — отправиться в путь, откуда не возвращаются назад?

— Вот еще! когда вы едете, то и мы не отстанем. Правда, Франц?

— Еще бы!

— Когда так, то будьте готовы оба. Когда граф де Монтестрюк указывает на такое место, где умирают, то он скачет всегда впереди.

— Значит, мы едем?… — спросил Джузеппе.

— Захватить барона де Саккаро в трактире, где он пирует с своими разбойниками.

— Их двадцать, кажется, а с ним, выходит, двадцать один, — сказал Франц.

— Что ж, разве боишься?

— Нет, я только подвожу итог.

— Или мы его убьем, или он нас спровадит на тот свет.

— А что я тебе говорил? — проворчал Джузеппе на ухо товарищу.

Три всадника, оставив Ош направо, въехали в долину, которая ведет в Сен-Жан-ле-Конталь, когда граф де Монтестрюк, остановясь у группы полуобнаженных деревьев, вынул шпагу и, согнув ее на луке седла, сказал:

— Теперь, товарищи, осмотрим наше оружие! Не следует, чтобы проклятый барон захватил нас врасплох!

Все трое вынули свои шпаги и кинжалы из ножен, чтоб увериться, что они свободно входят и выходят, что концы у них остры и лезвия отточены. Осмотрели заряды в пистолетах, переменили затравку и, успокоившись на этот счет, пустились дальше.

— Видите, молодцы, — сказал граф, — шесть зарядов — это шесть убитых. Останется четырнадцать, пустяки для нас с вами… Притом же цыгане вечно прибавляют. Однако ж, нужно держать ухо востро и не тратить пороху по воробьям.

Скоро они доехали до того места долины, где начинались дома Сен-Жан-ле-Конталя. Женщины и девушки с криком бежали во все стороны по полям; дети плакали, догоняя их и падая на каждом шагу. Сильный шум раздавался из деревни.

— Вот лучшее доказательство, что тот, кого мы ищем, еще не убрался отсюда! — сказал граф Гедеон.

Он остановил за руку женщину, бежавшую с узлом платья на голове. Та упала на колена, думая, что пришла её смерть.

— Встань и расскажи, что там такое?

— Ах, мой Боже! сам дьявол напал на нашу сторону!

— Да, дьявол или барон — это одно и тоже. Что же он там делает?

— А все, что не позволено делать, добрый господин. Сначала ещё шло порядочно; вся ватага казалась усталою и толковала, что пора спать; начальник велел приготовить обед, когда они проснутся. Трактирщик поставил кастрюли на огонь, а на дворе накрыли большой стол. Но как только они открыли глаза и выпили несколько бутылок, то стали прямыми язычниками.

— Совсем пьяные, значит?

— Совершенно!

— Ну, тем лучше!

— Что вы говорите? Они собираются разграбить деревню для забавы. Я, пришла было с другими, посмотреть и едва унесла ноги. Послушайте-ка!

В самом деле, слышался сильный шум и выстрелы. Перепуганный скот бежал из деревни с отчаянным ревом. Старуха бросилась тоже бежать. Граф поехал к деревне.

— Берегитесь, детки, пляска начинается! Смотрите, руку на пистолет и, как только я подам сигнал, — не зевать!

— А какой же будет сигнал?

— Чёрт возьми! шпага наголо! Как только я ее выну — стреляй в разбойников и руби их!

Они приехали на главную улицу Сен-Жан-ле Конталя, в конце которой стоял трактир, прославившийся жареными гусями. Повсюду царствовал страшный беспорядок. На жителей напал панический ужас. Чтоб добраться до трактира Золотого Карпа, надо было только идти навстречу бегущим. Адский шум выходил оттуда.

Через растворенную дверь виден был барон верхом, со шляпой на бровях; он осушил целый жбан и смеялся во все горло, Кругом него — самый шумный беспорядок. Ломали мебель, бросали посуду за окошко. Несколько разбойников гонялись за служанками, которые не знали, куда спрятаться; стол был опрокинут, несколько бочек расстреляно из пистолетов и вино лилось ручьями на красный пол. Негодяи, припав на колена, так и пили прямо с полу. В углу плакала девушка с обнаженными плечами. Там и сям солдаты торопливо совали в мешки и чемоданы награбленные вещи. Другие стреляли в кур и уток и вешали убитых за ноги к седлам.

— Ату его! ату его! — кричал барон, забавлявшийся, как король.

Труба протрубила поход: кто держался еще кое-как на ногах, сели на коней и выровнялись подле барона де Саккаро, красного, как пион. Другие пошли, качаясь, на конюшни и вышли оттуда, таща лошадей за поводья.

— Все крепки и славно вооружены, — сказал Франц, — и не двадцать их, а тридцать!

— Ну, тем будет забавнее. На балу, ты сам знаешь, чем больше танцующих, тем веселей, — отвечал Джузеппе.

— Можно мне выбрать себе одного? Вот тот в красном плаще мне нравится.

— А меня особенно соблазняет толстяк, с зеленым пером на шляпе.

— Выстрелим-ка разом, будет пара.

Выстроив кое-как свою банду, барон огрел хлыстом отсталых и, выпрямившись на стременах, крикнул:

— Теперь, мои барашки, на охоту за хорошенькими девочками и за прекрасными денежками! Кто меня любит — за мной!

В ответ раздалось «ура», и в ту минуту, как отряд двигался с места, на дворе появился впереди Франца и Джузеппе граф Гедеон в шляпе, надвинутой на самые брови, крепко сидя в седле и с откинутым на плеча плащом. Барон уже ехавший к воротам, увидел его.

— А! граф де Монтестрюк! — вскричал он.

— Он самый!

— Тысяча чертей! помоги же моей памяти!.. Ведь это тебя я бросил наземь как-то вечером, на дороге в Миркиду, в прошлом году?

— Да, напав на меня сзади и неожиданно.

— Военная хитрость, мой друг, военная хитрость! А! да славно же ты и упал тогда!.. Какими судьбами ты гуляешь теперь по моей дороге?

— Гуляю потому, что ищу тебя.

— Ну! вот теперь ты нашел меня; чего же ты от меня хочешь?

— Хочу убить тебя.

Шпага графа блеснула в правой руке, и в тоже мгновенье он выстрелил левою из пистолета в бандита, стоявшего у него на дороге.

В ту же минуту раздались еще два выстрела, а за ними, с быстротою молнии, — еще три. Шесть человек упало, и в числе их человек в красном плаще и другой — с зеленым пером.

И вдруг с криком: «бей! руби!» — старинным военным криком своего рода, — граф де Монтестрюк бросился прямо на барона.

В то же время, со шпагами наголо: Франц и Джузеппе кинулись на прочих бандитов.

Удар был страшный. Ошеломленные стремительной атакой, расстроенные внезапным падением шестерых товарищей, всадники барона дали прорвать ряды свои, и еще двое свалились с коней от первых же ударов. Но как только они увидели, что против них всего трое человек, они сомкнули ряды и кинулись вперед в свою очередь. Тут произошла страшная свалка, раздались крики, стоны, проклятия, бешеные удары шпаг и глухой шум тяжелого падения тел на землю. Дым от выстрелов облек всю схватку.

Граф Гедеон перескочил через солдата, которого свалил первым выстрелом, и схватился с бароном де-Саккаро. Это был крепкий рубака, владевший отлично и шпагой, и кинжалом; не легко было одолеть его; но он ослабел от попойки, рука его потеряла и гибкость, и твердость; кроме того, у графа было еще и то преимущество, что он готов был умереть, лишь бы только убить врага.

Два тигра не бросаются друг на друга с такой яростью, когда схватываются из-за добычи; удар сыпался за ударом; уже кровь лилась ручьями с обоих, но потому уже, как граф вертелся около барона, грозя ему и рукой, и шпагой, и кинжалом, быстро нападая и так же быстро отражая удары, — можно было отгадать заранее, на какой стороне окажется победа. Она пришла бы еще скорей, если бы по временам один из людей барона не отделялся от общей схватки, в которой бились Франц и Джузеппе, как два диких кабана, преследуемые стаей собак, — чтобы броситься на графа, которому приходилось еще и от него защищаться, а между тем барон мог хоть немного вздохнуть; но силы его заметно истощались вместе с кровью, лившейся из ран, и шпага уже плохо действовала в его руках.

Пришла наконец минута, когда усталая рука не выдержала тяжести шпаги, опустилась и открыла задыхающуюся грудь. Быстрей молнии, рука графа Гедеона вытянулась, и барон повалился на грудь своей лошади. Ударом кинжала граф распорол ему горло, приколол еще раз и бросил окровавленного наземь.

— Мертв! — крикнул он.

Видя смерть начальника, еще кое-как державшиеся люди барона ударились в бегство и, прискакав разом целой толпой к воротам, валились друг на друга.

Франц и Джузеппе не думали гнаться за ними. Кругом них валялось с дюжину безжизненных тел. Другие хрипели по углам или едва таскались там и сям. Они изрубили эту сволочь, качавшуюся на конях и извергавшую при каждом ударе столько же вина, как и крови. Но оба они так упорно и слепо продолжали биться, что в числе ударов, направленных против них на удачу полупьяными разбойниками, некоторые все-таки попади ловко. Окруженные мертвыми и умирающими, Франц и Джузеппе и сами казались не лучше их. Они протянули друг другу руку.

— Ну, каково тебе, брат? — спросил Франц у Джузеппе.

— Да нехорошо, брат! а тебе?

— Еще немножко хуже, если возможно…. Мне кажется, что стены этого двора пляшут сарабанду.

Граф подъехал к ним, едва держа в руке мокрую и красную шпагу, вдруг побледнел и на минуту закрыл глаза. Он открыл их и, сделав последнее усилие, чтоб не упасть, сказал:

— Кажется, мой счет сведен.

Франц и Джузеппе соскочили с седел, не думая о своих ранах, и сняли с коня графа, который уж не мог держаться на ногах; они положили его на солому, покрытую собранными на-скоро плащами. Несколько жителей, увидев, что побитые разбойники скачут сломя голову из деревни, подошли к трактиру. Кто был посмелей, вошли во двор, смотрели на раненых, считали мертвых, перескакивая через целые лужи крови. Двое или трое бродили вокруг барона, удивляясь его огромному росту и еще пугаясь его свирепого лица, которое так у него и замерло. Они показывали друг другу страшную рану у него на шее. Некоторые окружили тех, кто их избавил от этих разбойников, а один из них, еще не совсем оправившийся от страха, спросил, указывая пальцем на тело барона де-Саккаро:

— Правда ли, что он мертвый?

— Мертвый, как и я сам сейчас же буду, — отвечал граф Гедеон.

Маленький человечек в черном плаще, вышедший из погреба, подошел ближе, согнув спину.

— Я немного лекарь, кое-чему учился в Испании, — сказал он; — покойный барон де-Саккаро, да приимет Господь его душу! возил меня за собой на всякий случай… Когда я увидел, что начинается битва, я спрятался, чтоб сохранить от ран такую личность, помощь которой может быть многим полезна…

Джузеппе толкнул его к графу.

— Вынимай инструмент, да только поскорей, — сказал ему граф.