Сердцебиение. Опыты времён

Амаяк Павлович Тер-Абрамянц

Повеяло традицией русской классики: Чехов, Толстой, Куприн. Любить значит заботиться и жалеть.Элеонора Панкратова-Лаури, писатель, переводчик с норвежского

«Платформа Ильича»

Утро было холодным и хмурым, с коротеньким осенним дождичком. Леонидовна спешила на работу, забыла взять зонтик, и её немного промочило. Ничего, подумала, в электричке просохну. Успела вовремя и втиснулась в забитый людьми тамбур последнего вагона, где её мягко сдавило со всех сторон, и она не просохла, но согрелась, дыша тёплым паром чужих дыханий, чувствуя запах въевшегося навечно в стенки тамбура сигаретного дыма и чего-то серого, грязного и немытого. До её остановки пассажиры постепенно выходили, и в тамбуре стало свободнее — люди уже могли не касаться друг друга. «Следующая станция „Платформа Ильича“ — прохрипел репродуктор. — Осторожно! Двери закрываются!» Сразу в тамбур, к дверям справа набежали те, которым не терпелось поскорее выскочить из электрички. Леонидовна не стала мешать им протискиваться, у неё была своя тактика: встать в сторонке у дверей слева, где посвободнее, и, дождавшись, пока схлынет основной поток фабричных рабочих, выходить спокойно. И вполне успевала в поликлинику к началу рабочего дня, к восьми часам. Так и сейчас: народ схлынул, и она спокойно вышла из последнего вагона на платформу с распластанными на гудроне мелкими лужицами после дождя. На этот раз она, однако, была не последней: за ней вышли четверо юнцов, всю дорогу громко крывшие матом и гоготавшие. Она сначала хотела сделать замечание, но воздержалась, зная по опыту, что это приведёт к ещё большей агрессивности компании. Никто из находящихся в тамбуре мужиков также не приструнил юнцов, так чего ей было лезть? Мужики же молчали, кашляли, зевали: для большинства это было дело привычное, они по-другому и говорить-то не умели, а вот Леонидовна, несмотря на свои 35 лет, никак не могла привыкнуть, и приходилось, как всегда, сдерживать порыв, терпеть и скучать. К тому же надо было сохранить спокойствие до поликлиники, где она работала процедурной сестрой. Таких, как она, попадающих в любую вену, в поликлинике больше не было. Были врачи, с дипломами, а такого умения у них не было: Леонидовна колола, даже не видя вены, будто чутьё какое у неё было на кровь. Ни разу за время работы она ещё не промахивалась и этим гордилась: пусть они умные, а так, как она, ставить капельницы никто не умеет! Каждому своё. Сойдя на платформу, она двинулась к железнодорожному мосту, куда устремилась основная масса людей. Но как только сделала несколько шагов, из-за правого плеча вынырнул паренёк — невысокий, коренастый, с наглыми светлыми глазами под выступающими надбровными дугами:

— Эй, тётка! — дай на бутылку взаймы!

Рядом с коренастым возник длинный с прыщавым лицом и ещё двое, перегородив ей дорогу.

— Мальчики, надо работать, а не попрошайничать!

— Слышали, как она к нам? Не уважает! А мы и не просим, мы и так взять можем! — И все четверо заржали.

— Нет у меня денег, ребятки, — удивлённо сказала Леонидовна, — зарплату и ту задержали!

— А если проверить? — набычился коренастый. — Да ты не оглядывайся, нет твоих ментов нигде и не будет! А у меня самого брат в ментуре работает, — ухмыльнулся коренастый.

И в самом деле, кроме них на платформе никого не было — лишь какой-то мужик вдали маячил на соседней платформе напротив стенда с изображением фанерного Ленина, куда-то рукой указующего. Тут она слегка испугалась.

— Ребята, да ведь у меня последние остались на продукты, ребёнка кормить… Ладно шутить!

— Колян, а мы шутим? — спросил прыщавый и длинный коренастого. — Тётка, давай по-хорошему, а то трубы горят!

— Ну всё, всё, дайте пройти, опаздываю…

Они стояли вчетвером перед ней и не думали двигаться: коренастый, прыщавый, кудрявый блондин и остроносый брюнет.

— Да нет ничего, сынки, вот вам крест!

— А ты покажь! — В руке коренастого вдруг тускло блеснуло стальное лезвие.

Леонидовна дрожащими пальцами вынула из сумки красный кошелёк, раскрыла неловко, и на платформу выпали ключи на кольце от процедурной и дома и проездной в целлофановом кармашке с фоткой сына. Кармашек упал проездным вниз и круглой физиономией двухлетнего Димки кверху, улыбающегося из своего счастливого мгновения полгода назад. В кошельке была пара банкнот по 500 рублей.

— О, на два пузыря хватит! — выхватил деньги прыщавый. — А крестом клялась, что нет! Нехорошо, тётка!

А Леонидовна присела, собирая ключи и проездной с фотографией сына. Краем глаза отмечала фирменную адидасовскую обувь и джинсы коренастого, до блеска начищенные ботинки прыщавого и аккуратные стрелки на его брюках (явно материнская рука!). Она встала: и курточки на всех недешёвые, брючки отглаженные, джинсы. Лезвие куда-то исчезло. Внезапно её разобрало зло.

— Да берите, берите хоть всё! Тут ещё мелочь осталась, доскребавайте!

— Не, — ухмыльнулся коренастый,─ мы всё не берём, мы благородные! — И подростки загоготали, как гуси. Отправив кошелёк в сумку, Леонидовна торопливо засеменила к мосту. «Опоздаю! — в страхе подумала, задыхаясь и поднимаясь на мост, — от старшей влетит, а сегодня четыре капельницы ставить!»

— Во как погнала! — хохотнул кучерявый. — А ножки то-оненькие!

— Как тараканчик, — добавил остроносый брюнет, и все снова загыгыкали.

— Надо было б кошель взять!

— Чтоб вычислили? — возразил остроносый.

— Слышь, Колян, а ты и правда, смог бы? — спросил прыщавый коренастого.

— Ха! — ответил Колян.

— Не, ты тока попугать или как хотел?

— Ха! — ответил Колян, почуяв, что от ответа зависит его авторитет в гоп компании, — А ты чо, может, думаешь, кровяки боюсь?

— Да не, я так…

— Вот и такуй!

Все снова загоготали.

— Мне через месяц в армию, в спецназ пойду и крови бояться западло! За родину, блять, всех урою!

— Парни, так чо, на работу? — спросил остроносый.

— Да мы чо дураки работать, когда бабло есть? У меня сеструха в гастрономе работает, вынесет. Валим, мужики! — возгласил курчавый и, хлопнув коренастого меж лопаток, крикнул:

— Спа-ар-так чемпион!

— Спар-так чемпион! Спар-так чемпион! — подхватили другие.

Промчалась, плаща не снимая, сквозь приёмную, когда круглые часы вверху показывали ровно восемь. Вбежала в сестринскую, скидывая плащ и натягивая халат под недоброжелательным взглядом Бабарихи, как за глаза прозвали старшую.

— Капельницы уже в палатах! — будто осуждая, бросила Бабариха. Она всегда была на кого-то и чем-то недовольная. И чего она всегда такая? — удивлялась Леонидовна. — И муж, и сын взрослый, работает, и машина, чего ещё желать? А от меня гад Сашка ушёл к стюардессе, как только родила, и мама с больным сердцем с внуком мается… А потом ещё эти, на платформе… Но не промажу, надо только реже и глубже дышать! Она вышла из процедурной, выпрямившись стрункой, толкая перед собой столик со шприцами и спиртом. Ровнее, ровнее дыши! Улыбайся! Вошла в палату, где полная женщина засучила рукав халата:

— Ой, а у меня с первого раза никто не попадал! — Будто оправдывалась заранее.

Леонидовна завязала на руке жгут, взяла иголку и воткнула тонкое жало, открыла краник: раствор во флаконе закапал.

— Не щиплет?

— Ой, я даже не почувствовала! — удивилась женщина.

— Ну вот и хорошо! — улыбнулась Леонидовна. — Когда будет заканчиваться, кнопочку нажмёте!..

В мужской палате чёрный волосатый кавказец встретил её весело:

— Спасительница наша! Царевна Лебедь! — торжественно провозгласил. Тут проблем не было — вены толстые, как жгуты.

Закончив ставить четвёртую капельницу, вытерла со лба пот и выкатила процедурный столик в коридор, где встретила дежурного врача — анестезиолога Игнатова Сергея Сергеевича.

— Привет, Леонидовна!

— Здрасьте, Сергей Сергеич!

— Уже поработала?

— Уже!

Сергеич зашёл к ней в процедурную.

— А я тут ночью обмишурился: тётку привезли совсем без вен! Пришлось венесекцию делать. И как это у тебя всегда получается?

— Не знаю, — улыбнулась Леонидова, пожав плечами.

— Сергей Сергеич, — неожиданно для себя выпалила Леонидовна, — не дадите тысчонки две до зарплаты?

— Какие проблемы? — удивился Сергей Сергеич, и деньги оказались в руках Леонидовны.

— Представляете, шпана на платформе встретилась! — и будто весёлую историю всё рассказала.

— Ах, щенки позорные! Меня там не было! — погрозил внушительным кулаком Сергеич. — Ты их запомнила хоть?

— Да уж узнала бы! У меня память фотографическая: коренастенький с наглыми глазами, прыщавый, кудрявый и длинноносый…

— Может, заявление написать в милицию? — неуверенно предложил врач.

— А толку-то? — отмахнулась. — Они и на убийство-то не всегда едут, а тут и свидетелей не было…

— Недоноски! — буркнул Сергеич. А ведь вычислить элементарно: «Платформа Ильича» — конечная, значит, фабричные, и едут этой электричкой всегда. Пару рейдов сделать ─ и ты их верняк узнаешь! Притащить в отделение, нахлопать по ушам и родителям сообщить, чем их чада занимаются. Даже дела заводить не надо!

— А милиции какой толк с того? Вот была бы я дочкой мэра или кралей из управы, завтра бы нашли. А так кто я? — ноль без палочки, даже муж сбежал… Да и как мне, с утра отпрашиваться, что ли? У меня с утра дела поважнее: самая пахота — больные на процедуры ждут, очередь на анализы… Некогда мне свою жизнь с ихней путать, сами знаете: и малого надо разбудить, умыть, накормить, одеть, продукты после работы купить, матери лекарства — как белка в колесе! На работе только и отдыхаю. А этих я и видеть больше не хочу. Они сами себе плохую дорожку выбрали, знаю, жизнь их и без меня накажет: казённый дом да наркодиспансер. И забуду о них быстро — вроде как шла — споткнулась о камень, выпрямилась и дальше иду, и про камень тот забыла…

— Это да, ты у нас незаменимая! — согласился врач. — Жаль, что не доктор.

— Да поступала я в медицинский, баллы не добрала, ну и ладно — у каждого своя дороженька. А как узнала — там блат такой!.. — Спирту могу дать, Сергей Сергеич, только 50 граммов, а то Бабариха заметит.

— Ладно, давай! — усмехнулся врач. Леонидовна аккуратно отлила в мерную мензурку. Сергеич махнул в один глоток крякнул и продышался, занюхав рукавом.

— Вы не тревожьтесь, Сергей Сергеич, я долг в получку сразу отдам…

Сергей Сергеич посмотрел на процедурную сестру долгим взглядом:

— Когда сможешь, тогда и отдашь!

И всё-таки, как у тебя всегда получается? Говоришь — не знаю, но что-то ты при этом чувствуешь?

— Знаете, Сергей Сергеич, только вам скажу — ведь не поверите, а я вижу: и сосуды, и кровь текущую, и мышцы, только не так, как мы всё вокруг видим, а как-то по-другому, а как сказать — не знаю!

— Значит, от Бога! Дар! — задумчиво сказал Сергеич.

Леонидовна отвернулась к широкому окну:

— А про тех я вот что думаю: губят ведь себя! Я в храм схожу и свечку за них поставлю Николаю Угоднику: жалко мне их, а ещё жальче родителей ихних.