Сердцебиение. Опыты времён

Амаяк Павлович Тер-Абрамянц

Повеяло традицией русской классики: Чехов, Толстой, Куприн. Любить значит заботиться и жалеть.Элеонора Панкратова-Лаури, писатель, переводчик с норвежского

Бремя первых

Когда рассматриваешь фотографии двух землян — первого человека вырвавшегося в космос и первого человека ступившего на Луну, удивляешься их необыкновенной схожести: они будто родные братья — круглоголовые, с внимательными глазами, в которых спокойствие и уверенность и, конечно, улыбчивость, которую с детства отмечали у Нила («рот до ушей») и улыбка Гагарина. Разница в том, что Гагарину было 27, когда он задорно крикнул своё «Поехали!», а Армстронгу уже 39, когда он произнёс — «Маленький шаг человека и гигантский шаг человечества!». Нил к своей победе прошёл все ступени лётчика — десятки боевых вылетов в Корее, испытания самых современных самолётов, не раз рисковал, и жизнь ему спасала лишь мгновенная реакция. Мгновенную реакцию продемонстрировал и Гагарин, когда при спуске его капсула смертельно закрутилась. И слава, обрушившаяся на них была сравнима: приходилось за 40 дней посетить два десятка стран и бесконечно пожимать руки людям вокруг — сотням людей в день, тысячам и улыбаться, улыбаться, улыбаться… Оборотная сторона известности: человек перестаёт принадлежать себе: бесконечные торжественные рауты, встречи, интервью… Сотни и тысячи рукопожатий, от которых рука может отвалиться и постоянную улыбку надо держать до судороги лицевых мышц! Люди с иной психикой, наверное, могли бы стать мизантропами. Через два года у Нила наступило что-то вроде депрессии, ему захотелось быть обычным человеком, но слава не давала: где бы он ни появлялся — восторженные крики, рукопожатия. Миф вытеснял обычного человека, мешал нормальному общению и жизни. И Армстронг ушёл от людей, купил ферму на Среднем Западе, обнёс её колючей проволокой, стал выращивать бычков и какие-то злаки. Была ещё одна причина его печали: он достиг высшей возможной точки как пилот и астронавт. Дальше шагать было некуда, а писать мемуары он, видимо, был не мастер, да на этом поле всё сделали уже вездесущие журналисты. У Гагарина же после всей кругосветной гонки славы оставалась мечта снова подняться в Космос, у него ещё было куда шагать, но Политбюро запретило ему летать, превратив в национальное достояние, музейную вещь. Однако люди ещё не успели Юрия утомить. Мой друг, отец которого работал в те годы швейцаром в «Национале», рассказывал. Однажды у них появился Гагарин и, конечно, масса народа с ним. Сослуживцы швейцара (другие швейцары, повара и прочая обслуга) страстно захотели получить автограф, а их было целых 25! Они понимали, насколько это дело может быть надоело герою и отрывать его от своей жизни стеснялись. Но отец моего друга был самым представительным, и ему вручили все открытки — попробуй, дядя Володя, авось тебе не откажет! Улучив момент, дядя Володя подошёл к Юрию Алексеевичу и крайне осторожно, с извинениями попросил космонавта дать автограф. «Вы уж извините, — сказал, протягивая открытки — здесь целых двадцать пять!» «Папаша, да хоть сто! — весело воскликнул Гагарин, — если это людям радость приносит!»