Вторая жизнь Мириэль Уэст

Аманда Скенандор, 2021

Захватывающая история о мужестве, стойкости и переосмыслении жизни, действие которой происходит в Лос-Анджелесе 20-х годов XX века, основана на реальной истории о единственной в Америке колонии для прокаженных. Когда врач диагностирует проказу у богатой и эгоцентричной светской львицы, Мириэль Уэст, она считает, что это просто ошибка. Ведь такая болезнь встречается разве что на страницах книг или журналов! Но в одночасье ее жизнь меняется: ее забирают у мужа, маленьких дочерей и всех удобств, к которым она привыкла. Сначала она надеется, что ее изгнание будет недолгим, но те, кого отправили в Карвилл – лепрозорий в Луизиане – скорее заключенные, чем пациенты. Теперь она должна найти новую цель в этих стенах, борясь с невыбранной судьбой. Ей предстоит пройти все стадии неизбежного – от отрицания до принятия, приобрести новый опыт и измениться. Ведь даже в самых мрачных обстоятельствах есть свет и жизнь.

Глава 12

Мириэль лежала в постели, подбрасывая смятое письмо Чарли вверх и ловя его, как бейсбольный мяч. Бледный свет проникал через крошечное окошко, небо заволокли серые облака. Возможно, уже полдень. Или уже близится вечер. Она не знала, и ей было все равно.

Она потеряла счет тому, как долго сидит в этой темной комнате. Письмо Чарли пришло через три недели после ее тюремного заключения, но сколько дней прошло с тех пор? Два дня? Неделя? Она подбросила комок бумаги вверх, смахнув его, когда он начал падать. Однако промахнулась, и комок угодил ей в нос.

Это не было больно. Казалось, больше ничего не болело. Ни ее сломанная рука. Ни ее напряженная спина. Ни ее когда-то раскалывающаяся голова. Болело все внутри, словно кто-то вывернул ее наизнанку и протер губкой для мытья посуды.

Письмо покатилось и остановилось рядом на бугристом матрасе. Она подняла его и сложила обратно в прямоугольник, прижав к твердой поверхности гипса, чтобы разгладить морщины. Бумага теперь истончилась оттого, что ее столько раз скатывали и распрямляли. Чернила тоже были размазаны. Но это не имело значения. Она запомнила почти каждую строчку. Размытые буквы были всего лишь метки, путь, по которому нужно было следовать взглядом, пока голос Чарли звучал в ее голове, будто это вовсе не письмо, а запись на фонографе. Иногда его голос звучал жалобно. Иногда зло. Но слова никогда не менялись.

Он не мог простить ей смерть Феликса. И как она может осуждать его? То была ее вина. Но остальные обвинения, которые он так бесчувственно обрушил на нее — эгоистичная, равнодушная, несостоятельная, — она не могла принять.

Ее рука снова сжала лист бумаги, скомкав ее. Ему следовало сказать все это раньше, когда у нее была возможность отреагировать. Трус.

Она подбросила бумажный шарик так высоко, что он ударился о потолок. Посыпались осколки пожелтевшей штукатурки. На этот раз она поймала его и подбросила обратно в воздух как раз в тот момент, когда открылась входная дверь тюрьмы. Мириэль хорошо знала лязг ее петель. Письмо Чарли упало на кровать и скатилось на пол. Она не потрудилась забрать его.

Может быть, уже время ужинать? Ее обед стоял нетронутым на маленьком столике у стены. Единственное, что она взяла с подноса, были капсулы чаульмугры. Те, которые она бросила в угол в надежде отравить своего сокамерника. Но у мыши, похоже, было больше здравого смысла, чем у здешних пациентов, потому что она не притронулась ни к одной таблетке.

По половицам послышались отрывистые шаги, и грубоватый голос спросил:

— В какой камере сидит беглец?

Мириэль услышала скрип ножек стула, когда сторож Дойл поднялся со своего места. Он кашлянул и прочистил горло.

— А-а, э-э, доктор Росс. Добрый день.

Никакого ответа от доктора.

Сторож снова откашлялся.

— Ах, точно. Беглец. Третья камера.

Мириэль встала. Ее когда-то коротко подстриженные волосы отросли до непослушной длины и беспорядочно свисали вокруг лица. С рукой, закованной в гипс, она едва ли могла вымыть их шампунем, не говоря уже о том, чтобы завить или уложить. Ее челка — слишком короткая, чтобы можно было заправить за уши — запуталась в ресницах. Даже будучи в самом мрачном настроении в Калифорнии, она бы никогда не позволила себе выйти из дома или встретиться с незнакомцем в таком жалком виде. Теперь она даже не потрудилась открыть свою пудреницу. Кем бы ни был этот доктор Росс, она могла поговорить с ним и не напудрив нос.

Дверь ее камеры открылась. Поток света временно ослепил ее, и она прикрыла глаза загипсованной рукой. Вошел невысокий мужчина, плотного телосложения.

— Миссис Марвин, я доктор Росс, главный врач Морского госпиталя Шестьдесят Шесть.

Сторож Дойл стоял у дверного косяка, пока доктор Росс не отпустил его кивком. Обращаясь к Мириэль, он сказал:

— Можем мы поговорить минутку?

— У меня есть выбор?

Он снял свою белую офицерскую фуражку и сунул ее под мышку. Четыре золотые нашивки украшали его погоны.

— Нет, мэм.

Она снова опустилась на кровать и указала на стул с соломенной спинкой в другом конце комнаты, заваленный потрепанными журналами и обертками от конфет. Доктор не стал садиться. Он оглядел ее камеру — нетронутый поднос с обедом, россыпь капсул с чаульмугрой в углу, смятое одеяло, на котором она сидела, — и нахмурился.

— Миссис Марвин, позвольте мне сразу перейти к делу.

— Конечно, разумеется. Между приемами пищи и двадцатиминутной послеобеденной тренировкой мой график общения довольно насыщен.

Его тонкие губы сжались еще сильнее.

— Вы пробыли в этом учреждении меньше месяца и уже нарушили пункт номер шесть больничных правил и предписаний, попытавшись скрыться. Как вы уже поняли, мы не можем закрыть глаза на подобное поведение. Сестра Верена сказала мне, что вы держитесь отчужденно по отношению к другим обитателям колонии и не соблюдаете предписанный вам режим лечения. Кроме того…

Он продолжал бубнить, но Мириэль не слушала. Вместо этого она наблюдала за тем, как его аккуратно подстриженные усы дергались, словно червячки, пока он говорил. Его черная униформа была безупречно отглажена, золотые пуговицы отполированы, ни пылинки, ни ниточки. Она пожалела его жену, за муки, которые той приходилось испытывать каждое утро, прежде чем отправить мужа на службу.

Чарли тоже был привередлив в одежде, но к их услугам была прачечная. Одежда, брошенная на полу, исчезала к середине утра, а на следующий день, аккуратно выглаженная, висела в шкафу. Хотя сейчас она с радостью заняла бы место горничной, если бы это означало жить дома. Она представила запах крема для бритья, прилипший к воротнику рубашки Чарли, пятно от карандаша на манжетах Эви, стертое с одного из ее рисунков. Желудок Мириэль скрутило, словно она могла заболеть от тоски.

— Миссис Марвин.

— М-м?

Доктор Росс снова нахмурился и бросил кислый взгляд на стул, затем подтащил его к кровати и отряхнул сиденье, прежде чем сесть. Журналы и липкие обертки от конфет рассыпались по полу.

— Миссис Марвин, я знаю, что диагноз такой болезни, как проказа, может стать разрушительным, но…

— О, вы знаете, правда?! И каково это? Вас оторвали от семьи и заперли в какой-то захолустной больнице посреди ада?

— Я работал в колониях для прокаженных по всему миру, и уверяю вас, Морской госпиталь Шестьдесят Шесть — самое современное и безупречное учреждение из всех существующих. Будьте благодарны, что вас не выбросили за борт и не заставили плыть на пустынный остров Молокаи^[20] или не потащили в трущобы в Индии или Южной Африке.

Мириэль выпрямилась.

— Благодарна?! Я заключена в тюрьму, — она указала на цементные стены вокруг них, — буквально заключена в тюрьму с самыми гротескными и жалкими человеческими существами, которых я когда-либо видела! Брошена умирать. Мои дочери, кто знает, за сколько сотен миль отсюда, остались без матери. Мой муж…

— Вы не сможете убежать от этой болезни. — Упрек в его тоне исчез, но этих слов было достаточно, чтобы она онемела. — Я видел достаточно людей в вашем положении, чтобы понимать, что вы снова подумываете о побеге. Может быть, вы уже спланировали его. — Он взглянул на объемную гипсовую повязку на ее руке и слегка ухмыльнулся. — Кто знает, может быть, на этот раз у вас все получится. На время. Но болезнь в конце концов настигнет вас. И когда это произойдет, вы пожалеете, что не остались здесь.

Теперь настала очередь Мириэль ухмыляться.

— Я бы никогда не пожелала оказаться здесь. Даже за все золото и бриллианты мира.

Его глубоко посаженные глаза метнулись к столу, где стоял рисунок Эви, прислоненный к стене.

— А ваша семья?

Что могла на это сказать Мириэль? Она ненавидела доктора Росса за то, что он втянул в разговор Чарли, Эви, Хелен, но он был прав. И Чарли тоже был прав. После смерти Феликса она отдалилась от него. Стала эгоистичной. Но она могла бы стать такой же женой и матерью, какой была раньше, если бы ей дали шанс. Ей просто нужно выбраться отсюда, чтобы доказать это.

— Вам повезло, миссис Марвин. Ваша болезнь обнаружена на ранней стадии. При надлежащем уходе, правильном питании, здоровой активности и соблюдении вашего плана лечения вы вполне можете остановить ее до того, как вас тоже причислят к числу гротескных и жалких.

— Значит, я должна просто сидеть и надеяться, что когда-нибудь у меня случится двенадцать отрицательных кожных тестов?

— Надеяться — да. Сидеть сложа руки — нет.

Мириэль закатила глаза. Он говорил точь-в-точь как этот альтруистичный дурак Фрэнк.

— Почему бы вам не устроиться на работу в колонии?

— Спасибо, но на самом деле я не из тех девушек, которые работают.

Он встал и расправил куртку, пока ткань не стала гладкой.

— В Карвилле есть два типа пациентов: те, кто причисляют себя к мертвым, и те, у кого хватает мужества заявить о своем месте среди живых. Выбор за вами.

Мириэль смотрела, как он направился к двери. Опять это слово — «мужество». Обладала ли она когда-нибудь таким качеством? И как, черт возьми, она может собраться с духом сейчас, в таком месте, как это?

— Но лекарство?..

Доктор Росс остановился в дверях камеры и обернулся.

— Его не существует.

Лечения нет. Сестра Верена и ее соседи по дому говорили то же самое. Масло чаульмугры помогало справиться с болезнью, но не избавляло от нее. Однако каждый раз, задавая этот вопрос, Мириэль надеялась услышать другой ответ. Каждый раз ей удавалось убедить себя не верить в мрачную правду. Как тогда, когда доктор констатировал смерть Феликса. В течение нескольких дней ее разум отвергал эту мысль. Сын не умер, он просто спал. Завтра он снова будет скакать галопом по дому. Она не верила, пока они не закрыли крышку его гроба и не опустили его в землю. Пока она не услышала шлепок земли по дереву. Он все еще возвращался к ней — этот звук — во сне, а иногда даже в часы бодрствования. Шлеп. Шлеп. Шлеп.

Она прижала прохладный гипс к животу и крепко обхватила его другой рукой. Никакого лечения. Никаких шансов загладить свою вину.

— Во всяком случае, в настоящее время, — добавил доктор Росс.

Мириэль подняла глаза.

— Вы думаете, что его возможно найти?

— Это не старинный лепрозорий, миссис Марвин, каким бы провинциальным он вам ни казался. Я здесь не из какого-то чрезмерно выраженного чувства милосердия. Я ученый. Я верю, что мы сможем победить эту болезнь.

— Как?

— Мы постоянно экспериментируем с новыми методами лечения. Мы находим новые способы изучения бациллы. Если лекарство существует, то это именно то место, где его смогут обнаружить.

— Вы действительно в это верите?

— Если бы я не верил, меня бы здесь не было.

Мириэль взглянула на рисунок Эви, затем снова на доктора Росса.

— Я хочу помочь в этом.

30 марта 1926 года

Дорогой Чарли,

Я знаю, что ты на самом деле не имел в виду те ужасные вещи, которые написал в своем письме. В последнее время я сама не своя, это правда. Но скорбящая мать имеет право быть немного грустной. Ты говоришь так, будто я была на взводе с утра до ночи и ни на йоту не заботилась о вас. Да, я время от времени выпивала. Было легче встретить день, полный джина или шампанского. Но это не значит, что ты был мне безразличен. К тому же, в Карвилле нет алкоголя, так что тебе больше не нужно беспокоиться на этот счет.

И вряд ли было справедливо с твоей стороны утверждать, что я никогда не боролась. После смерти Феликса каждый мой день был борьбой. Тебе повезло: у тебя есть твоя работа. У меня не было никакой отдушины.

Однако тебе будет приятно узнать, что сейчас я работаю. Самая большая шишка в Карвилле пришел ко мне и предложил помогать борьбе с этой болезнью, которая, кстати, не так ужасно заразна, как пытался внушить тебе мистер Нибло и его короткий фильм. Конечно, я согласилась и с этого момента буду стараться вместе с врачами и медсестрами найти лекарство. Ты можешь себе представить, насколько это важная работа.

Меня заверили, что моя болезнь протекает в очень легкой форме и я вернусь домой через год, если все мои анализы окажутся отрицательными. Или даже раньше, если мы найдем лекарство. И тогда ты увидишь, что я та самая женщина, в которую ты влюбился и на которой женился.

Твоя жена,

Мириэль

P.S. Что ты придумал, чтобы объяснить девочкам мое отсутствие? Я полагаю, это многих интересует. Лучше всего говорить что-то простое. Скажем, я уехала на восток, чтобы ухаживать за больной родственницей — двоюродной бабушкой в Чикаго, или нечто подобное. Ты должен каждый день говорить девочкам, что я люблю их и что я постоянно думаю о них. По крайней мере, это правда.

Примечания

20

Пятый по величине остров Гавайского архипелага. В 1866 году, в связи с широким распространением проказы на Гавайских островах, на острове Молокаи была открыта колония прокаженных.