Малыш для Томы (сборник)

Альбина Нури, 2019

Анна одна воспитывает сына. Соня посвятила себя уходу за больной матерью. Маргарита умна и талантлива, но так некрасива, что получила прозвище «Мымра». Аида чувствует, что муж стыдится ее. Даша страдает от постоянных измен любимого. Семейная жизнь Тамары оказалась сплошной ложью… Разные истории, разные судьбы – и одинаковое стремление обрести счастье. Сборник рассказов А. Нури «Малыш для Томы» объединяет истории о непростых человеческих судьбах и людях, которые пытаются найти выход из сложных ситуаций.

Часть 2

«Старости нужно очень немногое, но это немногое нужно очень и очень…»

(Маргарет Уиллур)

Старик

— И что мне теперь прикажете делать?! Вы хоть понимаете своей безмозглой башкой, что я в эти чёртовы метры все свои деньги вбухал? Мог какую угодно квартиру взять! Так нет же! Дёрнуло меня связаться с вами, чтобы вы мне подсуетили эту! Да вы знаете, кто вы? Да вы… вы… — Поляков никак не мог подобрать слово, которое одновременно выражало бы крайнюю степень тупости и одновременно — коварства и замолчал, словно поперхнувшись. Раздражённо махнул рукой и чуть тише брезгливо выплюнул:

— Риелторша…

Поляков широко шагнул в сторону раскрытого окна. На секунду Кате Белоноговой показалось, что он собирается взобраться на подоконник и кинуться вниз с шестого этажа. Но Поляков только полуутвердительно буркнул:

— Закурю, — и, не дожидаясь Катиного разрешения, достал из нагрудного кармана пачку сигарет.

Вот уже третью неделю стояла изматывающая, одуряющая жара: ни ветерка, ни дождинки. Солнечный свет жидким золотом заливал кабинет, пожухший цветок в большом глиняном горшке (Катя вечно забывала его название) выгорел и скорбно поник.

Поляков судорожно затягивался и прилежно выдувал седые клочья в сторону окна. Толку от его стараний не было никакого: в комнате повисло сизое вонючее облако, и в горле у Кати немедленно запершило. Но кашлять она не решалась, чтобы не нервировать и без того разозлённого клиента. Сидела на неудобном стуле и давилась дымом, затравленно глядя на Полякова.

Офис был тесный: еле-еле умещались два стола, железный сейф, этажерка да вешалка. На стене висела карта — аляповатое пятно на фоне тускло-жёлтых обоев. До риелторского агентства в этой комнате располагалась туристическая фирма. Компания разорилась, менеджеры разбежались кто куда, а карта осталась.

Катина начальница, Ксения Михайловна, которая сейчас отдыхала на Чёрном море, тоже внесла посильный вклад в оформление интерьера: гордо развесила на стенах свои дипломы и грамоты, а ещё пришпилила кнопкой стихотворение:

Не зли других и сам не злись,

Мы гости в этом бренном мире,

А если что не так — смирись,

Будь поумнее, улыбнись,

Холодной думай головою,

Ведь в этом мире всё закономерно,

Всё излученное тобою,

К тебе вернётся непременно.

Поляков щелчком выбросил сигарету в окно, мазнул взглядом по рифмованным строчкам, рывком придвинул к себе стул, уселся и воззрился на Белоногову. Судя по всему, смириться, как рекомендовал Омар Хайям, он не желал. Экзекуция продолжалась.

Эх, была бы здесь Ксения Михайловна! Может, что и придумала бы… Но начальница решила, что пару недель агентство вполне может обойтись и без неё и укатила в отпуск. Алина и Эмма — другие риелторы — отлично справлялись и без хозяйского присмотра. Время от времени появлялись в офисе, куда-то названивали, лязгали дверцей сейфа, шуршали бумагами, деловито пощёлкивали компьютерной мышкой, сосредоточенно глядя в монитор. Иногда вместе с ними приходили клиенты — серьёзные граждане с напряженными озабоченными лицами.

Кате раньше не приходилось самостоятельно заключать сделок. Будучи новичком, она выполняла в основном секретарские обязанности. Владимир Поляков был первым клиентом, которого доверила ей Ксения Михайловна. Сложностей не предвиделось: у клиента имелись на руках наличные, и он желал подобрать себе хорошую «трёшку».

Катя взялась за дело с энтузиазмом, который присущ только новообращенным. Покупка трёхкомнатной ленинградки обещала стать сделкой века и её пропуском в мир недвижимости. Да и сам клиент, Владимир Ильич Поляков… Хороший человек. О большем девушка думать себе запрещала. Пусть уж будет просто — хороший человек, которого нельзя подвести.

Старательная Катя шерстила от корки до корки газеты с предложениями жилья, моталась с Поляковым по так называемым просмотрам, тщательно, до рези в глазах, изучала документы, неделю перед сделкой не спала от волнения. Квартира, которую в итоге выбрал Поляков, была именно такая, какую тот заказывал: хороший район, зелёный двор, кирпичный дом, средний этаж, окна на солнечную сторону, свежий ремонт — заезжай и живи.

В документах намётанный взгляд Ксении Михайловны не обнаружил никакого подвоха, и она благословила Белоногову на сделку. Прошёл месяц. Катя гордилась собой, втайне надеясь, что когда-нибудь они с Поляковым снова встретятся. В жизни ведь всякое бывает, правда?

У неё появился ещё один клиент: она оформляла ему наследство. До сегодняшнего утра Кате казалось, что жизнь удалась. А утром на пороге возник разъярённый Поляков. Вот и свиделись.

— Ну, и что будем делать?

Катя покраснела, покусывая нижнюю губу (дурацкая привычка, от которой никак не получалось избавиться!), хотела что-то сказать, запнулась, посмотрела на Полякова и покраснела ещё сильнее.

Ему был тридцать один год: на шесть лет старше Кати. Не такая уж огромная разница, однако она всегда чувствовала себя в его присутствии глупым неуклюжим подростком.

В этом человеке было то, что Катина мама именовала «сильной энергетикой»: как только Поляков появлялся где-либо, он сразу умудрялся замкнуть на себя всеобщее внимание, занять собою всё пространство. Поляков напоминал сказочного русского витязя, какими их любят изображать в детских книжках: золотоволосый, голубоглазый, широкоплечий и бородатый гигант. Неким диссонансом былинной внешности выступали очки в золотой оправе и изящные кисти рук с тонкими пальцами и овальными ногтями, похожими на фасолины.

Катя про себя именовала его Викингом и с тоской думала, что рядом с таким мужчиной непременно должна находиться какая-нибудь валькирия («И что меня всё на скандинавщину-то тянет?!») Сама Катя на роль девы-воительницы совершенно не подходила: маленькая, тонкокостная, бледная до прозрачности, с тихим голосом, огромными светло-серыми глазами и пушистыми русыми волосами. Не было в ней ни величественности, ни уверенности, ни харизмы, ни стати, ни убедительных форм, ни яркого темперамента. Не валькирия, а Снегурочка.

— Вы вообще-то давно этим занимаетесь? В смысле, недвижимостью? Учились где-нибудь? — осведомился Викинг.

— Я курсы риелторов окончила. Здесь четыре месяца работаю. То есть, скоро будет четыре, — Катя пыталась говорить с достоинством, но получалось плохо. Слишком сильно дрожал голос. Ладони моментально стали влажными.

— Ну-у, что и говорить, опыт огромный, — издевательски проговорил Поляков.

— Послушайте, Владимир Ильич, я же вам уже говорила…

— А по образованию кто? Вы же, судя по всему, в институте каком-нибудь учились? — недослушав, перебил Поляков.

— Но при чем здесь… Вообще-то я педагогический окончила. Естественно-географический факультет.

— Ну, естественно, географический! Какой же ещё? — пробормотал Поляков. — И что же вам в школе-то не работалось? Зачем сюда сбежали?

— Я работала! — принялась зачем-то оправдываться Катя. — Два года. Но у меня плохо получалось… с дисциплиной. То есть не у меня плохо с дисциплиной, а у класса. Меня ученики не слушались, — торопливо говорила она и с ужасом думала: «Господи, что я плету?! Для чего ему всё это рассказываю?!».

— Ученики, значит, вас не слушались. И тогда вы решили квартирным вопросом людям жизнь портить! — Видно было, что Поляков шутит. Кате бы радоваться, что буря миновала, но его подколы неожиданно сильно её задели, и она горячо заговорила:

— Зачем же вы так, Владимир Ильич? Я так старалась, квартиру эту вам как себе выбирала! И она хорошая, просто даже отличная! Разве нет? Вы мне сами говорили, что всегда о такой мечтали. И вид из окна вам нравился, и… И документы там чистые! А то, что прежние жильцы не сразу выписались, так это обычная практика…

— А уж по части обширной практики вам, Катя Белоногова, равных нет! — с тихой иронией подхватил Поляков.

— Владимир Ильич, ну, перестаньте, пожалуйста! Я-то, конечно, ещё мало в этой области работаю, но Ксения Михайловна, это наш директор, она тоже сказала, что так почти всегда бывает. Люди выписываются из проданной квартиры в течение месяца. Это нормально!

— А то, что они родственников своих престарелых там забывают, это тоже нормально? По мнению вашей глубокоуважаемой Ксении Михайловны,? — свистящим шёпотом поинтересовался Поляков, снова начиная заводиться.

— Это ненормально, — обреченно выдохнула Катя. — Но я никак не могла предвидеть, Владимир Ильич!.. Откуда мне было знать, что так получится? Думаете, я нарочно это устроила?

— Ничего я не думаю. Просто хочу знать, что мне теперь делать?

— Вы можете обратиться в суд, — робко ответила Катя. — Вы же собственник. Его выпишут в принудительном порядке.

— Ладно. — Поляков поднялся со стула и устало вздохнул. — Пойду, пожалуй.

— Всего доброго, Владимир Ильич, — пискнула Катя, — звоните, если что.

— Если — что? Вы намекаете, может выплыть ещё что-то? — усмехнулся Поляков.

— Нет-нет! — испугалась Катя. — Я имела в виду… просто, ну, мало ли… На всякий случай.

Катя смешалась и опять мучительно покраснела, злясь на себя за косноязычие. А ещё за свою неловкость, непрофессионализм, неумение остроумной рассыпчатой скороговоркой общаться с людьми — и прочие, прочие «не». Поляков внимательно посмотрел на неё и вышел, не сказав больше ни слова.

С его уходом Катя должна была ощутить радость и облегчение: оставил — таки в покое, мучитель окаянный. Но когда дверь за Поляковым с глухим стуком закрылась и стало ясно, что больше он её никогда не откроет, Катя почувствовала себя так, словно её ограбили. Нет, даже не так. Как будто убили.

Через пятнадцать минут Поляков был уже далеко от улицы, на которой располагался офис риелторской фирмы. Не переставая следить за дорогой, он набирал номер своего школьного друга Витьки Шахова. Витька был юристом. Причем, судя по одежде, телефону и марке машины, весьма успешным.

— Слушаю, Шахов, — отозвался Витька.

— Привет, Виктор, — с ударением на второй слог произнес Поляков.

— А, здорово, Ленин! — Шахов до сих пор называл друга детским прозвищем. Оба они принадлежали к тому поколению, которое помнило имя и отчество вождя революции. Да и вообще знало, кто это такой.

— Слушай, у меня тут проблемка возникла.

— Что такое?

— Короче, в квартире, которую я купил, оказался прописан человек…

— Не страшно, — вклинился Шахов, — выпишется в тридцатидневный срок, никуда не денется. Это нормальная практика.

— И этот туда же, со своей практикой, — досадливо поморщился Поляков, выкручивая руль влево. — Ты дослушай сначала.

— Слушаю, слушаю, извини.

— Там были прописаны трое — отец, дочь и дед. Отец с дочерью выписались, а старик — нет. Они уехали в другой город. В Нижний Новгород. Квартиру там купили. А деда своего здесь оставили!

— Прямо «Вишневый сад» какой-то, — хмыкнул Шахов.

— Что? — Поляков был не слишком силен в литературе.

— Ничего, это я так. Продолжай.

— Так вот. Мы с этим Максимом вчера встретились в городе, как договаривались. Он, сволочь, ключи мне передал. Мы говорит, всё вывезли, с прописки снялись, уезжаем. Про деда молчит! Я, дурак, ещё поблагодарил, счастливого пути им пожелал! И на работу поехал — у меня объект горит. Вечером только до дома добрался. Иду — смотрю, свет горит. Думаю, может, забыли. Захожу — а там дед в кровати лежит! Что, говорю, за дела? Вы почему здесь? Почему не съехали? Он мямлит что-то про сердечный приступ, я в домоуправление… или как там это называется… Закрыто уже. В общем, к Ольге поехал. Я же у неё пока, ты знаешь. Утром опять в контору эту — они мне выписку дают. Дед в прописке сидит! Эти двое уродов сами выписались, а его не выписали. И не взяли с собой. Оставили. Как чемодан!

— Да-а-а, — протянул Витька. — Дела, делишки…

— Что теперь делать-то? Мне эта свиристелка в риелторском агентстве говорит, можно в суд подать, выписать его.

— В суд подать можно, если сам не выписывается, — подтвердил Шахов. — Но если он там заявит, что идти ему некуда, жилья нет, а сам он больной, после приступа, так его могут оставить у тебя.

— Что?! — заорал Поляков.

— А ты думал! Наш суд — самый гуманный суд в мире. В таких случаях вообще-то, конечно, принудительно снимают с регистрации и выселяют. Неважно, есть, где жить или нет. Квартира-то переходит другому лицу. Но! Женщинам с детьми и старикам как незащищенным категориям могут дать до года, чтобы найти место для проживания и регистрации.

— Сколько?! — опять закричал Поляков. — Год?! Да что они там, с ума посходили? У меня в квартире год будет болтаться какой-то старик? Я, между прочим, жениться собираюсь!

— Я тебе обрисовал реальную картину, — невозмутимо ответил Шахов. — Так что через суд… Слушай, ты с ним лучше поговори. По-хорошему так, душевно. Ты сумеешь. Денег, в крайнем случае, дай. Вполне возможно, у него родственники какие-то есть. Пусть туда выпишется и съедет.

— Вить, я тут подумал, может, в Нижний смотаться? Адрес, куда они выписались, у меня есть. В выписке. Мне дали.

Шахов засмеялся.

— Наивный ты человек, Ленин! А ещё вождь. Голову даю на отсечение, они паспортистке адрес от балды назвали. Если человек говорит, что в другой город переезжает, ему при выписке на слово верят, никаких документов не спрашивают. Так что этот козёл может с тем же успехом в Мурманске быть, а может и здесь остаться. Как ты его найдёшь без адреса? Разве что случайно встретишь. Они, скорее всего, сразу с дочерью решили, что в новую квартиру старика не возьмут.

— Вот твари! — выругался Поляков и, попрощавшись с Витькой, поехал к себе в офис. Работы по горло: в строительном бизнесе летом всегда дел невпроворот. А со стариком он вечером поговорит. Может, утрясётся как-нибудь.

Но надеялся Поляков напрасно. Ничего не утряслось. Когда они с Ольгой приехали, старик лежал в кровати. Другой мебели, кроме этого уродливого железного монстра и старомодного шифоньера, набитого, по всей видимости, пожитками старика, не было. Прежние хозяева вывезли всё. В квартире было чисто, тихо и гулко. Только в самой дальней комнате кряхтел и ворочался, поскрипывая пружинистой сеткой, никому не нужный старик.

Поляков с Ольгой подошли к его кровати и сверху вниз посмотрели на непрошенного жильца.

— Добрый вечер, — прошамкал тот. На полу возле кровати стоял стакан. В стакане — вставная челюсть.

— Не сказал бы, что добрый, — отрубил Поляков. Он старался говорить грубо и жёстко, но сердце у него против воли сжалось.

Старику, казалось, было лет сто. На тонком хрящеватом носу криво сидели очки в старомодной металлической оправе. Он выглядел маленьким и жалким. Завозился, пытаясь приподняться, выпростал тощую руку, чтобы протянуть её Полякову и поздороваться, но болезненно сморщился и уронил голову, увенчанную снежно-белым младенческим пушком, обратно на подушку.

— Меня зовут Владимир Ильич. А вас? Простите, не запомнил.

— Я тоже Владимир, — представился старик, — Константинович.

— Как мило. Тезки, значит, — процедила Ольга, высокая, ненамного ниже Полякова, красивая тридцатилетняя брюнетка.

С Поляковым они встречались уже три года, и, наконец, тот решился сделать ей предложение. Он не мог внятно объяснить, почему медлил. У Ольги было всё: броская внешность, образование-воспитание, острый ум и сексапильность. Но Полякову, тем не менее, чего-то не хватало. В итоге, когда Ольга стала заговаривать о браке в ультимативной форме, он сказал, что купит жильё побольше, и тогда они поженятся. Не в её же съемной квартирке им жить! И не в его «однушке».

Оформив покупку, Поляков решил жилищный вопрос и подписал свой брачный приговор. Перспектива женитьбы перестала быть далекой и призрачной, обретя чёткие очертания. Ольга была счастлива.

— Вы понимаете, Владимир Константинович, это теперь моя квартира! Я её купил. И вы не имеете права здесь находиться.

— Понимаю! Всё понимаю! Вы меня, ради бога, извините. Захворал некстати. Сердце прихватило. Мешаю вам. Это такое неудобство…

— Неудобство?! Что-то вы чересчур мягко выразились, любезнейший! — встряла Ольга. — Мы с моим мужем… будущим мужем собирались переехать сюда сегодня же. И как вы представляете себе это? С какой стати мы должны терпеть ваше присутствие?

Владимир Константинович завздыхал, суетливо закивал головой и торопливо заговорил, волнуясь и проглатывая слова. Он оправдывался и глядел на Ольгу слезящимися, выцветшими от старости голубыми глазами.

Поляков тоже смотрел на Ольгу. Та вдохновенно возмущалась и продолжала оттачивать на старике своё красноречие. Поляков вдруг подумал, какая же она злая! И голос, оказывается, такой неприятный — пронзительный, резкий. Как он раньше не замечал?

Неужели Ольге совсем не жалко несчастного старика? Человеку и так досталось: родной сын и внучка бросили! Ни к месту вспомнилась риелторша Катя. Она была полной противоположностью Ольге, и точно так же, как этот бездомный старик, испуганно и робко смотрела на него, когда он отчитывал её сегодня утром. Сердце сжалось ещё раз.

— Вы, наверное, голодный? — внезапно спросил Поляков.

Ольга подавилась последней фразой и яростно уставилась на Полякова.

— Нет, нет, что вы! Не беспокойтесь, пожалуйста, — задребезжал старик.

— Совсем с ума сошел? — угрожающе прошипела Ольга. — Прикармливать его будешь? Может, ещё и подгузник предложишь сменить?

— Я всего лишь спросил, не хочет ли он есть, — прохладно ответил Поляков. — Это же живой человек. Он с кровати не встаёт второй день, а может, и больше. Ты хочешь, чтобы он с голоду помер?

— Да у меня и аппетита… — завёл опять старик. Но Ольга не дала ему договорить:

— Чего я хочу?! А я тебе скажу, Володенька, чего! — голос её поднялся до крика. — Хочу, чтобы ты перестал, в конце концов, мямлить, включил в себе мужика и разобрался со всем этим! Хочу, чтобы в нашей квартире не было посторонних! Хочу переехать сюда, как мы и собирались, и начать нормально жить!

— Оля…

— Что Оля? — резко перебила она. — Я уже скоро тридцать лет как Оля! И вообще, хватит публику развлекать!

Она выбежала из комнаты, громко стуча по полу высокими тонкими каблуками. Поляков пошел за ней. У входной двери Ольга остановилась, развернулась всем корпусом к Полякову и уже более спокойным тоном сказала:

— Короче, так, Поляков. Прекрати изображать из себя мать Терезу. Тебе не идёт. Скажи мне, что ты намерен делать?

— Ты же сама всё видишь, — устало проговорил он, — старик чуть не при смерти.

— И что? Будем сидеть и ждать, пока он подохнет? Или поправится и соизволит сходить выписаться? А если он не захочет? Тогда что? Ты в суд на него собираешься подавать или нет?

Полякова покоробило это её «подохнет», но он попытался подавить в себе растущее чувство раздражения и ответил:

— Видимо, придется подождать, пока поправится. Виктор говорит, в суд идти бесполезно. Потому что…

— Да знаю я, что Виктор говорит, — нетерпеливо отмахнулась Ольга. — Ты сам рассказывал. Но что-то ведь надо делать? Не оставлять же вот так! Он что, с нами будет жить?

— Оля, чего ты добиваешься? — Этот разговор всё сильнее действовал на нервы, и Поляков с трудом сдерживался. Неужели она не видит, насколько ему это неприятно? — Хочешь, чтобы я выгнал больного беспомощного старика на улицу? Это бы тебе понравилось? Тогда бы я, по-твоему, был больше похож на мужика?

— Не хами! — взвизгнула Ольга. — Надо же, какие мы совестливые! Сын родной от него, значит, смог отказаться, а ты, чужой человек, не можешь!

— Ты желаешь, чтобы я превратился в такую же скотину, как его сын? — сухо поинтересовался Поляков, неприязненно глядя на невесту. Ольгина красота вдруг показалась ему отталкивающей.

— Только не надо передергивать! — Она опомнилась, сбавила обороты и сменила тактику. Помолчав, заговорила чуть ли не умоляюще. — Володя, извини, я, кажется, погорячилась. Но и ты меня пойми. Мы с тобой столько лет вместе, решили пожениться, а этот… человек рушит все наши планы!

— Оля, мне кажется, мы с тобой в чём-то ошиблись. У нас вряд ли что-то получится, — эти слова сорвались с языка нечаянно, сами собой, будто помимо воли.

Ольга опешила. Пожалуй, впервые в жизни она стояла и не знала, что сказать. Поляков понимал, что говорит ужасные вещи, но ничего не мог с собой поделать.

— Прости меня, но…

— Погоди, Володя. Ты что же — бросаешь меня? После стольких лет? — ошеломленно выдавила Ольга.

— Оль, ну мы же всё-таки не золотую свадьбу отметили и пятерых детей нажили, — Поляков старался говорить мягко, но Ольге показалось, что в этих словах прозвучала откровенная насмешка.

— Прекрати издеваться! — рявкнула она. — Сволочь! Мерзавец! Морочил мне голову, пользовался, а теперь… Да ты… Чтоб ты провалился вместе с этим старым уродом! И вообще я сама собиралась с тобой расстаться! Давно уже! Нужен ты мне! Неудачник!

Последние слова Ольга прокричала, уже выскакивая из квартиры. В её голосе звенели слезы, и Полякову стало стыдно. Но вместе с тем он ощущал себя свободным, лёгким, дерзким — каким не был уже давно. Настолько давно, что успел основательно подзабыть, каково это.

Ольга бежала вниз по лестнице, и эхо её шагов отскакивало от выкрашенных зелёной краской стен. Поляков постоял пару минут, потом вздохнул и закрыл дверь.

Через два часа он сидел на краешке кровати Владимира Константиновича. Больше сидеть в квартире было не на чем. Разве что на полу.

Они поужинали: Поляков притащил целую сумку всякой всячины. В соседнем супермаркете купил сковородку, кастрюлю, чайник, посуду. Он привык жить один, и домашняя работа его не тяготила. Споро настрогал бутербродов, пожарил всенепременную яичницу, заварил чаю. Старик несмело попросил налить ему некрепкий.

— Как же это вас родной сын так… подставил? — спросил Поляков.

— Максим мне не сын, — пояснил старик, — он зять. Дочкин муж.

— То-то я ещё думал, почему у вас с ним фамилии разные… А дочь тогда где?

— Умерла. Десять лет назад. Под машину попала. — Чашка в руке старика слегка дрогнула, он немного помолчал и продолжил. — Максим долго не женился, мы с ним вдвоем Машеньку растили. Ей семь лет было, когда Наташа погибла. А год назад Максим с женщиной познакомился. Хорошая женщина, хозяйственная. Галиной зовут. Пожениться решили. Эту квартиру и её двухкомнатную продать, и дом купить. За городом.

Ага, усмехнулся про себя Поляков, дом, стало быть, хотим купить. Вот тебе, Владимир Ильич, и Нижний Новгород! Прозорливый Шахов оказался прав.

— Ещё чаю? — предложил Поляков.

Владимир Константинович поблагодарил и отказался. Поляков забрал у старика пустую чашку и отнёс на кухню.

— А эта квартира что, не ваша? Зятя? — спросил он, снова вернувшись в комнату.

— Мы с Наташей свою-то продали, Максим денег добавил, купили эту. На Максима записали.

— Ясно. На Максима, значит. А вы, вроде как, ни при чём.

Старик промолчал.

— Слушайте, а вы знали, что родственнички не собирались брать вас в новый дом? Только честно — знали или нет?

Старик опять ничего не ответил, избегая смотреть на Полякова.

— Понятно. Выходит, знали.

— Услышал случайно, как Галя с Максимом на кухне говорили, — тихо проговорил Владимир Константинович, — ссорились. Она ему: я, говорит, с чужим стариком жить не буду! Убирать за ним, портки его стирать. Ладно бы, за отцом твоим ходить, а этот мне кто? И тебе?

— А он?

— А что он? Устал он один. Его тоже понять надо. Разве легко одному ребёнка растить? Галя условие поставила: или тесть твой, или я. Максим уж больно мучился!

— Бедный, — не удержался Поляков. Но старик издёвки не заметил.

— Худо ему было, в глаза мне не мог смотреть. Ну, думаю, скажу я ему, стыдить начну. Ну, бросит его Галя. И что с ним будет? Машенька уже взрослая, первый курс отучилась. Она у нас хорошая девочка, но…

— И не жалко было Машеньке-то, «хорошей девочке», родного деда? — ядовито осведомился Поляков. Слушать про страдальца Максима и прекраснодушную Машу, которые, не моргнув глазом, отреклись от близкого человека, у него желания не было. Он хотел сказать ещё что-то в том же духе, но осёкся, увидев несчастное лицо старика.

— Вы извините меня, — спохватился Поляков, — лезу не в своё дело. Просто… что же вы о себе-то не подумали?

— Владимир Ильич, мне восемьдесят один год, в таком возрасте как-то глупо думать о своем удобстве, — слабо улыбнулся старик, — много ли мне осталось?

— Извините, — ещё раз сказал Поляков, который и в самом деле почему-то чувствовал себя виноватым. В горле застрял ком, дыхание перехватило. Он поднялся с жалобно скрипнувшей кровати и отошёл к окну.

— Что вы! Не извиняйтесь, — с жаром возразил Владимир Константинович, — это я перед вами кругом виноват. Вы из-за меня с невестой поссорились.

— Да бросьте. У нас давно не ладилось, — успокоил его Поляков, сам удивляясь своей черствости. Выбрался из изживших себя отношений, как змея из старой кожи, и рад. Права Ольга: наверное, он и в самом деле мерзавец и скотина.

— Ладно, не обо мне сейчас речь. — Он снова уселся на край кровати, снял очки и потёр глаза. — Родственники у вас есть где-нибудь? Где вы жить-то собираетесь? Я имею в виду, когда поправитесь?

— У меня в Нижнекамске сестра живёт, Анастасия, — после крошечной паузы проговорил Владимир Константинович, — к ней переберусь. Как на ноги встану, сразу выпишусь и съеду. Вы не беспокойтесь.

— С кем она живет?

— Ни с кем. Одна. Вдова она.

— Вы её хоть предупредили? Вдруг прогонит?

— Нет, что вы! Не прогонит. Настёна у меня хорошая, — глаза у старика увлажнились.

— Что ж, раз так… Поправляйтесь спокойно. И не сердитесь, что я так… кричал на вас, — неловко закончил Поляков, водружая очки на переносицу.

— Я и не сержусь. На вашем месте ещё не так бы возмущался! А вы очень хороший человек.

— Не уверен, — криво улыбнулся Поляков, — но всё равно спасибо.

Поляков подъезжал к Казани. Было три часа пополудни, дороги относительно свободные. Он четыре дня не был дома: уезжал по делам в Самару. Планировал вернуться завтра, но получилось освободиться пораньше. Поляков собирался заехать в свой любимый супермаркет домашней еды. Ему хотелось купить чак-чак и трёхслойный пирог с черносливом, лимоном и курагой. Дед уж больно любил.

Со дня переезда Полякова в новую квартиру прошло уже почти два месяца. Дед — так Поляков привык называть Владимира Константиновича — поднялся на ноги, оправился от приступа. Поначалу стеснялся, старался вести себя как можно тише и незаметнее, но постепенно освоился, разговорился, ожил. Всячески стараясь быть полезным, начал, несмотря на протесты Полякова, возиться по хозяйству и ходить по магазинам.

Они теперь вместе ужинали, смотрели телевизор, обсуждали новости, и Поляков порой удивлялся про себя точности дедовых оценок и уместности комментариев.

Поляков привык к самостоятельной, даже одинокой жизни, но присутствие Владимира Константиновича его, как ни странно, не раздражало. Незаметно для себя он сроднился с дедом. Обычно мало знакомые люди тяготятся вынужденным соседством друг друга, однако Полякову не было неловко в обществе старика. Вряд ли в этом имелась его личная заслуга: просто дед оказался на удивление деликатным человеком. В нём отсутствовали навязчивая словоохотливость и стремление поучать, часто свойственные пожилым людям. Дед не ныл, не жаловался на жизнь, не выпрашивал сочувствия и вёл себя со спокойным достоинством.

Ненормальную ситуацию, в которой оба оказались, больше не затрагивали. Когда примерно неделю назад дед сказал, что сходил в домоуправление и выписался из квартиры, Поляков кивнул и попросил старика подождать с отъездом, пока он не вернётся из Самары. Пообещал помочь собраться и отвезти деда до дома сестры. Но настроение у него почему-то испортилось.

Позже, устраиваясь на ночь и слушая, как покашливает в соседней комнате дед, Поляков поймал себя на мысли, что будет скучать без него. Хотя вроде бы должен радоваться, что наконец-то останется один. Он заметил, что дед в последнее время тоже заметно скис, хотя старательно это скрывал. Конечно, легко ли в таком возрасте сняться с насиженного места и уехать в чужой город. Здесь-то всё знакомо: соседи, аптеки, продавцы в магазинах, врачи…

Сейчас, машинально следя за дорогой, Поляков в очередной раз задумался: а может, и не стоит деду никуда уезжать?.. С другой стороны, у него есть одинокая сестра — вот пусть и живут вместе. Дед ему даже не дальний родственник! Они просто случайно оказались на одной территории. А Полякову давно пора устроить личную жизнь. Но это суждение, логичное и правильное, никак не желало укореняться в сознании. На душе по-прежнему было муторно.

Ближе к пяти вечера Поляков шёл к своему подъезду, держа в каждой руке по два пакета из супермаркета. У одного из пакетов лопнула ручка, бутылка молока, упаковка ряженки и банка сгущенки вывалились на землю.

— Тьфу ты, зараза, — сквозь зубы выругался Поляков. Присел на корточки и принялся собирать продукты.

— Дык давай, что ли, помогу, — раздался сбоку хриплый голос.

Поляков поднял голову и увидел Николая Егорыча, соседа с первого этажа. Несмотря на тёплую погоду, на нём была фланелевая клетчатая рубашка и тренировочные штаны с начесом. В углу рта торчала неизменная сигарета.

— Ничего, справлюсь, спасибо, — резковато бросил Поляков. Общаться ни с кем не хотелось.

— Ну, как хошь. Как Володька-то? Чё-то не видно его. Не захворал опять, нет?

— Да ничего вроде. К сестре собирается.

— Батюшки! К сестре! — Николай Егорыч поперхнулся и натужно закашлялся.

Конец ознакомительного фрагмента.