Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века

Алона Китта

Ленинград. 70-е годы. Юная провинциалка Лидия приезжает покорять северную столицу. Упорно борясь за место под солнцем, она не всегда разборчива в средствах.

Глава 8

Легким облачком на светлом небе, предвестником грядущих событий предстала Лена. Она появилась у нас в институте, разыскивая Аську по какому-то важному делу. Это была высокая красивая девица с копной пепельных непослушных кудрей и библейскими глазами, с ног до головы одетая в импорт. Я не обратила поначалу никакого внимания на нее, но когда они с Аськой уселись позади меня в аудитории и заговорили о своих проблемах, я уловила, что ася называет незнакомку Леной. Мне стоило больших усилий сдержать себя, и не обернуться, уставившись на бывшую соперницу. Впрочем, я не была уверена до конца, что именно на бывшую.

Лекция закончилась. Я сложила книги в сумку и пошла в гардероб, они двинулись следом, не прерывая разговора, но я спиной чувствовала на себе их сверлящие взгляды.

Михаил должен был сегодня ожидать меня после занятий, и, наверное, Лена пришла сюда не только из-за каких-то дел с Асей, возможно, она хотела своими глазами увидеть нас с ним вместе и попристальнее рассмотреть, на кого же все-таки променял ее неверный возлюбленный?

Раз так, я Вас не разочарую, Лена, Вы увидите нас вместе.

Михаил стоял на своем обычном месте, и я, стремительно выбежав из дверей института, бросилась ему на шею, а потом, приподнявшись на цыпочки, бегло поцеловала в застывшую щеку. Он тоже обнял меня, но внимание его было отвлечено вышедшими вслед Асей и Леной. Не выпуская Мишу из объятий, я повернулась к ним и поймала их снисходительные взгляды, мол, ни кожи, ни рожи. Я попробовала облить их обеих презрением, но поняла, что Лена уже не обращает на меня внимания, а с веселым видом машет рукой Михаилу и кричит, как ни в чем не бывало:

— Привет, Майк!

— Привет, — отозвался он приглушенным голосом. — Какими судьбами здесь?

По лицу его блуждала улыбка, он уставился на нее, и она отражалась в его глазах во всем своем великолепии — от беличьей шубки до безумно дорогих австрийских сапог. И она бросала взоры в его сторону, сверкая своими библейскими глазами.

— Она с ним заигрывает — подумала я, наблюдая за обоими.

Лена ответила, улыбаясь Михаилу:

— Я-то по делу. Но тот же вопрос я могу задать тебе.

И словно спохватившись, добавила с иронией:

— Ах да, я совсем забыла о твоей пассии…

Михаилу это не понравилось, он нетерпеливо перебил ее:

— Лен, не надо. Мои дела тебя не касаются.

— Печально — возразила Лена — а ведь когда-то касались. Неужели эта малышка что-то значит для тебя?

Последнее дело — выяснять отношения на улице, да еще при стечении народа, а «народу», то есть нам с Аськой уже стал надоедать их разговор. Аська попыталась увести Лену, но она отодвинула Аськину руку и продолжала:

— Ты изменился, Майк, перестал бывать у наших. Ходят слухи, у тебя крутой роман? Или может быть, твоя куколка тебя не отпускает?

Она не принимала в расчет мое присутствие, просто игнорировала. Я даже не злилась на нее, просто стояла в изумлении с открытым ртом. Не хватало еще нам с ней вцепиться в волосы из-за парня.

— Перестань, Лена. Тебе не идет говорит пошлости, — сказал с досадой Миша.

— Не беспокойся, я уже ухожу и не буду больше беспокоить своим присутствием — Лена взяла Асину руку, и они повернули в сторону Невского, но пройдя несколько шагов, Лена вновь обернулась к нам с ехидной усмешкой:

— Так тебе и надо, Майк. Это чудо как раз по твоему вкусу.

Последнее слово все-таки осталось за ней. Мне было неловко и за себя, и за Мишу, и, как ни странно, за Лену, ведь я заметила, что под ее бравадой скрывается целая гамма чувств — боль, досада, недоумение, видимо, нелегко ей дался разрыв с Михаилом. И сюда ее привело не простое любопытство, а желание понять, насколько серьезны между нами отношения, и поэтому она, вероятно сделала усилие над собой, переступив через свою гордость, а такой красивой девушке, как Лена, гордости, видимо, не занимать — и пришла сюда, на территорию своей соперницы. Мише тоже не доставила удовольствие эта сцена и по его лицу скользнуло выражение, похожее на отвращение. Да, да это было именно отвращение к красивой разодетой Лене с выразительными библейскими глазами. Действительно, от любви до ненависти один шаг. Но не дай бог прочитать на его лице что-нибудь подобное по отношению ко мне.

Старый год подошел к концу, а новый пришлось праздновать по отдельности — Миша в своей семье, я в своей — проскучала всю ночь у телевизора в компании тети и брата Саши. Наступивший год принес с собой новые заботы — зачетная неделя, зимняя сессия. Зачеты я сдала легко, экзамены мне поставили «автоматом», и я уехала на каникулы в то время, как Михаилу предстояло сдать несколько трудных экзаменов. Он заверил меня, что все будет в порядке, и я укатила в деревню, где, конечно, уютно было под крышей родного дома, но так не хватало Миши.

С началом нового семестра наши встречи возобновились, и я снова прибывала в состоянии эйфории от них. Миша теперь каждый день ожидал меня возле института. Он сказал, что у них уменьшили число лекций, и я поверила, вернее даже не задумывалась о том, правда это или нет — все мои дни были заполнены им, и все мысли были только о нем.

Прошел февраль, наступил март, и как-то раз Миша пригласил меня в «Север» — он о чем-то хотел серьезно поговорить.

Мы заказали наши любимые пирожные, и Михаил, вздохнув, приступил к разговору. Сказанное им, привело меня в удивление: он предлагал тут же подать заявление в загс, чуть ли не сегодня.

— Что вдруг? — поинтересовалась я — Ты же ведь еще не сдал этот твой, как его там, сопромат.

— Не сдал — ответил он мрачно — и, наверное, не сдам никогда. Я, Лида, бросил институт.

Надо ли говорить, что меня словно громом поразило это известие. Я пристально посмотрела в его глаза: вроде не шутит. Но как это произошло?

Я и вслух задала этот вопрос, и Миша опять вздохнул:

— Я завалил зимнюю сессию.

Вот это новости! Стоило мне оставить его одного, как он наделал непоправимых глупостей! Но неужели ничего нельзя сделать?

— Ничего, — ответил Миша. — Мое решение окончательное: я не буду учиться в политехе.

Его слова наполнили меня горечью, и я вспомнила о неизбежном последствии его необдуманного поступка.

— Ты же попадешь в армию!

— Непременно, подтвердил он, — Меня заберут этой весной.

Что ты наделал, Миша? Ты обо мне подумал, каково мне будет без тебя? Я день и ночь думаю о тебе, мне даже дышать без тебя больно, а ты так легко говоришь, что тебе предстоит служба, как будто уезжаешь на увеселительную прогулку, и не на два года, а не более чем на неделю. И значит, ты все это время не ходил в институт?

Миша подтвердил правильность моего предположения: он действительно не ходил в институт, и болтался по городу, ожидая, когда закончатся мои занятия.

— Мама знает? — спросила я.

— Теперь знает.

Не стану спрашивать, как она к этому относится: и так ясно. Не может она к этому хорошо относиться.

Я сделала пару глотков кофе и отодвинула чашку: эта новость отбила у меня аппетит.

— И все-таки я не понимаю, почему мы должны пожениться так скоропалительно, — возразила я — одно дело, если бы я ждала ребенка…

— Но ты же в принципе была согласна выйти за меня замуж!

— В принципе, да, но тебя не будет 2 года. А я окажусь в подмешанном состоянии. Нет, нет, я доверяю тебе, доверяю себе — я люблю тебя так сильно, как, наверное, не смогу полюбить никого другого.

— И все-таки, Лида, давай зарегистрируем наш брак до армии.

— Давай, но что скажет твоя мама?

Теперь, когда прошло столько лет, я понимаю Мишино смятение во время нашего разговора в кафе. Без сомнения, он меня любил, и эта внезапная любовь явилась для него таким же потрясением, как для меня. Верил ли он мне? Не знаю, во всяком случае не воспринимал мои нежные чувства к нему, как должное, возможность альтернативы. Трудно сказать, где начинали произрастать эти корни неуверенности в себе, может быть, мама подавляла в нем волеизъявление — чего, например, стоила эта эпопея с вышвыриванием холста с балкона, а может быть, и я ошибалась, принимая деликатность за неуверенность. Во всяком случае, он считал, что поступает правильно, связав себя узами брака перед разлукой.

Если у вас сложилось впечатление, что меня устраивали те отношения, которые были между нами, то это впечатление ложное: я стремилась к браку по любви, и ни с кем, кроме Михаила, не хотела делить свою жизнь, но меня смутила предполагаемая скоропалительность.

Свадьба — это такое событие, может быть, единственное в жизни, чтобы запомнилось. В голове шли чередой картины виденных мною деревенских свадеб — богатых, солидных, с множеством гостей, со столами на улицах, на которых разве что птичьего молока не было, с богатыми подарками, с ключами от новой квартиры, которую молодым давали от совхоза, а ключи вручал непременно директор.

А у меня? Ни денег, ни времени на подготовку, ни белого платья… Впрочем, когда мы покинув кафе, спускались в метро, поминутно целуясь на эскалаторе, то я уже не думала ни о белом платье, ни о гостях с подарками, ни о деньгах — рядом со мной был Миша, а это самое главное.

Очередь во дворец бракосочетания была на полгода вперед, и мы решили попытать счастья в районном загсе, и не ошиблись: срок здесь был немногим более месяца, и дату нашей свадьбы назначили на конец апреля. Помню, работница загса смотрела на нас с иронией, возможно, ее забавлял вид вчерашних детей, из всех сил стремящихся стать взрослыми. Но мы-то себя считали равными во всем остальному взрослому человечеству, а кое в чем даже превосходящими его. И посещение загса добавило нам уверенности в этом.

Но милая дама, которая принимала у нас заявление, улыбалась, читая вслух:

— Так, возраст жениха — 19, возраст невесты — 18… Что же, заполнили вы все правильно… 24 апреля подойдет, а, Михаил Леонидович? Подумайте, посоветуйтесь с Лидией Павловной.

А когда все формальности были закончены, и талоны в магазин для новобрачных лежали в моей сумочке, милая дама сказала на прощанье:

— Торопитесь Вы, молодые люди. У вас есть немного времени до свадьбы. Думайте.

Но мы думали о другом: а именно, как сказать Мишиной маме, короче говоря, отчитаться о содеянном. Миша предупредил, что это будет нелегко:

— Понимаешь, она меня слишком любит.

А я, я не люблю? Впрочем, уважаемая, Дора Соломоновна (так звали Мишину маму!), если у Вас не дрогнула рука выбросить с балкона творение Вашего сына, то могу себе представить, каким суровым критиком Вы станете по отношению к его выбору.

Я была морально готова к тому, что редко встречается приязнь между свекровью и невесткой — чаще наоборот, поэтому шла на встречу с ней с затаенным трепетом, и не могу сказать, что удостоилась теплого приема.

Дора Соломоновна сидела в кресле у телевизора — яркая женщина лет сорока. Этот возраст мне тогда казался чуть ли не мафусаиловым. На лице ее было неприятное выражение какой-то затаенной обиды: уж слишком сведены брови, опущены уголки рта, надуты припухлые губы. На Мишино и мое приветствия она едва кивнула и искоса зыркнула на меня быстрым взглядом. Миша представил нас друг другу.

Мы переглянулись: Дора Соломоновна была явно не в духе, но раз уж мы пришли… Миша кашлянул в кулак, чтобы привлечь ее внимание:

— Мама, ты выслушаешь нас?

Дора Соломоновна молча обернулась к нему. Теперь к затаенной обиде в ее облике добавилась явная досада: погоди, сын, ты мне мешаешь, я смотрю интересный фильм, а ты лезешь со своими глупостями, да еще девицу какую-то привел… Ну говори, да поскорее!

— Мама, мы с Лидой решили пожениться. Уже подали заявление.

Глаза Доры Соломоновны расширились и она пристально вглядывалась то в меня, то в Мишу, и в них явно читалось холодное презрение: у меня даже мурашки побежали по телу — прямо Снежная королева!

— Считаю, что я ничего не слышала, — отозвалась наконец она довольно громким голосом — А ты ничего не говорил. Проводи девочку домой и извинись перед ней за неуместную шутку.

— Мама, ты ничего не поняла, это не шутка. Мы с Лидой любим друг друга и жизни не мыслим друг без друга. Мы женимся. Уже известен день свадьбы.

Миша говорил это твердо, но я не могла не почувствовать его волнение. Неприятно было обнаруживать перед любимой девушкой зависимость от матери, а Дора Соломоновна прямо это давала почувствовать.

— Не слишком ли много сюрпризов мне преподносишь в последнее время, дорогой сын — сказала она Михаилу — Сначала ты бросаешь институт, потом армия и наконец собираешься жениться. А обо мне ты подумал? С моим мнением будешь считаться или нет?

— Мама, но разве я виноват, что в последнее время наши с тобой мнения не совпадают, — воскликнул Михаил со страдальческой ноткой в голосе, — Я взрослый человек и имею право…

— Право?! — взорвалась Дора Соломоновна — Ты пока еще мальчик и сидишь на моей шее. А это кто, твоя так называемая невеста?

И она ткнула пальцем в мою сторону, как шпагой. У меня даже сердце екнуло, я словно почувствовала укол этим безжалостным оружием, а в Михаиле закипала злость, а когда он злился, становился упрямым.

— Да, это моя невеста, и не так называемая. Мама, неужели ты ничего так до сих пор и не поняла? Мне надоело жить по твоей указке: учиться, там где ты хочешь, жениться на той, которую одобришь. Ты же видела: я ненавижу технику и все, что с ней связано. А чертежи эти — да гори они синим пламенем, они у меня до сих пор в печенках сидят. А Лиду ты не трогай. Хочешь ты или нет, а я женюсь на ней, и на шее твоей мы сидеть не будем. Руки есть, голова есть — заработаю на жену и себя.

Ответом ему был громкий смех.

— Так у вас любовь? — с издевательской улыбкой спросила Дора Соломоновна.

— Любовь.

— Дур-рак. Ну какая любовь, ведь тебе нет и двадцати! Да и девочка не выглядит как совершеннолетняя.

— Я совершеннолетняя — вступила и я в разговор — могу и паспорт показать.

— Да не нужен мне Ваш паспорт, девочка. У Вас нет никакого жизненного опыта, что Вы знаете о любви? Это может быть влюбленность, симпатия, а Вы готовы испортить жизнь и себе, и ему.

— А что можно знать о любви в твоем возрасте? — вступил в разговор Михаил, перебив свою маму — Что ты помнишь о любви и любила ли когда-нибудь?

Несомненно, эта была жестокая бестактность, и она ошарашила самоуверенную Дору Соломоновну. Она так и застыла, не зная, что ответить.

— Миша, нехорошо ты с мамой, — зашептала я, дергая его за рукав, но Дора Соломоновна пришла в себя и приготовилась дать отпор.

— Этого я не ожидала от тебя, сынок дорогой — сказала она с обидой. — Я на тебя всю жизнь положила, тянулась из последнего. Думаешь, я не могла найти кого-нибудь? Я не хотела, боялась, что новый отец не будет к тебе относиться как к родному сыну. А теперь ты меня упрекаешь.

— Прости меня, мам. Я только хотел сказать, что любовь — это привилегия молодых.

Но Дора Соломоновна уже его не слушала. Она обратилась ко мне с вопросами, кто я, откуда, в каком институте учусь, давно ли мы знакомы. Она хотела знать как можно больше, и я отвечала обстоятельно, подавив неприятный осадок от столь подробных расспросов.

— А что с Леночкой, все? — этот вопрос был адресован сыну.

— Все, — он ответил столь категорично, что я на мгновение усомнилась, действительно ли он хотел только маму убедить в этом.

— И все-таки я категорически против вашего брака. Не думаю, чтобы родители Лидии были в восторге от такой спешки. Вам нужно проверить свои чувства: пусть Миша отслужит в армии, потом восстановится в институте, а там видно будет.

Несмотря на спокойный тон этого заявления, я поняла, что Дора Соломоновна вообще не видит меня в роли своей невестки. Вероятно, Лена ей бы лучше подошла, иначе не стала бы она поощрять их дружбу с Мишей и называть ее Леночкой. Михаил, очевидно, понял точно так же, поэтому он поморщился от досады.

— Мама, ты опять! Я же сказал, что не буду восстанавливаться в институте, а с Лидочкой мы поженимся через месяц.

— А… Вы случайно не беременны? — настороженно спросила у меня будущая свекровь.

Я покраснела и отрицательно покачала головой. Явный вздох облегчения издала Дора Соломоновна. Она поднялась из кресла и подошла к нам.

— Скажите, милая девочка, перед Вами вставали такие вопросы, как где Вы будете жить и на что? Если у нас, то не рассчитывайте. Не буду притворяться, Вы мне не настолько симпатичны, чтобы я жила с Вами под одной крышей, пока мой сын будет в армии.

— Но мама, это же и мой дом тоже, — возразил Миша.

— Тво-ой! — так и взвилась Дора Соломоновна — Я выстрадала этот кооператив, я во всем себе отказывала, работу брала дополнительную, зрение на ней посадила, и без моего согласия ты не пропишешь здесь ни Лидочку, ни Танечку, ни Манечку, ни кого бы то ни было.

Наступила моя очередь вмешаться.

— Вы считаете, что я стремлюсь прописаться у Вас? Зачем же Вы меня унижаете подозрением, Дора Соломоновна, я просто люблю Вашего сына, а он меня.

— Удивительное совпадение! Я тоже люблю своего сына и желаю ему добра, и последнее мое слово «нет», — отчеканила она и добавила, обращаясь к Михаилу, — Ты меня потом еще благодарить будешь.

Меня обескуражило такое непримиримо отрицательное отношение к себе: вроде бы я не хуже других, и зла никому не желала, и в искренности моих чувств к Михаилу сомневаться не приходилось, но я почувствовала себя униженной не только от того, что я «не подошла» будущей свекрови, но и подозрениями в нечистоплотных усилиях по завладению ленинградской пропиской и жилплощадью любой ценой.

Не скрою, сначала у меня были подобные планы, но не в отношении Михаила. Встречаясь с ним, я была свободна от расчетов, и даже иногда думала, что будь Миша из какой угодно плохой семьи, из какой угодно дальней провинции, я и то никогда не отказалась бы от него.

Мы вышли на улицу, после этого тяжелого разговора, направляясь ночевать ко мне — сегодня тетушка была в поездке. Разговор не клеился, но от крепких Мишиных объятий наступало примирение с существующим миром, далеко не совершенным во многих отношениях. В автобусе толпа нас тесно прижала друг к другу, Миша едва прикасался губами к моему уху, шепча:

— Успокойся. Не надо. Все хорошо. Я же с тобой.

Обдумав все, я решила, что не буду извещать родителей о замужестве — боялась реакции подобной той, что продемонстрировала Дора Соломоновна. Уж лучше поставить их потом перед фактом. Я заранее знала, что скажут отец и мать, они будут категорически против «нерусского» зятя — как же! Что станут говорить в деревне — Лидка-то еврея себе нашла!

Я щадила Мишу от возможной неприязни моих домашних. Тетя Дуся — другое дело, она уже смирилась с моим выбором, даже привыкла к Мише, брат Саша тоже, но за остальных я ручаться не могла. И поэтому я заявила Мише, что согласна зарегистрироваться, не устраивая пышной свадьбы, как говорится, в чем есть — без белого платья и свадебного костюма, не рассчитывая на родительские деньги. Поцелуй мне был ответом.