Другие вольеры. Волонтёрские записки

Алина Пожарская, 2021

«Лучше бы о людях заботились!» – слышат они постоянно, но внимания не обращают: некогда. В приюте сорок кошек, почти в десять раз больше собак. Накормить, приласкать, убраться. Волонтёров не хватает, поэтому для новенькой Али всегда найдётся работа. Аля – журналистка и театральный режиссёр, историями её не удивишь. Вот только происходящее здесь оказывается сложнее, чем репортаж или пьеса. Здесь не знаешь, чего ожидать: то доброжелатели подкинут целый выводок щенков, то помощь внезапно придёт от эстетствующего сноба. Светлая, лёгким слогом написанная повесть «Другие вольеры» – череда непростых историй о брошенных животных и тех, кто взял за них ответственность. Что здесь держит таких непохожих сотрудников – от весёлой будущей чиновницы Кристинки до хамоватой Дэйзи с вечным запахом перегара? Какие они изнутри – вольеры в приюте и другие, невидимые вольеры, из которых смотрим на мир мы? Дебютная книга Алины Пожарской (родилась в 1989 году), основанная на личном волонтёрском опыте, – о том, как мы все друг от друга зависим. А идёт ли речь о животных или всё-таки о людях – это каждый решит для себя.

Глава 1

Чинуша

А познакомились мы в суде.

Вернее, как познакомились: развиртуализировались. За три дня до того я добавила её в друзья во «ВКонтакте» и спросила: «Здравствуйте, вам корм нужен?»

В ответ пришло сообщение со смайлами вместо пробелов.

«Здравствуйте!)Всегда нужен!)Это же приют!»

Чуть ранее моя ученица Настя выдала мне тринадцать кило диабетического корма, из которого вырос её овчар. Тринадцать — потому что два кило он уже схомячил.

На следующий день корм вывезла на машине какая-то девушка-волонтёр. А с Кристинкой мы болтали во «ВКонтакте» несколько вечеров подряд. Кристинка на пять лет меня младше, волонтёрит в приюте с пятнадцати лет и учится на госслужащую. Однажды она мне написала:

«Не хочешь в суд сходить?»

Я поперхнулась.

«Судят малолетку, — продолжала она, — за то, что покупала в зоомагазе котят и отреза́ла им головы. Был ещё парень, но его по малолетству отпустили. Нужно побольше слушателей. Это в четверг».

В четверг я стою в центре зала её станции метро и глазею по сторонам. Во «ВКонтакте» у Кристинки дерево на аватарке и цитата Махатмы Ганди в статусе: «Если желаешь, чтобы мир изменился, сам стань этим изменением». Я тогда ещё подумала, что узнаю её, наверное, по каким-нибудь дредам и огурцам на штанах. Но потом увидела в подписках «Светка Супер Ноготки» и поняла, что обойдёмся без дредов.

Но всё-таки я её вижу сразу.

Выбегает навстречу: невысокий рост, гладкие рыжие волосы, бежевый пуховик. Чёрные, немного раскосые глаза, лучезарная улыбка.

— Привет, извини, давно ждёшь? Поехали, там ещё телевизионщики подойдут, движухи будет много, маразма тоже.

Мы забиваемся в поезд в сторону центра.

— Ну, рассказывай! — кричит она мне в ухо. — У тебя есть собаки, кошки?

— Два кота! — ору в ответ.

— Подкидыши?

— На помойке нашла обоих!

— Кастрировала?

У меня, кажется, ползёт вверх правая бровь.

— Не-а, — отвечаю. — Но с этим нет проблем. А у тебя — Вадос, так?

О Кристинке я всё-таки успела немного узнать, пусть не во «ВКонтакте», а в Инстаграме. «Вадос — мой лучший любимый друг!» — сообщает она под фотографией годовалого овчара с болванским выражением на морде.

Когда таким образом основные моменты прояснились, Кристинка рассказывает мне о деле.

Началось всё в лохматом году, когда оба — и парень, и девка — были школьниками. Парню на тот момент не было и шестнадцати, поэтому его отпустили. Девка чуть старше и огребает теперь в одиночку. Они ещё и встречались, а потом он её бросил. Бабья доля — полный набор.

В предбаннике уже собрался народ: парочка активистов — тоже лет на пять меня младше, пара Кристинкиных сокурсников и охранник в скафандре, как у Дарта Вейдера.

–…Я вообще часто езжу в Вязёмы, — рассказывает кому-то низенькая девчонка с пухлым и грозным лицом. — Там мой знакомый сидит. А сюды у меня вообще аккредитация. Активистка, спрашивают? Чё, правда, что ли? Ага, а по мне прям незаметно, да? Бесит.

Девчонку отбрасывает дверью в сторону, и в предбанник вваливаются люди с камерой, штативом и предприимчивыми лицами.

— Макс, — представляется парень лет под тридцать, с чёлкой а-ля «первый парень на районе» и профессиональной хитрецой в глазах. — Пойдёмте, пойдёмте, скоро начало.

Охранник сканирует нас, и мы поднимаемся на третий этаж.

— Вот эта?

— Ага.

Девка-живодёрка сидит в трёх метрах боком к нам, нога на ногу, лицо рябое и не выражает абсолютно ничего. В нашу сторону не смотрит; краем глаза уловив камеру, спокойно берёт папку и заслоняет ею лицо. В таком положении и остаётся.

— Значит, так, — говорит Макс, не особо стесняясь живодёрки. — Кто из вас активисты? Вот вы все? Короче, смотрите, мы делаем сюжет. Вот после суда она выйдет, а там вы уже ждёте. Вот, держите бумажки, кинете в неё и покричите что-нибудь.

— Чего?!

— Ну чего-чего. Типа «сдохни, тварь». Ну проявите фантазию, нам движуха нужна!

Он суёт нам какие-то бумажные огрызки, аккуратно разодранные и скатанные в шарики, а его коллега — девушка-оператор с каре и мартышечьими чертами лица — предлагает всем беляши. Я вежливо отказываюсь, ребята переглядываются: они ещё немного ошарашены тем, что им предстоит. Только Кристинка еле заметно усмехается.

Тут открывается дверь в зал суда, всех зовут, и мы идём — кто с беляшами, а кто с бумажками.

Зал тесный и полупустой; мы падаем на галёрку, телевизионщики скрежещут штативами сбоку. За нами всё та же дартвейдерская охрана. Судья — моложавая тётка с высохшим лицом. Живодёрка сидит в первом ряду, чуть наискосок, рядом с ней — рыхлая баба с пергидрольными волосами и в костюме «Абибас». Мать её.

На самом заседании ничего замечательного не происходит: оно уже четвёртое или пятое по счёту. Всё уж давно понятно и сводится к тупой бюрократии.

Я смотрю живодёрке в спину. У меня почему-то даже её спина вызывает нездоровый интерес.

— Подсудимая хочет что-то сказать? — спрашивает судья.

Меня толкает в бок Кристинка. Шепчет своим нежным голосом с неожиданной злостью:

— Слушай, слушай. Сейчас она будет изгаляться. Лишь бы на зону не попасть.

— Галёрка, тихо!

Живодёрка встаёт, рябое лицо по-прежнему закрыто, будто она родилась с папкой в нужном месте.

— Ваша честь, — говорит она. — Вы не представляете, насколько мне эмоционально тяжело. Я сплю плохо. Я каждую ночь вижу перед собой то, что делала. Я не могу себя простить.

Я вдруг замечаю, что ноги у неё кривые.

— Заседание окончено, — говорит судья. — Все свободны.

У выхода уже топчется живодёркина мать — страхует на случай непредвиденного. Кажется, лица у нас в суде и правда были кровожадные.

Здесь же стоят камеры. И Макс-репортёр.

— Короче, активисты! Ваш час. Бумажки наиз — готовку!

Становится тихо. С неба падают скупые снежинки.

Дверь открывается, и на улицу выходит живодёрка. Выцветший зелёный пуховик, капюшон надвинут на лицо, и снова, снова, снова папка.

— Ну же! — кричит Макс.

Мы смотрим на бумажки в руках. Потом на Макса как на дебила.

Чья-то бумажка падает на асфальт, как пародия на снежинку, и прыгает по тротуару. Живодёрка, закрываемая матерью с тыла, топает на своих кривых ногах мимо нас и скрывается за углом.

Кристинка первая идёт к мусорке и демонстративно выкидывает Максову бумажную поделку.

Макс тут же как-то весь выпрямляется и становится насмешливым, как ребёнок, который с трудом пытается скрыть обиду.

— Блин, ну отлично. Вы как бы всё запороли. Мы договаривались, не?

Ему никто не отвечает. Так и расходимся, не прощаясь.

* * *

— Ничего мы им не должны, — говорит Кристинка. Мы проводили остальных ребят и забились под крышу торгового центра, греемся и едим. — Тоже мне звезда журналистики.

Меня сейчас интересует не Макс и даже не видеоролик.

— А с этой-то что будет? — спрашиваю.

Кристинка пожимает плечами.

— Да что-что. Слышала, как она распиналась? Они это любят. Да и возиться с такими делами никому не надо. Если бы не активисты — никто бы не дёрнулся. Того вон отпустили, этой по-любому условный дадут. Ус-лов-ный! — чеканит она и улыбается. Я вдруг чётко осознаю, что эта улыбка у Кристинки — что-то вроде фишки. Улыбка для особых случаев, лучезарная и жуткая. — Так что не парься. Ешь. Я просто уже насмотрелась, — говорит она.

Мы молчим. На улице чуть потеплело, слегка моросит, пробка на шоссе увеличилась, а дворники на стёклах ускорились.

— Я поэтому на чинушу и учусь, — наконец говорит Кристинка. — Чтобы хоть как-то и хоть на что-то влиять. А пока я только рабочая сила. Уже хорошо.

— Это ты про волонтёрство?

— Ага. Ты, кстати, собак не боишься?

На следующей неделе мы поехали в приют вместе.