Свидетельница

Алина Знаменская, 2009

У Светланы большая дружная семья, много подруг и целый класс «трудных» учеников вместе с их родителями… Совсем некогда скучать! Каждый хочет получить от Светы частичку ее внимания и щедрой души. И она делится этим со всеми. Но однажды с ней случается беда: мужа обвиняют в убийстве. И такой привычный, отлаженный и упорядоченный мир вокруг начинает рушиться. Она вдруг понимает, что становится свидетелем не только в деле об убийстве, но и в судьбах дорогих ей людей. Светлане уже сложно оставаться прежней, ее мучает вопрос: «Почему мы так живем?» Мир поворачивается другой стороной, и очень хочется в нем что-то изменить… Книга содержит нецензурную брань

Глава 2

Каждый понедельник я вхожу в интернат с замиранием сердца: что-то ждет меня после выходных?

Едва я попала в длинный коридор этажа начальных классов, от пестрой массы детей отделилась рыжая точка и устремилась в мою сторону.

Карина Грошева бежала, как умеет бежать только она, словно ей на старте свистком была дана команда «марш!», а на финише ждет заветный приз. При этом в затылок дышат сильные, тренированные соперники.

Призом являюсь я. Соперники Карины — весь мой 2-й «Б», который толпился у дверей класса, ожидая меня.

Девчонка — рыжая, маленькая, стремительная, как пуля, — ударилась головой о мой живот. Я и охнуть не успела, как она обхватила меня цепкими ручками. Сжала, как прищепка.

— Светланочка Николаевна! — выдохнула она и прижалась к моему животу щекой и ухом.

— Здравствуй, Карина, — спокойно сказала я и провела легонько по ее волосам. — Как прошли выходные?

Пока мы шли по коридору, она крепко держала меня за талию и заглядывала в глаза. Ее взгляд умоляющий. Я бы даже сказала — он выражал муку. Она словно не слышала вопроса, но я знаю, что это не так.

— Вы такая красивая с-сегодня, — с умилением промолвила она. — У вас новый к-костюмчик…

Я поймала на себе хмурый и насмешливый взгляд Паши Скворцова. Хотелось бы отцепить от себя Карину, но это не так просто.

Девочка немного заикается. Когда начинает спешить или волнуется, это особенно заметно. Заикание сильно осложняет ей жизнь. Мальчишки обожают ее передразнивать.

Едва мы зашли в класс, Карина начала взахлеб отвечать на мой вопрос:

— Без вас было так с-скучно, Светлана Николаевна! В субботу была уборка, потом б-баня. На ужин давали п-п-печенье. Вечером смотрели с-с-сериал, а Кузьмичева из восьмого класса подралась с Г-г-гусевой. А вы уже знаете, что Гусева б-бе-бе-ременна?

Я еще раз тщетно попыталась отцепить от себя Карину и ответить на приветствия остальных детей. Мальчики старались привлечь мое внимание потасовками между собой, новыми трюками и всякими глупостями. А девочки стремились до меня дотронуться, а если повезет — занять место Карины. Но это было нелегко. Грошева смотрела мне в глаза нежным, преданным взглядом, а сама потихоньку отодвигала конкуренток свободной рукой и даже ногой. Но дети теснили ее. Я же всегда стараюсь уделить внимание каждому — до того как прозвенит звонок.

Я провела по стриженой голове Вовы Ширяева, другой рукой обняла Таню Репину, попутно задала вопросы:

— Катя, ты читала? Проверим сегодня. Коля, покажи руки. Молодец, сделал, что я просила. Что, Юлечка, ты мне хочешь показать?

Они все еще толпились возле меня, потихоньку толкали и щипали друг друга, когда Юля Зуйко, приходящая, домашняя девочка, достала из своего портфеля и торжественно понесла мне свое достижение — собственноручно связанный шарф.

— Сама связала? — изумленно ахнула я. Мне действительно в диковинку такое. Сама я ни вязать, ни шить не умею.

Интернатские девочки ревниво затихли. Карина все еще держала меня за талию.

— Бабушка только показала. Это легко. — Юлино личико дружелюбно и доверчиво. У нее карие глаза, что роднит ее для меня с моей Иришкой. Мне очень симпатична Юля. — Тут нетрудно. Лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная.

— Молодец! — похвалила я. — У меня никогда не хватало усидчивости самой связать что-нибудь.

— Я вам к Восьмому марта обязательно свяжу такой же! — заявила Юля, и я ничего не успела ответить.

— Врешь ты все! — крикнула Карина, и лицо ее стало красным, веснушки потемнели. — Это твоя б-б-бабушка вязала, а не ты!

— Нет, я! — попыталась защититься Юля. — Я показать могу!

Карина оторвалась от меня, схватила шарф и швырнула в Юлю.

— Бешеная! — возмущенно воскликнула Юля, поднимая шарф.

Образумить Грошеву мне не удалось, она уже не видела меня. Она вцепилась в Юлю как клещ. В глазах — ярость, даже ненависть.

Юля завизжала. Ширяев и Скворцов бросились к дерущимся, но они мне только мешали. Я прыгала вокруг детей и кудахтала, как клушка.

— Карина! — крикнула я. — Прекрати сейчас же!

— Мама! — отчаянно завопила Юля, закрывая расцарапанное лицо.

Мальчикам удалось схватить Карину и даже оттащить ее от жертвы, но и им досталось. Грошева вертелась волчком, при этом шустро орудовала кулаками и локтями. Она била куда попало. В такие минуты мне кажется, что маленькая Грошева обладает силой взрослого мужчины. Но это всего лишь поведение затравленного зверька. Она кусает, царапает и пинает одновременно.

— Девочки, зовите медсестру, — приказала я, и Таня Репина сорвалась с места. За ней устремилась Катя.

— Ширяев! Скворцов! — выкрикнула я. — Да отойдите же вы оба!

Ширяев разозлился и от этого начал браниться:

— Дура! Шалава! Шлюха! П…да!

Весь запас своего мата Вова охотно вывалил на Карину. Мой невнушительный голос утонул в криках 2-го «Б».

Красная, растрепанная, с перекошенным лицом, Карина вдруг бросила в лицо горько ревущей Юльке:

— Зови, зови свою мать! Не н-нужна ты ей! Твоя мать — б…ь!

Юлины глаза на миг распахнулись, и в следующее мгновение плач перешел в рыдания.

На пороге выросла школьная медсестра Зинаида Карповна — и вовремя. Грошева уже лежала на полу, задыхаясь от рыданий, и билась головой об пол, сучила ногами.

— Ну-ну, моя милая, — приговаривала Зинаида Карповна, решительно направляясь в сторону Карины. Истерика внезапно прекратилась. Грошева сдулась, как проколотый шарик. Зинаида Карпов-на легко подняла девочку и понесла на руках, прижимая к груди, как трехлетнего ребенка. Грошева на руках медсестры — обмякшая и бессильная, как тряпичная кукла.

Еще минут десять от урока ушло на то, чтобы успокоить рыдающую Юльку. Чистенькая, ухоженная, ласковая Юлька вздрагивала всем телом, икая от слез. От нее пахло мылом и корицей.

Я погладила ее по спине и пробормотала что-то утешительное. Мысли мои были о пропавшем уроке. Только бы на шум не явилась завуч. В интернате за глаза ее называли только по фамилии. Кондратьева — очень суровая женщина. Хотя я лично пока с ней не сталкивалась.

— Не слушай, Юля, что эта Грошева говорит про твою маму, — вклинилась Оля Ланочкина. — Она просто завидует, что у тебя бабуля есть. У самой-то Грошевой только мать, да и та к ней не приходит.

Кое-как мне удалось усадить перевозбужденный класс — девять мальчиков и восемь девочек, девятая — в медпункте. У нас — русский язык.

Я снова не укладывалась в план урока. Больше половины детей не усвоили материал предыдущей темы, и я, дав задание двоим, с остальными начала заново.

Двое — это Юля Зуйко и Саша Шадт. Оба они живут дома с бабушками. Эти дети приходящие, они обогреты и обласканы теплом своих бабушек. Иногда мне хочется сказать этим бабушкам: «Заберите отсюда детей! Отдайте их в нормальную школу! Пока не поздно!»

Но что я буду делать без этих детей и без этих бабушек?

К концу урока возвратилась Грошева — тихая, смирная. Она не смотрела на меня.

— Садись, Карина, — разрешила я.

На математике новое ЧП — Ширяев расковырял бородавку.

— У меня кровь, — показал он, и сидящая рядом Оля Ланочкина побледнела.

— От бородавки бывает заражение крови, — компетентно заявил Скворцов. — Бородавка — как родинка.

У Ширяева задрожала губа. Снова у нас медсестра.

— Да я у вас скоро пропишусь, второй «Б»! — шутит она.

Мне не до шуток. Я вымотана двумя уроками напрочь. Мне срочно необходимо человеческое участие.

После второго урока у меня окно, я отправилась искать Анжелу. Это наш школьный психолог, и еще она выполняет работу воспитателя. Мы близки по возрасту, и поэтому иногда чаевничаем вместе.

Увидев меня, Анжела включила электрический чайник и вытряхнула из сумки конфеты «Коровка».

Я взяла чашку — руки у меня тряслись.

— Не могу больше. Чувствую себя беспомощной с этими детьми. Они меня с ума сведут.

— Съешь конфетку, — улыбнулась Анжела. Слушая меня, она никогда не делает сочувствующего лица. Может быть, благодаря этому я выдерживаю здешнюю школьную жизнь.

— Ненавижу понедельники. В этот день мои дети неуправляемые. У них просто крышу сносит. Моя Грошева в этот день просто безумная.

— Понедельник — день тяжелый, — согласилась Анжела, наливая чаю.

— Может, дело в том, что они за выходные от дисциплины отвыкают?

— Мимо. — Анжела вынула пакетик с чаем и с видом факира закрутила нитку. — Сразу видно, что ты уроки ведешь, а по интернату дежуришь редко.

— Ну так раскрой мне секрет!

Анжелка любит обжигающе горячий чай, я же пью, когда он немного остынет.

— По выходным они ждут своих матерей. К некоторым ведь приходят, навещают. Остальные тоже ждут хоть кого-то. Чуда ждут. Это мучительно для интернатских — выходные. Кто-то уходит в гости к родственникам, но большинству некуда идти.

— Ну, это я могу понять — взрослые не приходят, взрослые виноваты… Но моя Грошева кидается на детей. Иногда мне кажется, что она кого-нибудь покалечит! Прошлый раз она швырнула Репину о подоконник, та подбородок до крови разбила!

— Ну, Карина — особый случай. А взрослых она готова обожать, правда?

— Да. — Я удивлена. — Ты знаешь почему?

— Ты просто, Свет, не очень еще изучила своих учеников. А мне пришлось. У меня на них досье. Твою Грошеву родила мать-малолетка. Бедолаге пятнадцати не было, когда залетела. Вот и представь — подружки на танцы бегут, по женихам, а у нее орущее чадо в подоле.

— А бабушка?

— Бабушка такая же непутевая, как мать. Ты, говорит, родила, сама и расхлебывай. И вот мать-малолетка одна, с орущим кульком, который раздражает. Весело?

— Ну и?

Анжелка подлила себе еще чаю и взяла конфету.

— Мать твоей Грошевой лупила свою дочь с пеленок. Повод был не нужен, Карина виновата уже в том, что родилась. Знаешь, как она ее воспитывала? Она швыряла ее об стенку, таскала за волосы, привязывала к кроватке. Девчонка готова была ползать перед ней на карачках, лишь бы заслужить одобрение, хоть один ласковый взгляд, хоть намек на улыбку. Но получала одни пинки. И это — от самого близкого и любимого человека. А чего ждать от остального мира?

Мой чай остыл, я забыла про него.

— Ненависть — это обычный язык общения, которому обучила мать. Теперь Карина борется за каждую каплю любви взрослого человека, зная, что дети заслуживают лишь ненависть.

Я слушала Анжелу, и меня слегка подташнивало.

— Откуда ты все это знаешь?

Я читала личные дела. Там лишь скупая строчка — мать лишена родительских прав. Там нет подробностей, это я знаю точно.

— Судья — моя знакомая. Она вела дело Грошевой. А иск подали соседи, которые все это наблюдали. Ты пей чай-то, остыл уже совсем.

В дверь заглянул Паша Скворцов.

— Ты почему не на физкультуре? — поинтересовалась я.

— У меня освобождение. Я к вам, мне нужно…

Скворцов покосился на Анжелу — при ней он говорить не станет. Психолог для детей что-то близкое слову «псих». Воспитатели пугают психологом.

Пришлось спуститься в свой класс.

— Что у тебя, Паша?

Скворцов достал из парты пакет и положил его передо мной. Вид у мальчика был хмурый и обиженный.

— Я это не надену.

— Что это?

В пакете лежали новые серые брюки с биркой. Я слышала, что в субботу интернатским выдавали одежду. Брюки как брюки.

— Мне таких не надо, — запыхтел Скворцов.

— Почему?

— Они велики. И вообще, такие никто не носит.

— Зато это бесплатно, — напомнила я. — Ты подходил к завхозу, чтобы обменять?

— Она сказала, что других нет.

— И ты принес мне…

Скворцов замолчал, я тоже. У меня внутри закипел протест. Анжела советует, перед тем как что-то сказать детям, в уме досчитать до десяти. Или выпить стакан воды. Я начала считать.

— Если бы я умела шить, Паша, я бы ушила их для тебя. Но я не умею.

Скворцов пожал плечами. Его мало волновали мои проблемы. Он требовал свое.

— Я такое не надену, — повторил он. — Всем дали нормальные, а мне какие-то уродские.

— Тогда отдай своей маме, и пусть она ушьет их для тебя. — Я понимаю, что использую запрещенный прием. Рядом со своими учениками я не чувствую себя взрослой и обижаюсь, как на равных. Ну в конце концов, почему он требует с меня, а не требует с матери? Это ее обязанность!

Возникла небольшая заминка, но Скворцов нашел оправдание:

— У нас нет швейной машинки.

— И что же ты предлагаешь? — недоумевала я.

— Я не знаю. Заберите. Мне не надо. — Он упрямо гнул свою линию.

— Мне — тоже! — возмутилась я.

Я знаю одно — с этими детьми нельзя раскисать. Нельзя показывать слабость, нельзя им потакать. Нужно тоже гнуть свою линию.

— Ты пойми, Паша, я — учительница. Я отвечаю за то, чтобы ты умел читать и писать. А также чтобы ты научился считать. Это тебе пригодится в жизни.

Мне хотелось сказать: «А одеждой должна заниматься твоя мама. Но твоя мама пьет. И я ее ни разу не видела. Она не была ни на одном родительском собрании. Она не хочет даже прийти и поинтересоваться, как учится ее сын-второклассник, что он ест и кто его товарищи…»

На слове «товарищи» я как раз дошла до десяти.

— А за одежду отвечает ваша воспитательница, — закончила я вслух.

Скворцов молча подошел к моему столу, стащил с него пакет со штанами и возвратился за парту. Он не смотрел на меня. Наверное, он меня в эту минуту ненавидел. Меня, а не свою непутевую мать.

— Ты читал дома?

Скворцов пожал плечами.

— Доставай книжку и читай вслух, — приказала я.

Я сидела, подперев голову кулаком, и слушала отрывок из «Детства Темы» в исполнении Скворцова. Читал он сносно.

Чувства мои менялись, как в калейдоскопе. Неплохой ведь мальчик… Неглупый, по-мужски упрямый. Наверняка рано начал ходить, говорить, все без проблем. Только его маме это все равно. Почему у таких бесшабашных мамаш рождаются умные, здоровые дети? Занимайся с ним, уделяй достаточно внимания, и он может быть отличником.

А между тем, как сказала черепаха Тортилла маленькому Буратино: «За твою жизнь я не дам и ломаного гроша…»

После четвертого урока — обед и самоподготовка. Мы делали домашнее задание. Ширяев вел себя по-хамски — вставал без спроса, выходил из класса, залезал под парту. Он жаждал моих замечаний, я не реагировала внешне, но нервы звенели от напряжения. День тянулся бесконечно, и я не верила, что он закончится.

После продленки я осталась проверять тетради и присматривать за дежурными. Дежурили Зуйко и Шадт. Я нарочно их ставлю вместе — оба домашние. С этими двумя я отдыхаю. Саша Шадт мыл доску, Юля Зуйко поливала цветы. В проверку тетрадей вклинился звонок Лены.

— Ты можешь себе такое представить? — возмущается она. — Их положили в одну палату!

— Кого?

— Кирюшу и этого Лешу Зимина, у которого дядя — начальник ГИБДД.

— Они что, издеваются? — Я даже подскочила.

Шадт и Зуйко бросили свои занятия и с интересом уставились на меня.

— Мы с Кирой уже ездили скандалить в больницу. Нас даже не пустили в отделение!

— Но чем они объясняют?

— Говорят, что в нейрохирургии всего две палаты и других мест нет.

Отчаяние моей тети вливалось в меня через телефон.

— Я с ума сойду, Свет, — пожаловалась она. — Что за дурдом?

«Я тоже», — захотелось сказать мне, но я воздержалась. Лене нужна поддержка.

— А с чем положили этого Лешу?

— Вроде как Женя его избил. Диагноз скрывают.

— Ты была у Жени? — вспомнила я.

— Нет. — Лена сделала паузу и продолжила: — К Жене я без тебя не поеду. Ты сможешь приехать сегодня?

Мне хотелось сразу ответить «нет». У меня заканчивался выматывающий рабочий день. Я была выжата как лимон. Я едва успею забрать Иришку из сада и забежать в магазин. У меня ужин не готов, а Игорь придет в семь… Я не в состоянии тащиться сейчас через весь город…

— Зачем я тебе? Вам лучше поговорить с глазу на глаз.

Я все еще надеялась увильнуть от неизбежного.

— Пусть там, в милиции, не воображают, что он мой любовник. Так ты приедешь?

— Постараюсь…

Лена моментально отключилась, и я соображала, как быть с Иришкой.

В дверь класса кто-то стал скрестись.

— Разрешите? — заглянула бабушка Юли.

Тамара Павловна — женщина скромная, но с достоинством. Из тех, кто носит шляпки и не сидит на лавочке у подъезда. Ее приход означает конец моего рабочего дня. Я всегда радуюсь ее приходу.

— Юля, Саша, собирайтесь, — разрешила я, и дети убежали в раздевалку.

Я должна рассказать о сегодняшнем инциденте с Кариной, но коротко. Время поджимает. В двух словах я обрисовала, что произошло.

Бабушка покачала головой.

— Что ж поделать? — вздохнула она. — Карина — несчастный ребенок. Ее пожалеть надо. Я Юленьку учу не обижаться на нее…

— Скажите, Тамара Павловна, — спросила я, чтобы поскорее увести от темы инцидента, — почему внучка живет с вами? У нее есть мать?

— Мать, конечно, есть, Светлана Николаевна. Но в таком случае говорят — лучше бы не было.

— Но это же ваша дочь, — напомнила я, одновременно пытаясь представить в подобной ситуации себя и маму. Или маму и Киру. Или Киру и Лену.

— Да, она моя дочь, но мы как чужие. Хуже, чем чужие. Ей не нужен ребенок, я не нужна. Ей нужны только мужчины.

— Юлина мать живет в нашем городе?

— Представьте себе, — воодушевилась бабушка. — Живет с мужиком нерусским. У них там содом и гоморра.

— Она к вам не приходит?

— Я отвадила. Как придет, так скандал. Денег с меня требует. Я не даю, начинает дочкой шантажировать. Не дай Бог вам пережить такое, что я переживаю, милая Светлана Николаевна.

— А давно Юля живет с вами?

— С трех лет. Моя дочь, как разошлась с Юлиным отцом, начала мужиков менять как перчатки. Ребенок брошеный, неухоженный, каждую неделю новый папа. Это нормально?

Я покачала головой.

— Вот и я не могла смотреть на такое безобразие. Забрала девочку.

— Юля — молодец, — похвалила я, складывая тетради в стопку. — Она старательная, ответственная. Я только опасаюсь влияния, которое на нее может оказать окружение. Ведь детки-то у нас, сами понимаете…

— Прекрасно вас понимаю, — опередила меня Тамара Павловна. — Но все же для нас учиться в этой школе — выход. С материальной точки зрения. Здесь кормят бесплатно три раза в день, учебники бесплатные, другие льготы. Разве мне одной ее в хорошей-то школе выучить? Спасибо, в собесе подсказали Юленьку в эту школу отдать.

Шагая в детский сад, я старалась освободиться от мыслей о работе. Это было не так просто. Они шлейфом тащились за мной.

В детсадовской раздевалке толпились дети и родители. Только когда Иришка выглянула из группы и, увидев меня, расплылась в улыбке, я перестала думать о 2-м «Б».

Но в ритуал нашей встречи с Иришкой вклинился звонок Лены.

— Ты едешь? — напомнила она. — Я тебя жду! — В голосе моей тети угадывались слезы.

— Ты что, Лен? Не плачь!

— Да… А если этот Зимин там, в больнице, продолжает доставать Кирюшу? Я узнала, у них даже кровати рядом стоят!

Когда теперь я вспоминаю историю с Кирюшей, каждый раз приходит мысль о том, что где-то наверху событиями руководит Великий Режиссер. Мы ничего не знали о том, что происходило в палате номер двадцать четыре центральной городской больницы с той минуты, как туда привезли Кирюшу.

А происходило примерно следующее.

Кирюше в палате не понравилось. Скучно.

Он насчитал восемь кроватей, шесть из которых оказались заняты. Люди в палате обитали странные. Один мужчина сильно стонал — не мог ни сидеть, ни лежать. Только встав на колени на пол, он мог положить голову на кровать и в такой неудобной позе на какое-то время затихал. Кирюша попробовал обратиться к нему с вопросом, но мужчина закрыл глаза и на вопрос не ответил. Скучно…

У другого мужчины было забинтовано лицо, видны были только глаза. Увидев эту «мумию», Кирюша засмеялся, но его не поддержали.

Старик, что лежал ближе всех к двери, сказал:

— Ты не шуми, парень, все больные тут. Ляг.

Вошла медсестра, сделала укол тому, что стоял на карачках. Дед помог медсестре поднять мужчину, тот осторожно распрямился и вытянулся на своей койке.

— Ложись, — приказала медсестра Кирюше. — У тебя подозрение на сотрясение, тебе лежать надо.

Кирюша уже начал сожалеть о том, что поддался на уговоры родни и согласился остаться в этом неприятном месте. Никто из больных мужиков не изъявил желания сыграть с ним в дурака, сложить его пазлы или же пройтись погулять по больнице.

Кирюша загрустил. Он собрался позвонить домой и заявить, что передумал, когда открылась дверь, вошла медсестра и сказала:

— Встречайте еще одного битого.

Вошел мальчик лет шестнадцати, буркнул под нос «здрасьте», положил свой пакет на свободную койку.

— Смотрите тут у меня, братцы-кролики, чтобы тихо! — предупредила медсестра и вышла.

— Тебя тоже побили? — поинтересовался Кирюша и осторожно дотронулся до руки своего нового соседа.

Мальчик не отвечал, а только молча выкладывал в тумбочку мыло, щетку и разные мелочи.

— А как тебя зовут? — не отставал Кирюша, с первой минуты исполненный симпатии к мальчику, пострадавшему так же, как и он сам.

— Леша, — ответил тот уже более внятно. Он понял, что Кирюша его не узнал.

Ведь когда они с приятелем остановили его на улице, тоже особо-то не разглядели. Темно было.

Кирюша обидчика действительно не узнал. В его памяти остались не лица, а маски. Образы. Черные шапки и страшные улыбки.

У Леши же теперь был вид обычного мальчика. И на скуле у него имелась такая же ссадина, как у Кирюши, и ухо немного припухло.

— А меня — Кирилл. Будешь со мной в дурака играть?

— Раздавай, — согласился тот.

Они уселись на своих койках, а посередине поставили табуретку.

Медсестра заглянула и скрылась. Кирюша благополучно забыл, что несколько минут назад собирался звонить домой и жаловаться. В палате у него появился дружок.

Между тем мы с Леной явились на свидание в КПЗ. Женя выглядел плохо. На щеках проступила щетина, а в глазах пряталась тоска.

Мне стало неловко от того, что мы ничего не захватили из еды.

Лена повела себя так, будто это она сидела в КПЗ, а Женя пришел ее навестить.

— Что ты от меня хочешь? — первым делом спросила она. — Не надейся, заявление свое я не заберу. Обидчики должны быть наказаны.

— Ты права, — согласился Женя.

— Что они вам предъявляют? — спросила я.

— Зимин заявляет, что я повредил мальчишке носовую перегородку. Что при падении тот ударился головой, и теперь у него сотрясение мозга. Но вы же видели, я несильно его.

— Да легонько вообще, — охотно подтвердила я.

Моя Грошева сегодня гораздо жестче отколошматила Зуйко. И ничего, бабушка шума не поднимала.

— Чем это вам грозит? — спросила снова я, ибо Лена молчала.

— Сказал, что посадит, — вздохнул Женя. — И я ему верю.

— Зачем ты только поехал с нами! — подскочила Лена. В душе у нее происходила своя война. Я это чувствовала. У нее в душе болел Кирюша всеми своими болячками, и эта боль вытеснила все другие. — Тебя вообще не просили тащиться за нами. Только все напортил!

— Да не мог я иначе, пойми ты!

Женя вскочил и прошелся по тесной клетке комнаты свиданий.

— У меня сын такой же, как и у тебя, инвалид. Год назад его вот так же избили, как Кирюшу. Я год ходил по судам. Понимаешь? Год пытался этих ублюдков наказать цивилизованно! Ничего не вышло. Когда с твоим сыном это произошло, я не выдержал. Меня сорвало с катушек, свое вспомнилось. Понимаешь?

Мы с Леной, потрясенные, молчали. Но как оказалось, ход наших мыслей протекал совершенно различно.

— Так вот почему ты стал мне знаки внимания оказывать. Ты пожалел меня? — предположила Лена.

— Да при чем здесь это? — возразил Женя. — Просто я тебя уверяю — то, что я дал младшему Зимину по морде, будет его единственным наказанием в этом деле. И не сомневайся. До суда оно не дойдет.

— Ну уж нет! — вскочила Лена. — Я тебе не верю! Ты все врешь. И про сына своего, и про все. Так не бывает! И я доведу это дело до суда! И мне наплевать, что у него дядя — начальник ГИБДД! У меня нет машины и никогда не будет. И мне наплевать!

И Лена стала дергать на себя дверь, а Женя грустно смотрел на нее.

— Извините нас, — поднялась я.

Я ему почему-то поверила и про сына, и про суды. Меня занимало другое — а как же жена? Как после того, как такое случилось, он нашел именно такую же женщину, с таким же больным ребенком, прибился к ним? Ему что, своих проблем мало? Дома — жена с проблемами, в свободное время — любовница с теми же проблемами…

— Чем я могу вам помочь? — спросила я.

— Пожалуйста, попытайтесь узнать, какой диагноз поставили Зимину в больнице.

— Хорошо, я узнаю, — твердо пообещала я, хотя не представляла, как это можно сделать. Без чьей-либо помощи мне диагноза не узнать.

— Лена, да постой же! — Я догнала свою тетку. Она почти бежала от милиции до трамвайной остановки. — Я провожу тебя.

Дома у Киры снова держали совет.

— У Эллы подруга — любовница нейрохирурга, — вспомнила мама. — Можно попытаться через нее.

Стали звонить Гориным.

Я же позвонила Игорю и сразу уловила в его интонации недовольство.

— Игорек, приедешь за мной? — попросила я. — Так не хочется тащиться на автобусе.

Игорь ответил, что недавно забрал Иришку от соседки и они готовят ужин.

— Я отвезу, — вклинился папа, и я сыграла отбой. Чувство вины перед мужем и дочкой точило меня весь вечер.

— Я соскучилась, — прошептала я в трубку, откуда донеслось ворчливое: «Не подлизывайся».

— Ничего не выйдет, — объявила Кира после переговоров с Эллой. — Нейрохирург и дядя — лучшие друзья.

Папа присвистнул. Мы поняли, что Женя влип.

Когда я вернулась домой, Иришка уже спала, а Игорь сидел за своим монитором.

— Есть хочется, — громким шепотом возвестила я, но в ответ услышала лишь неопределенное «м-м-м».

Иногда я могу разреветься на ровном месте, без подготовки. Стоя в темной прихожей нашей квартиры, я некстати вспомнила, как в первые месяцы моей беременности Игорь носил меня по квартире на руках. Подхватит и носит, как куклу. Я хотела, чтобы именно сейчас, сию минуту у него возникла такая идея. Чтобы он помог мне освободиться от сапог и дубленки, разогрел ужин и кормил меня с ложечки.

Я опустилась на стульчик для переобувания и беззвучно заплакала. Жизнь казалась мне бесцветной и безвкусной. Люди — злыми и эгоистичными. А сама я — никому не нужной.

— Ты чего?

Голова моего мужа вынырнула из синей полутьмы комнаты. Стекла очков вопросительно поблескивали.

Я начала свое повествование с истерики Карины и закончила походом в КПЗ. Вывалила на мужа весь свой понедельник. Он сидел на полу, обняв мои колени. Я замирала от его красоты. В полумраке прихожей он казался особенно красивым — темные жесткие волосы, темные глаза, четкая тонкая рамка очков.

Он как будто выполнен в графике, тогда как я — размытая акварель.

— Нужно учиться отстраняться, — сказал Игорь. — Нельзя все пропускать через себя, это ненормально.

— Я сегодня видела дочь ровно пятнадцать минут, — вдруг поняла я.

— А меня?

Я запустила пальцы в его жесткие волосы.

— Игорь, давай я уволюсь, — затянула свою песню.

— Тогда мне придется искать другую работу, — подхватил муж. Каждый из нас знал, что скажет другой. — А мне моя работа нравится, она мне интересна. К тому же начальник скоро уходит на пенсию, и, возможно… Потерпи немножко?

— Что у нас на ужин?

— Жареная картошка.

Игорь умеет жарить картошку так, что она получается одна к одной. С аппетитной хрустящей корочкой.

— Горин зовет меня в свой магазин, — вспомнила я.

— Вот еще не хватало! Будешь там как в витрине, среди его шуб. Мужики начнут пялиться. Нет уж.

— Не хочешь, чтобы на меня смотрели? Боишься — уведут?

— Еще чего…

Он пристально посмотрел на меня, подхватил на руки и потащил в комнату. Он никогда не мог спокойно смотреть на мой заплаканный рот. Мы целовались в дверях, целовались на заваленном игрушками диване, мы так и не успели разобрать его — сползли на пол.

После разбирали постель в темноте, то и дело натыкаясь на игрушки. На постели все повторилось. Когда такое накатывало, происходило что-то странное. Игорь это называет «туши свет». Оба мокрые, скользкие, как рыбы, мы терзали друг друга с настойчивостью одержимых.

После того как Игорь уснул, захватив себе большую часть одеяла, я уже не думала о том, как плох этот мир. Я вплыла в сон, не думая ни о чем.