Дар богов

Алина Егорова, 2012

Эта картина ничем не выделялась в ряду других пейзажей, но Зинаида смотрела на нее, словно на «Джоконду». Это же то самое место, которое ее отец безуспешно искал всю свою жизнь! Поиски закончились трагически – отца убили, а все записи, которые он вел, бесследно исчезли… И, оказывается, он был прав: золотой щит древнего племени действительно существует! По легенде, он отражал удары врагов, и его обладатель был непобедим. Но со временем щит терял свою магическую силу, и для ее восстановления требовалась жертва – прекрасная молодая девушка… И художнику удалось найти щит! Как и много веков назад, он прикован к скале над рекой и по-прежнему ждет жертвы…

13 мая. Санкт-Петербург

— Не было печали, купила баба порося, — сказала Дьячкова и замолчала. Она говорила мало, делая большие паузы между скупыми фразами, и от этого ее слова мимо ушей не пропускались, каждое было на вес золота. Нарочно ли она это делала или нет, понять было сложно, но факт оставался фактом — дама заставляла к себе прислушиваться.

Капитан полиции Антон Юрасов, оказавшийся в квартире у Дьячковой по долгу службы, смотрел на нее и не понимал — шутит она или нет? Хотя шутить в подобной ситуации станет разве что закостенелый циник. Ситуация-то никак не располагала к веселью, напротив, если она не призывала к проявлению скорби, то требовала хотя бы серьезного настроя и соответствующего выражения лица. На лице у хозяйки квартиры, Кларисы Владимировны Дьячковой, отражалась смесь негодования и усталости.

Вроде интеллигентная женщина, биолог НИИ, а не Дуся с водокачки, подумал Антон, глядя в ее строгие, покрасневшие от длительного ношения очков глаза, а деликатности в ней — как у сапожника. Дьячкова смотрела на него прямым, немигающим взглядом гремучей змеи. Казалось, еще немного — и она нанесет укус нарушителям своего покоя — членам оперативной группы, вот уже который час топтавшимся в ее квартире и еще неизвестно, сколько времени собирающихся в ней пробыть. Вид женщина имела непрезентабельный: сухопарая, лет тридцати шести, с плохо покрашенными темно-русыми волосами, в ушах скромные серебряные сережки, из косметики — остатки перламутровой губной помады и осыпавшаяся тушь на редких ресничках. Одета в темно-коричневую юбку-«карандаш», кремовую блузку, на острых плечах — серая заношенная кофтенка, на ногах — простецкие клетчатые тапки и плотные капроновые колготки, скрывавшие ее выпуклые вены.

Обстановка в квартире свидетельствовала о невысоком достатке и предельной бережливости хозяйки: старенькая мебель в сшитых из лоскутков чехлах; выгоревшие на солнце занавески; обои с корабликами из далеких восьмидесятых, какие нынче и не продаются; вышедшая из моды лет тридцать тому назад люстра с пластиковыми висюльками; никогда не видевшая цветов — в силу тяжелого характера Дьячковой — огромная металлическая ваза и неизменное украшение всех бабушкиных квартир — хрусталь за стеклянными дверцами серванта. На кухне, где они беседовали, имелись стандартный шкаф-пенал из бледно-желтого пластика, квадратный стол в тон бежевым, давно не крашенным стенам и два жестких табурета. Спальня с мрачными плотными шторами, узкой кроватью и громоздким комодом, заставленным кактусами и пробирками, наводила тоску.

— Предупреждала я его: нельзя такие даты отмечать, а он что? — выдала очередную порцию слов Клариса Владимировна.

— Что? — спросил Антон.

— Только отшучивался. Говорил, все это предрассудки, сорокалетие — такой же юбилей, как и все остальные. Много он понимал! Они там, в своей Прибалтике, совсем забыли, откуда вышли, — Евросоюзом себя возомнили, без роду без племени. А народные приметы — это не просто так, они за много веков сложились! А он на них чихать хотел. Вот и дочихался. В народе не зря считается, что празднование сорокалетия равносильно встрече с собственной смертью. Как видите, результат налицо. И она театрально указала в сторону гостиной, где лежал труп Альберта Малуниса.

Капитан Юрасов в приметы не верил, но собственный сороковник, который уже замаячил на горизонте, отмечать не собирался. Ребята из отдела, конечно, на застолье его раскрутят, от них никуда не денешься, но так широко, как принято праздновать юбилеи, он ничего устраивать не станет. И не потому, что боится, — привык уже за годы службы ко всякому, и чему быть, того не миновать, — просто он не любит свои дни рождения, и с каждым годом эта нелюбовь лишь усиливается.

— Клариса Владимировна, еще раз расскажите, пожалуйста, как прошел сегодняшний день, — попросил Юрасов.

— Уже вчерашний, — пробурчала она, выразительно посмотрев на часы. Обреченно вздохнула и, как пономарь, повторила свой рассказ. — Я, как обычно, ушла на работу в девять. Когда уходила, Альберт только проснулся. Перекинулись парой слов, вроде «доброго утра» и «удачного дня». На работе день прошел как всегда, ничего такого не случилось. Дорога назад, правда, выдалась как проклятая — автобуса я ждала очень долго, а когда он наконец пришел, в него было не войти — столько народу на остановке собралось. Он еще на мосту встал из-за аварии. Полтора часа с работы добиралась, и все на ногах, никто места нигде не уступил! Устала, как собака, думаю, скорей бы в душ, ужин на скорую руку собрать — и в кровать, ноги вытянуть. Поднялась на свой этаж, а тут… В общем, никакого отдыха. Дверь была захлопнута, а не заперта. Я Альберту ключи оставила, говорила, чтобы на все замки закрывался. Но, может, он с непривычки не запер. Хотя в другие разы всегда на два замка запирал, даже когда в магазин выходил. Ну, думаю, ничего страшного — забыл человек, бывает. Да и красть у меня нечего. Это уж я после того как пять лет тому назад квартиру мою обчистили, перестраховываться стала. Мерзко это, когда чужие в твоих вещах копаются, — на лице Дьячковой отразилось брезгливое выражение. Она замолчала, о чем-то задумавшись, потом продолжила: — Зашла в квартиру, сумку на тумбочку в прихожей положила, разуваться стала, и сразу меня как током дернуло — почувствовала неладное. В прихожей натоптано было. Очень неприятное, знаете ли, зрелище! Я вообще не люблю грязь, — она бросила укоризненный взгляд на кроссовки Юрасова, но от замечаний воздержалась. — Альберт — он аккуратный был. Обувь всегда снимал, и, если бы напачкал, убрал бы за собой. Он же и чашки грязной никогда не оставлял, и за мной посуду мог вымыть. А тут — следы на полу. Нет, думаю, тут что-то не так! Я осторожно в гостиную прошла, дверь открыла, а там он на полу лежит — с окровавленной головой, а рядом — разбитая бутылка. Подошла, конечно, в лицо заглянула. «Скорую» вызывать бесполезно было — я как-никак отчасти медик, но тут и медиком быть не надо, чтобы сразу понять, что он мертвый. Сразу в полицию позвонила. Ну а дальше вы приехали. Вот уже первый час ночи, а вы все еще здесь! — добавила она с беспардонной прямолинейностью.

— Мы здесь не по своей прихоти, — сурово заметил Антон.

— Да знаю я, — поморщилась Клариса Владимировна, потирая усталые глаза. Ей хотелось переодеться, принять душ, лечь спать, в конце концов, но присутствие посторонних рушило все планы. И с этим приходилось мириться.

Большие, с рисунком в виде морских звезд следы от мужских ботинок следственная группа заметила сразу, как только прибыла на место. Эксперт уже с ними поработал. Погибший такой обуви не носил, и по всему выходило, что наследил гость, который побывал в квартире сегодня. На осколках бутылки из-под коньяка, которой был убит художник, остались смазанные отпечатки пальцев, и они принадлежали не Малунису.

— Клариса Владимировна, у вас в доме коньяк был? — задал очередной вопрос Антон.

— Нет, конечно! Зачем я его буду держать? Я сроду спиртное на дух не переношу, — фыркнула женщина.

— А бутылка, которой вашему гостю расшибли голову, откуда взялась? Ее Альберт принес?

— Вот чего не знаю, того не знаю. Может, и он. Только не алкаш он, я их за версту чую — муж мой бывший любил за воротник залить. При мне Альберт не пил, даже на свой день рождения, который у него в четверг был, капли в рот не взял. Меня в кафе пригласил, только я идти не хотела. Тоже мне, мадам нашел, по кафе разгуливать и деньги тратить! Да и одеваться для этого надо было, прическу делать, а я — после работы. Какое кафе? А он говорит, пойдемте, Клариса, разделите мой невеселый юбилей, быть может, последний.

— Что, так и сказал, — последний?

— Да, так и сказал. А я ему: сплюньте, иначе накличете. Ну, разве же такое можно говорить? Мало того что он сорок лет отмечать вздумал, так еще и сам себе срок укорачивает. Вот и доотмечался, доукорачивал!

Юрасов промолчал, чтобы избежать дискуссии на умозрительную тему — о суевериях. Он был отнюдь не склонен считать причиной смерти мужчины празднование «дьявольского» юбилея. Достаточно много имеется на свете людей, ныне здравствующих, которые в свое время отметили собственное сорокалетие, да еще и с размахом.

— Хотите чаю? — запоздало предложила хозяйка, скорее из вежливости, нежели из желания напоить чаем представителя власти.

— Не откажемся, — отозвался оперативник Костров, которого никто не спрашивал, поскольку он все это время помогал следователю, работавшему в гостиной, а теперь заглянул в кухню, где Антон беседовал с Кларисой. Михаил Костров устал не меньше Юрасова, но, в отличие от своего коллеги, который уже набрал в легкие воздуха, чтобы произнести дежурное: «Нет, спасибо», предпочитал от предложений подкрепиться едой не отказываться.

За чаем разговор пошел живее. После насыщенного трудового дня, когда от ужина остались лишь смутные воспоминания, даже паршивый чай из пакетов с пресными галетами пошел на ура. Миша уплетал за обе щеки и слушал, Антон продолжал задавать вопросы, Дьячкова — понуро на них отвечать.

— Итак, вам позвонила приятельница и попросила приютить ее знакомого.

— Да, мне позвонила Зинаида. Видимся мы с ней редко — нас разделяют километры, да и общих дел давно нет, но Зина умеет сохранять связи. Она мне позвонила и сказала, что Альберт едет на выставку, и спросила, могу ли я его приютить.

— Почему он в гостинице не остановился? Сейчас же с этим проблем нет.

— В гостинице дорого. Он же не миллионер, чтобы деньгами сорить. Опять же, в квартире спокойнее, картины есть где хранить. А в гостинице — проходной двор. Там вещи не оставить без присмотра — горничные беспрепятственно в номера входят. Я не говорю, что все горничные в чужих вещах копаются, но и одной вполне хватит, чтобы поездку испортить. Было со мной такое десять лет назад, я в Калугу на семинар ездила… — Дьячкова снова замолчала.

Как догадался Юрасов, мысли унесли ее на калужский семинар, и он порадовался, что женщина не имеет манеры озвучивать не относящиеся к делу воспоминания.

— Денег с Альберта я брать не стала, хоть он пытался мне их всучить. Неудобно ему было без денег. А чего мне деньги с него брать — я не ростовщица какая-то, чтобы человека обдирать, к тому же Зина за него попросила. Альберт тогда стал продукты закупать. Здесь я не возражала: прокормить его на свою зарплату я не могла. И неправильно это, когда женщина мужчину содержит. Покупал он продуктов много. Говорила ему: зачем столько? Готовить мне некогда, я в институте до вечера пропадаю и не умею я готовить — разучилась. Когда одна живешь, ни к чему это. Даже бутерброды не делаю — сыр ем отдельно, хлеб отдельно.

Антон понимающе кивнул — судя по чаю и галетам, кулинария не являлась сильной стороной Дьячковой.

— Неудобно ему было задарма жить, — пробормотала Клариса Владимировна. — Да что я все про деньги? Человек погиб! Хоть и знала я его всего-то неполных семь дней, но все-таки…

— Когда он к вам приехал? Вы говорите, семь дней. Значит, во вторник?

— Во вторник, утренним поездом. Мне как раз на работу надо было идти, я чуть задержалась, чтобы его дождаться. Он быстро подоспел, я на работу почти и не опоздала.

— У вас что-нибудь пропало?

— Да чему тут пропадать? Хрусталь материн на месте, — она кивнула в сторону старой стенки — мечте восьмидесятых, с хрустальной посудой на стеклянных полочках. — Денег не было, золота тоже. Обручальное кольцо еще в прошлый раз унесли, когда пять лет тому назад квартиру обокрали. Ваши искали — не нашли. Да недорого оно мне было — кольцо это. Каков был муж, такова о нем и память. А все равно же хранила — не выбрасывать ведь? Кроме кольца, тогда старый телевизор уволокли и пару тряпок: плащ югославский, сносу ему не было, да жакет из вельвета. Не столько жалко, сколько противно. Это же какая-то сволочь здесь топталась и все лапала! Так и хочется поскорее квартиру вымыть, продезинфицировать все.

— А еще — освятить, — подсказал Костров.

— Да. И освятить! — не заметила сарказма хозяйка. — Многие так делают, и, вы знаете, помогает.

— Что же вы раньше попа не пригласили? Глядишь, и нам было бы меньше работы, — не унимался Михаил.

— Да кто же знал, что так получится?! Думала, два раза в одну воронку… а тут вон как вышло, — устало всплеснула руками Клариса Владимировна. Ей вдруг стало безразлично, что происходит в ее квартире. Пусть по ней разгуливают чужие люди, топчутся по ковровой дорожке, трогают вещи, без конца задают одни и те же вопросы — ей уже все равно. Как гранитная плита, навалилась на нее тяжелая усталость, и до того все ей осточертело, что женщина теперь мечтала лишь о том, чтобы все скорее закончилось.