Алекс в стране Советов. Серия «Русская доля»

Алив Чепанов

60—90-е годы. Основанная на реальных событиях история жизни простого парня с окраин Москвы. Реалистично, без прикрас. О попытках воспитания в советском обществе поколения строителей Светлого будущего. Шпана. Законы московских улиц. Советская армия. Рабочий класс. Первая любовь, предательство, ненависть, становление личности, борьба за своё место под солнцем, формирование жизненных принципов. Все имена реально существующих людей изменены, любые совпадения считаются случайными. Книга содержит нецензурную брань.

5.Бульвар

Отец Алексея умер рано и как-то неожиданно для всех в возрасте шестидесяти восьми лет. Причиной смерти безусловно явились старые фронтовые ранения. Иван Андреевич каждый год почти на всё лето уезжал в санаторий и к этому все привыкли. Привыкли также и к тому, что к первому сентября, началу учебного года сына, он всегда возвращался, а тут уже был самый конец августа, а отец всё не приезжал и не приезжал…

Маму Алексея — Светлану Николаевну, тогда привёл её двоюродный брат дядя Володя, в то время уже полковник. Алёша в этот момент выходил из дома и тут он увидел всю заплаканную маму, он первый раз видел её такую — качающуюся из стороны в сторону. Мальчик совершенно не понимал что происходит, оторопел и замер на месте как монумент, пока к нему не подошёл дядя Володя, перед этим усадив, плохо стоявшую на ногах, Светлану Николаевну на лавочку возле подъезда.

— Крепись и держись, мой золотой! Твоего папы Ивана Андреевича больше нет… — произнес дядя Володя, крепко по-мужски сжав тринадцатилетнему мальчишке руку. — Мужайся!

«Как-то по-дикторски произнёс, словно объявил войну…» — подумал тогда Алексей, ещё не понимая весь смысл сказанного. Мальчик долго молчал, слёз не было, но он словно отключился от внешнего мира. Ещё несколько дней он провел в таком совершенно выключенном состоянии, пытаясь осознать что же произошло и как ему теперь с этим дальше жить.

Прошло несколько дней пока мама Алексея пришла в себя. Опомнившись, она вызвала из Черкизово свою родную тётю Любу, которая к тому времени уже вышла на пенсию. Она по просьбе Алёшиной мамы должна была готовить, убираться и присматривать за Алёшей. Сестра тёти Любы, тётя Лена, неразлучные сёстры и жили вместе без своих семей. Лена уже давно умерла и её место в жизни Любови Александровны заняла мама Алёши и сам Алёша. Алёша их считал и называл всегда бабушками. С отцом они правда не ладили — классовая вражда, раньше это была серьёзная причина распри между родственниками. Теперь после смерти отца, баба Люба могла уже беспрепятственно переехать на квартиру племянницы Светы. Алёша был не против, даже рад, ещё по-детски не осознавая в полной мере смерть своего родного отца.

С этого трагического, переломного и страшного 1976-го года для тринадцатилетнего Алеши началась совсем новая жизнь, но уже какая-то не совсем полноценная, без чего-то очень важного близкого и родного, будто у него ампутировали какую-то часть тела. У него создалось впечатление, что всё, что было до смерти отца перечеркнуто его смертью и больше возврата к этому нет. Этой, какой-то удивительно сухой осенью, почти совсем без дождей, Алёша находился на уже знакомом ему Ваганьковском кладбище впервые уже не в качестве экскурсанта, сопровождающего бабушек и путешествующего по чужим могилам как это было раньше на Пасху и в другие памятные дни. Теперь он был чуть ли не главным участником похорон, провожал родного человека в последний путь. Когда уже собирались опускать гроб в могилу, баба Люба подвела мальчика к самому гробу, чтобы он попрощался с отцом. Алёша также как мама, следующим после неё, прикоснулся губами к холодному папиному лбу. «Это смерть — она холодная, как камень, как глубина, я её помню… — подумал тогда Алёша. — А вот и бездна!» — мальчик взглянул на вырытую рядом глубокую яму от которой веяло каким-то особым, сырым холодом. Он хорошо помнил эту пустую безжалостную холодную глубину, Алёша был с ней уже знаком, когда тонул на Клязьминском водохранилище и уже в Москве на Плотине. Теперь эта холодная сырая пропасть навсегда забирала его родного отца и он уже не мог ничего поделать, ничем помочь и ничего изменить. При этих мыслях к горлу подступали горькие слёзы, слёзы бессилия и отчаяния. После прощания и опускания гроба с отцом в яму, могилу долго, долго засыпали землёй. А Алёша, под впечатлением, всё это время стоял без движения в каком-то забытьи. Тогда, наверное, там у свежей могилы отца и закончилось его детство. Он понял, что он из мужчин в семье остался один, больше никого из мужчин рядом не будет никогда. Все мужские домашние хозяйственные работы придётся взять на себя. И он взял.

…В школьном коллективе так же произошли существенные изменения, как ему показалось. Одноклассники за лето существенно подросли и повзрослели, и совсем перестали носить красные галстуки. Мальчишки почти все начали курить, а большинство девчонок уже попробовали свободной любви со старшими парнями. Шестиклассницы ушивали обычное форменное школьное каштанового цвета платье и подрезали его по последней мини-моде. Подрезали настолько коротко, насколько только это было возможно. Присесть или нагнуться в таком платье уже было невозможно, но мода, как и красота всегда требовала жертв. Платье было ещё и ушито в обтяжку так, что тринадцатилетнего Алешу всегда удивляло, как девчонки его только на себя натягивали. В своём таком простом мини-прикиде девчонки просто сводили с ума весь противоположный мальчишеский пол. Сидящая рядом за партой с Алексеем, тринадцатилетняя Нина Николаева по прозвищу «Ника», уже давно гуляла с семнадцатилетнем парнем, бывшим учеником всё той же ШПШ — Чириком. Ника ещё во втором полугодии шестого класса стала всё реже и реже посещать школу, а перейдя в седьмой, наконец «залетела» от Чирика и после этого, бросила школу совсем. В четырнадцать лет она родила, но по-прежнему продолжала тусоваться в шумных дворовых компаниях ровесников, только уже с коляской, продолжая свою весёлую жизнь как ни в чём не бывало. Ника заматерела и стала одной из «основных» чувих в своем дворе. Женитьба и рождение ребёнка, казалось, что даже прибавили ей солидности. Рассказывали что она как-то «отоварила» двоих совсем не слабых пацанов своего возраста с соседней улицы и добивала их уже лежачих ногами пока они полностью не вырубились. После чего спокойно закурила и повезла коляску с ребёнком дальше. Несчастные были виноваты в том, что не очень вежливо попросили у неё закурить. За эту «борзость» и поплатились несколькими зубами и ребрами.

Алёша не стал обычным ребёнком-безотцовщиной, он почти сразу стал взрослым, стал сам по себе, один на один со всем окружающем миром. Он вышел из спокойного безмятежного родного дома на чужую, бурную, полную приключениями и опасностями, улицу, точнее на бульвар, на Бескудниковский бульвар.

Дворовые группировки-команды создавались стихийно во дворах домов, в основном пятиэтажек — хрущёвок, расположенных вдоль Дмитровского и Коровинского шоссе, Дубнинской улицы и Бескудниковского бульвара, криминальных районов, известных не только по всей Москве, но и благодаря вражескому радио, разгулом уличной столичной преступности. Называли такие дворовые группировки по номерам домов, в которых проживал их лидерский состав, например: одиннадцатые, тринадцатые, пятнадцатые и так далее. Это не означало, что вся команда создана именно из одного пятиэтажного корпуса. Во-первых у каждой хрущёвки могло быть до пяти корпусов с одним номером дома. Во-вторых хрущёвки частенько сдваивались и превращались в один длинный корпус. В-третьих к группировке примыкали пацаны и из других домов, знакомые, одноклассники и одногруппники, живущих в этих домах «основных» парней. Таким образом дворовая группировка могла составлять до двадцати-тридцати сверстников и плюс еще столько же старших товарищей, да и младших братьев не меньше. В случае серьезного нападения на кого-нибудь из местных, группировка незамедлительно собирала боевой отряд-шоблу по тревоге, примерно по такому кличу: «Пацаны! Наших бьют!» и давала жесткий отпор чужакам. Если одной дворовой командой-шоблой справится не получалось, то посылался гонец в соседние дворы с таким же кличем. Несовершеннолетних хулиганствующих подростков, собиравшихся в команды, по традиции ещё шестидесятых годов называли взрослые повсеместно именовали «шпаной». Как уже писалось выше о малолетних группировках, у взрослых, ещё неслуживших, так называемых «гусей», было почти тоже самое, только битвы между шоблами и группировками были по-серьёзнее, в основном из-за нерешаемого женского вопроса. Были же и совсем серьёзные вопросы по разделу, переделу территорий столицы. Все территории районов Москвы были четко негласно поделены между местными взрослыми дворовыми группировками. Границы территорий группировок проходили по центральным бульварам, шоссе, улицам и переулкам, на которых в обязательном порядке собиралась дань не только школьниками с младших школьников, но и взрослыми парнями с взрослых парней и мужиков. Поэтому территориальные вопросы были наиболее острыми, от них зависел доход группировок, ну и конечно же их престиж. За территории бились всерьёз и не только до крови или увечья, но и до смерти. Кто и когда разделил московские территории никто не помнил, но границы были неприкосновенны. Также все жители столицы, в том числе и приезжие, строго соблюдали негласные уличные законы, которых никто никогда не писал, но знали и уважали их все.

Жизнь московской подпольной антисоветской оппозиции текла за зашторенными окнами отдельных квартир. Те граждане СССР, кто имел сильные по приёму радиоволн радиоприёмники и специальные антенны, регулярно обычно в ночное время прослушивали по западным капиталистическим радиостанциям отзывы американских журналистов о криминальной обстановке в столице Советского Союза. Заглушаемые всеми, имеющимися тогда на вооружении Комитета государственной безопасности — КГБ, техническими средствами, такие «вражеские» радиостанции как: «Голос Америки», «Свобода», «Свободная Европа» и им подобные периодически кратковременно по ночам всё-таки пробивались в советский эфир и не без удовольствия вещали о недостатках социалистического строя в Стране Советов. Вражеские голоса рассказывали советским радиолюбителям о московской шпане и самых общественно опасных районах столицы. Конечно же обычные советские граждане такой информации из официальных источников: центрального телевидения и радио не получали, хотя для этого было совершенно не обязательно было слушать вражеское радио. Достаточно было по-приличнее одеться, лучше в что-нибудь заграничное и просто выйти на улицу в тёмное время суток прогуляться, особенно в общеизвестных всей Москве криминальных районах, таких как: Марьина Роща, Сокольники, Бескудниковский бульвар, кинотеатр Ереван, 9-й квартал, Вагоноремонтная улица и тому подобных.

К одной из дворовых группировок Бескудниковского бульвара и примкнул Алёша Животов, навсегда махнувший рукой после смерти отца на всю учёбу и добропорядочный образ жизни. Из вполне благопристойного мира шахматистов и футболистов, Алёша резко перешёл в совершенно противоположный мир, с совсем другими уличными атрибутами: сигаретами, портвейном и конечно же, зажигательными девчонками-хулиганками. От детских компаний, где обязательно был кто-то главный — «основной», как в то время называли лидера компании, взрослые-юношеские пацанские группировки отличались большей демократичностью и не имели одного постоянного лидера — «основного». В старших пацанских командах было несколько авторитетов, не столько борющихся за первенство среди своих, сколько искренне радеющих о расширении, развитии, объединении и сплочении дворовых коллективов. Ещё одним важным отличием старших дворовых пацанских команд от детских компаний являлось наличие в их составах бойких и боевых девчонок, как правило на два-три года моложе парней, составляющих костяк таких группировок. Девчонок — «чувих» или «тёлок», как их называли на дворовом пацанском сленге в то время, в команде пятнадцатых, к которым примкнул Алёша, их было пятеро, из них только четверо постоянно тусовались вместе с командой. Девчонки не были с кем-то из пацанов конкретно, они считались почти все общие. Все девчонки были с первого курса швейного училища, расположенного на другой стороне Дмитровского шоссе. Девчонки были что называется «натурально борзые», умеющие за себя постоять не только морально, но и физически. Уметь драться малолетним девчонкам того времени было и модно, и необходимо, особенно если они собирались тусоваться в крутой пацанской компании. Во дворе, а тем более на улице, девчонка, включённая в пацанскую команду, должна была, как пацан, быть готова в любой момент применить физическую силу для защиты от нападения чужаков или сама совершить нападения по своему решению или решению своей команды. Что касается плотских утех, то троих из них пользовали все свои — из команды. Для самих этих девиц половой акт со своими ребятами был тем же самым, что выпить креплёного вина или покурить сигарету в пацанской компании. Алексей не понимал, что они ощущают от секса, по ним было вообще не понятно, чувствуют ли они вообще что-нибудь или «это» настолько им приелось, что не вызывает у них абсолютно никаких эмоций. Такое отношение к любви поражало интеллигентного юношу, посягало на самое святое — его отношение к девушкам и женщинам в целом, и он старался держаться от таких «давалок» подальше. Животов был воспитан на классической русской и иностранной литературе, хотя предпочитал приключения и зачитывался: Майн Ридом, Джеком Лондоном, Марком Твеном и Жуль Верном. Нигде в подобной литературе не было ни слова о проститутках, шлюхах, тем более о криминальных «чувихах» и «тёлках». Как они и чем живут он не имел ни малейшего представления, поэтому он всё постигал на ходу. При воспитанной бабой Любой в маленьком Алёше с малых лет крайней брезгливости, он не представлял себе использование им девчонки после кого-нибудь другого, будь этот другой хоть его родной брат. Если после собаки или кошки Алёша просто сразу бежал мыть руки с мылом, а уличные стаканы в автоматах, продающих газировку он долго, долго крутил на моющем фонтанчике, то что ему было делать после уже использованной кем-то девчонки. Да и не встал бы у него на неё из-за его болезненной впечатлительности и чистоплотности, тем более если это происходило в походных условиях и она предварительно бы не подмылась. Вот такая морально-гигиеническая проблема в отношениях с противоположным полом образовалась у юного Алёши Животова в самом начале его половой жизни, в отличии от большинства его сверстников, у которых просто никогда не было с этим проблем и они «имели» всё, что движется и без всяких лишних интеллигентских размышлений.

Две другие девчонки наоборот были, по информации из пацанских источников, а вернее по отсутствию такой информации, вообще нетронутые. В то время девственность почему-то очень ценилась в обществе, наверное потому, что встречалась крайне редко даже в весьма нежном возрасте. Такие как бы нетронутые девчонки вызывали особенный интерес у Алексея и он решил проверить одну, звали её Нелли. Она гуляла с весьма авторитетным пацаном с бульвара — Дилоном или просто Дилом. Это был низкого роста невзрачный на первый взгляд, но смешливый и задиристый паренёк, постоянно с кем-то бьющийся, особенно по пьяни, а пьян он был частенько. Его противники всегда были и сильнее и выше него, но это его никогда не смущало. Он принимал для уверенности на грудь и лез в драку на любого. Причём бой проходил хоть в трезвом, хоть в пьяном виде по одному и тому же сценарию: Дилон бил оппоненту сразу прямо в лицо и тут же резко нагибался, и весь скручивался так, что его очень трудно было пробить в ответ в лицо, он его полностью плотно закрывал руками. Противник обычно укладывал его на землю, лицом вниз. На этом бой обычно скоро и заканчивался. После такого боя у противника Дилона чаще всего что-то от удара на лице всё же оставалось, а у Дила — если и были повреждения, то только на теле и не бросались в глаза. Нелли гуляла с ним под ручку по всем дворам, это было показателем вступления в серьёзную взрослую жизнь. По информации же от «пацанского радио» Нелли смотрела совсем в другую сторону на совсем другого пацана, более привлекательного внешне и из довольно благополучной интеллигентной, как говорили на бульваре, «упакованной» семьи. Тоже «пацанское радио» сообщило Алексею, что она ещё не разу Дилону не дала. Он ходил от неё налево, но не оставлял надежду на получение от неё взаимности и на пацанских тусовках старался присутствовать всегда с Нелли в паре. Всех чужаков, появляющихся рядом с ней, Дил просто подлавливал в совершенно неожиданных местах и сильно избивал. Биться же из-за «тёлки» между своими пацанами было неприлично, «не по понятиям» — «западло». Поэтому Дилон никому из своих не мешал ухаживать за Нелли в своё отсутствие, рассуждая так: «Ну даст, так даст. Значит она такая как все. Значит он в ней ошибся, а для своих пацанов ничего не жалко — это закон улицы». Но скорее всего он всё же был в ней железно уверен, потому и смотрел на любой её флирт со своими сквозь пальцы.

Однажды в морозный зимний вечер Алексей раскошелился как-то на полтора литра водки — три пузыря «Столичной» и зашёл к Нелли на квартиру. Это была не просто квартира, а практически — блатхата. Держала хату Неллина мама — тётя Поля, в прошлом судимая, знакомая со всеми бывшими сидельцами в округе, на вид пожилая женщина, хотя ей было не многим больше сорока. Таким образом в трёхкомнатной пятиэтажке-хрущёвке жили: Неллина мама — тётя Поля, сама Нелли и её младший брат лет двенадцати Сева. Мама запускала на квартиру всю бескудниковскую шпану, в основном молодёжь. На хате круглосуточно кипела жизнь: постоянно кто-то ночевал, уединялись пары в меньшей комнате-кабинете или бухали коллективом в большой комнате-гостиной. Естественно мамаша Нелли имела свой интерес с каждого посетителя. Одна бутылка водки из арсенала Алексея сразу перешла в распоряжение тёти Поли. На квартире в это время была сама Нелли, в кабинете — её брат с товарищем «оприходовали» двух девиц старше себя лет на пять, а в большой комнате-гостиной шёл очередной банкет ровесников хозяйки дома. Алексею с Нелли пришлось уединиться на кухню, так как третья комната была никому не доступна и как-бы официально опечатана. Но если вдруг происходил какой-нибудь «шухер» или «кипиш» (тревога), что-то вроде облавы, в третьей комнате могли схорониться гости, которым совсем неинтересно было встречаться с правоохранительными органами ни по каким вопросам. В такие моменты в третью комнату, осторожно отведя от дверного косяка бумажку с печатью, забегали отчаянные лихие люди и там хоронились до отбоя тревоги. За ними хозяйка закрывала дверь и слюной приклеивалась на место бумажную печать. Местный участковый никогда туда не рыпался, так как издалека видел на двери судебную печать. Эту комнату нельзя было раскрывать при большом, как было в этот день, скоплении народа. Алексею с Нелли оставалась только одно место — кухня. Ну что ж, хорошо не ванная и не туалет, подумал Алёша.

Несмотря на свой нежный возраст, юная Нелли пила водочку довольно легко и почти без закуски, предпочитая вместо закуски французский поцелуй. После того, как Алексей заблокировал дверь на кухню шваброй, просунув её в ручку изнутри, девчонка сняла свитер и отбросила его куда-то в угол. Под свитером у неё больше ничего не было, только натуральная природная ещё не помятая и не обвисшая первозданная красота юного тела. Девчонка совершенно не стеснялась. Это чувство: «стою на краю» было присуще всем модным, тусующимся в пацанских группировках, девчонкам того времени. Сколько продолжались взаимные ласки и поцелуи трудно было уже определить, оба юных тела потерялись во времени и пространстве. Для Алексея бутылка водки была, что для некоторых чашка кофе по утрам, она только слегка пригладила его интеллигентность и совершенно отключила природную стеснительность. «Ну как уже целуется, зараза! Интересное кино, особенно его продолжение!» — думал Алексей руками пытаясь обнять сразу всю красоту и осторожно продвигаясь всё ниже, и ниже… Но ниже были джинсы и как только он начинал, осторожно словно сапёр, их расстёгивать и опускал замок молнии вниз, рука Нелли сразу же поднимала его обратно вверх. Сколько продолжалась такая игра Алексей не помнил, но обоих она забавляла…

…Вскоре всё же обоих «пробило» на закуску, как говорили во дворе: «на хавку». Нельзя же было совсем не воспользоваться кухонными условиями и не соорудить там хотя бы яичницу. Без закуски, если не считать французский поцелуй, с началом второго пузыря, стала здорово «плыть крыша». Допив водяру уже под закуску, Алексей из, довольно уже совсем пьяных, девичьих откровений понял, что мама ей «это» не разрешает, только сверху до пояса, поцелуи и… стоп. Она же девочка очень послушная и не может ослушаться маму. Но позже Нелли, когда уже совсем поплыла и больше разоткровенничалась, прояснила напущенный туман:

— Мне нравиться не совсем прямо уже взрослые парни, а такие мальчики — прямо колокольчики. Один такой — Миня, с ней встречается, но его преследует крутой Дил, который его подлавливает повсюду и бьёт везде где только встречает с ней. Он его бьёт сразу в лицо и без разговоров, словно чувствует моё к Мине отношение каким-то своим шестым чувством. Ты же знаешь Дила?

— Представляю. Не знаю даже как тебе, девочка, помочь, разве что я поговорю с Дилом по-дружески как-нибудь дипломатично, но я это не очень умею. Скорее всего мы очередной раз просто сунем друг другу в табло пару раз, потом возьмём по пузырю и на этом поставим точку в этом разговоре. Но мне кажется, зная его натуру, что он не отступиться от тебя ни при каком раскладе…

— Ну а тебе-то, Алекс, — тут она первый раз его так назвала. Алексея так звали на улице, обычно в делой обстановке решения чисто пацанских вопросов. — Кто из девчонок наших тебе «личит», ну по душе в общем?

— Да я вас всех люблю, вы мне все «личите», никого отдельно выделять не хочу, это значит других обидеть. Мы все в команде как братья и сёстры, а братишка твой младший, он вроде как и нам всем братишка.

— Ты знаешь Таньку Холодову — «Айсман» прозвище, она про тебя постоянно интересуется. Как она тебе? Хочет она, Алекс, с тобой поближе познакомиться, понимаешь? Так чё ей сказать-то?

— Да ни чё, Нель, и не надо ей говорить! Если, что песню ей спой. Как там в песне-то поётся: «…так пусть же вновь рябина пустит корни, девчонка ищет парня по себе!» Там у Кряши нашего интерес, чего мне между них мешаться? Не в моих это правилах.

— А зря, Танюшка хорошая девчонка, пока неиспорченная разгульной жизнью. Всё как-то нам с тобой, Алекс, не фартит в любви, — подвела неутешительные итоги Нелли.

— Ничего, Нельчик, если в любви не фартит, значит скоро «масть пойдёт или фишка попрёт», или и то, и другое сразу, только успевай «фанеру» складировать! — обнадёжил на прощание Алексей.

На этом ночное слияние двух родственных душ подошло к концу. Было понятно, что Нелли больше Алексею в решении его полового вопроса помочь ничем не сможет. Животова никто не гнал и даже не намекал на то, что приём закончен, здесь всегда всем были рады в любое время, но он вскоре сам откланялся, выпив правда полстакана на посошок со старшим поколением, у которого продолжался в большой комнате-гостиной вечный праздник жизни.

Он вышел во двор. Морозный ночной ветерок вдохнул в легкие Алексея отрезвляющей свежести. Он шёл домой неспеша под летящими с неба крупными хлопьями снега и философствовал про себя о том, что почему так в жизни: кого мы хотим — не хочет нас, а кто хочет нас — не хотим мы? Спрашивал Алексей себя и не находил ответа. В конце концов плюнул в прямом и переносном смысле и оставил эту тему на потом, как говориться на трезвую голову…

…Территория, контролируемая командой пятнадцатых простиралась по нечётной стороне Бескудниковского бульвара от остановки «Продмаг» до остановки «Торговый центр», с центром в четырнадцатиэтажной башне с расположенной внизу пивной-стекляшкой, включённой в, так называемый в местных правоохранительных органах, «бермудский треугольник». «Бермудский треугольник», считавшийся самым криминальным и загадочным в районе местом, включал в себя: пивник, универсам и кинотеатр «Ереван». Если соединить на карте все три точки прямыми линиями, получался треугольник площадью километра три, покрывающий пятую часть парка между Селигерской улицей и Дмитровским шоссе. Вся внутренняя территория треугольника почему-то прямо притягивала к себе криминальные происшествия. Загадочное место, законопослушные местные граждане, старались обходить стороной, хотя это было совсем не просто, по «треугольнику» проходили все основные дороги: к универсаму, к кинотеатру, к пивной, к автобусной остановке на Дмитровском шоссе, во дворы и на Селигерскую улицу. С другой стороны от чужой территории — от Коровинского шоссе, территорию отделяло Дмитровское шоссе от остановки «Селигерская улица» до остановки «Ильменский проезд» в сторону центра и до остановки «Искра» на Бескудниковском бульваре в сторону области. Территория между Дмитровским и Коровинским шоссе негласно между группировками считалась нейтральной территорией. Это была частично огороженная с десятком разных проходов через выломанные в заборе доски, вечная стройка не понятно только чего. Как только возник на этом месте, деревянный в человеческий рост, забор с большой буквой «М» в круге, среди местных жителей пошёл слух, что строят метро. Ждали это метро лет пять, но поскольку ничего за забором не двигалось, народ выломал кое-где доски и стал ходить по территории, сокращая путь с Дмитровского на Коровинское шоссе. Территория предполагаемой стройки, представляла собой заброшенную, почти не освещаемую в темное время свалку всяческой техники, плит и стройматериалов. Ничего там за долгие годы так и не было построено. Эта нейтральная территория практически не использовалась местными пацанами для прохода в одиночку или небольшими группами. Только какой-нибудь чужой паренёк, незнакомый с местными традициями и обычаями, мог рискнуть, не подозревая о грозящей ему серьёзной опасности, пройти по нейтральной территории. Одному, двоим или даже троим парням попавшимся навстречу группе местных пацанов с Дмитровского или с Коровинского шоссе, могла грозить и смертельная опасность, так как с «пленными», взятыми той или иной группировкой на нейтральной территории, не церемонились. Везло только тем, кто хорошо бегал и также хорошо знал местность, чтобы не забежать в тупик. «Пленных» же использовали для отработки запрещённых ударов из различных направлений боевых искусств: боевого самбо, бокса, и каратэ, а также болевых, травмирующих и даже запрещённых смертельных приёмов, попробовать которые было не на ком. После тренировки на живых грушах, избитых, потерявших сознание и уже не встающих на ноги жертв, бросали на нейтральной территории на произвол судьбы. И никому не была интересна их дальнейшая судьба. Даже если кто-то из них и не выживал, то искать виновников всё равно никто бы стал. Скорее всего правоохранители списали бы трупп на несчастный случай, им тоже было неинтересно открывать заведомо нераскрываемое уголовное дело.

Если сделать экскурс в историю района, то возникновения местного «Бермудского треугольника» уходит далеко в самое начало семидесятых. На месте огромного холмистого заросшего высоченной травой и заболоченного пустыря между Дмитровским шоссе и Селигерской улицей, куда маленький Алёша, ещё в детском дошкольном возрасте, любил бегать с прочей детворой и играть в «войнушку». Интересов у местной детворы на пустыре хватало: и поплескаться в большущих лужах, и посмотреть на тритонов, и на прочую обитающую на пустыре живность, можно было пострелять из пугачей и рогаток, поджечь и взорвать что угодно. Вообщем раздолье вдали от взрослых.

В начале семидесятых был построен громаднейший по тем временам кинотеатр с двумя залами: большим и малым. Это была одна вершина «Бермудского треугольника». По размерам такой кинотеатр мог сравниться, если брать те, в которых бывала местная детвора, разве что с кинотеатром «Россия» на Пушкинской. После открытия «Еревана», местные пацаны просто из кинозалов не вылезали. По окончании сеанса в большом зале открывались два широченных выхода с обоих сторон здания кинотеатра. Мальчишки, ловко обходя встречный поток зрителей, бегом поднимались до входа в зал и прятались в большущих плотных портьерах двух выходов. После закрытия выхода на металлические засовы изнутри и формальной проверки зрительного зала, контролёрша удалялась в зал ожидания или в буфет. В это время, если вошла не вся компания и кто-то из пацанов остался за дверями, то проникшие, стараясь не шуметь, открывали своим товарищам двери изнутри. После запуска своих, двери закрывались пацанами снова. Когда, после третьего звонка, зал начинал заполняться зрителями, вся проникшая детвора выходила из укрытий и рассаживалась, в основном, на боковых рядах, которые почти всегда были свободны. Билеты в зале у сидящих на местах уже никто никогда не проверял, да и на это не было времени, начинался сеанс. Сразу после заполнения зала, гас свет и запускался «Журнал» — десятиминутный сборник новостей. По окончании сеанса, если у кого-нибудь из пацанов возникало желание посмотреть фильм ещё раз, то они просто прятались в огромном зале между проходами, за кулисами сцены или за портьерами двух выходов. Сколько и по сколько раз было пересмотрено таким образом фильмов не сосчитать. Боевики — лидеры просмотров в пацанской среде, выучивались ребятами наизусть и затем дословно цитировались с одновременной демонстрацией разнообразных приемов и ударов, показанных в фильмах.

Второй вершиной «Бермудского треугольника» считалась пивная-стекляшка, примыкающая к четырнадцатиэтажной башне. Пивная функционировала давно и всегда славилась своими посетителями, близкими к криминальным кругам, а также ежедневными, иногда даже кровавыми, разборками в соседнем дворе. В пивняке помимо пива, под столами разливали всё, что только было душе угодно, а пиво, как известно, в сочетании с прочей алкогольной продукцией, даёт совершенно неожиданный эффект отключённого на какое-то время мозга. Вроде человек жив и двигается, но только уже ничего не соображает. И вокруг кинотеатра, где шпана «стреляла» мелочь у всех чужаков с соседних улиц, иногда прерываясь на распитие портвейна и массовые драки, и около пивной, где разбирался между собой уже взрослый и даже старший контингент, было такое обилие криминальных происшествий, что оно с лихвой перекрывало общее количество происшествий по всему району.

Теперь о третьей вершине «Бермудского треугольника». В глубине парка, на некотором расстоянии от кинотеатра и примерно такого же расстояния от пивной, во второй половине семидесятых был возведён громадный, по тем временам, универсальный магазин самообслуживания под нехитрым названием «Универсам». Эта была третья вершина «Бермудского треугольника», так как универсам сразу притянул к себе чуть ли не весь районный криминальный контингент, специалистов-карманников. В Универсаме ближе к Олимпиаде стала продаваться ну совсем диковинная для советских людей продукция: иностранные напитки типа кока-кола, тончайшие нарезки: разных сыров, копчённых колбас и всякие деликатесы в очень мизерных упаковках — просто подарок, промышлявшим здесь «щипачам». Помимо отдельного специализированного вино-водочного отдела и пункта приёма стеклотары, универсам представлял интерес не только для мелких шпанишек-щипачишек своим принципом самообслуживания, который сражу был прозван в народе: «сам бери», но и для пацанов постарше, как дополнительная точка отъёма мелких денег уже отлаженным и проверенным в кинотеатре способом, так называемой «стрельбой». Партнеров по двору обычно приглашали фразой: «Пойдем что ли на пузырь постреляем?» Такая же «стрельба» всегда велась рядом с кинотеатром у входа в кассы или около, включая остановки автобусов. «Настрелять» на пузырь портвейна или пачку сигарет на самом деле было проще простого. Обычно на выходе, что из универсама, что из касс кинотеатра, или вблизи автобусных остановок, выставлялся самый мелкий и тщедушный парнишка, который обращался к проходившим пацанам помоложе себя, ровесникам, а иногда и ребятам постарше с невинной но конкретной просьбой, при чём довольно наглым тоном: «Чувак, дай десять копеек, — или как вариант, — пятнадцать, двадцать». Чувак или опасался и давал, чувствуя что-то неладное, или «не врубившись» отшивал мелкого «стрелка» в грубой форме. В первом случае давшему требуемую сумму давали уйти, иногда даже со словами: «Свой пацан!» — это считалось вместо «спасибо». Во втором случае, на «стрелка» не долго думая «наезжали» в перспективе наказать его за «борзость». И тут, вдруг, откуда не возьмись, появлялась группа пацанов повыше и постарше, которая сходу приступала к делу. Компания окружала как бы обидчика «маленьких детишек» со всех сторон и в порыве борьбы за справедливость, отрезала чужаку путь к отступлению. Первой фразой новых тимуровцев была: «Ты, зачем маленьких обижаешь?!» После восстановления справедливости и полного раскаяния жертвы, обидчику малышей настойчиво предлагалось уже вывернуть все свои карманы и компенсировать все неудобства и малышу и его защитникам — «тимуровцам». Был и третий вариант, жертва отвечала: «Денег нет!» Тогда шёл в ход следующий психологический приём: «А если найду? Заберу всё, ведь ты говоришь, что у тебя денег нет, вот их и не будет совсем!» В случае молчания жертвы, начиналась проверка карманов. В случае ответа жертвы: «На, ищи, всё что найдешь — твоё!» обычно расходились с миром. Но бывали и очень крутые разборки, когда оскорблённые поборами парни оказывались, к примеру, с Коровинского шоссе или другого крутого района и после инцидента, приводили к «Еревану» большую команду-шоблу, человек двадцать. В шобле могли быть и старшие пацаны, отслужившие в армии. Шобла ещё переходя Дмитровское шоссе и практически перекрывая движение на нём на какое-то время, дико свистела, жутко орала и размахивала над головой солдатскими ремнями, металлическими прутами и монтировками. Что орала толпа была не понятно, но ясно и понятно было одно, что малым силам местных пацанов пора как говориться «сваливать» или «рвать когти», кому ка больше нравится. Местные пацаны, подгоняемые свистом и гиканьем со стороны преследовавшей их вражеской шоблы, просто летели над газонами и дорожками ведущими в родной двор. Горе было тому, кто попадёт в плен к врагу. Во дворы чужая шобла не совалась и во дворах начинался срочный набор в свою шоблу для отпора и наказания неприятеля нарушившего законные границы и вторгшегося на чужую территорию. Большая шобла собиралась по всем дворам с нечетной стороны бульвара. Обязательно обращались к лидерам из числа отслуживший и отсидевших старших пацанов и к блатным с просьбой возглавить шоблу. Встать во главе и заодно показать сразу всем местным пацанам на что ты способен, было очень почётно и престижно для любого. И наоборот, отказаться от участия в такой серьезной разборке было для авторитета позором и резким падением с пьедестала в дворовой иерархии. Поэтому местные авторитеты не могли отказать всему уличному коллективу и возглавляли шоблу. Теперь задача местных была следующая: подойти по-тихому с нескольких сторон к месту проникновения чужаков, окружить их, и попытаться отрезать от Дмитровского шоссе и «нейтральной полосы». После чего, захватить и наказать как можно больше чужаков. После схватки старших авторитетных пацанов между собой прямо на площади перед кинотеатром, прерванной, как правило, рёвом милицейского авто-патруля, обе группировки разбегались уже по своим территориям, оставляя на поле боя только недвижимые тела тех, кто не мог уже быстро передвигаться. Оставаться на месте живым и здоровым было нельзя, так как их как раз и могли сделать виновными в произошедшем. Вскоре подъезжала «скорая помощь» и еще несколько милицейских машин, которым для задержания доставались только пострадавшие — те, которым требовалась медицинская помощь. Виновных же получалось, что не было вовсе. В наличии были только пострадавшие, которые в один голос утверждали, что напавшие на них хулиганы разбежались кто-куда и они никого из них не знают.