Чушь собачья

Светлана Алешина, 2001

«…Мой вопрос почему-то развеселил следователя. Он опять улыбнулся и небрежно заметил: – Пока вас никто ни в чем не обвиняет. Просто предварительная беседа. Мне не хотелось вызывать вас на допрос, тем более что делом этим займется, скорее всего, прокуратура. Но, поскольку все произошло на нашем участке… Как уже говорилось, я рассчитывала на резонанс. Но чтобы собачьим вопросом занялась прокуратура – этого я никак не ожидала. Здесь было что-то не то. – Объясните толком, что вас интересует! – сердито сказала я. – Что это значит – пока не обвиняет? И при чем здесь прокуратура? Опять последовал изучающий взгляд сквозь пижонские очки, и Полянский не очень охотно, но веско произнес: – Девятого июля, в промежутке между часом ночи и шестью утра, известный вам Гаврилов Дмитрий Анатольевич был убит. Невольно я открыла рот и с ужасом уставилась на невозмутимого Полянского…»

Глава 4

Плотно задернутые шторы на окнах, траурное одеяние хозяйки, ее заплаканное лицо невольно наводили на мысль, что в доме покойник. Хотя я точно знала, что это не так, мне все равно стало не по себе, когда мы с Любовью Георгиевной уединились в сумрачной гостиной. На мой взгляд, не стоило впадать в столь мрачное уныние, когда речь шла всего лишь об аресте. Вещь, конечно, неприятная, но далеко не смертельная. Однако Любовь Георгиевна, как это свойственно тонким натурам, воспринимала ситуацию так, будто проводила мужа в последний путь. К счастью, она не считала меня виновницей этой драмы, иначе вряд ли наша встреча могла бы состояться. Пожалуй, даже наоборот — Токмакова смотрела на меня с какой-то затаенной надеждой, словно я была единственным человеком, который знает, как вызволить из тюрьмы ее мужа и прекратить этот кошмар.

Я вовсе не была уверена в своем могуществе, но на всякий случай держалась уверенно и решительно. Ничего конкретного я пока не планировала, но одно было ясно: мне придется вмешаться в это дело, чтобы не чувствовать себя виноватой перед человеком, который обратился ко мне за помощью и именно с этой помощью попал в передрягу. Даже если Токмаков действительно виновен — мой долг по возможности облегчить его участь.

Любовь Георгиевна не торопилась начинать разговор, она была слишком растеряна. Вытирая глаза промокшим платком, она нервно затягивалась сигаретой, которая явно была в это утро не первой: пепельница на столе была полна окурков.

Ожидая, пока хозяйка соберется с силами, я, деликатно отвернувшись, рассматривала комнату. Как и следовало ожидать, некий богемный дух присутствовал в жилище Токмаковых. Гостиная была обставлена современной удобной мебелью, но здесь были и изысканные антикварные вещи: несколько бронзовых подсвечников на стенах, китайская напольная ваза из тонкого фарфора и резной столик, за которым мы сидели. Также я обнаружила несколько картин, написанных маслом, — скорее всего, руки местных мастеров, — театральную афишу спектакля «Мастер и Маргарита» и еще огромную хрустальную люстру у себя над головой, многочисленные подвески которой начинали тонко и неумолчно звенеть, как только за стенами дома прокатывался по рельсам очередной трамвай.

— Господи! Ольга Юрьевна, дорогая, простите меня! — неожиданно сказала плачущим голосом Токмакова. — Я совсем сама не своя сегодня. Даже не предложила вам ничего! Может быть, выпьете кофе, чаю?

— Пожалуйста, не волнуйтесь! — сказала я. — Мне ничего не нужно. Если разрешите, я тоже закурю, и давайте поговорим о деле. Время дорого.

— Да-да, конечно, курите! — засуетилась Токмакова, придвигая ко мне поближе пачку «Мальборо», настольную зажигалку и пепельницу.

— Спасибо, у меня свои, — возразила я, доставая из сумочки пачку сигарет.

Закурив, я вопросительно посмотрела на Любовь Георгиевну. Ее большие пронзительные глаза были полны муки. Принужденно улыбаясь и нервно ломая пальцы, она потерянно спросила:

— С чего же начать? Даже не знаю… У меня все путается в голове.

— Начните с того момента, как мы с вами расстались, — предложила я. — Ведь мы с тех пор больше не виделись. К сожалению! Может быть, если бы мы хотя бы созвонились в эти дни, все было бы совсем по-другому.

— Да-да, наверное! — жалобно произнесла Любовь Георгиевна. — Наверное, этого бы не случилось. Однако что же было в этот период? Я совершенно ничего не могу вспомнить! А знаете, ничего выдающегося, кажется, и не было. Я как раз закончила статью для одного московского журнала. Валерий Сергеевич был занят в спектакле, на даче мы не были ни разу… Потом вышла газета с вашей статьей. И вы знаете, — она немного оживилась, — она мне понравилась! Очень острая статья. И проблема обозначена совершенно четко и недвусмысленно. Наверное, на эту публикацию откликнутся многие. Правда, Валерий Сергеевич отреагировал со свойственным мужчинам пессимизмом — сказал что-то в том смысле, что слова теперь ни на кого не действуют. Но я все-таки думаю, что он не прав.

Тут она замолчала, болезненно сморщившись и прижав ко лбу тонкие белые пальцы. Потом лицо ее просветлело.

— Потеряла нить, извините! — сказала затем Любовь Георгиевна. — Итак, вышла газета, а на следующий день Валера был свободен, и мы решили все-таки съездить на дачу — посмотреть, что и как, да и отдохнуть заодно. Валера еще шутил, что, если собака опять нападет на нас, мы почитаем вслух газету. Вот и сглазил!

Любовь Георгиевна внезапно и обильно прослезилась, и мне пришлось некоторое время ее успокаивать, прежде чем она сумела продолжить свой рассказ. Наконец слезы высохли, и Токмакова, снова извинившись, заговорила:

— Конечно, Валерия Сергеевича можно осуждать. Наверное, стоило бы вести себя в той обстановке иначе, но, в конце концов, мы такие же граждане и имеем равные права, — она умоляюще посмотрела на меня, словно упрашивая хранить страшную тайну. — Валерий Сергеевич вечером немного выпил, чтобы расслабиться, снять стресс. Увы, актеры далеко не безгрешны! Но если бы люди знали, как тяжело это — постоянно менять обличье, рвать душу перед зрителем! Ведь артист проживает не одну жизнь, как мы с вами, он проживает десятки, сотни жизней!.. Но я, кажется, отвлеклась…

Она немного помолчала, потом обреченно махнула рукой.

— Я, собственно, не одобряю этого, но что поделать?.. Поздно что-то менять, верно? В общем, до дачи мы добрались без приключений. Я немного повозилась в саду… Дело шло к вечеру. И тут Валерию Сергеевичу пришло в голову сходить в магазин! Ну, вы меня понимаете… Я не могла отпустить его одного. Мы пошли вдвоем. Кстати, до сих пор наш агрессивный сосед не подавал никаких признаков жизни, и мы как-то совсем позабыли о его существовании. Он напомнил о себе, когда мы уже возвращались обратно. Разумеется, он был со своим ужасным псом. А дорожки между дачами вы сами видели какие. Разойтись просто невозможно.

— Собака опять набросилась на вас? — с тревогой спросила я.

— Она сделала такую попытку, — кивнула Любовь Георгиевна. — Но, знаете, муж был настроен весьма решительно и к тому же был в некоторой эйфории. Он подобрал с земли палку и весьма чувствительно огрел пса. Тот вынужден был отступить.

Зато его хозяин стал проявлять активность. Он был, как всегда, то ли пьян, то ли с похмелья и очень зол. Он пригрозил мужу, что за собаку голову ему оторвет. К сожалению, Валера ответил ему тем же. Они начали переругиваться и выкрикивать ужасные угрозы. Сцена была безобразная. Представьте, два здоровых мужика кроют друг друга матом, размахивают руками, собака оглушительно лает. Подозреваю, что смотреть на нас сбежалась вся округа. И тут муж совершенно неосторожно пообещал этому типу убить его. Да-да, прямо так и сказал! Это он-то, который даже мухи не обидит! Но слово — не воробей… С этой дурацкой палкой он готов был немедленно броситься в драку — я его еле удержала. В общем, кое-как мне удалось их развести. Гаврилов с собакой отправился дальше, а мы вернулись на дачу. Муж был очень возбужден и никак не мог успокоиться. Но я прошу вас мне поверить — к тому, что произошло дальше, он не имеет ни малейшего отношения! Всю ночь он был у меня на глазах. Он опять выпил и, извините, отключился. Проспал всю ночь на диване, не раздеваясь, и ни на секунду не отлучался. Вы мне не верите?

Конец ознакомительного фрагмента.