Невозможный мужчина

Алена Валентиновна Нефедова, 2019

Ох, как же сложно оставаться высококвалифицированным профессионалом, безупречным помощником, когда новым генеральным директором назначают твоего же бывшего ученика! А ученик этот к тому же был когда-то в тебя влюблен. И, похоже, эти чувства были взаимны. А кто, собственно, сказал, что «были»? Может, они до сих пор живы?.. Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Пользуясь внезапным отъездом нового начальства по филиалам — с первой то ли проверкой, то ли знакомством на местах — мы с Лялей расположились в конце рабочего дня прямо за столиком для посетителей в приемной и мрачно жрали в два рыла здоровенную шоколадину, которую ей притащил один из сотни вечных воздыхателей, запивая ее растворимым пойлом, что по недоразумению кто-то принимал за кофе.

— Тетка, ну ты же реально можешь нормально выглядеть! И задница у тебя как орех, и ножки — не, ну, не такие, как у меня, конечно. Но для сорокалетней тетки вполне себе даже. Вон, хоть у Дэна спроси, он подтвердит. И правильно Максюша сказал — он тебе слово, ты ему два поперек, неужели не можешь помолчать и поулыбаться?

— Мартышка, да не в том дело! Неужели ты не понимаешь? Ну почему человек, без году неделя на производстве, ходит и носом крутит — то не так, это не эдак. Ведь мы работаем как всегда! И потом, что за дела, а? Какой-то молокосос позволяет себе делать такие унизительные замечания в мой адрес? Или я дрессированная зверушка, которая по щелчку пальцев должна подпрыгнуть так высоко, как скажет хозяин? Я что, настолько плохо справляюсь с основной работой? Почему этого недостаточно? Чего он вообще ко мне прицепился, козлище! — Я нервно потрясла головой, как собака, которой в уши попала вода. И сердито добавила, предварительно пнув по колесику кресла, на котором развалилась Ляля: — И я не сорокалетняя. Мне тридцать пять. С копейками.

— Фу-ты, ну-ты, четыре года всего до сороковника. Не беси меня, тетка! Тебе, между прочим, проще. Делов-то! Напялить костюм какой-нить официальный вместо твоих разгильдяйских прикидов и все! Ну, накрасься там еще, как я тебе показывала, помнишь? Волосы утюжком вытяни, каблуки не забудь. Пушапик обязательно и блузочку расстегни, ну ты прям как маленькая. И улыбайся ему молча. А мне вот эти книжки твои дебильные каждый день читать надо и слова заумные учить! Вот на кой ляд мне это, а? Чё я в постели мужика словесами должна мудреными ублажать? Дурь, как есть дурь распоследняя! Если бы это был не красавчик Максик, послала бы далеко и надолго.

Стиснув зубы от неожиданной волны злости, прокатившейся по позвоночнику от слов Лилианы, я поплелась на выход, еле вытолкнув из себя:

— До завтра, Пигмалион ты мой.

— Эт кто? Тоже про финансовый маркетинг писал?

— Менеджмент.

— Что?

— Финансовый менеджмент.

— А это разве не одно и то же?

— Нет.

— А этот, Пигмалион который, он по менеджменту или маркетингу?

— Этот занимался… э-э-э, тренингами по личностному развитию.

— Как его, коучер, да?

— Ну, типа того.

— Вот бы к такому попасть.

— Боюсь, это невозможно, моя хорошая.

— Вот чё они все, суки такие, живут в Москвах и берут так дорого, а? Простой смертный и не пробьется к ним!

Вспомнила Пушкина и почувствовала себя золотой рыбкой: ничего не сказала я Ляле, лишь вильнула хвостом и уплыла в синее море, то есть цапнула свою сумку и молча ушла домой.

Но напрасно я думала, что больше чем Ляля меня уже никто не сможет выбесить.

За проходной ждал Дэн. Он частенько встречал меня в темное время — в том районе страшновато одной добираться вечерами. Все-таки промзона — это тебе не центр освещенный. Как всегда, он сграбастал меня в свои медвежьи объятия с очередным дебильным воплем:

— О, Светик, ты наконец откинулась!

— Дэн, прекращай паясничать, — полузадушенно прохрипела я откуда-то из-под его подмышки.

— Светлана Николаевна, а вы уверены, что мужчина, столь близко знакомый с тюремной лексикой, понимает значение этого глагола? — Как гром среди ясного неба послышался ненавистный голос моего персонального исчадия ада. Блин, он что, уже вернулся?

— Светик, шо за перец нарисовался рядом с тобой? Может, исправить ему картинку на роже лица? — поинтересовался произведенный почти в зэки Дэн.

— Дэн, умоляю, заткнись.

— А шо такое? — удивился мой герой.

— Дэн, это мой новый начальник, — уже чувствуя полыхающие от стыда уши, зашипела я, дергая защитничка в сторону и за себя.

— А Генерала куда дели? Славный ведь дед был. И добрый. И щедрый. И умный, в отличие от…

— Господи, замри, несчастный! Максим Владимирович, вы нас простите, мы пойдем, пожалуй.

— Как скажешь, дорогая. Дома, кстати, Стасик больной ждет. Я ему лекарство дал, а он раскапризничался, маму ему, видишь ли, подавай. А ты, товарищ новый начальник, мою Светулю обидеть не моги — есть за нее кому подписаться…

Вконец ополоумев от неловкости и стыда за разыгранную Дэном сценку, я дала ему подзатыльник, больно ушибив при этом руку, и потащила изо всех сил от проходной, на ступеньках которой каменным изваянием застыл директор.

Отбуксировав засранца на приличное расстояние, я, уже не сдерживая злых слез, развернула его к себе и заорала прямо в изумленное любимое лицо:

— Ты, гад такой, понимаешь вообще, что ты натворил только что? Ты вообще своим боксерским мозгом ушибленным соображаешь, что я могу завтра с работы вылететь за такое обращение к директору?

— Масяня, ну чего ты так разошлась, — немного испуганно принялся оправдываться мужчина. И я понимала, что испугался он не меня, а за меня — наверное, он ни разу меня такой не видел. — Да ну, ты чё? Если он нормальный мужик, то поймет и цеплять тебе не будет. А если не нормальный… Да и фиг с ним тогда!

— Да что вы говорите! Фиг с ним? Может, ты подскажешь, кто пойдет искать работу на следующий день после моего увольнения из-за неуважительного отношения к руководству? Ты, пан Великий спортсмен? Или Станислав Данилович?

— Мась, ну прости. Ну, я больше не буду, ну честно-честно, — и глаза такие щенячьи состроил, и с обнимашками полез, так что я в очередной раз сдулась, как проколотый воздушный шарик. Только истерично хохотнула и потопала по направлению к остановке.

Да, конечно, потеряв нынешнюю работу, я лишусь самого главного — дохода, достаточного для содержания нашей небольшой семьи, в которой именно я была основным кормильцем. Надеюсь, ненадолго. И если в поисках работы будем вынуждены снова переехать в другой город, я прорвусь — зубами выгрызу достойное существование. К тому же я знаю, что, если мне надо, я могу сутками работать, не отвлекаясь ни на что. Значит, карьеру получится выстроить быстро. Даже если опять придется быть жесткой не только по отношению к себе, но и к другим, включая моих мужиков. А это я умела. Не любила, но в свое время пришлось научиться быть и такой…

***

В семь двадцать утра я, как обычно, вошла в приемную.

Клацнула выключателем, стянула куцую синтетическую шубейку, поставила на место сумку, из мягоньких уютных войлочных «прощаек» перелезла в офисные туфли, включила комп и сразу загрузила все рабочие программы: почту, локальный чат и 1С. Затем подошла к «кухонному» шкафчику и подготовила шефу утреннюю кофейную пару: блюдце застелено кружевной салфеткой, ложка с правой стороны, ручка самой кружки тоже повернута вправо, слева один кусочек тростникового, мать его, коричневого сахара, ровно «на двенадцать» — прозрачный кусочек лимона. Со всем этим четко выверенным великолепием прошла в директорский кабинет, переставила календарь, включила кофемашину (чтоб ее черти взяли, железяку капризную!), водой из поддона кофеварки полила сиротливо стоящую в углу юкку, приоткрыла окно на проветривание, окинула строгим взором обстановку — ага, кресла после вчерашнего заседания уборщица так и не поправила, сейчас подвинем, а то зыркать буде-е-ет… Пробежалась пальцем по корешкам книг, выставленным в директорском кабинете для общего пользования (под мой строгий учет и контроль, естественно!), переставила по росту и толщине.

За несколько недель этот Гадский Гад запугал уже всех. Достал, вызверил, зае… задрал, короче. Вообще всех. Начнем с того, что он был громким сам по себе. Ну вот просто громким, даже когда спокойно разговаривал. С учетом того, что он еще и изрядно басил, да с такими децибелами, эффект оказывался ошеломительным. Если он выражал свое недовольство и всего лишь невольно повышал голос чисто интонационно, народ судорожно вытирал холодный пот. Но уж когда я слышала, как он ругается с кем-то… Вот там звуковой волной реально сносило. Сперва я думала, что он доводит до памороков только некоторых слабонервных дамочек. Но нет. Наши мужики после приема у нового директора реально пили валокордин. Точно знаю, ибо мои запасы они регулярно и выхлестывали. Уже пару раз покупать приходилось. Непробиваемыми, на первый взгляд, казались только мы с Лялей. Она — в силу стопроцентной убежденности в собственной небесной красоте, способной сохранить ей рабочее место в компании, а уж где именно — не столько важно, лишь бы там «финансовый маркетинг» и «манажемент» не понадобились. Я — просто потому, что до сегодняшнего дня еще как-то пыталась примирить себя с действительностью. Надо сказать, не самой приятной.

А вдобавок к своей нерегулируемой громкости он был… Зануда. Вот именно так — с большой такой, огроменной буквы Зануда. И совал свой нос совершенно всюду и буквально в каждую, прости господи, дырку. Отхватывали все и за все: Генерал за необоснованные простои основного производства, главный инженер — за несоблюдение бюджета и сроков модернизации цехов, коммерческий — за низкие продажи, снабжение — за недостаточно оптимальное, по мнению господина Шереметьева, соотношение цена-качество на сырье, кадры — за устаревшие регламенты и не актуальные программы кадрового резерва, финансисты — за отсутствие налаженной системы кредитования оборотных средств предприятия, айтишники — за то, что вовремя не предусмотрели необходимость покупки новых, более мощных серверов и не заложили эти суммы в бюджет, Ляля — за слишком темный зеленый чай и слишком бледный черный. А я… я выслушивала то, что недослушали все остальные. Орал ли он на меня? Нет. Но то, что он говорил, было больно слушать. Потому что он кругом был прав. Как на том самом первом совещании. И если смотреть на ситуацию его глазами, то мы действительно медленно тонули в глубоком болоте, из которого надо срочно выбираться. И хвататься надо было за все и сразу. Я и хваталась — каждый день приходила в семь двадцать, оставалась до восьми вечера, выходила на работу почти все выходные подряд. Зачем, спрашивается? Ради чего? Ради работы, которую жаль потерять? Ради семьи, которая сейчас держится на мне? Или в большей степени ради возможности все же слушать этот рокочущий голос и изредка ловить взгляд холодных зеленючих глаз? Нет. Достаточно. Если меня сократят или уволят — пофиг! Значит, именно так и должно все произойти. Пора расслабиться, наконец, и, что называется, испытать дзен.

Вернулась за свой стол и села перебирать документы для шефа. С некоторой мстительной радостью обозрела папку из бухгалтерии — страниц пятьдесят, не меньше. И все только на живую подпись. Красота! А вот мы еще согласованные договоры сюда же пихнем, кучу допиков и спецификаций — рычи, рычи, скотинко бешеное!

В изумлении заслышала решительные шаги — это еще что такое, в половине восьмого утра-то? Обычно он приходил в восемь тридцать — секунда в секунду, когда уходил — не знаю, но ни разу не раньше меня, как бы допоздна я ни задержалась. Максим Владимирович ворвался в приемную как всегда — рывком, распахивая дверь так, как будто она была последним препятствием на пути достижения заветной цели. Сделал несколько шагов, уткнувшись глазами в свой айфон, и только в центре помещения заметил меня, вскинул голову, медленно и внимательно осмотрел черные туфельки на устойчивом низком каблуке, серое платьице — строгое, офисное, с закрытым воротничком-стоечкой и длинными рукавами, аккуратный пучок на голове, никакой косметики, ноль украшений — идеальная секретарша, глазу зацепиться не за что, придраться не к чему, взглянул на висевшие над дверью часы, дернул уголком рта в излюбленной саркастической усмешке.

— Какое похвальное рвение, уважаемая Светлана Николаевна. Мало того, что каждый день допоздна задерживаетесь, так еще и ни свет ни заря приходите. А что так? Не успеваете справляться со своим объемом в течение восьми часов рабочего времени?

Ну, сука! Ты еще и упрекаешь меня в этом? Набрала было воздуха, чтобы в конце концов рявкнуть так, как хотелось все эти дни, но… решила отпустить ситуацию и не яриться раньше времени. Пусть его!

— Да я-то, собственно, всегда здесь в это время, а вот вы сегодня что-то рано проголодались, — с милой улыбочкой надерзив (фу-у-ух, аж полегчало, столько времени терпела и рот держала на замке), я безмятежно повернулась к нему спиной и потянулась через стол за пиликнувшим телефоном.

— Что, простите? — изумился звучанию моего голоса привыкший за последние недели к смиренному молчанию директор.

— Говорю, на час раньше за свежей порцией крови пришли.

— А-а-а, вы в этом смысле, — Максим Владимирович выразительно дернул бровью и снова внимательно меня осмотрел, задержав взгляд на регистрационной папке, которую я придерживала отставленным бедром. — Кстати о крови, раз уж мы заговорили об этом. Организуйте-ка машину для встречи в аэропорту моего гостя.

— Имя, контакты, детали рейса?

— Алекс М. Гордон, остальное уже у вас на ватсапе. И, пожалуйста, будьте так любезны, запланируйте на двенадцать совещание в следующем составе: Александр Нилович, Татьяна Владимировна, вы и ваша, хм, напарница.

— Принято, Максим Владимирович.

Ну, вот и приехали, Светик. Похоже, твои натужные старания прилично выглядеть и мило улыбаться пошли коту под хвост и сегодня все решится окончательно и бесповоротно.

К двенадцати я почти окончательно успокоилась, классные все же травки собирает наша Татьяна Владимировна, Ляля успела пореветь, даже она, будучи круглой дурой, поняла, что в таком составе принимают только одно решение: как уволить, чтобы не создать проблемы компании. Только вот интересно, кого он в приемную посадит, придурок? Сам будет на звонки отвечать и кофе посетителям делать?

За пять минут до двенадцати, когда Татьяна Владимировна и Нилыч уже сидели в приемной, а Ляля переключала наши линии на филиалы, раздался звонок на мобильный от водителя.

— Николаевна, а куда эту тащить?

— Валер, кого эту? Говори быстрее! У меня минута всего.

— Да дамочку эту странную.

Боже, боже, кого еще нелегкая принесла? Или… это и есть его посетитель?

— Тащи в приемную, Валер. Только нас тут уже нет, мы у него на «стирке».

— Тю, Николавна, да уж тебя-то за что полоскать? Работаешь как пчелка, света белого не видишь.

— Все, Валер, некогда.

Пригладила выбившуюся из «гульки» прядку, взяла ежедневник и ручку, осмотрела приготовившихся к экзекуции и с натянутой улыбкой произнесла:

— Ну что, готовы?

— К такому подготовишься, — промокнув снова заблестевшие в глазах слезы, всхлипнула Ляля.

Стукнув один раз, открыла директорскую дверь и спросила от порога:

— Максим Владимирович, на двенадцать все готовы, заходить?

— Да, пожалуйста. Встретили моего гостя?

— Предположительно поднимаются на этаж.

— Задержитесь в приемной и покажите, где можно подождать и выпить кофе.

— Хорошо, Максим Владимирович.

Пока все рассаживались за приставным столом для совещаний, я, оставив крохотную щель, вернулась на свое место и еще раз перепроверила переключение линий, дрожащей рукой потянулась за чашкой с травяным сбором, но остановила себя: перед смертью не надышишься. Пусть уже все поскорее случится.

Решительный цокот каблуков, сопровождаемый странным дребезжащим звуком и невнятными причитаниями водителя, я услышала буквально через пять минут ожидания.

— Дальше я сама, спасибо, котик, — раздался низкий, с сексуальной хрипотцой женский голос, и в приемную, сопровождаемая горой моднющих и дорогущих чемоданов на колесиках, вплыла ОНА — зуб даю — новая хозяйка приемной генерального директора.

От шока я не могла заставить себя закрыть рот. Высокая, не меньше метра восьмидесяти, плюс неимоверной высоты каблуки уж точно оригинальных Лабутенов серебристого цвета, черные кожаные штаны, сидящие в облипочку на стройных ногах, в тон туфлям свободный блузон, огромный красный браслет, даже издалека видно, что не какая-то там бижутерия, такие же серьги, стильные очки в красной же оправе и шикарный мохнатый жилет из неизвестного мне серебристо-серого зверя…

— Закрываем ротик, детка. Иначе я подумаю, что ты плохо воспитана. М-м-м? Ты его помощник? Да, да, я понимаю твой восторг и изумление, но помощник генерального директора должен уметь держать лицо в любых ситуациях — от восхищающих до ужасающих. Итак, меня зовут Александра Мервиновна Гордон. И я тебе Максюшу не отдам. По крайней мере, пока не отдам. Ты допустила, чтобы мою рыбку золотую довели до состояния круглосуточно рычащего неандертальца. Так нельзя, киса.

Дверь кабинета начальника буквально взорвалась.

— Мортиша! Наконец-то! — Максим Владимирович, да-да, тот самый злобный монстр и мерзкая скотина с ошеломляюще радостной улыбкой, какой-то прям мальчишеской, накинулся на гостью и принялся ее практически тискать на моих глазах!

— О! Государь изволит гневаться? Ну-ну, дай мне неделю на наведение порядка. Мою рыбку обидели, корма не насыпали, аквариум не чистят, изверги… — ворковала эта невероятная, восхитительная, потрясающая женщина лет шестидесяти с копейками, не меньше, полузадушенная медвежьими объятиями директора. Она похлопала его по спине и даже — клянусь, я не поверила своим глазам — умудрилась погладить огнедышащего дракона по голове.

Я толком не могла сосредоточиться, когда входила в кабинет следом за сияющим от счастья директором. Блин! Это что за смертельный номер с приручением дикой твари из дикого леса? Она что, бессмертная, или у нее есть волшебная палочка? Как она так с ним управляется? Позволяет себе шутить, даже язвить, гладит его по голове, а он ее ОБНИМАЕТ и УЛЫБАЕТСЯ! Как самый обычный человек. И какая это улыбка! Боже, боже, если бы он хоть раз улыбнулся так мне, я не уверена, что рассудок мой остался бы невредим. Да чего уж перед собой-то врать и хитрить? Меня тянуло к нему с неодолимой силой. Нет, дело даже не в сексуальном влечении, хотя оно подспудно тоже присутствовало, но лишь смутным фоном. Меня тянуло к нему, как тянет, ну, не знаю, исследователей вулканов или торнадо. Когда он рокотал и громыхал своим басом так, что сотрясались дверцы шкафов, мне было в первую очередь ужасно любопытно, и только потом уже жутко страшно. Мне хотелось подойти еще ближе, провести пальцем по дергающемуся кадыку, разгладить нахмуренный лоб, потереться носом о короткий ежик темных волос, провести ладошками по напряженным плечам — заглянуть в самую сердцевину этой неистовой бури… Скорее всего, любопытство меня сгубило бы. И даже хорошо, что шеф не звал меня на эти «разносные» совещания, где он был столь хорош, что я наверняка не выдержала бы однажды и сотворила какую-нибудь очевидную глупость.

И вот какая-то стару… ну, очень взрослая тетка, которая — я точно это знала — ему не родственница (ну, просто я почему-то слишком хорошо помнила его школьное личное дело) столь вольно себя с ним ведет. Значит… а что это значит?

— Светлана Николаевна, вы опять где-то витаете? А, между прочим, решается ваша карьера и, возможно, судьба.

— Каким числом писать заявление?

— Какое, позвольте полюбопытствовать?

— По собственному. Готова подписать допик по соглашению сторон. Просто чтобы вы не беспокоились, что я побегу в трудовую инспекцию и через год поимею вас…

— Ну, не меня, а предприятие. Это во-первых, а во-вторых, уважаемая торопыжка, ваше предложение поиметь меня, звучит, конечно, заманчиво и где-то даже лестно, но если подумаете как следует в этот раз, не будете принимать поспешное решение и, прежде чем раздавать оплеухи, так сказать, сперва взвесите все как следует, то…

Мое лицо вспыхнуло, и дальше я уже даже не вникала в произносимую витиеватую фразу с подковырками и шпильками. Я мгновенно и вспомнила почти слово в слово эту фразу про торопыжку, и осознала, что эта невыносимая сволочь прекрасно помнит и меня, и нашу неловкую ситуацию в учительской, и пощечину. А посему то, что я вынесла за предыдущие недели, вполне могло быть элементарной местью за давнее унижение.

И тут Остапа понесло:

— Да что тут взвешивать? Да я последние суток дцать своей жизни каждый день собираюсь писать это гребаное заявление! Да я вас видеть не могу, господин Шереметьев! Всю душу вымотали — то не так, это не эдак, почему система не работает, что за бурду вы мне принесли, какой идиот пишет эти регламенты… Да с хера ли я должна знать, почему «Володька сбрил усы»! Я в вашу чертову гениальную голову залезть не могу, а вы объяснять ничего не изволите, мол, мы сами должны все понимать. Да с вами же спокойно работать невозможно! Как были двенадцать лет назад избалованным любимчиком, которому все можно и который купался во всеобщем обожании, так и… — Я аж руками рот прикрыла, чувствуя, как мучительно краснею под ошарашенными взглядами Нилыча, кадровички и Ляли.

А директор… Твою мать, он улыбался! Довольно щурился и улыбался, глядя прямо на меня. Еще и пальцами щелкнул и громко и отчетливо произнес:

— Бинго! Так, значит, все-таки помнишь?

Дверь без стука открылась, и в кабинет, не обращая внимания на вытянутые лица участников почти что сцены из «Ревизора», вплыла Александра с огромным подносом. Грациозно процокав до стола своими сумасшедшими каблуками по натертому до блеска паркету, она ловко расставила перед всеми чашки, исходящие паром и распространяющие аромат ЧАЯ. Не той подкрашенной пыли, которую мы привыкли заваривать на скорую руку, а настоящего чая, который в каждом крохотном глотке дарит каплю солнца, грамм бодрости, микрон счастья и тонну уверенности в том, что все будет хорошо. К директору она подошла с отдельной кружкой — большой, на пол-литра примерно, белой, исписанной по всей поверхности. Так и не взглянув ни на кого, Александра взяла с подноса молочник — и как умудрилась найти? — тонкой струйкой влила его содержимое в директорский чай, добавила три ложки сахара и размешала, умудрившись ни разу не стукнуть ложечкой о стенку кружки. Пока она проделывала все эти манипуляции, я все пыталась высмотреть, что же такое было написано на той кружке. И разглядела: «Говорят, что лучше всего, когда Государя боятся и любят одновременно. Однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх. Н. Маккиавели»