Перпендикуляр параллельности

Алексей Шамонов

Всё ли предрешено в жизни человека и он своими действиями лишь безропотно выполняет заложенную с рождения программу? Являются ли люди марионетками своего мозга, а он властелином их тела и души? Волен ли хоть кто-то действовать самостоятельно, сообразно лишь своему видению окружающей реальности?Знакомясь с текстом увлекательного и загадочного повествования, читатель найдёт ответы на эти вопросы.

***

— Повезло тебе, Лазарев, главное, что кости все целёхоньки, а мясо заживёт быстро. Кроме сотрясения мозга и рассечения на лбу, никаких повреждений больше нет. Полежишь у нас недельку, да мы тебя и выпишем, — приговаривала при перевязке медсестра. — Мы таких подбитых быстро на ноги ставим.

Днём приходил следователь. Приставив стул к изголовью кровати, старший лейтенант долго и нудно задавал вопросы про то, где и с кем Олег живёт, чем занимается, куда и откуда шёл, помнит ли момент нападения и есть ли у него предположения относительно того, кто мог это сделать. Каждый ответ он пунктуально записывал в протокол, который для удобства заполнения был за верхний краешек защеплён в чёрной папке-планшете.

Врагов за свою жизнь Олег не нажил. Естественно, были люди, с которыми он по различным поводам конфликтовал, но не более того. И то, все они остались в прошлом. Да и конфликты были по каким-то мелочным поводам, во всяком случае они никоим образом и близко не тянули на то, чтобы отвечать на них попыткой убийства.

Узнав, что Лазарев за несколько минут до происшествия снял в банке сто тысяч рублей, которые в итоге бесследно исчезли, следователь прекратил дальнейшие расспросы, озвучив версию, что это, скорее всего, банальное ограбление.

— Предполагаю, что пасли они тебя от самого «Сбербанка». Идя чуть сзади, следом незаметно проникли в подъезд.

— А кто это мог быть? — слабым голосом поинтересовался Олег.

— А кто же его знает. Гастролёров сейчас хватает, бомжей, гастарбайтеров всяких хоть пруд пруди, да и свои, доморощенные отморозки никуда не делись, — дописывая последние фразы, рассказывал следователь. — Ещё повезло, что не забрали ключи да потом не вытащили всё из квартиры. Следовательно, можно предположить, что орудовали непрофессионалы. Хотя может и наоборот: этот преступник или даже целая банда забирает только деньги, чтобы лишний раз не засветиться с вещами или не быть пойманными с поличным в квартире. А так — тюк по голове в укромном месте, обшарили у обездвиженной жертвы сумку и карманы, и через минуту их уже и след простыл. А нам потом ищи ветра в поле.

Олег пытался прочитать протокол, который ему протянул на подпись старший лейтенант. Но как он ни вглядывался, строчки предательски расплывались перед глазами, усиливая боль в голове.

— Там всё написано, как я рассказывал? — ожидая услышать утвердительный ответ, поинтересовался Лазарев.

— А зачем мне что-то выдумывать? В твоём деле абсолютно всё ясно. Мы, конечно, попытаемся найти твоих обидчиков, но, честно скажу, особо не надейся. Ни свидетелей, ни улик никаких нет. Камеры видеонаблюдения у подъезда и те, скорее всего, окажутся нерабочими.

— Не может такого быть, года два назад со всех жильцов собрали деньги на их установку, и я ежемесячно плачу за техническое обслуживание.

— Поверь, очень даже может быть. Было бы странно, если деньги не собрали. По всему городу аналогичная ситуация — камеры есть, записей нет, а там, где и есть, то ничего не разобрать. Порой даже трудно определить, женщина передвигается или мужчина.

Олег нетвёрдой рукой подписал протокол, и, заученно пожелав ему скорейшего выздоровления, следователь удалился, оставив на прикроватной тумбочке свою визитную карточку, напечатанную на чёрно-белом принтере.

Лазарев устал от столь продолжительных расспросов. В затылке словно ударами молотка отдавался каждый стук сердца. Аккуратно выбрав положение и зафиксировав голову на подушке, Олег в изнеможении закрыл глаза. Стук стал медленно утихать, а сознание начало нервно окутываться дремотой.

Но уснуть он не успел, по-хозяйски открыв дверь, в палату, громко разговаривая по сотовому телефону, с зажатой под локтем пластиковой коробочкой зашла медсестра. Свободной рукой она извлекала из неё лекарства и не глядя клала их каждому обитателю четырёхместной палаты на тумбочку. Олег с осторожностью открыл глаз и, посмотрев на таблетки, с надеждой подумал, что они должны успокоить вновь усилившуюся боль, но тут же предательски всплыла мысль, что запить их нечем и придётся вставать и идти в столовую за водой. Просить кого-либо он не любил с самого детства. Только крайняя необходимость могла заставить его обратиться за помощью, а это был не тот случай.

Лазарев чуть приподнял голову, но тут же опустил её обратно, подниматься было совершенно невмоготу.

«Хорошо бы ты вместе с таблетками принесла мне ещё и попить», — подумал Лазарев, отрешённо посмотрев на молодую и, как он всё же не преминул заметить, достаточно симпатичную девушку в белоснежном брючном костюме с небольшим кофейным пятном на левом рукаве.

Развернувшись и сделав шаг к двери, та на мгновение застыла, затем отступила, положила телефон в карман и, подойдя к его кровати, взяла стоявшую на тумбочке Олега пустую кружку, в которой через минуту принесла из кухни кипячёную воду.

— Спасибо, Таня, — не отрывая головы от подушки, поблагодарил Олег, отметив, что вслух ни о чём её не просил.

«Какая молодец. И как она догадалась, что я хочу пить, а встать у меня сейчас нет сил? По всей видимости, умненькая девочка».

Через два дня Лазарев почувствовал себя уже гораздо лучше. Головной боли почти не осталось, хотя кружение ещё ощущалось, но только в момент вставания и при наклонах.

Сегодня из их палаты выписывали двоих её обитателей: пожилого мужчину с морщинистым лицом и совершенно седыми волосами и восемнадцатилетнего паренька, избитого около клуба неизвестными подростками. Олег решил проводить их до дверей корпуса, а после подышать свежим воздухом во внутреннем дворике.

Заканчивалась вторая декада ноября, самый неприветливый и тоскливый период в году. Тепло, продержавшееся в этот раз почти до самого конца октября, безвозвратно ушло, сменившись на неуютную, мерзкую промозглость. Шёл моросящий, холодный дождь, периодически сменяющийся, подгоняемый пронизывающим ветром, колким снегом. С каждым днём всё быстрее спускающиеся сумерки и плотно запечатанное низкими, тяжёлыми облаками небо делало явственно осознание того, что до весны ничего хорошего уже ждать не стоит, что совсем скоро холодная и долгая зима.

Под стать погоде было и настроение Олега. Что же теперь делать? Работы нет, последние деньги, которые он с таким трудом откладывал, отобрали. Даже знакомых, к которым можно обратиться за помощью, у него фактически нет. Есть, конечно, пара друзей, так и у них положение немногим лучше его. Попробовать связаться с родителями? Ну, уж нет, даже если он будет умирать с голоду! Ему отлично помнился эмоциональный разговор с матерью, когда в запале, в ответ на какую-то её реплику почти прокричал ей в лицо, что никакой помощи от таких родителей, как они, никогда не попросит. С тех пор прошло больше шести лет. С родителями он давно уже помирился, но отлично понимал, что ту нанесённую обиду они забыть никак не могли, даже если бы очень захотели. И сам он всё помнил, как будто это происходило буквально вчера.

«Но ведь какие-то варианты должны существовать! Меня же учили в школе, что безвыходных ситуаций не бывает», — напряжённо размышлял Лазарев, сидя на деревянной скамейке под навесом из синего поликарбоната. В довольно большом дворике с несколькими куцеватыми голубыми елями в центре, кроме него, никого не было. В такую непогоду и здоровому человеку совершенно не хочется выходить на улицу, а что уж говорить про больных.

К тому же скамейка оказалась очень неудобной. От времени задние ножки утонули в земле, и получился довольно приличный наклон. Поёрзав минут пять, Олег, опершись рукой на спинку, медленно встал и, съёжившись от холода, побрёл обратно в палату. Несколько капель дождя предательски скатились с мокрых волос за шиворот рубашки и, вызывая озноб, противно потекли по спине. Недоходя нескольких шагов до входа в здание, он увидел, как крохотный кусочек неба над его головой вдруг на несколько секунд смог освободиться от туч и прорвавшиеся в эту брешь яркие лучи солнца осветили вмиг преобразившийся серый фасад безликого больничного корпуса. Через несколько мгновений тучи сомкнулись и вновь полностью взяли в плен небо, но и этого короткого момента хватило, чтобы на душе Лазарева стало легко, как бывало только в детстве, в день рождения, в ожидании гостей и подарков. Рывком распахнув алюминиевую дверь, он, не став дожидаться лифта, вбежал на третий этаж.

Зайдя в палату, он увидел пришедшего к соседу посетителя.

— Геннадий Сытов, — представился мужчина лет тридцати с небольшим. Его кудрявая, тёмная шевелюра почти скрывала наметившиеся залысины. Узенькие, пижонские усики были аккуратно подстрижены.

Олег подошёл и пожал сидящему на стуле человеку протянутую им расслабленную ладонь, мизинец которой украшала массивная, с виду серебряная печатка.

— Ты тоже, как и этот балбес, упал на работе со стремянки? — поинтересовался посетитель у Лазарева, мотнув головой на лежащего на кровати Андрея Гордеева, последнего оставшегося после выписки остальных соседа. Тот при падении разбил себе колено. Андрей был старше Олега на четыре года и, в отличие от него, уже давно работал. — Эх, угораздило же тебя! Ну чего тебя понесло выкручивать эту дурацкую лампочку, для этого же у нас есть Фёдорович, наш хозяйственник, зачем отнимать у человека его хлеб?

— Гена, ну почему же сразу балбес. Вот ты попробуй сосредоточиться на чём-нибудь, когда у тебя перед глазами всё постоянно мельтешит, — Андрей быстрыми движениями помахал перед глазами растопыренной ладонью. — А у меня, как назло, в тот момент был полный завал с отчётами. Вот я и полез попытаться что-то сделать с этой, как ты говоришь, дурацкой лампочкой. А твоего Фёдоровича, сам знаешь, не дозовёшься, я ещё с самого утра оформил ему заявку. А Олег, между прочим, не упал, как я, а его ударили чем-то тяжёлым по голове, а когда он потерял сознание, ограбили, — безобидно возмутился Андрей. Было видно, что он привык к такому фамильярному обращению своего старшего товарища.

— Когда тяжёлым бьют по голове, то остаться живым и не стать инвалидом это уже не так плохо. И что забрали? — без особого интереса в голосе поинтересовался Геннадий.

— Да у меня, кроме портмоне с деньгами и сотового телефона, ничего ценного с собой не было. Вот их и забрали. А сим-карту тут же в подъезде из аппарата вытащили и рядом со мной бросили.

— И много было денег?

— Сто тысяч рублей.

— Невесть что, конечно, по нашим временам. Хотя, естественно, и их жалко. Но, как учит адаптированная к нашей реальности народная мудрость — не имей сто тыщ рублей, а имей лишь сто друзей, — задрав голову и показывая отбеленные, ровные зубы, громко засмеялся Сытов. — Так что не расстраивайся, поверь — оно того не стоит.

Гена, положив на колени коричневый кожаный портфель с латунной защёлкой и открыв его, стал выкладывать на тумбочку Гордеева принесённые гостинцы.

— Принимай, больной, угощения! Вот Людка тебе прислала пирожки с рисом. — Гена выложил на тумбочку пакет со сдавленными в портфеле тремя румяными пирожками. — Это шоколадка от Колюни. Еле у него отобрал, поэтому и сломанная. А это тебе мандарины от Шурика — говорит, марокканские. — Сытов, развязав целлофановый пакет, лихо очистил фрукт и целиком засунул его себе в рот. — Ничего так — сладенькие, хотя могли быть и покрупней, — мигом прожевав, резюмировал он, выплюнув в руку семечки и потянувшись за вторым.

Оказалось, что Гена и Андрей сослуживцы, работающие в одном отделе на фирме, торгующей бытовой химией. Начальник отдела поручил Сытову навестить больного. Гена согласился, не преминув при этом отпроситься на три часа раньше окончания рабочего дня.

— Рассказывай, Ген, что нового на работе? — поинтересовался Андрей.

— А что там, товарищ Гордеев, может быть нового. Продолжаем совершать каждодневные трудовые подвиги во славу нашего благодетеля. А в целом как было болото вонючим, так им и осталось. Эдик злобствует, как всегда, никем и ничем не доволен. Ну, так к этому все давно привыкли и уже не обращают внимания, а на его постоянные разносы, лишь тупо опустив глазки, кивают головами, мол, извините, Эдуард Александрович, — вот такие мы у вас дебилы. Ну чего я тебе рассказываю — сам всё отлично знаешь, а за три недели твоего отсутствия, поверь мне, всё осталось на своих местах.

— А штрафы? Всё так же, за малейшую ошибку гони две тыщи из премиальной части?

— Ну, а то как же, иначе это будет уже не Короткий. А с другой стороны, как с вами, дармоедами, по-другому? То на работу опаздывают, в отчётах ошибаются, а то ещё пуще — колени расшибают, да прям на рабочем месте. Так что всё правильно, чем с подчинёнными строже, тем им же в итоге на пользу.

— Да, помню, штрафанул меня Эдик, когда я поднял трубку телефона на пятом, а не на максимум третьем гудке, как он требует. Я пытался ему объяснить, что в это время разговаривал по мобильному с очень важным для нас клиентом. Даже слушать ничего не захотел. Гони, говорит, Гордеев, трояк. Разве это нормально? Так с людьми поступать нельзя, надо как-то человечнее, что ли. Входить в создавшуюся ситуацию, он же должен это понимать. Ведь, несмотря на всё, он же достаточно умный человек и, возможно, действительно в некоторых вопросах разбирается намного лучше всех нас.

Геннадий опять запустил руку в пакет и, нащупав фрукт покрупнее, стал чистить очередной мандарин.

— Может, Андрей, так оно и есть. Но вот что я тебе скажу, запомни раз и навсегда: с умными людьми, впрочем, как и с глупцами, общаться только себе дороже. Что тебе с того, что они всегда правы и во всём разбираются лучше, — ничего, кроме расстройства. Ведь как приятно в разговоре что-то посоветовать собеседнику, поучить его чему-нибудь, ощутив свою значимость. А почувствовать себя ущербным, что и происходит при общении с умниками, никому не хочется. Отсюда вывод — если ты шибко головастый — потрудись скрыть сей прискорбный факт от окружающих, тем более что это можно сделать легко, в отличие от тупости, которую утаить невозможно. Больше скажу. Вот взять, например, Гордеев, тебя, умнее, возможно, человека во всей нашей конторе днём с огнём не сыщешь, а ведь какой молодец, ведёшь себя так, что об этом никто ни в жизнь не догадается, — ехидно улыбнулся Гена, незаметно для Андрея подмигнув Лазареву. — А по-человечески, Андрюха, с нами никак нельзя. Мы же сразу голыми по офису начнём ходить и там же мочиться в шкаф с документами.

— А как же тогда поговорка, что доброе слово и кошке приятно?

— Не понимаю того, кто её придумал, — возразил Гена. — Взять хотя бы моего кота — что гладь эту рыжую бестию и называй ласково Стёпушка или ругайся на него трёхэтажным матом за разодранную когтями обшивку двери, а он и в том, и другом случае лишь жалобно мяучит да просит жрать. Так и Эдик рассуждает: зачем быть, как ты говоришь, человечнее, если ему от этого никакой выгоды нет. А так накричал или оштрафовал — нам вроде как всё равно, а ему полегчало. Вот Ирка, например, вчера пришла на работу в джинсах. Ну и тут же на тебе — гони полторы штуки за нарушение дресс-кода, — довольно потирая руки, доложил Сытов.

— В джинсах это же не голая, — удивился Олег.

— А для Короткого это почти одно и то же, главное, чтобы нашёлся повод. Я за свою жизнь поработал уже в нескольких местах, и везде приблизительно одно и то же. Ты пойми, ведь Эдик или любой другой предприниматель старается вовсе не для того, чтобы его работники сытнее жили. Наши с тобой проблемы и материальное положение им абсолютно до лампочки, их это не интересует вовсе. Надо лишь, чтобы у них имелось всё, что им заблагорассудится, ведь именно для этого они и организовали свой бизнес. А мы для таких Коротких или Длинных лишь расходный материал для заколачивания ими бабла. А то, как тебе живётся, ешь ли досыта, одеты ли дети, их интересует лишь настолько, чтобы у тебя хватило сил прийти на работу и максимально дёшево, но при этом продуктивно покорячиться на их благо минимум восемь часов, а лучше, если больше, но за те же деньги, — жуя очередной мандарин, поучал Гена.

Потом достал из пакета один из принесённых им увесистых пирогов и, широко открыв рот, откусил от него сразу половину.

— А да, совсем забыл! Маечка твоя каждый день прибегает и у всех выспрашивает — как там мой бедный Анрюшечка? Жду не дождусь, когда вновь увижу пред собой его ясные очи. Сил, говорит, уж нету ждать. А так больше ничего нового, ну, и слава Богу.

— Олег, не слушай ты этого болтуна. Один раз случайно увидел, что мы с Майей от метро идём вместе на работу. И всё, понеслось — моя Маечка. А мы с ней всего лишь однажды случайно встретились на эскалаторе.

— Это ты вот своему соседу по палате рассказывай, что случайно. А меня на мякине не проведёшь, знаем, плавали. Потом от таких якобы случайностей дети рождаются, — хитро улыбаясь, повернувшись вполоборота к Лазареву и вновь подмигнув тому левым глазом, пробасил Сытов.

— А вам не требуются на работу молодые, перспективные сотрудники? — почувствовав, что может это спросить, поинтересовался Лазарев.

— Молодые и перспективные? Да откуда. У нас что молодой, что старый, так вцепились в свои места, похлеще осьминога с его щупальцами, трактором не оттащишь. Им по головам каждый день стучат, а им что с гуся вода. Тем более Эдик людей с улицы старается не брать.

«Наверняка врёт. В более-менее приличной по размеру организации всегда есть какие-либо вакансии. Давай, подумай хорошенько, вдруг что-нибудь вспомнится», — посмотрев на Сытова, с безнадёжностью подумал Лазарев.

— Хотя постой, постой! Освободилась же здесь намедни должность менеджера по продажам в оптовом отделе, и кажется, что на неё пока ещё никого не взяли.

— Точно, ведь Филатов ещё при мне написал заявление об увольнении, — подтвердил Андрей.

— А может, вы спросите, вдруг меня возьмут вместо него?

— Давай без сантиментов — на ты.

— Хорошо, давай на ты.

— Понимаешь в чём дело, в твоей чрезвычайной одарённости лично я нисколько не сомневаюсь. Но в нашей конторе так не принято. Кадровики сами разбираются с такими вопросами и не любят, когда посторонние суют нос в их дела. Так что извини, дружище, при всём моём желании, к сожалению, ничем помочь не могу.

— Понятно, — вздохнув, произнёс Олег.

«А ты хотя бы зайди к ним и спроси. За спрос ведь денег не берут», — метнув взгляд на собеседника, подумал Олег.

— Хотя ладно, на всякий случай подойду завтра к Светке. Тем более за ней должок. Мой знакомый из автосервиса взял её машину без очереди в кузовной ремонт. Эта водительница пыталась задним ходом заехать в собственный гараж. И она бы заехала, да вот только открыть его забыла. Так и снесла напрочь обе воротины. А тебе когда выписываться? — поинтересовался Сытов.

— Да я-то готов хоть завтра. Но врачи намереваются ещё несколько дней меня промурыжить.

Поговорив ни о чём ещё минут пять, в течение которых Геннадий засунул в рот вторую половину пирога и, напоследок надкусив шоколадку, засобирался. Громко попрощавшись, ободряюще похлопал обоих больных по спине и ушёл.

— Классный такой мужичок. Ему ещё бакенбарды, и вылитый Ноздрёв получится, — улыбаясь, произнёс Олег.

— Это артист, что ли, какой?

— Да какой артист? Персонаж из гоголевских «Мёртвых душ».

— А, ну да… Не помню, как там Ноздрёв, но Гена у нас балабол знатный. Ты на него даже не рассчитывай. Ни к кому он не подойдёт и ничего не спросит. Это он здесь на нашего генерального наезжал, а ему и самому кроме как до себя ни до кого другого дела нет. Без своей выгоды он палец о палец не ударит. Я уверен, что и сюда он пришёл только из-за того, что его пораньше отпустили из офиса. Упади я не на работе, а где-то в другом месте, сомневаюсь, что меня вообще кто-нибудь оттуда навещал. А так Эдик по два раза в неделю присылает гонцов. Боится, что нарушу обещание и заявлю, что травма у меня не бытовая, а получена на производстве. Тогда наша доблестная трудовая инспекция замучает его проверками, всю душу в итоге вынут.

— Да я ничего и не жду. Хотя работа мне сейчас нужна позарез, — в задумчивости ответил Лазарев, ложась в кровать.

— Так, если нет работы, то и не спеши выписываться. Здесь, конечно, не как дома, но кормят, поят. Ни на что особенно тратиться не надо, так, если по мелочам. Пожалуйся врачам, что плохо себя чувствуешь, соври, что голова сильно болит и всё такое. Они тебя ещё неделю будут обследовать.

— Ну, уж нет, только не это. Скукотища тут несусветная. С ума сойти можно от безделья. Я уже все бока себе отлежал.

— А мне нравится. Буду отбиваться от выписки до последнего. Тем более что мне обещали платить средний годовой оклад, сколько бы я ни находился на больничном.

— Ну, ещё бы тебе здесь не нравилось. Мариночка по нескольку раз в день приходит, из ложечки поит и по головушке ушибленной гладит.

— Завидуй, завидуй. У тебя-то такой Мариночки нет и быть не может. Она такая во всём мире одна. Жалко, что нас с ней уже скоро, как ни крути, выписывают.

— Куда уж нам до вас. У меня ведь только сотрясение мозга, а у тебя ещё и разбитое колено. А про весь мир ты, конечно, махнул. Сказал бы для начала, что во всём левом крыле корпуса лучше неё нет.