Недо

Алексей Слаповский, 2021

«Недо» – роман-столкновение. В устоявшуюся жизнь литератора Грошева, сменившего несколько работ, жен и квартир, врывается Юна, саратовская девчонка из новейшего поколения – стиль унисекс и полное отсутствие авторитетов. Она уже не смотрела мультик про 38 попугаев, «что-то слышала» про штурм Белого дома, но судит обо всем абсолютно уверенно. Устами этой «младеницы», возможно, и глаголет истина, но еще Юна отлично умеет воровать, драться, пить и задавать неудобные вопросы. Недооценил ее сначала Грошев. Недопонял. Да и себя, оказывается, тоже. Сплошное «недо» – как всегда.

День третий

«Проснувшись, Михаилу было хуже, чем вчера».

Именно такую безграмотную фразу издевательски произнес мозг Грошева, когда он очнулся. Причем казалось, что мозг отделен от него, сидит в кресле черным чертом, будучи при этом невидимым, положил ногу на ногу, покачивает копытом и ехидно наблюдает за разлепляющим глаза подопечным. И молча спрашивает:

«Худо тебе, бедолага?»

«Очень».

«Но ты ведь знал, что так и будет?»

«Знал».

«Тогда зачем?»

«Бессмысленный вопрос».

«И как? Помирать будем или что будем?»

«Отстань!»

И мозг-черт, как ни странно, отстал.

Так и помереть недолго, в самом-то деле. Надо девушку позвать. Как ее… Что-то необычное. Илона? Нет, короче, но похоже. Похоже на Аню, но не Аня. Яна? Да, вроде.

— Яна! — позвал Грошев. — Яночка!

Вошла девушка.

— Доброе утречко, дядя Миша, — сказала она. — А меня Юна зовут, будем знакомы.

— Не издевайся. У меня спросонья бывает… Память…

— Воды дать?

— Да. И немного…

— Нет. Кончилось.

— Врешь! Я точно помню, там оставалось!

— Михаил, послушай. Я это тысячу раз проходила. У матери была такая история. Если на второй и даже третий день выдержать, то все обойдется. Если нет, то запой на неделю. А потом — пятьдесят на пятьдесят, рулетка: или умрешь, или, если повезет, останешься живой. Хочешь сыграть?

— Я лучше знаю, что мне делать!

— Нет, теперь я знаю. Я терплю, и ты сможешь!

— Сучка, прекрати меня мучать! Тварь! Скотина! — завыл Грошев, выворачивая рот, зная, что выглядит безобразно, но в этом была своя похмельная хитрость: девчонка увидит, что интеллигентный и порядочный человек совсем потерял контроль над собой, значит, ему совсем плохо.

Юна ответила с неожиданной мягкостью:

— Михаил, миленький, потерпи, у тебя таблетки на кухне, принести?

— Дура! Если я с похмелья помру, тебе легче будет?

— Не помрешь. Мать ни разу не померла. Нет, померла, но потом и не от этого. Принести таблеток?

Грошев закрыл глаза. В девушке ощущалось непреклонное упорство. А мозг говорил, став из черта соболезнующим ангелом-хранителем: она права, надо выдержать, перетерпеть. Соглашаться с ним не хотелось.

— Чуть-чуть, пять капель! — жалобным тенорком попросил Грошев.

— Не надо. Сам же понимаешь. Принести таблетки?

— Давай.

Юна принесла таблетки, стакан с водой, потом чаю с молоком, умеренно горячего. Помогла Грошеву приподняться (кстати, подушка, постельное белье — когда это все появилось?), он по глоточку выхлебал всю кружку. Попытался встать.

— В туалет? — догадалась Юна. — Пойдем.

Опираясь на нее, Грошев добрел до туалета. Там посидел по-женски, потому что стоять не было сил. Кое-как натянул трусы (а кто и когда его раздел до трусов?), выполз из туалета, добрался, обхваченный Юной за талию, до кресла-кровати. Сел, потом лег на бок, спиной к ней. Мягкое и прохладное упало сверху — накрыла одеялом. Спасибо. Ничего. Раньше обходилось, и теперь обойдется.

Он проспал до вечера, а после Юна возилась с ним: водила в туалет, давала таблетки, поила чаем, сидела рядом, держала за руку, Грошева прошибло на чувствительность, он прошептал:

— Спасительница ты моя. Я почти в норме. Теперь немного можно.

— Ни к чему. Ты даже и не хочешь, ты по инерции.

— Хочу!

— Но не так же, как раньше?

— Нет. Раньше по-больному хотел, а теперь по-здоровому.

— А здоровые могут и не пить. У тебя снотворное есть какое-нибудь?

— Есть. Там… Принеси коробку с лекарствами, сам возьму.

— Только лишнего не заглоти.

— Я что, отравиться собрался?

— Кто тебя знает…