Куда уходит детство. Повесть

Григорий Зарубин

СССР. 1982 год. Алексей Зарубин учится во втором классе. Погибает дядя в Афганистане, погибает на шахте отец. Бесконечные проблемы в школе. Жизнь заставляет быстро повзрослеть.

«Хлеб — всему голова…»

Под утро ударил легкий морозец. Идти было скользко, — особенно вниз. Еще и отец быстро вышагивал своими ножищами, то и дело приходилось чуть ли не бежать за ним. Аж взопрел…

У забора c овчаркой, злобно рычавшей, не утерпел, показал ей кулак. Надо бы и камень в нее швырнуть, да некогда. А c другой стороны, когда еще такой великолепный случай выдастся?! Ха! Безусловно, с папаней я был отчаянно смелым…

— Ну, догоняй! Чего там плетешься? — прикрикнул отец.

Как назло ни одного подходящего камня на дороге. Ладно, в другой раз…

На автовокзале, пока папка покупал билеты, я стоял у газетного киоска, рассматривая в витрине разложенные новые марки. Изумительно красивые советские космонавты, футболисты из Мадагаскара, еще какие-то незнакомые «мужики и бабы», — так и просились в мой альбом. Но киоск был закрыт, да и время неподходящее сегодня.

Пассажиров в ПАЗике было мало. Меня отец сразу же пристроил на самом переднем сиденье у водителя, чтобы было крайне удобно смотреть на дорогу в лобовое окно.

Если честно, я чрезвычайно плохо переносил «садистские» поездки в деревню. Неприятные животные приступы тошноты портили весь злосчастный путь, и заканчивалось, как правило, жутким рыганьем. Но, если восседал возле водителя — никогда. Даже если весь автобус изблюется. Сам отец, встретив знакомого Вахмистрова, уселся c ним в последнем ряду.

Ехать надо было часа три. От города половину пути весело «бежала» под колесами хорошая асфальтированная дорога, а затем, после большого моста, превращалась, как говорил отец в «стиральную доску». Сумки, чемоданы, колхозные авоськи то и дело вместе c людьми подскакивали чуть не до потолка.

А на крутых спусках у меня в животе становилось «щекотно». Закладывало уши. Но именно в этот момент откуда-то появлялось ощущение восторга, этакого «детского» беспричинного мальчишеского счастья.

Иногда я оглядывался, чтобы посмотреть на отца. Папаня смотрел на меня или разговаривал c Вахмистровым, но большую часть времени они вдвоем чего-то «искали» на полу. Даже мамка не догадалась бы… Но я-то знал… Опохмеляются!

Сам я неплохо относился и к самому Вахмистрову и к его маленьким сыновьям. Хотя он и не работал на шахте. У него, конечно, не было эффекта черных из-за угля «крашеных» ресниц, отмывающихся со временем только в отпуске. Но отец сам не раз говорил, что «Петька долго не протянет в горячем цеху. Сгорит…»

— Как это сгорит?! — не понимал я.

— Печи ремонтирует. Огромные такие металлургические печки.

— C наш дом?!

— Еще выше. И там очень жарко. Они обливаются водой, залазят внутрь, меняют запчасти, кирпичи…

— Ни х.., ничего себе, — чуть не сматерился я, представляя, — как это вообще возможно, — залазить в огненную беспощадную стихию, и какие же это — такие огромные печи, где можно варить даже сталь…

На полпути остановились у придорожного кафе. Так и есть. Отец c приятелем были «поддатыми». Купили целый сверток пирожков c капустой по четыре копейки за штуку и лимонаду. Ввиду того, что надо мной висел «злой рок очищения желудка» я не стал есть. Подумал, что лучше будет, если поем у бабушки.

Добравшись до обеда к бабулиному дому, вышло совсем не так…

На улице у ворот, во дворе, в избе было множество людей. У самой калитки стоял военный грузовик, c торчащим из кузова большим железным ящиком. Рядом стояли два солдата в шинелях, курили…

Одна часть моих родственников громко настаивала на том, что надо этот «ящик» занести в дом, другая — везти сразу на кладбище.

Была еще одна проблема. Бетонный мост по дороге на кладбище затопило. Осень была дождливой. И людям по шею в ледяной воде не пройти. Если только не дать большой крюк до мостков.

Родственники ссорились. Бабуля навзрыд причитала где-то в избе. Решал все мой отец.

Машина c оцинкованным гробом в сопровождении меня, отца и деда Паши тихонько поехала, а народ пошел в обход.

Солдаты c дедом сидели в кабине, я c отцом — в кузове, накрытым тентом. На мосту мутная вода так и забурлила вокруг нас, чуточку не доставая до пола. Было бы совсем страшно, если б не рядом сидящий на скамейке отец. Он больше не плакал, держался. Надо было закончить мужскую часть работы…

Вернувшись c похорон, я наконец-то поел, отогрелся. А потом долго рассматривал дядину медаль «За отвагу».

Медаль была круглой, серебристого цвета. Вверху летели три самолета, а внизу ехал танк.

Значит, дядя Гриша погиб геройски, отважно. Наверняка, убил много «фашистов». Как выяснилось из разговоров за поминальным столом, был он танкистом.

Он и меня позапрошлым летом катал на своем мощном «касемьсоте». Из кабины огромного трактора все вокруг казалось таким малюсеньким: и деревенские бабы и девки, что кричали и смеялись нам вслед, — были совсем крохотными в своих ситцевых платьицах…

Это у него я выпросил пластинку Высоцкого. Впрочем, когда уезжали в воскресенье вечером домой, бабушка отдала мне все остальные пластинки, и все Гришины журналы «За рулем».

Я мог бы назвать себя в тот момент самым счастливым человеком на свете, если бы… если бы не дядя Гриша — в цинковом ящике…

В субботу надо было идти к мамкиной бабушке помыться в бане…

Конец ознакомительного фрагмента.