Боец

Алексей Николаевич Наст, 2019

Самоубийство пациента психиатрической больницы не произвело на бывалого сотрудника полиции Павла Серёжина особого впечатления. Немного любопытства вызвало творчество больного – тетрадка с текстом фантастического романа, предсказывающего будущее. Зато хорошенькая медсестричка Маша, с которой покойный делился своими видениями, Павла заинтересовала. Особенно тем, что смотрела на сотрудника органов с почтительным восхищением. Павел сделал вид, что поверил пророчествам психа, и предложил Маше расследовать неожиданно появившиеся факты, вроде бы подтверждающие правоту погибшего. У него как раз намечался отпуск, и любвеобильный Паша рассчитывал закрутить роман, жаркий и ни к чему не обязывающий…

✽ ✽ ✽

Из психбольницы Павел поехал в управление писать отчет об успешном расследовании самоубийства. Соболев с оперативниками под руководством Аксюшкина помчались на новое дело — в одном из домов частного сектора в пьяной драке жена ударила ножом любимого супруга, слава богу, что не насмерть!

В родном кабинете за столом восседал напарник Петя Килькин и внимательно слушал песню на французском языке, изливавшуюся из динамиков радиоприемника, при этом делал какие-то пометки себе в тетрадку.

— Что? — удивился Павел.

— Вот это женщина! Ты представляешь, ее, видимо, поймали бродяги-дезертиры из разбитой армии Наполеона и давай «пороть». Пороли-пороли…

— Это я слышу, — посмеялся Павел. — Не глухой. Радио работает.

— А ты послушай. Пороли-пороли-пороли, пороли-пороли-пороли, пороли-пороли-пороли, пороли-пороли-пороли, пороли-пороли, но «пропороть» не смогли. Четырнадцать раз ее «пороли» и не смогли…

— Ты это из песни узнал про наполеоновских дезертиров? — хмыкнул Павел.

— Это я так представил. Затащили в походную палатку и давай «пороть». И не смогли «пропороть». Куда уж им войну выиграть с нами, если женщину как следует «пропороть» не смогли!

В кабинет, приоткрыв дверь, заглянула Антонова — дознаватель.

— Кого это вы пороть собрались? Что еще за планирование экзекуций?

— Никого мы не собрались, — отозвался со вздохом Килькин, закрывая свою тетрадку и пряча ее в ящик письменного стола. Песня уже кончилась. — Мы просто работаем, Ася Николаевна. Занимаемся обычной повседневной бюрократической рутиной.

Павел поборол в себе желание громко расхохотаться, отвернулся, шмыгая носом.

Начальница, не собираясь заходить, с порога строго отчитала Килькина:

— Ты активней ей занимайся, Петя, этой бюрократической работой, тебе за нее деньги платят — заработную плату…

— Да, да… Любимая начальница, я покорный раб!

— Ты обалдуй! Как ты прошел переаттестацию, до сих пор удивляюсь!

— Я применил коррупционные схемы, все поняли, что я «свой человек», и меня оставили, а всех бескорыстных выгнали поганой метлой, чтобы не мешали работать полицейской машине!

Антонова усмехнулась, посмотрела на Павла, сказала ему, имея в виду Килькина:

— Он конченый обалдуй! Да, Паша?

Павел, улыбаясь, пожал плечами — с начальством лучше не спорить.

Антонова ушла… Через минуту исчез из кабинета и Килькин, ничего не сказав Павлу. Любовнички! Их глупые попытки скрыть свои тайные отношения смешили все управление.

Павел засел за отчет. Написание шло туго, но успеть было необходимо по двум причинам: Аксюшкину требовалось докладывать о рейде перед начальником областного УВД и губернатором, а Павел с завтрашнего дня отправлялся в законный, так давно ожидаемый тридцатидневный отпуск и не мог оставлять бардака в своих делах. Он любил во всем порядок. А порядок на работе — первое дело!

Он просмотрел исписанные листы, подшил в картонную обложку. Вспомнил выражение «Шить дело белыми нитками» и усмехнулся. В царской России реально шили дела, используя белые натуральные нитки, тогда скоросшивателей не было!

Осмотрел свой стол, такой родной и любимый. Он его не увидит месяц. Огромный срок! Павел знал, что затоскует уже через неделю без любимой работы. Вот тебе и отдых! Первые дни отсыпные, а что потом — бездельная маета? Чувство неудовлетворения, возникшее в палате погибшего Алешковского, не только не ушло, но, напротив, стало тискать душу непонятным томлением. Было в этом деле много белых пятен: пилку, которой проделана дыра в решетке, так и не нашли, непонятная «разумность» написанного в тетради…

Павел снова перелистал растрепанную тетрадку. Почерк забористый, быстрый. Мысли в голове этого малого текли четким выверенным текстом. А главврач смотрел на такие нюансы «болезни» абсолютно спокойно. Насколько Павел знал, сумасшедшие не отличаются умением сосредотачиваться. Хотя им, психиатрам, виднее, конечно.

В коридоре послышались голоса. Распахнулась дверь, в кабинет вошли Соболев и улыбающийся Аксюшкин.

— Павел, отчет готов?

— Забирай. Выполнил план?

Аксюшкин молча забрал скоросшиватель и ушел.

— Что он такой неразговорчивый? — удивился Павел.

— Готовится к головомойке. Ты же знаешь нашего губернатора — будет кривить губы на областного, а шеф потом Аксюшкину по ушам проедется — мало не покажется.

— За что, если план сделали?

— Найдут за что. Сейчас это модно — полицию давить надо не надо. — Соболев плюхнулся на жесткий стул желтого цвета, громко вздохнул. — Устал сегодня. Где Петька?

— Пошел куда-то.

— Что, интересно написано?

— Ты о тетради? — Павел снова перелистал замусоленные страницы. — Написано в прошлом времени о нашем будущем. Как воспоминание о грядущем.

— Непризнанный гений? — ядовито усмехнулся Соболев.

— Это меня и настораживает. Правда ли он сумасшедший?

— Был.

— Что — был?

— Был сумасшедший. Он выбросился из окна. Аксюшкин закрыл дело как самоубийство. Остынь и расслабься — впереди отпуск.

Павел раскрыл тетрадь посередине, пытливо поглядел на коллегу:

— Вот здесь пишется о борьбе Бойца с правящим у нас Злом. Он уничтожит пять Поборников Зла, желающих растащить северную страну на независимые личные уделы, и уберет Сеятеля.

— Кто такой Сеятель?

— Не очень понятно. Он сеет Зло.

— Поборники уже существуют. Он будет новых высевать?

Павел пожал плечами:

— Может, он оберегает этих Поборников, удаляет вокруг них полезные сорняки, если можно так выразиться. Окучивает их.

— Ты отнеси эту тетрадку в одно из издательств. Сейчас это модно, купят легко: мессия из будущего, самоубийство, Зло, грядущее исцеление страны.

— Ладно, Михаил, не зубоскаль. Если бы я не собирался в отпуск, я бы это дело еще подержал, копнул глубже. Не верю я в сумасшествие автора этого сочинения.

— Может, им был не Алешковский?

— Может быть. Пойдем покурим? — предложил Павел.

— А здесь? — заленился Соболев, оглядывая родной кабинет.

— Здесь Ася будет ругаться, да и обкатаем новую комнату для курения.

— Это дело! Идем!

Все знали, что Павел не курил, но он всегда с готовностью шел «курить», дышал дымом и говорил, что такой же заядлый курильщик, как и все, только жадный — крохобор, потому не покупает себе сигареты, а пассивно вдыхает чужой дым, и все это из-за жадности. Все ценили его юмор.

В новой курилке уселись на мягкий диванчик. По обе стороны стояли урны-плевательницы из блестящей стали. Напротив, на стене, висел плоский телевизор, который крутил видеоролики о вреде курения.

— Здорово придумали, — заметил Соболев, кивая на экран.

— Да, о нас грешных начальство заботится.

— О, Паша, смотри, — оживился Михаил, указывая дымящейся сигаретой на экран. Там висела фотография беззубого, гнилого рта. — У нас с тобой такие же скоро будут.

Они радостно, весело посмеялись.

— Во! — обрадовался Соболев. — Стишок в тему!

Нараспев прочел:

Шел я лесом,

Видел чудо —

Два крестьянина сидят,

Зубы черные, гнилые,

Лошадиный…уй едят!

Опять посмеялись.

Павел засомневался:

— Слушай, Миша, по-моему, стишок неправильный.

— Почему?

— Лошадиный… Лошадь — это же женщина!

Соболев засокрушался:

— Ах ты неуч, неуч. Ты в школе уроки биологии прогуливал?

Павел пожал плечами — может, и прогуливал, дело молодое, все мы уроки и лекции иногда прогуливали, не без того…

— Поясняю, раз ты мой друг, что лошадь — это не самка, а конь — не самец. Это одно и то же. Как в песнях: «Кони, кони», «Лошади, лошади». Женщина у них — кобыла, а мужчина — жеребец, а мужчина без яиц, кастрат, — мерин.

— Вот как? — закивал Павел.

Стали подтягиваться слушатели из других отделов, выпуская губительный табачный дым и щурясь.

— А откуда ты этот стишок выгреб? — спросили Соболева. — Сам сочинил?

Соболев отмахнулся:

— Ты что! Это еще с раннего детства помню. То ли из песни, то ли из присказки.

— Может, Высоцкий? — предположил Володя Саев.

Соболев запротестовал:

— Не-е, не его стиль… — И тут же усомнился: — А может, он. Мой батя, царство ему небесное, увлекался Высоцким, когда напивался, всегда его слушал, даже танцевал…

— Как можно танцевать под Высоцкого? — удивились вокруг.

— Он мог!

— Ненавижу Высоцкого! — подал голос кто-то.

— Почему?

— У меня отец был такой же фанат-алкаш. Все поганые воспоминания детства связаны с отцом и песнями Высоцкого, которые давали фон его безобразиям!

— Нет, это не Высоцкий, — уверенно заявил Зажаев, из оперов. — Это скорее Пушкин.

— Разве мог Пушкин написать такое?

— Пушкин мог все! Он гений! — стал усердно отстаивать свою идею Зажаев. — По телевидению даже показывали передачу про стихи Пушкина с ругательствами.

— Ты видел?

— Я не видел. Но я читал «Литературную газету»…

— Го-го! Зажаев — литературовед!

— А что, очень там все интересно. Как писатели и деятели культуры грызутся и ненавидят друг друга, как плетут интриги, как разворовывают дачи и земли, как дают премии по блату… Очень интересно… Так вот, там была статья про эту телепрограмму, и там писали, что не дело выносить стихи Пушкина, предназначенные для личного пользования, на открытое обсуждение. Он писал такие стихи в личные альбомы, писал их в письмах близким друзьям…

— Что, думаешь, похоже на Пушкина?

— Стиль похож… Сравните:

Мчатся тучи,

Вьются тучи,

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо,

Ночь мутна.

— Да, похожий стиль.

— Очень похоже, тем более крестьян упоминают… То время. Крепостные голодные крестьяне…

— Не, Пушкин молодец, он написал все великое, и стихи, и прозу!

— Слушайте, стихотворение про Пушкина, в тему.

— Чье?

— Да вы его знаете!

Пушкин был веселый барин —

Заберет у девки честь

И дурехе благодарен —

Сразу стих спешит прочесть.

Забирает осторожно,

Сочинит,

Что просто ах!..

Только гению возможно

Прославлять дурех в веках!

В курилку заглянула строгая Антонова:

— Господа филологи, знатоки литературы и любители русского языка, может, прекратите поэтический диспут и вернетесь к исполнению своих непосредственных служебных обязанностей по раскрытию преступлений?

Все разбежались, как серые мыши…

Ровно в шесть вечера Павел вышел из стен родного управления полноправным отпускником. Оставалось еще завтра заскочить в бухгалтерию за отпускными, дела же он успешно передал занывшим Соболеву и Килькину.

— Забирайте, забирайте! Потом я отдуваться за вас буду, когда вы в январе свалите на Роза Хутор на горных лыжах кататься!

Павел вышел из управления с довольной улыбкой — пусть что хотят, то и творят в начале января, ему и так будет декада оплачиваемых государством каникул!

Летний день источал аромат надвигавшегося дождя — небо укрыла пелена серых туч, готовых расплакаться мириадом холодных слез. Легкий ветерок веселил душу — месяц он будет бездельничать, спать сколько влезет, смотреть телевизор хоть до утра, валяться на пляже, не заботясь ни о чем. Отпуск. Летом уйти в отпуск — мечта! И эта мечта сбылась.

Управление располагалось прямо напротив городского парка, пестревшего зонтами кафе. Павел направился к ближайшим столикам, взял себе стакан газировки и тарелку теплых пельменей, обильно политых шашлычным кетчупом. Он без аппетита поел, попивая напиток, снова листал тетрадь.

— Здравствуйте. Это снова я, — прозвучал звонкий голос над головой Павла. — Вы говорили, что мы с вами побеседуем после…

Павел поднял глаза. Медсестра Маша. Работа не хотела отпускать.

— Вы? — Павел удивился, но, невзирая на совершенно сексапильный вид медсестры без медицинского халата (простенькое легкое платье ей очень шло), ощутил досаду. — Присаживайтесь. — Он указал на белый пластиковый стул рядом с собой. — Хотите чего-нибудь? Я закажу. Не ожидал вас здесь встретить.

— Я отработала, завтра у меня выходной. Домой идти особого желания нет. Прогуливалась по парку, увидела вас.

— Может, вы меня специально поджидали?

— Может быть, — рассмеялась Маша, но тут же помрачнела. Ее красивое лицо теперь выражало серьезную озабоченность, а выразительные глаза, на которые Павел сразу обратил внимание, наполнились мерцающим внутренним светом. От такого свечения у любого мужчины начинало сосать под ложечкой, и было понятно почему.

Павел напряженно рассмеялся:

— Интересная тетрадь. Вы читали?

— Читала. Много говорила с Алешковским, слушала его рассказы. Он не походил на других наших больных, с виду был абсолютно нормальным. Но наш главврач держал его взаперти. Бывали, конечно, моменты, когда Алешковский начинал панически бояться.

— Скажите, Маша, все здесь написанное — это дело рук Алешковского?

— Да, он при мне половину тетради исписал за два месяца. Он сказал, что силы Зла как никогда близки к победе над добром, потому Высшая Сила (он не говорил — Бог, он говорил — Высшая Сила) дала ему дар увидеть будущее и, уже оглядываясь оттуда, написать программу борьбы. Он сказал, что осознал свою роль и Боец (вы читали о Бойце?) тоже однажды осознает. Тогда придет спасение.

Павел задумался. Очень похоже на бред. С другой стороны, во всем этом было очень много «но».

— И вы верили во все это? — кривя губы в усмешке, спросил он.

Маша подперла подбородок ладонью. В ее глазах снова возникло мерцание.

— Я и сейчас верю. А вы не поверили?

— Хм-м. Хма-гха-а. Я был бы сумасшедшим, если бы верил всему написанному. Очень все смахивает на фантастическую повесть. Нет? А мне кажется — да. Вот здесь у него, — Павел указал пальцем в текст, — Поборники Зла все отмечены специальным знаком — татуировкой. Кружок. Внутри буква «Р» наискось. Для чего им этот знак? Получается, они взаимосвязаны? Или Алешковский это придумал, чтобы его Бойцу было легче выявить Поборников?

— Все просто — Зло всегда стремится к объединению своих сил, и знак Зла позволяет отличить своих от чужих. А добро — оно эфемерно. Оно в каждом человеке. В ком-то добра больше, в ком-то — меньше.

— Но Поборники Зла не знают, что они Поборники Зла?

— Я думаю, что они не знают, но смутно догадываются. Ими правят личные идеи и амбиции, несущие человечеству, и в первую очередь нашей стране, неисчислимые бедствия.

— В тетради «северная страна» — это Россия? — наигранно удивился Павел.

Маша обидчиво рассмеялась:

— Почему вы не воспринимаете меня всерьез, господин полицейский?

— Отчего вы так решили? Вы очень интересный человек — говорите убедительно. И вы красивы. — У Павла возникло неодолимое желание поцеловать Машу — начался процесс оформления отпускного настроения: амурчики, шабаши на уме, оргии.

— Спасибо. — Маша вдруг сникла. — Никак не могу отойти от шока. Утром меня просто трясло всю. И как он умудрился перепилить решетку? Выбросился. Он был очень напуган. Страшно все. А?

— Я привык к смертям. В день иной раз по нескольку трупов разбирать приходится.

— Неужели у нас так много убивают? — ужаснулась Маша.

Павел поспешил ее успокоить:

— Я же сказал: иной раз. К тому же это делают не безжалостные, вооруженные с ног до головы бандиты-отморозки, а обычные люди, вот такие, какие вокруг нас. Убивают друг друга кухонными ножами в пьяных ссорах, душат подушками в порыве ревности, травят, морят голодом престарелых родителей, чтобы поскорее завладеть жилплощадью…

— Это еще страшнее. — Маша искренне вздохнула. — Значит, гибель Алешковского не будет расследоваться?

— Он себя убил сам.

— Сам. Вы отдадите мне тетрадь?

— Я хочу ее дочитать.

— Ладно. Тогда я пойду. Мне пора.

— Маша, вы замужем? — неожиданно для себя спросил Павел. Он даже удивился, что спросил это.

Маша опять улыбнулась:

— Пока нет. А что?

— Давайте с вами завтра увидимся? У вас же выходной.

— Хорошо.

— Завтра в двенадцать вас устроит? Здесь же?

— Устроит.

Павел посмотрел, как она быстро, упруго шагая, пошла по аллее к остановке. Ловко он ее подцепил на крючок. Может, удастся даже затащить в постель. Она девушка видная, стройные ноги, упругая попка.

Вздохнув, он тоже поднялся и пошел прочь из парка. По дороге к дому (его холостяцкая квартира располагалась в пятиэтажке сразу за парком) предстояло зайти в супермаркет, купить на вечер пакет макарон и банку тушенки — скромный ужин отпускника. Павлу было тридцать пять лет, и он не раз уже подумывал о необходимости заканчивать с холостяцкой жизнью, но пока, к сожалению (или слава богу!), не получалось.