Королевский десерт

Алексей Михайлович Курбак, 2023

В современном мире жить непросто, а умереть – легко. Люди, особенно мужчины, совсем себя не берегут. Ежедневно, ежечасно с ними происходят несчастные случаи, в том числе непоправимо гибельные – отказывают тормоза, рули, подводит страховка в горах и при погружениях. Кроме того, нередки и добровольные уходы из жизни – от ее проблем, неурядиц, тоски. А потенциальный самоубийца, задумав собственной рукой оборвать тонкую нить жизни, от своего намерения уже не отступит… Криминальный репортер ничего не принимает на веру, стараясь найти невидимую другим взаимосвязь казалось бы разрозненных событий. Куда приведет погоня за сенсацией и поиски призрачной истины? Кто знает, кто знает…

Глава вторая

август 2016, остров Котлин

Грубо вырванный из объятий нирваны, Коля вспомнил давнишний анекдотический диалог в поезде: «Что упало?» — «Шуба!» — «А почему так грохнуло?» — «Мы в ней были…» Что упало, то пропало. А может, наоборот, прибыло? Сверху — значит от Бога? А если нет, то — откуда? Заинтригованный слившимися воедино тяжелым ударом и сотрясением почвы, Блесна с трудом поднял веки и некоторое время пытался отделить скуку яви от сладости грез. А крик перед тем — приснился или был на самом деле?

Во сне он, молодой веселый Колька Дружинин, красавец-мичман, шел под руку с будущей женой Катериной по Невскому, любуясь звездами праздничного салюта.

И будто не было двух десятков пустых и страшных лет. Не было сладкой службы на берегу, таллиннской школы мичманов. Эвакуации, фактически бегства из приморской столицы, к вековому названию которой медлительные аборигены быстренько добавили лишнее «Н». Не было бесконечной мучительной зимы Североморска, короткого счастья в крохотной квартирке с толстыми кирпичными стенами и окнами-бойницами здесь, в Кронштадте. Не было сытой рожи капитана первого ранга, объявившего: «Вам приватизация жилплощади в гарнизонном доме не положена. Не имеете права!» А ровно месяц спустя — вышвыривания их, всей семьи с двумя детьми, на улицу. Потому что приватизация возможна, но не для них, а для некоего контр-адмирала политической масти.

Не было многодневного пикетирования морштаба с такими же, как он, горемыками, патрульного выкручивания рук и ночевок на «губе». Совместного согревания спиртом, тягостных семейных бесед, больше похожих на скандалы. Его обещаний все наладить, устроиться как-нибудь, на худой конец в дальнобойщики, у него и права есть. Надо потерпеть, побороться… И финальной жениной фразы: «Да пропади она пропадом, твоя борьба вместе с тобой!»

С тех пор они — где-то там, в станице на Ставрополье. Живут, как могут, без него. Не пишут, не звонят — куда ему звонить-то? И писать… Он тоже не пишет, не звонит. Знает куда, но — зачем? Да и стыдно.

Метеорит? Межпланетный снаряд? Там, на Марсе, зелененькие с рожками наконец разглядели — не все ладно на соседке-Земле, и решили начать исправление ситуации, например, с Питера. Слегка промазали, при такой дальности немудрено.

Ага, метеорит. Не похоже — Коля, оглядевшись, заметил нечто, явно несвойственное пришельцу из космоса. Оно скорее ассоциировалось с успевшим надоесть монотонным жужжанием, доносившимся от искорки, мелькавшей сквозь начавшую редеть листву. Высоко забрался, не разглядеть. Парашют? Он самый. Желтый и какой-то скомканный. Ему, «гражданину без определенного места жительства», не первый год обретавшемуся в этой малопригодной для жилья местности, было прекрасно известно: все летающие штуки и все с ними связанное здесь принадлежат аэроклубу под морским названием «Альбатрос». Значит, скоро явятся законные хозяева и уволокут свое имущество. Стало быть, времени нет. Точнее, есть, но немного. Надо действовать быстро.

Какую бяку-закаляку скинули с гудящего где-то высоко аэроплана, нам дела нет. А вот изрядный лоскут прочной и долговечной материи — сгодится. Не тратя времени на лишние раздумья, Блесна двинулся к месту приземления небесного дара, на ходу извлекая из кармана всесезонной телогрейки неразлучный выкидной ножик-«лису» с истончившимся от многолетней точки лезвием.

У ножа своя история. Получив его в подарок к мичманским погонам, сдуру кромсал острейшим новеньким лезвием все подряд — от бумаги до проволоки, и вскоре затупил. А восстановить былую нержавеющую остроту удалось далеко не сразу. Учился долго, использовал разные камни-точила, пока не нашел один. С тех пор носил с собой, как и нож. Увидев как-то в полночь на кухне усердно чиркающего мужа, соскучившаяся по ласке Катя выдала казацкую мудрость: «Если слишком долго точишь шашку, получится спица. Не хочешь идти воевать — сиди и вяжи!»

Связать «лисой» при любом желании ничего бы не удалось. А разрезать — легче легкого. Парашют, видимо, цеплялся к большому черному блестящему мячу, видневшемуся в яме под вывороченным гнилым пнем. Самого дерева давно не было — пошло на дрова, остались пень и яма от корней. Мяч — совсем не мяч, а какой-нибудь зонд.

Кое-как скрутив лежавший блестящей грудой ярко-желтый шелк (а может, капрон), Блесна собрал в пук упругие, скользкие веревки-стропы, подтянул, сколько смог, и одним движением отрезал. И только после этого взглянул туда, где эти самые веревки начинались. В яме, почти доверху наполненной зеленой болотной грязью, лежал человек.

Поначалу принятый за мяч или зонд черный шар оказался пластиковым шлемом. Вот те раз! Наполовину вытащенный Колиным рывком из болотной жижи ранец, скрывавший крепления строп, опять ушел в грязь. При мысли о том, на чем сей «рюкзак» надет, Блесну замутило. Не хватало только выдать наружу все недавно выпитое с закусью в придачу!

О судьбе обеда заставил забыть приближающийся гул. Летят! Ищут потерю, молодцы-красавцы… Сказавши «А», от «Б» никуда не деться. Коля стремительно накрыл предательский желтый ком своим телом, как Матросов амбразуру. Остатком военной смекалки бывший мичман понимал: окажись сверху летящий медленно и низко вертолет, его примитивная хитрость ничего не даст. А легкий спортивный самолет для поисковых работ не предназначен: обзор не ахти, а скорость, напротив, весьма приличная.

Его, грязно-серого на грязно-зеленом, примут скорее за пень или валун, чем за бесстрашного героя. Белая с красным стрекоза стремительно пронеслась метрах в ста над болотцем, ямой, шлемом, Колей и умчалась в сторону моря. Уплыла и утка, уводя неразумных детишек подальше от людей и всего с ними связанного. Правильно, правильно, от нас, двуногих, добра не жди. На ближнем краю пруда крутился только любопытный хохлатый утенок, да и тот, услыхав особо громкий материнский призыв, удалился.

Удалился и Коля. Уже без особой спешки упаковал драгоценную находку потуже, крепко связал стропами и зашагал к шоссе, ведущему в Крепость. План дальнейших действий зрел по ходу и казался вполне осуществимым. Уже с обочины снова увидел низко пролетевший над заказником самолетик другой раскраски — бело-голубой. Летает кругами, жужжит. Ищете? Ищите. Кто ищет, тот найдет… если малость повезет.

октябрь 2015, Киев

Свое имя — вот чего он никак не ожидал услышать. Тем не менее именно оно побудило его сделать последний шаг в жизни. Знак! Вот он, наконец…

Петр Никитович никогда не торопился. Четко соблюдал одну из древнелатинских мудростей, коими обозначал правила ходьбы по жизненной стезе: «Festina lente». Торопись медленно. Не суетись. И старайся не давать никому возможности упрекнуть в опоздании.

Поэтому, хотя на службу в муниципальной конторе, ведавшей учетом и расходом электроэнергии (в прежние времена «Энергосбыт») полагалось прибывать к девяти утра, он обычно был на месте уже в восемь с минутами. Зато успевал не спеша попить чайку с прихваченным из дому бутербродом, поболтать с вахтершей Павловной, просмотреть новости в Сети.

И приходящую минуту в минуту начальницу встретить у дверей с какой-нибудь малозначащей бумагой в руках и озабоченным выражением на лице. Мелочь, а приятно…

Ей, заходящей в кабинет, всегда говорил одно и то же: «Ничего-ничего, это терпит…» Но буквально через пару минут, получая подпись, удостаивался поощрительного руководящего кивка. Подхалимаж? Отнюдь. Просто образцовое выполнение производственного долга.

На метро он садился всегда в одно и то же время, на одной и той же платформе, в полутора метрах от края ее крытой части. Поезд, вырывавшийся из-под земли со скоростью сорока километров час, на три четверти состава проносился мимо него, потом со скрипом тормозил, и он оказывался как раз напротив второй двери предпоследнего вагона. Пунктуальный пассажир входил, усаживался опять же на одно и то же сиденье, проезжал метро-мост, шесть станций… Рутина. Скучное ежедневное повторение не вызывало у него ничего, кроме тихого удовлетворения: все идет, как обычно. Как положено.

А когда-то, давным-давно, Петя поступал совсем не так, как полагалось семнадцатилетнему пареньку, но об этом главный инженер главного столичного энергопредприятия старался не вспоминать. Было, да прошло. Кто не дурил в молодости? Но он отбросил, убрал, забыл все прошлые неприятности. Значит, можно считать, этого и не было!.. И Бог, творец всего сущего, не может не заметить искреннего раскаяния. Который год три дня в неделю он проводит в Лавре по несколько часов, Успенский собор знает как родной дом, Всенощную выстаивает, посты блюдет, Писание выучил наизусть. Если прощен, будет ему знак.

В то утро он, как всегда, остановился на «своем» метре платформы. До поезда не более минуты, интервал в «пиковые» часы соблюдался строго. А когда из тоннеля уже потянуло ветерком и показался свет фар, с противоположной платформы, через пути, его вдруг окликнули. А может, не его? Нет, его, его! И позвавшая показалась смутно знакомой. Где-то он ее видел…

«Петя?… Петя!..» Он, как и любой человек на его месте, взглянул на нее. А взглянув, пытаясь узнать, вспомнить, сделал шаг вперед, за ограничительную линию. Машинист прибывающего состава дал предупредительный сигнал, сирена рявкнула оглушительно и грозно. Стоявшие рядом пассажиры смотрели кто на поезд, кто в сторону позвавшей женщины… И никто не увидел, как сзади в спину его толкнула чья-то рука. Толкнула сильно, безжалостно, заставив шагнуть еще. В пустоту.

У человека, оказавшегося на рельсах за долю секунды до наезда, нет ни малейшей надежды на спасение. Таково железное правило железной дороги. Его размяло, раздавило, разрезало. Скрежет тормозящих колес заглушил и предсмертный вскрик, и испуганные возгласы свидетелей трагедии. Столкнувший погибшего человек отвернулся и пошел прочь.

август 2016, остров Котлин

Большинство мужчин, выбирающих для себя военную службу, отвыкают от самостоятельности — все решения принимает командир, начальник, он же за все и отвечает. Он поможет, подскажет, обматерит, но выручит. Поэтому грянувшие сокращения, расформирования и переезды наши служивые воспринимали спокойно, не теряя уверенности в завтрашнем дне: мол, Бог не выдаст, свинья не съест!

Бог — явление неосязаемое, бога никто не видел, и судить о тех или иных его действиях не представляется возможным. Да и есть ли он вообще? Мнения ученых и неученых до сих пор расходятся. Как может выдать тот, кого нет? Свинья — другое дело, они у нас на каждом шагу. Советские средства массовой информации приложили массу усилий для создания у детей и выросших из них взрослых образа свинки — розовой, симпатичной, со всех сторон полезной. Поставщика сала и колбасы, а заодно — веселого сказочно-мультяшного существа, пугливо взвизгивающего, если его пощекотать. Крошечка-хаврошечка. Еще — Хрюша. Или Пятачок, безобидный тощенький дружок Винни-Пуха.

На самом деле это сильное, злобное, поистине всеядное животное. Дикий кабан — мощный и выносливый зверь, в поединке не уступающий медведю. А уж убить и сожрать человека для него — раз хрюкнуть, причем самка даже опаснее секача. Недаром опытные охотники, завидев свинью с поросятами, как можно быстрее уносят ноги.

Блесна, в ту пору наивный служивый, имел глупость довериться Богу и свинье. Перевод в Кронштадт с выводом за штат воспринял как дар судьбы. Омрачало одно. Военная мудрость гласит: «хорошо служить за штатом, только денег маловато!» Ходили слухи — скоро всему капут, выгонят к чертям. Он не верил, каждый день ходил в штаб, ожидал назначения.

Ибо военному за штатом платят лишь за звание, а сколько это относительно мичмана? Хрен, извините, без копейки. Дождался. Вызвали, сказали: ознакомьтесь с приказом. Должности, назначения на которую вы ожидаете, более не существует. Вы уволены. Все.

Это — от Бога. А на свинью внешне походил контр-адмирал из политотдела, успокоительно сказавший: «Не волнуйтесь, разберемся». Так он ответил им, целой толпе бывших военных, оказавшихся вне службы, но по-прежнему проживавших в старинных кирпичных домах на знаменитом острове. Им тогда дали понять: прав на приватизацию помещений, где обитают с семьями, они не имеют. А жить — пожалуйста, живите. Пока.

«Пока», как оказалось, означало: «прощайте». Приватизация все-таки состоялась. Тот самый «контр» прихватил в собственность не дома и не квартиры, а разом половину КЭЧ со всеми постройками, квартирами и тому подобным. В их стенах размещал то магазинчики, то дешевые мини-гостиницы, что правильнее было бы назвать ночлежками на одну ночь для недорогих проституток с клиентами, бары, сувенирные лавчонки, просто склады временного хранения китайского транзита… А для людей, оставшихся без крыши над головой, места не оказалось.

Коля обещал жене бороться. Ежедневно с утра до вечера с такими же потерпевшими пикетировал штаб, рисовал и держал над головой плакаты с большими словами и буквами, не всегда цензурными. Неоднократно после таких дежурств ночевал сначала на гауптвахте, а после гордого заявления «Не смейте меня хватать, я вам не подчиняюсь, я гражданское лицо!» — просто в холодном закутке, где не было ни туалета, ни воды, ни нар. Голый бетонный пол.

С пятого раза начали бить. Не очень больно, скорее унизительно — пряжками и сапогами по заднице. Тогда и начал выпивать. Их, протестующих, было все меньше, пока не осталось двое — он и Сашок Панкратов. Тот при знакомстве представился «Саша», а когда соратник шутя спросил: «Черный?», ответил: «Ты что, обалдел? Глаза протри!», имея в виду расовую принадлежность и абсолютную, не по возрасту, седину. Так и стал Белым.

Сам Коля уже тогда отзывался на кличку «Блесна». Откуда такая? По зубам дали. Нет, не кулаком, дали вот эту самую кличку. Когда служил в Североморске, все передние зубы взяли да и выпали, ни с того ни с сего. В санчасти сказали — от нехватки витаминов и солнца. Странно — витамины им давали горстями, в таблетках и драже. Жри — не хочу. Жрал, хоть и не хотел. А солнца не хватало одинаково всем, но зубы выпали у него одного. Повозились с ним на совесть, вставили новые, сказали, не хуже золотых. Такие же желтые, жутко крепкие, титановые. Блеска от них — в глазах рябит. Вот и прозвали Блесной.

Белый давно звал погостить к себе, в Ижору. Своего жилья у него там, понятно, не появилось, но обосновался неплохо. Нанялся к какому-то хмырю в постоянные сторожа на его дачу. Дачка — закачаешься. Два этажа с подвалом, мансардой, гаражом, баней в цоколе, пристройками и старинной рубленой банькой на задворках. В этой старушке Белый и обитает. Функция у него простая: когда хозяина нет — присутствовать, отгоняя всех желающих залезть-пошарить, а когда есть — исчезать. Первая часть задачи Сашку удается легко: кто его хоть раз увидит, второй не захочет — уж больно он здоровенный и страшный. Со второй — хуже. Приходится гулять или зашиваться в свою конуру и сидеть там безвылазно сутки, а то и двое. Главное — молчать, и особенно не пить, потому что, выпив, Белый испытывает жуткое желание спеть. Если хозяин тоже поддаст — ничего, а трезвый — пугается и обещает «уволить».

Вот к нему, Белому, и надо подаваться, иначе нам удачи не видать. Притом не одному — с учетом предстоящего нешуточного дела без помощника, вернее помощницы, не обойтись. Лучше, конечно, не посвящать никого, но сам он не справится, поэтому надо зайти в подвал-теплоузел за Болонкой.

Небольшенькая соломенно-курчавая бабенка неопределенного возраста получила свое прозвище по двум признакам. Во-первых, из-за прически вкупе с мелкими габаритами. А во-вторых — из-за феноменального нюха. За километр увидев Кольку или кого-либо еще из их бомжовской братии, она могла с абсолютной точностью определить, есть у него или нет. В смысле выпивки.

И сегодня, издалека приметив его, неспешно бредущего без видимой цели, учуяла и приклеилась. Хитро обняла сбоку, надеясь нащупать заветную емкость. Да ведь и он не лыком шит! Помня ее вечную манеру липнуть слева, заранее поместил добычу в потайной карман, самостоятельно пришитый изнутри под правой мышкой. Так что нюх нюхом, а быть тебе, подруга, с пустым брюхом! Отшил, отправился один. И правильно. Свидетели в таких делах ни к чему, а вот ее прошлое придется как нельзя более кстати.

Однажды Коле еще раз повезло — здесь же, неподалеку. Тогда он, приняв для успокоения души, полеживал в шалаше, созерцая майскую природу. На марину смотреть не хотелось. Речь не о женщинах, каковых поблизости не наблюдалось. Марина — это, чтоб все понимали, опостылевший морской пейзаж. И когда уже вдоволь помедитировал, с дороги свернул мотоцикл, за ним другой. Подкатили, остановились на более-менее ровной лужайке в полусотне шагов от его укрытия.

Он, сооружая шалашик, принял меры по маскировке, дабы никто не надоедал. Эти — здоровый жирный мужик и тонкая темноволосая девчонка — раскинули покрывало, достали жратву, мужик выставил бутыль. Выпили по разу и… построили дом! Из ничего — раскатали полотно, составили какие-то удочки, куда-то продели, натянули четыре веревки — и готово! Квадратная палатка два на два метра возникла за пару минут. Пока ставили, повздорили. Она ему чем-то не угодила, и жирный как давай на нее орать! Расходился, Блесна подумал — все, сейчас задавит к чертям… Обошлось. Боров залез внутрь, а она пошмыгала, похлюпала носом, потом к нему юркнула. Ну, а там, ясное дело, пошли совсем другие звуки. Тут Коля не стал терять времени: бесшумно подобрался, прихватил недопитую бутылку (коньячок, класс!), банку немецкого пива, недорезанную колбасу, и — давай Бог ноги!

Блесна, человек бывалый, знал и понимал — не каждый дом строится годами и стоит веками. Сам служил и по-военному жил в казарме на берегу, но видывал и другое, походное жилье. Не раз и не два на его глазах морские десантники за полчаса-час раскладывали-расставляли брезентовые домики, заводили движки-генераторы, и шла у них житуха не хуже казарменной. Мотор гудит, тепло гонит, тут же полевая кухня… Кайф! Там и понял впервые: для нормальной жизни кирпичи с бревнами не обязательны, брезента вполне достаточно.

Эти мысли вновь посетили нетрезвую головушку при виде свалившейся с неба шелковой благодати. Ей-то и предстояло стать Колиным переносным домом. Пример мотоциклетной палатки зафиксировался в памяти намертво. Теперь, имея достаточно материи, надо только разметить, выкроить и сшить. Он, идя по обочине центральной островной дороги, старательно думал о предстоящей работе, отгоняя видение уродливо изломанного тела в яме у пруда. «Нитки сделаю из строп, получатся крепкие, любой сырости нипочем. А шить сам не умею. Смог бы, но зачем? На то есть специально подготовленные люди! Болонка и сошьет, и компанию в новом жилье составит, чтоб не мерзнуть в одиночку. И болтать кому попало не станет».

Сама Болонка (имени ее Блесна не знал и не спрашивал) как-то на стаканчике разговорилась, раскрыла страшную тайну своего взлета и падения. Она — не кто-нибудь, а участница всесоюзной выставки дизайна форменной одежды, где победил знаменитый Слава Зайцев. Спорный триумф состоялся исключительно благодаря поддержке поющего Иосифа, а ее коллекция, по отзывам критиков, была не хуже. И вообще у нее шили себе парадные кители и фуражки все начальствующие флотоводцы, сам Горшков принимал морские парады, напялив на лысину ее изделие с лихо заломленной тульей. Недремлющие завистники меж тем плели козни, интриговали и непрерывно травили талантливую мастерицу. И добились своего — однажды на приеме в Смольном в бокал с шампанским подсыпали экстракт мухоморов, она поддалась воздействию злодейского зелья… Наркотик пробудил в неопытной белошвейке такое! В итоге за непристойное поведение жертву происков с треском изгнали из высших сфер.

Коля, как и все слушатели болонкиных баек прекрасно знавший истинную историю, восторгался и кивал. На самом деле кудрявая болтунья была заурядной, пусть и мастеровитой швеей в местном военном ателье. После сокращения флота объемы мундирной кройки и шитья резко убавились, и шьющих дам выперли на улицу. Большинство пристроилось кто куда, а ей, пьющей, места не нашлось. Комнату в офицерской общаге отняли, вот и мыкается по подвалам да подъездам, раз от разу пробавляясь случайными копейками.

Всплывшая в памяти тоненькая фигурка девушки, то ссорившейся, то мирившейся с толстым мотоциклистом, потянула за собой еще одно воспоминание. Забыть бы навсегда, но памяти не прикажешь. Теплый июньский вечер, они с Катькой молодые, счастливые. Белые ночи в Питере — зрелище, по всеобщему мнению, замечательное, хотя на его вкус — ничего особенного: вон в Североморске солнце по полгода не заходит, и значит, красиво? На любителя…

Гуляя по набережной Красных Курсантов, они обратили внимание на великолепные колонны здания, оказавшегося Дворцом бракосочетания. Тогда же позвал Катюшу в жены, она согласилась… счастье казалось таким близким и вечным! Сидели на скамье у парапета, целовались. Болтали, смеялись, смотрели то на воду, то на огни фонарей. И тут появилась та девчушка, тоже худенькая, тоже чернявая. Прошла мимо них, шагах в тридцати остановилась, положила на парапет сумочку, сняла босоножки. И — прыгнула в реку! Когда взобралась на бетонную стенку, он, помнится, заорал:

— Эй! Эй, ты куда?! Сдурела?

В ответ — всплеск, и все. Катька заметалась, как сумасшедшая, принялась его тормошить, зарыдала в голос.

— Коленька, миленький, спаси ее!

— С ума сошла? Там такое течение! И вода холодная, это ж Нева!

— Ты же моряк! Ну, сделай что-нибудь!

Как ей втолковать — не мог он, не мог признаться в своей слабости — будучи моряком по мундиру, море видит только в окошко, а плавать и вовсе считай не умеет…

Он тогда бросился в другую сторону — к освещенной улице, позвал милиционера. Откуда-то появился военный патруль, но те не стали даже пытаться нырять, посмотрели на воду, и все. Проверили у него документы и увели в комендатуру. Придрались: дескать, приехал в населенный пункт, не обозначенный в отпускном билете. Про невесту с будущей женитьбой и слушать не захотели. Отсидел трое суток, и — назад, служить Отчизне.

А в реку никто и не полез. Лишь через час пришел катер, поплавал туда-сюда. С Катькой получился раздор, полгода не писала. Когда наладилось, сообщила — в сумочке утопленницы милиция обнаружила паспорт. Ей было семнадцать лет.

Теперь, двадцать лет спустя, у него было много времени на раздумья о давнем происшествии. С чего бы семнадцатилетней девчонке, чья жизнь толком и не началась, вот так ставить в ней точку? Скорее всего, из-за несчастной любви. Тоже какой-нибудь сопляк обидел, наорал, а может, и ударил. У нее сдачи дать силенок не хватило, и подумала — вот утоплюсь, тебе же хуже будет! А он? Кто знает? Может, поплакал, пустил сопли раз-другой. А потом забыл. У молодых память короткая.