Беседы о науке

Алексей Мельников, 2021

Штрихи к портретам известных отечественных и зарубежных деятелей науки: академиков – Г. Марчука, Л. Окуня, Ж. Алферова, А.Сахарова, С.Вавилова, Ф.Мартенса, О.Шмидта, А. Лейпунского, Л.Канторовича, В.Кирюхина, А.Мигдала, С.Кишкина, А. Берга, философов – Н.Федорова, А. Богданова (Малиновского), Ф.Энгельса, А. Пятигорского, М.Хайдеггера, М. Мамардашвили, В.Катагощина, выдающихся ученых и конструкторов – П.Чебышёва, К. Циолковского, С.Мальцова, М. Бронштейна, Н.Бора, Д.Иваненко, А.Хинчина, Г.Вульфа, А.Чижевского, С. Лавочкина, Г.Гамова, Б. Дубовского, Г.Бабакина, Я.Чохральского, В.Феодосьева, И. Бондаренко, В. Малых, А. Дерягина, О. Верходанова, О.Казачковского, Н.Попова, В.Федорова, Б. Штерна.

Математик Александр Хинчин

В ранней юности он мечтал стать поэтом. Посылал Блоку изданные в Калуге свои первые книжки стихов с высокопарными заглавиями:"О деве с тайной в светлом взоре","Слова, которым нет прощения","Пленения"и др. Очаровывался и пытался сблизиться с Маяковским. Блок мягко посоветовал не подражать и искать свой путь в творчестве. Маяковский же, скорее всего, юного"калужского шиллера"просто не заметил. Тот, однако, не унывал. Пробовал ставить спектакли в отцовских владениях — на Кондровских бумажных мануфактурах. Гастролировал с ними в близлежащий пушкинский Полотняный Завод. Изредка взимал скромную плату со зрителей. На неё вывозил фабричных артистов во МХАТ. Сам брал в уроки сценической речи у корифеев московской сцены.

Слыл увлеченным книгочеем. Достоевского перемежал книжками по дифференциальным исчислениям и теории чисел. Начав среднее образование в Калуге, продолжил его в Цюрихе и закончил в Москве. С детства на слух подбирал классику на домашнем рояле. Писал на русском, думал на немецком, говорил на том и на другом, плюс ещё на французском.

Говорил всегда точно, ёмко, выразительно, как это, видимо, и подобает бывшим поэтам-романтикам, вовремя переквалифицировавшимся из посредственных стихотворцев в яркие и сильные математики. Те, как известно, принуждены сообщать своим словам и выводимым формулам, как изящный литературный стиль, так и непобедимую силу научной аргументации.

"Там — высь, поящая отравою,

И злая неба синева.

А в тёмном сердце — мгла кровавая,

В пустой душе — одни слова.

Одни слова. Давно наскучили

Все пытки на костре земном.

Одни слова меня замучили

Неутоляющим огнём.

И нищему — одно мучение,

Одна заря, одни грехи:

Слова, которым нет прощения,-

Мои тяжелые стихи".

(5 VI 1914.)

"Не простит"свои ранние поэтические опусы он и много лет спустя, когда один из его учеников на Мехмате МГУ решит сделать своему любимому преподавателю подарок — отыщет у московских букин

истов редчайшие издания 1910-1914 годов с грифом"Калуга. Губернская Типо-Литографiя"и именем автора на обложке:"Александр Хинчин

". Профессор

Хинчин нахмурится и раздраженно отодвинет бесценный букинистический дар со своими ранними творениями в сторону.

Но это будет много позже. А пока бурные творческие поиски приводят юного калужского поэта и горячего кондровского театрала на Физико-математический факультет Московкого университета. Некоторое время он ещё продолжает настраивать свою поэтическую лиру, терзаясь переживаниями о доминирующих в ту (символистическую) пору пышных и жарких апелляциях вроде:"О, звёздочка, возьми всю душу! Тебе — последний сердца крик…"

Вскоре же, подпав под очарование более высокого, нежели поэзия, искусства — искусства интегрирования и извлечения логарифмов — перестаёт рифмовать и полностью отдается математическому творчеству. В дверь уже уверенно стучала Первая мировая война, за которой уже прослушивался гул Революции. А Саша Хинчин слушает отныне совсем другие голоса.

Уходят с пьедестала его былые кумиры — Блок и Мяковский. Их места занимают новые — Егоров и Лузин, под началом которых он наконец-то добивается всеобщего признания, как сочинитель. Его сочинение"Бесконечные ряды функций, их сходимость, почленное интегрирование и дифференцирование"отмечается в качестве лучшей на Физико-математическом факультете МГУ. Работу перепечатывает Парижская академия наук.

"Быть холодным. В затишье безбурном

Разлюбить золотые мечты.

И забыть, что в сиянье лазурном

За окном золотятся кресты.

Быть свободным. На холод бесстрастья

Променять непостижность любви.

И забыть, что на свете есть счастье.

И забыть поцелуи твои".

(1911)

По окончании университета Александр Хинчин навсегда уходит в математику. Сначала уезжает преподавать оную в только что учрежденный Иваново-Вознесенский политех, а с 1927 года окончательно закрепляется в своей альма-матер — на Мехмате МГУ. Здесь в профессорском звании он обретет настоящее признание в качестве разработчика многих ключевых разделов теории множеств, теории чисел, теории вероятностей, теории информации. Даровав своё имя таким известным математическим закономерностям, как интеграл Данжуа-Хинчина, теорема Винера-Хинчина, неравенство Хинчина, формулам Леви-Хинчина, Паллачика-Хинчина, плюс, открыв закон повторного логарифма, также неразрывно связанный с именем этого выдающегося математика.

В качестве"бонуса"на общественных, так сказать, началах создаёт новую по тем временам теорию"массового обслуживания" — когда в столичных телефонных сетях возникла нужда распутывать сложные трафики городских соединений. Наконец, накрепко прикипает к ставшему, наверное, основным призванием несостоявшегося поэта поприщу — педагогике. Хинчин пишет статьи и учебники по большинству ключевых курсов высшей математики, добиваясь в них не только научной строгости изложения, но и так волновавшего его в пору ранних поэтических опытов изящества стиля.

"Иду. Всё жарче чудеса,

Всё ослепительнее цепи.

Вверху — ночных великолепий

Тяжелозвёздная краса.

Передо мной — объятый зноем

Мой путь — светящаяся нить;

Его теченья не избыть

Душе, увенчанной покоем.

Я знаю: светлая дорога

Ведет туда, где вечен миг,

Где, павши ниц, увижу лик

Ещё не познанного Бога.

Но вновь и вновь живая нить

В душе восторги подымает,

И сердце вещее не знает,

Как этот трепет укротить"

(Апрель 1913.)

Имя Хинчина в математике приобретает вес. До войны он избирается в член-корреспонденты Академии наук. В университете работает рука об руку с такими светилами, как академики Лузин, Колмогоров, Александров. И с ними же в 1936-оказывается вовлеченным в сложнейшую и довольно неприятную перипетию, вошедшую в последствие в историю, как «Дело Лузина». Им сталинский режим в лице московских математиков открыл компанию по борьбе с «вредителями» в недрах Академии наук. Первой мишенью для атаки был избран глава сильнейшей в стране математической школы, наставник будущих научных светил — Колмогорова, Александрова, Хинчина — академик Лузин. Как это не прискорбно, но заглавные партии в его травле, наряду с газетой «Правда» и московскими партократами исполнили его лучшие ученики. И только вмешательство в дело академиков Крылова и Капицы избавило воспитанников Лузина от греха оказаться повинными в смерти своего учителя. Лузина не расстреляли и даже не сорвали с него академических мантий. Хотя удалили от всех дел.

По этой ли причине, а может по какой другой, но Александр Яковлевич всегда был крайне скуп на воспоминания, о чём упоминал один из немногих его учеников — математик Гнеденко. Который, впрочем, тоже никогда не распространялся на эту сложную тему. Возможно — просто не знал, поскольку стенограммы заседаний Академии наук тех времен было рассекречены лишь на рубеже XXI века.

«О мгле, безумной изначала.

О пытке до последних дней.

Всю ночь до утра ты кричала

Над раненой душой моей.

Я знал, чему свой гений дикий

Я в эту полночь обреку.

Ах, я поверил в эти крики,

В их нестерпимую тоску.

А утром расточились краски,

И без пощады, без конца —

Проклятый облик пошлой маски

На месте дивного лица»

(27 X 1914)

Скупость на воспоминания Александра Яковлевича распространялась почему-то и на его семью, не менее выдающимся представителем которой был и его отец — Яков Григорьевич, оставивший по себе в Кондрове добрую память. Более тридцати лет он трудился на местных бумажных мануфактурах, пройдя путь от молодого инженера до управляющего, заслужив своим инженерным рвением и отеческими заботами уважение сотен местных тружеников-бумагоделов. Талант инженера позволил Якову Григорьевича стать авторитетным специалистом отрасли в целом, доктором технических наук.

Впрочем, особых памятных мет о роли Хинчиных — старшего и младшего — в истории города Кондрова сегодня, пожалуй, и не найти: нет улиц с этими именами, ни школ, ни библиотек. Разве что шестнадцать лет назад, в год 110-летия Александр Хинчина, в Калужском педуниверситете была проведена научная конференция в память о выдающемся математике. Да, учреждена была стипендия в его честь для студентов-отличников. Впрочем — студентов лишь технических направлений. Хотя гуманитарии тоже могли бы присоединиться…

«В лазоревых снегах раскинулись крыла

Твоей Всеблагости зарей призывной.

И все, что в тайниках Тебе душа несла, —

Затрепетало радостию дивной.

Я кинул вещий взор к бессмертью снежных крыл,

Пожар Твоих очей узрел оттуда;

И сердце светлое очам Твоим открыл,

И принял жизнь, как пламенное чудо».

(Апрель 1913)