Избач

Алексей Мальцев, 2021

История, начатая в романе «Роковой клад», стремительно движется к развязке. 1930-й год, осень… Нашедший кулацкие сокровища Фёдор Чепцов неожиданно для себя снова оказывается в эпицентре событий – из мест не столь отдалённых возвращается раскулаченный Тараканов, одно за другим следуют убийства, на заборе появляется отрезанная голова секретаря партячейки, единственный в деревне тракторист переворачивается вместе с трактором в овраг, а сын убитого священника вдруг забывает про церковь и становится избачом. В центре разыгравшейся вакханалии – до боли кого-то напоминающий одноглазый убийца, который появляется то там, то тут, наводя ужас на колхозников. Ближе всех к разгадке подбирается местный фельдшер, но одноглазый опережает и его… Для широкого круга читателей.

Глава 2

Ну и имя — Капитолина! Вот Лина… Линочка… — другое дело. Необычное! Звонкое! Словно клином, вышибло оно из головы Павла все, что в ней было до этого. Сейчас ни о ком больше думать не может, кроме как о ней, о Капитолине Сидорук. Голубоглазой, русоволосой, доверчивой.

Вроде, недавно выписался из больницы, вернулся в Огурдино, а уже скрутила она его по рукам и ногам. И ведь замужняя, несвободная вроде. Свела с ума мужика.

Зинаида уж и так старается угодить Павлу, и эдак, а он все одно — в другую сторону глядит. Встретила как мужа — стол накрыт, бутылёк самогона, как полагается, возвышается на самом видном месте, и сама Зинаида красавица — глаз не отвести.

Только Павел к тому времени с Илюхой Гимаевым, секретарем партячейки, успел уже по полю колхозному прогуляться. Как увидел Капитолину возле мужниного трактора, так и спекся. Слетел с катушек.

Илюха, помнится, шагая рядом, ему про урожай талдычит, в курс дела вводит, а Павел глаза косит в сторону. Вроде и поддакивает партийному секретарю, а в голове только она. Выходит, любовь с первого взгляда.

Кстати, и мужа ее тогда разглядел, Романа, единственного тракториста в деревне. Работящий мужик — сразу видно, себе цену знает. Дурака на трактор не посадят. Крепкий, ладно сбитый, словно молодой гриб-красноголовик. Против такого Павел бы не стал в кулачном бою выходить один на один — ребра может поломать.

Подумал еще тогда — повезло мужику, такую жену отхватил. А уж когда с ней глазами встретился — Гимаев для Павла в тот же миг в пустое место превратился, не стало его.

— Ты где-то сейчас не здесь виташь, — Капитолина провела травинкой по его щеке. — Думкой своей. Далеко где-то… В другом месте. Я угадала?

— Почти. Думал, сколько еще вражьих пуль придется получить, пока, наконец, социализм на всей земле построим, — заученно произнес Павел, отбирая у нее травинку. — Окончательно и бесповоротно. Пока две только схлопотал, остальные впереди.

— Зачем под пули-то лезть? — насторожилась Капитолина, испуганно взглянув на него. — Никак вам не терпится перестрелять друг дружку? Других-то дел нет, чо ли?

— Выходит, нет, — развел он руками. — Это сейчас самое важное. Кулацкое отребье по своей воле ничего не отдаст, ясно ж, как божий день, приходится силой отбирать. Революция для того и задумана была, чтобы рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки.

— Вот слушаю я тебя… И свою думку думаю, как ты можешь людей так делить — кто кулак, кто середняк… Легко у тебя получатся…

— Хе-хе… Как могу… А классовое чутье для чего дано? Между классами — антагонизм, запомни! Причем непримиримый, Карл Маркс так и пишет.

— Взять хотя бы соседа нашего, Елисейку Юхина, — продолжала Капитолина, пропустив его слова мимо ушей. — Мы с ним вместе росли, у него вся семья работат с утра до ночи. Чуть свет — уж в поле. Когда он кулаком-то стал?

Она приподнялась на руках, ее налитые коричневые соски при этом качнулись в разные стороны, словно их задел кто-то невидимый. Павел не удержался, протиснулся под них головой, поймал губами сначала один, потом другой.

— Когда наемный труд начал использовать, тогда и стал. Вам, бабам, политической грамотности не хватает, — подытожил он, оторвавшись на миг от ее аппетитных грудей. — Но, может, за это мы вас и любим. Каждый должен своим делом заниматься. Мужики — социализм строить, а вы — детей рожать, да нас ублажать.

Эту полянку в зарослях возле самой Кузьминской заимки они облюбовали неделю назад. Всякий раз, как только Роман, муж Капитолины, уезжал на тракторе по колхозным делам, это был им знак. Трактор далеко слыхать — вся деревня знает, где Сидорук пашет.

Павел понимал, что по отношению к Зинаиде поступает нехорошо, нечестно. Она к нему со всею душой, а он… Однако поделать с собой ничего не мог. Хотел даже съехать от нее поначалу, чтобы не чувствовать угрызений совести. Но председатель колхоза Устин Мерцалов доходчиво пояснил ему, что пустыми дворами Огурдино и раньше не могло похвастаться, а после пожара их не осталось совсем. Тут погорельцам жить негде, а он собрался от Зинаиды съезжать! Не ко времени!

Какой был пожар, Павел помнит. Еще бы не помнить! В схватке с поджигателями он и пострадал. Чуть не окочурился, уже слегка свесился, как говорили когда-то мужики в железнодорожном депо, на ту сторону. Но, слава богу, выкарабкался, вырвали его из цепких лап смерти доктора. Спасибо им за это. Две пули достали из молодого тела. Отдали на память, носит их теперь Павел в кармане у самого сердца. Как талисман.

Картина, увиденная им в Огурдино после возвращения, оказалась не для слабонервных: многие дома сгорели, остались одни головешки. Храповцы отомстили с лихвой: Углева повесили на столбе, многих баб изнасиловали, скот угнали. Ну, и главное — сожгли амбар с зерном.

Правда, редкие очевидцы утверждали, что перед этим несколько груженых подвод уехали в неизвестном направлении. К такому же выводу пришел и Илюха Гимаев после того, как полдня обследовал пепелище:

— Пожар для отвода глаз, увезли зерно храповцы, зуб даю.

Среди трупов было найдено тело и самого атамана, Гришки Храпа.

Неожиданно поблизости раздался треск. Капитолина отпрянула в сторону, прикрывшись тут же лежащим сарафаном, а Павел перевернулся и вскочил на колени. Среди редкой осенней листвы он разглядел на соседней березе пьяно улыбающегося скотника Никифора Цыпкина. Под наблюдателем трещали ветки, он вот-вот мог свалиться, но, похоже, ради только что увиденного стоило рискнуть здоровьем.

Кныша как ветром сдуло, он кинулся к березе и принялся трясти ее что было силы. Скотник с треском свалился. Не давая ему возможности опомниться, тысячник накинулся на него, нанося удар за ударом. Никифор прикрывал голову, но по причине пьяного состояния не поспевал за тысячником. Очень скоро губы скотника превратились в кровавую лепешку, глаз заплыл, а из носа побежала кровь.

— Я покажу тебе, как подсматривать, гляделки-то твои выкорчую…

Подскочившая Капитолина кое-как оттащила Павла от поверженного противника. Зажимая окровавленные губы и нос, вмиг протрезвевший Цыпкин выплюнул выбитый зуб, кое-как поднялся и, хватаясь за стволы молодых березок, отошел на безопасное расстояние. Оттуда прогнусавил:

— Ничо, тысячник, разберемся, когда Ромка узнат, кто его бабу в дойки чмокат, значитца… пока он на тракторе пашет… Ишь, хорошо пристроился! Тебе кердык… тысячник… Так и заруби себе на носу. И тебе, Капка, не поздоровится! Уж я постараюсь.

Павел рванулся было к Цыпкину, да Капитолина удержала, почти повиснув на нем. Когда Никифор скрылся за кустами, Павел несколько раз ударил в сердцах по стволу березы, потом опустился на корточки, навалившись на тот самый ствол.

— У-у-у! Гнида! Разорву! Зачем ты мне помешала?!

— Ты его убить мог!

— И убил бы… Да за такую ухмылочку… убить мало!

Надев сарафан, Капитолина взглянула на него серьезно:

— Зачем грех на душу брать? Ты никак Ромку мово испужался? Дак я с ним поговорю…

— Что? Поговорю?… Испугался?… Вот еще! — хмыкнул Павел, про себя заметив, что Капитолина не так далека от истины. — Если на то пошло, то я его и посадить могу, к ногтю, так сказать. Пусть только взбрыкнет! А ты — испугался! Выбирай выражения!

— Ой, Павлуша, — испуганно запричитала Капитолина. — Не сажай, прошу тебя! Умоляю! Давай как-нибудь по-хорошему уладим…

— В общем, так, — поднимаясь и отряхиваясь, подытожил Кныш. — Ничего специально улаживать не надо. Пусть идет, как шло… И с мужем говорить ни о чем не надо. Поглядим, кто первый высунется. У того и голова с плеч. А пока молчим оба, будто ничего и не случилось.

— Ас Никифором-точо?

— С этим навозным жуком? Я с ним быстро разберусь! Он же пьянь не просыхающая! Ему самогонки плесни, он и заткнется.

— Хорошо, коли так…

Он нежно поцеловал ее на прощание, и они разошлись в разные стороны.

* * *

Нестор Фомич, родной брат Петра Лубнина, степенно погладил бороду и подошел к большому столу, за которым все домочадцы его уже ждали — не садились. Не дай бог — усесться раньше тятьки за стол! Возьмет половник, да так съездит по лбу, что искры из глаз посыплются.

Глава семейства повернулся к иконостасу, прочитал молитву о насущном хлебе. После чего широко перекрестился, зорко следя за тем, чтобы все повторили за ним его движения, потом чинно уселся во главе стола, показывая, чтобы садились остальные.

Авдотья, младшая невестка, внесла на белом рушнике черный каравай с тесаком. Нестор положил хлеб на стол, перекрестил его и принялся разрезать длинными ломтями. Отрезав первый ломоть, жадно прильнул к нему ноздрями, и втянул хлебный дух. Потом начал раздавать по старшинству: вначале беззубой старухе Леонтьевне, сидевшей на печи, потом старшему сыну Лексашке. Каждый получивший ломоть жадно кусал его, начиная чавкать, стараясь не уронить ни крошки.

Невестка тем временем достала ухватом из печи чугунок с полбяной похлебкой, поставила на средину стола. Нестор потянулся деревянной ложкой к чугунку, зачерпнул, попробовал, одобрительно кивнул. Вскоре к чугунку потянулись остальные, начали хлюпать, цурскать… Чтобы с ложек не капало, снизу поддерживали хлебом.

В самый разгар обеда за окнами раздался стук копыт.

— Кого принесла нечистая? — Отец семейства бросил недовольный взгляд на окна. Невестка тем временем метнулась в сени, успела крикнуть:

— Лубнин Петр, брат ваш, тятенька… Никак прискакал, да не один — две подводы с ним, вроде как…

Вскоре в дверях показался сам Петр Фомич.

— Хлеб да соль вашему дому, — густо пробасил гость, перекрестившись и поклонившись. — Извиняйте, православные, что нарушаю обедню. Можно тебя, Нестор, на несколько слов, дело не терпит промедления.

Нестор утер рушником усы и бороду, неспешно вышел на крыльцо. Кинув полотенце на плечо, посмотрел из-под седых бровей на брата, на подводы с мешками, на взмыленных коней и бородатых мужиков рядом с телегами.

— Здравствуй, Петр, что стряслось? Да на тебе лица нет, как я погляжу… Кто тебя так загонял?

— Раскулачивать меня вчерась под вечер пожаловали. Сукины дети! Уполномоченные, понимашь… Да Гришка Храп помешал, вовремя успел. Ежели б не он — все! Жаль, убили его…

— Гришаню убили? — нахмурился Нестор, опустил голову. — Кто теперича заместо него в лесу командовать будет?

— Замену нашли, говорят… Правда, сам не видал, врать не стану.

— Уж не Федька ли Чепцов? Я слышал, он в леса подался.

— Может и он… Токмо вряд ли… Кличка у нового атамана — Циклоп. Одноглазый, стало быть.

— Первый раз таку слышу. Жаль Гришаню.

— Так и коммунаров многих постреляли, дома ихние пожгли. В общем, в Огурдино пожары… Заварушка дай бог! Но, сдается мне, успели они коннонарочного послать в Коротково, мы не догнали, не перехватили.

— Тьфу, раззявы! — Нестор стукнул кулаком по косяку. — Сейчас заявится конная милиция… Разбирательства будут чинить, по лесам шастать-гонять.

— Уже наверняка заявилась, — Лубнин-младший подошел к дождевой бочке, зачерпнул кофшом воды и принялся жадно пить.

— Как я понял, ты мешки с зерном привез? А с амбаром что?

— Подожгли амбар, огонь до небес полыхал, — пояснил Петр, оторвавшись от ковша. — Коммунаров много положили. А зерно надобно у тебя сховать… Помнится, сарай у тебя с погребом вроде как. Схоронить надобно до поры, авось, сюда не сунутся. Как считашь?

— Хвоста за вами нет? — насторожился Нестор.

— Нет, уж мы попетляли под утро…

— Лады, разгружайте, — кивнул хозяин хутора, взглянув на окошки, к которым прильнуди его домочадцы. Он погрозил им кулаком: — Я вот вам! Ужель все съели? Я приду — проверю. Сикорка!

Конюх бегом кинулся из-за дома к хозяину.

— Я здесь, батюшка…

— Лошадей в тепло, напоить, мешки в сарай, мужиков, опосля как разгрузят, накормить. Все понял?

Потом, взглянув на небо, недовольно почесал бороду:

— Однако, непогодь надвигается, успеть бы до дождя-то.

Петр подошел к брату, приобнял его за плечи:

— Уж не серчай, что помешали трапезе… Сам понимаю, но видишь, какие дела творятся. Выхода не видел.

— Не оправдывайся, Петро… Все понимаю, не вчерась на свет появился. А как Лукерья с Дашуткой?

— Остались в доме, — вздохнув, Петр потупил взгляд. — думаю, их не тронут. Дашутка-то, знашь ведь, в комсомолию подалась. Чтоб ей…

— Помню, как же… Обмишурился ты тутось… чуток. Ничего не сделашь, обратно не поворотишь, пущай остается.

Петр отправился помогать мужикам перетаскивать мешки с зерном. После того, как все было сделано, снова подошел к Нестору.

— Я чо еще хотел… Меня могут того… прикончить. Зуб у коммунаров на меня. Стеганул кой-кого по загривку… Ежели что — с зерном как поступить? Явится человек… Скажет, от меня, мол. Ты обязательно это выведай у него. И вот еще что. Он передаст этого солдатика. Самый верный знак.

Петр раскрыл ладонь, на которой Нестор увидел фигурку из детской игры.

— Из тех самых, что с войны привез? — спросил он.

Петр в ответ кивнул.

— Пока не покажет солдатика, ни про како зерно ты будто не знашь, первый раз слышишь. Не верь никому.

— Лады, разберемся, — махнул рукой хозяин. — А теперича отобедайте со мной. Вам накроют в летней горнице. Милости прошу. Чем бог послал.

Когда от похлебки в плошках мужиков почти ничего не осталось, на стол поставили медный самовар, чашку с кусками сахара и заварочный чайник.

Братья тем временем решили прогуляться по хутору.

— Ты знашь, чо с ними делать? — поинтересовался Нестор.

— С этими-то? — Петр кивнул на тех, кто в это время смачно чавкал за столом под навесом, ни о чем не подозревая. — Не волнуйся, уберу, до Огурдино не доедут.

— Смотри, может, помощь какая требуется. Токмо скажи.

— Спасибо, управлюсь.

* * *

Прислушавшись к работе мотора, Роман нахмурился: опять придется ехать в МТС, регулировать клапана. В третьем цилиндре к тому же уловил «стук пальца». Был бы это его трактор, он бы враз все отрегулировал, а так… Зачем корячиться, если есть те, кому за это платят…

Конечно, в МТС — разгильдяй на разгильдяе, но гонору у них — до небес. Как будто другая деревня, другие законы… Ничем их не пронять, никакие уговоры на них не действуют.

Не раз и не два у Романа чесались кулаки, так и врезал бы в лоб этим межеумкам. Кое-как сдерживался, из последних сил.

Вытерев тряпкой ладони, Роман заглушил трактор, и направился в дом. Интересно, что-то вкусненькое Капитоша, как он звал супругу, приготовила на обед. Открыв дверь в сени, унюхал запах жареной рыбы. Знать, не зря накануне встретил утреннюю зорьку на рыбалке, замерз под мешковиной в мокрых сапогах, едва не простудился. Сейчас жареных подлещиков отведает, хорошо!

Поплескался, фыркая, под умывальником. Растерся полотенцем до красноты. Усаживаясь за столом, уловил непонятную и явно излишнюю суетливость супруги у печи.

— Не успела, что ль?

— Сейчас, сейчас… с другой стороны чтоб запеклась, — оправдываясь, тараторила Капитолина, то и дело роняя что-то на пол: то ухват, то ложку, то полотенце.

— Я, вроде, не рано приехал, чаво задержалась-то?

— Да печь сегодня плохо… это… Может, полешки сыроваты.

Почуял Роман неладное, в душу оно заселилось, как плесень в амбар. Тут еще в окне Никифор, весь избитый, помаячил, мол, выйди ненадолго. Что-то понадобилось скотнику срочно — ни жить, ни быть.

— Тогда я пока на крыльце посижу, — осторожно поднимаясь из-за стола, пробурчал он. — Покеда ты допекашь тут. Кликнешь, как готово будет.

— Ага, посиди, посиди, — не глядя на мужа, и, как ему показалось, вздохнув с облегчением, ответила Капитолина. — Я быстрёхонько.

— Ну, ну, — кивнул Роман, взглянул еще раз, прищурившись, на жену. Потом поиграл желваками и, пожав плечами, вышел в сени.

Скотник его подозрительность только усилил. Придвинув опухшую, всю в синяках, физиономию, вдруг попросил закурить.

— Ты меня за этим сюда вызвал? — негодующе произнес Роман, доставая из кармана штанов кисет. Скотник постоянно стрелял у него курево, поскольку у самого такого табаку отродясь не водилось.

— Нет, не за энтим, — Никифор долго сворачивал цигарку, подозрительно осматривал окрестности, топтался и явно не спешил выкладывать главное, зачем пришел. — Вернее, не токмо за энтим.

— Кто тебя так отбатаганил?

Закуривая, Цыпкин сморщился, словно от боли в опухших скулах.

— Да есть кому… — загадочно произнес, выпуская струю дыма в сторону ближайшего окна. — Не понравилось кой-кому, что я в нужный час в нужном месте оказался и кое-чо засек, значит… Свидетелем стал, короче… Важным, заметь!

— Чо ты мелешь? Говори толком, кого это… ты так удачно подглядел? — Роман начал терять терпение. — А то мне обедать пора. Пустомеля…

— Обедать, говоришь? От обеда и я бы не отказался. За хорошей закуской-то не грех и… Пошто бы не покушать?!

Ответить Сидорук не успел: Капитолина выбежала на крыльцо:

— Ты будешь обедать или…

Увидев непрошеного гостя, она словно проглотила язык. Роман подозрительно переводил взгляд со скотника на испуганную жену, ничего не понимая. Быстрее всех сориентировался гость:

— Вот и я говорю, Капитолина батьковна, — подхватив мысль, он начал заискивающе развивать ее. — Что от обеда хорошего бы не отказался. А, наоборот, завсегда готовый… Во как…

— Это с каких пор? — схватил его Роман за ворот рубахи. — Когда это мы тебя к столу приглашали? Что ты все вокруг да около? Говори, что принес, да уматывай!

— Тебе что, рыбки жалко? Ты что такой грубиян?! — вдруг вступилась за Цыпкина Капитолина. — Так я запекла ее много, проходите за стол, всем хватит.

Роман глубоко вздохнул, начал вращать глазами, у него явно не хватало слов, чтобы выразить клокотавшее внутри негодование. Так и не подобрав подходящих слов, он оттолкнул Цыпкина, плюнул и пошел прочь от крыльца.

Никифору стоило больших усилий его догнать.

— Погодь, Роман Николаич, чаво ты… сразу гневаться, — лопотал он, кое-как сдерживая дыхание. — Шуткую я, иди обедай, твой дом, твое семейство, кушай спокойно, чаво с пьяницы возьмешь… Тем более, сегодня мне голову стрясли так — и не упомню ни хрена, чаво сказать-то хотел…

Роман остановился, схватил скотника за грудки, приподнял над землей так, что затрещала рубаха, и встряхнул:

— Я тебе покажу, гниль вонючая, как воду мутить! Говори, кто и за чо тебя так… отделал? Иначе тебя… родная мать не узнат.

— Чаво ты, Роман Николаич… Не помню. Забудь про меня, будто и не приходил совсем. Господь с тобой…

Капитолина подскочила, повисла на муже:

— Отпусти ты его, Христом-богом прошу. Что ты по пустякам устраиваешь скандалы, а?

Роман отпустил скотника, вырвался из объятий жены, оттолкнув ее, вышел из ограды и направился к трактору. Вскочив в кабину, завел и поехал.

Когда звук мотора начал стихать, Капитолина схватила вицу, которой обычно гоняла гусей, накинулась на Цыпкина, принялась его хлестать что есть силы:

— Чаво тебе надо от нас, ирод?! Пьянь! Жилы из нас будешь тянуть, да? Мало тебе Павел вчерась кренделей наломал, ишшо захотел? Может, тебе денег заплатить?

Скотник, получив несколько чувствительных ударов, перехватил вицу, вырвал у Капитолины, отбросил в сторону и побежал прочь. Уже из-за калитки прокричал:

— А ты не блудуй, коза! Не обнимайся по полянам с партейным руководством. Тогда и скрывать ничо от мужа не надо будет! А то, понимашь… У-у-у, лярва! Разговор не окончен, так и знай! Мы теперича в контрах!

Погрозив ей кулаком, он направился по тропке вслед за уехавшим трактором. Капитолина какое-то время смотрела ему вслед, наматывая рушник себе на руку, потом спохватилась:

— Рыба ж у меня в печи!

И — что есть духу кинулась в избу.